Текст книги "Кровавые легенды. Русь"

Глава третья

Секс вышел скомканный и быстрый.

С Ранниковым иногда случались фальшь-старты, особенно когда давно не виделись. Хотя, признаться, гораздо чаще он делал все как надо.

– Перекур. Дай паузу, потом продолжим.

Он встал, голый, у приоткрытого окна и закурил, пуская дым на улицу сквозь москитную сетку. Его могли увидеть с улицы, даже в темноте, но Надя промолчала на эту тему. Ей нравилось лежать, свернувшись клубком, и смотреть, как Ранников вот так курит, задумчивый и красивый. Ее. Хотя бы на время.

До Ранникова у Нади было всего два серьезных увлечения. Оба раза с мужчинами старше лет на семь-восемь. Первый – преподаватель в университете. Не очень красивый, но умный, с ним можно было бесконечно разговаривать. Препод раскрыл ее в сексе, научил многим интересным приемам и вообще был больше по плотским утехам, нежели по духовным. Надя привязалась к нему именно что физически, как к первому сексуальному партнеру, но уже через год выяснила, что у преподавателя таких вот юных девочек целый гарем. На том отношения и прекратились.

Второй – директор по связям с общественностью в Ярославском доме культуры, где Надя работала первые два года после универа. Его имя было Владлен, Надя запомнила, потому что с разговора про Владимира Ильича, революцию и Даздраперму началось их знакомство.

Владлен был обаятельный. Бывает такая черта у людей: вроде бы на лицо не симпатичный, нос картошкой, зубы неровные, а как-то незаметно очаровывает. Этот шеф очаровывал незаметно, будто заматывал в паутину. Надя не успела опомниться, а он уже свозил ее в отпуск в Египет, познакомил с родителями и уговаривал переехать в его съемную двушку возле работы. Рассорились из-за ребенка. Шестнадцатилетняя дочь от первого брака занимала в сердце Владлена доминирующее положение. Проще говоря, он был от нее без ума, всюду таскал за собой, всячески помогал и постоянно о ней говорил. В Египет они мотались втроем, и уже тогда Наде было неловко и неудобно, особенно когда дело доходило до интима. В той самой двушке Владлен жил тоже с дочерью, то есть фактически приглашал Надю влиться в готовую семью и сразу стать матерью подростка. Она долго колебалась, но, когда Владлен принялся обсуждать их совместную жизнь втроем, все эти поездки за рубеж, подготовки к поступлению в университет, семейные праздники и так далее, Надю отворотило окончательно, и она ушла.

Третьим стал Ранников, тоже начальник, и тоже все было непросто. Жена, ребенок, затянувшиеся отношения, которые никто из них пока не мог прекратить.

Она смотрела, как Ранников курит, стряхивая пепел в горшок с цветком, и думала, что у нее зависимость. От сложных отношений. Или судьба такая, идиотская, находить мужиков, с которыми все не то.

Не в первый раз думала, все никак не могла найти ответа, почему именно так и почему именно с ней. Чем заслужила? Почему нормальные мужики на нее не ведутся? Или дело не в ней, а в том, что мужиков нормальных вокруг нет? Надя вроде не привередливая, ей не нужно от отношений, чтобы заваливал цветами, дарил квартиры и машины, возил на Мальдивы. Ей бы, как по шаблону, простого человеческого счастья. Чтобы ночью было к кому прижаться и заснуть. Разве многого просит?

Впрочем, а почему решила, что Ранников не тот? Может, судьба у них такая, на двоих: мучиться в отношениях, пытаясь объединиться, как кусочки разных пазлов. Если задуматься, они подходят друг другу именно так, в состоянии любовников. Достигли своего пика.

Ранников вернулся в кровать, лег на спину, закинув руки под голову. Надя прильнула, обняла. На улице темнело медленно, тени ползли по полу, и становилось серо, сумеречно. Надя почему-то не любила летние закаты. Как будто между днем и ночью возникала долгая пауза, ни то ни се, уже и не до активностей, но еще и не до сна.

– Как тебе город? – спросил Ранников. От него пахло сигаретами и одеколоном. На вспотевшем виске пульсировала венка.

– Я его толком не рассмотрела еще. Как будто похож на Ярославль. Та же река, набережная, администрация, театр. Центр весь из двухэтажных домиков, а если свернуть с проспекта, то бездорожье.

– Мелкий слишком, – кивнул Ранников. – За две недели изучил вдоль и поперек. Пешком можно за полтора часа насквозь пройти. Тесный.

– Тесный?

– Ага. Я как будто в ссылке, знаешь. Не городок, а тюрьма.

– Ярославль тоже не шибко большой.

– Тут ты права. Он тоже как тюрьма, но знакомая. Я привык к нему, мне большего и не нужно было, уже не замечал. А тут заметил, что тесно.

Ранников глубоко вздохнул и продолжил:

– Мои тоже жалуются. Тут даже доставки еды нет, представляешь? Мелкая ноет, что за чипсами нужно ногами топать сто метров. Совсем обленилась, жопа шире моей скоро будет.

– Оставил бы их там. Чего жалуются.

– Рядом хотят быть, в том-то и дело. А я…

– Что? – Она привстала на локте.

– Не могу отвязаться, – коротко ответил Ранников.

Стандартный его ответ. Непонятно, не хочет или не может. Надя уже устала разбираться.

– Я разведусь, – добавил Ранников и обнял Надю. Она прижалась носом к его груди. – Дождусь, как Ленке восемнадцать исполнится, и все, сразу с концами. Пока не могу, ты же понимаешь. Все слишком сложно.

– Понимаю, – тоже стандартное. – А жаба эта у вас в администрации, конечно, та еще.

– Галина Евгеньева? Угу. Три шкуры с меня дерет. Как будто я сюда приехал только вокруг Моренко суетиться. Пуп земли. Величина. А на самом деле кто? Как эти звезды из девяностых, забытый музыкантишка, который нравится сейчас только жабе и ее подругам из дома престарелых.

Надя сказала:

– У него крутая музыка, кстати. Я послушала. И на репетиции тоже.

– И симпатичный, да? – ухмыльнулся Ранников. – Говорят, не женат. Скорее бы уже прошел фестиваль, Моренко свалил отсюда, а меня оставили бы в покое, – продолжил он. – Вымотался. Одно к одному. Вот раньше времена были: сидишь себе на совещаниях, тупишь в телефон… а сейчас? Как все закончится, мчу в отпуск. На море, подальше отсюда. Поедем со мной?

– А как же твоя семья? – спросила Надя, заранее зная ответ.

– Ну, я придумаю что-нибудь. – Ранников шевельнул плечом и провел ладонью по Надиным волосам. – Решено, на моря. Выдохнем и забудем эту дыру как страшный сон.

Сквозь открытую форточку тянуло ночным сквозняком, и Надя на короткое мгновение действительно поверила, что все будет хорошо. Все-все.

Она проснулась от телефонной вибрации. Сотовый дрожал возле подушки, тускло подсвечивая экраном, будто кто-то насильно выдавливал из него ночную мелодию.

Два тридцать. Ранников ушел еще до полуночи. Вернее – сбежал, вспомнив, что жена ждала его после ужина. Он наплел ей ранее, что сидит в баре с коллегами, забыл об этом, а когда вспомнил, запаниковал и умчался, только и видели.

Сейчас звонил Моренко.

Надя, приподнявшись на локте, долго смотрела на экран, соображая, надо ли поднимать трубку. С одной стороны, время не рабочее, пошел бы Моренко к черту. А с другой… мало ли что могло произойти. Минуту назад ей снилось Черное море, где-то под Геленджиком или Джубгой, а она сидела за столом прямо на берегу и заполняла отчет о встречах Ранникова. Жарило солнце, босые пятки жгло горячим песком. Ручка почему-то оставляла кляксы на бумаге. И вот проснулась. Не море, а Волга. Не Ранников, а Моренко, чтоб его. Сон оставил чувство тревоги, и оно перекинулось в реальность.

Звонок прервался, но возобновился вновь. Надя приняла вызов.

– Алло?

– Надежда, приезжайте, – пробормотал в трубку Моренко. От интонаций голоса у Нади вдруг свело живот. Голос человека, который только что порезал себе вены, лежа в ванной. Надя, конечно, не знала, как разговаривают в такие моменты самоубийцы, но почему-то сейчас четко нарисовала себе реалистичную картинку.

– Вы в гостинице? – спросила она, вскакивая с кровати. – Я мчу. Я быстро. Тут пешком…

Вернее, бегом. Все всегда куда-то бегут.

Оделась в два счета, выскочила в прохладу ночи, побежала наискосок через мелкий пустой парк. Городок, как и подобает провинциальным городкам, будто вымер в это время. Темные окна, тихие дороги, ни одного автомобиля, ни одной горящей витрины. Если в квартире было душно, то на улице прохладно, со стороны реки гулял ветер.

Надя вспомнила, что последний раз бегала вот так в два часа ночи по улицам еще в студенческие годы, когда тусовались с подругами до рассвета. Минувшие дела, сейчас не до них.

В гостинице двери были заперты, за стеклом была видна пустая стойка ресепшена под приглушенным светом. Надя постучала несколько раз, дернула дверную ручку. Откуда-то из полумрака показался лысый паренек лет двадцати пяти с серьгой в левом ухе. Помятый ото сна и неожиданности. Впустил без вопросов, то ли узнал, то ли не сообразил.

Надя взлетела на этаж, оказалась перед номером Моренко и заколотила кулаками в дверь. Гулкие удары разнеслись по пустому тихому коридору, и показалось, что сейчас распахнутся вообще все двери вокруг и проснувшиеся жильцы набросятся на Надю с тысячами обвинений. Но нет, тихо и пусто.

Зато открыл Моренко. Он стоял перед Надей, одетый только в синие трусы и гостиничные тапочки. Был пьян, пошатывался, держался за дверную ручку. Нервно ухмылялся.

– Проходите, Надя. – Он посторонился, обронив при этом левый тапок.

Надя проскользнула внутрь номера, почувствовав исходивший от Моренко жар, а еще букет ароматов алкоголя, сигарет, каких-то трав и даже шампуня. Весь номер пропах, будто внутри разорвалась бомба запахов.

Стол был уставлен пустыми бутылками из-под коньяка, три штуки по ноль семь. Плюс несколько банок с энергетиками. На ковре между столом и кроватью валялись электронные разовые сигареты разных цветов. Еще две пачки обычных сигарет на кровати. Там же, на опрокинутых подушках и взбитом одеяле лежали белые пластиковые контейнеры с остатками еды: корейская морковка, кусочки курицы в панировке, суши, ломтики огурцов и помидоров, какие-то салаты с майонезом и свеклой.

– Мне очень плохо, – пробормотал Моренко за Надиной спиной и закрыл дверь. – Видите.

– Да уж… – У нее не осталось слов.

Неслась, как конь, беспокоилась, а тут это. Творческому человеку плохо, называется. Причем плохо по-шаблонному, как в фильмах: напиться, выкурить сигаретку, глядя на ночной город за окном, а потом позвонить малознакомому человеку и…

Она прошлась по номеру, машинально наводя порядок. Собрала бутылки, уложила их в мусорную корзину под столом. Туда же выбросила пустые контейнеры. Сигареты – электронные и нет – убрала на подоконник. Распахнула окна, чтобы выветрить запахи. Голова кружилась от дыма. В ночи перемигивалась лента фонарей вдоль набережной. Полная луна висела над Волгой.

У тумбочки лежали гитара и планшет, на котором была включена какая-то программа с кучей диаграмм, кнопок и с раскладкой пианино. Черно-белые клавиши беззвучно нажимались сами собой.

Моренко все это время стоял у входной двери, переминаясь с ноги на ногу, и смотрел на Надю жалостливо, пьяно, как алкаш у супермаркета, выпрашивающий деньги. Пару раз, словно забывшись, он хлопал себя по вспотевшим бокам. Сигарет в карманах несуществующего халата не находилось. Надя же заметила, что Моренко, несмотря на возраст, выглядит неплохо. Подтянут, мускулист. Лучше Ранникова, у которого в последние годы вырос заметный живот.

Надя заглянула в ванную в поисках пустой мусорки и обнаружила странное. Все полотенца Моренко сложил в раковину несколькими слоями. Полотенцем для ног перемотал кран. Халаты лежали в поддоне душевой кабины, а сам душевой шланг тоже был завернут в еще одно.

– Это что такое? – спросила Надя, не удержавшись. Тон вышел злой, неподобающий. Но плевать. На часах почти три, и никто не позволит ей поспать подольше.

– Я же говорю, мне плохо, – пожал плечами Моренко. – Можно закурить?

Голос его звучал уже не так скверно, как по телефону.

– Нельзя. Дайте проветриться. Что у вас стряслось, расскажете?

Он снова пожал плечами.

– Понимаете, Надя. Здесь… я не хотел ехать. Мне это зачем? Меня просили, уговаривали, даже угрожали, а я не хотел. Это как…

– Даунгрейд, – ввернула Надя слово, которое недавно слышала. – Вы суперзвезда Советского Союза, лауреат кучи премий, и вдруг крохотная сцена и какой-то местечковый фестиваль, да?

– Сложно, – кивнул Моренко и облокотился о стену. Стоять ему явно было трудно. – Понимаете, я живой только по одной причине. Из-за нее я здесь. Но все равно что мертвый уже.

Надя принялась выгребать из раковины полотенца и складывать их.

– Потом у меня два друга умерли, – продолжил Моренко. – Хорошие близкие люди. Кольку я знал лет тридцать. Мы еще на гастролях по Дальнему Востоку познакомились. У него был идеальный слух, мог по нотам любую мелодию разложить, даже если она играла через дешевое радио в плацкарте. Я у него многому научился, если честно. До Кольки играл по наитию, а потом стал профессионалом.

– Что с ним случилось?

– Утонул. Поехал в горы весной, на горячие источники. Знаете, где можно купаться в минусовую погоду, потому что вода горячая из-под земли бьет. Ну вот он и купался, потом вылезал и бежал, голый, к озеру, где вода ледяная. Как будто из бани в снег. Говорят, контрастность отлично на здоровье влияет. Так он в один из дней нырнул в холодную воду и не вынырнул. Сказали, от резкого перепада сердце схватило. Он ведь не молодой… Я все же закурю.

Пошатываясь, Моренко подошел к окну, перебрал разноцветные электронки и затянулся фиолетовой. Ветер шевелил занавески, разгоняя сладковатый дым по номеру. Надя вышла из ванной, на ходу складывая халат.

– А второй?

– Утонул, – повторил Моренко. – Все тонут, представляете? Марк, дружище, в двухтысячном познакомились, как сейчас помню, в Омской филармонии. Он не музыкант, а из администрации. Прекрасный человек. Жена, четверо детей. Последние двадцать лет организовывал все мои концерты. Тяжело, знаете, организовывать, когда тебя постепенно забывают. А он справлялся. Плевал на все, на капитализм этот, на аренду, рекламы и справлялся. При нем всегда полные залы.

Моренко помолчал, глядя в ночь.

– Он помогал, как никто. Близкий друг. У меня почти не было друзей… Три недели назад в собственной ванне захлебнулся. Ушел полежать и больше не вышел. Жена забеспокоилась минут через сорок, но было уже поздно.

– Ужасная смерть, – пробормотала Надя.

– Верно. Два друга за полгода. Главное, я же знал, что так будет. Люди стареют и умирают, их время проходит. Пора уступать дорогу другим. Мое время тоже подошло к концу, поэтому я здесь. Из-за друзей и из-за себя.

Внезапно оживившись, он подбежал к планшету.

– Я же вас не просто так позвал, Надя. Вот послушайте! Послушайте! Возможно, это последняя моя мелодия, кто знает? Возможно, она не просто так оказалась в моей голове!

Моренко прибавил громкость, и номер заполнила тягучая медленная мелодия. Надя разобрала скрипку, ударные, гитару, но инструментов было больше. Они наслаивались друг на друга, что-то выходило на первый план, что-то почти замолкало, но продолжало играть на заднем фоне.

Надя застыла, нырнув в мелодию, как под воду. Не сама нырнула, а ее бросили туда – резко и безжалостно. С головой.

Перебор струн. Мягкие нажатия клавиш. Духовые. Она мысленно представила оркестр, играющий только для нее, в этом небольшом номере, в замкнутой акустике. А звуки – это волны, поднимающие в воздух, покачивающие, расслабляющие. Ноги подкосились, и Надя села на ковер. Моренко сел рядом. Запах перегара и сигарет удивительным образом смешивался с мелодией и дополнял ее. Волосы на груди у Моренко были курчавые и седые. Наде захотелось погладить их. Капли пота скопились в ложбинке под кадыком.

– Прекрасно? – спросил Моренко, глядя ей в глаза, как гипнотизер на представлении.

– Прекрасно, – выдохнула Надя.

Мелодия заставила ее вспомнить о подруге Лене, которая осталась в Ярославле. Они вместе жили в общаге университета, потом снимали двушку на Ленина, потом разбежались, когда Лена познакомилась с будущим мужем, а Надя замутила с Владленом. Лена развелась через несколько лет, и они снова жили вдвоем, заливая девичье горе шампанским и вином чуть ли не каждый вечер. Потом в жизни Лены возник второй будущий муж, и тот брак длился до сих пор, и Лена была вроде бы счастлива, хотя Надя давно не интересовалась, как у нее дела. Кто же интересуется делами, когда человек счастлив?

Мелодия играла на струнах ее воспоминаний, окрашивая их в теплые тона ностальгии. Наде захотелось выпить, она поймала себя на том, что ощупывает взглядом полупустую бутылку коньяка, оставшуюся на столе у зеркала.

Моренко убрал звук, и Надя будто резко вынырнула из-под воды. Глубоко вздохнула, потом еще раз. Пересохшие губы сделались шершавыми.

– Вы гений, – пробормотала она.

Моренко грустно улыбнулся и положил планшет экраном вниз на кровать.

– Что вы почувствовали?

– В каком смысле?

– Ну вот сейчас, когда слушали мелодию. Какие ощущения, эмоции, воспоминания? Что-то же сработало, да?

Еще как сработало.

– У меня была подруга, – сказала Надя. – Она любила повторять, что жизнь одна и ее надо прожить по полной. Ничего не оставлять. Как будто это бутылка вина, которую пьешь до последней капли.

– Так.

– Мы с ней обошли все бары и ночные клубы Ярославля. Впутывались во все приключения на свете. Чего только не было… Потом она удачно вышла замуж, родила, и настал момент, когда мы перестали общаться. Так часто случается. Я уже о Ленке и не вспоминала несколько лет. А сейчас слушала мелодию и вспомнила. И знаете, это было светлое воспоминание о прошлом, теплое. Но вместе с тем горькое, как любая ностальгия.

– Почему горькое?

– Мне кажется… – Надя запнулась, собираясь с мыслями. – Когда Ленка говорила, что хочет прожить полную жизнь, до дна, она не имела в виду брак, рождение ребенка, квартиру. Она хотела чего-то более яркого. Нет, семья – это тоже круто, не спорю. Но значение в другом. Смысл другой. Ленка как будто споткнулась на пути к какому-то определенному счастью, а потом свернула к другому.

– Про себя вы так же подумали?

Она кивнула.

– Я тоже споткнулась где-то. И свернула. Не знаю даже, что там за поворотом. Такая вот мелодия у вас. Навевает всякое.

– Вы хороший человек, Надя, – сказал Моренко. – Простите, что позвонил. Вы, должно быть, подумали, что я собрался покончить с собой, но это не так. Мне просто страшно. В первую очередь оттого, что я оказался здесь. Не могу напиться до беспамятства, не получается. Приходится терпеть. А я не люблю этот город. Ни за что бы не вернулся, если бы не мои погибшие друзья…

– Понимаю.

Ни черта она не понимала. Мелодия все еще кружилась на задворках сознания, и ощущение ностальгии сменилось ознобом настоящего.

Надя осмотрела номер. Вроде стало чище. Хотя она ведь не убираться сюда приехала.

– Приезжайте завтра часам к одиннадцати, – попросил Моренко. – Съездим к реке. Если вы не против. Посмотрим.

Она хотела ответить, что не может отказаться, но вместо этого просто кивнула и направилась к выходу. Колотило в затылке. Внезапно очень захотелось спать. На часах – половина четвертого.

– Доброй ночи, – сказал в спину Моренко.

– Доброй ночи, – ответила Надя и вышла в коридор.

Глава четвертая

Жаба положила на стол перед Надей несколько папок-скоросшивателей.

Как быстро вешаются ярлыки. Не Галина Сергеевна – а жаба. Вот так сразу и не обычный сотрудник администрации, а что-то противное, скользкое и враждебное.

– Здесь приказы на выделение средств по организации фестиваля, – сказала жаба. – Разберите, подготовьте Ранникову, милочка. До обеда. И не хлопайте глазищами, тут ничего сложного нет.

Надя, конечно, не выспалась. Была помятая и уставшая, хотя с утра постояла под душем полчаса и старательно наводила марафет. Казалось, что все вокруг видят ее опухшее лицо и красные глаза.

– Как там наш великий музыкант? – спросила жаба. – Требовал что-то неординарное? Гребешки в соусе или проституток?

– Не требовал. Нужно в одиннадцать за ним заехать, проводить к площадке фестиваля. Потом на репетицию. Спокойный человек.

Жаба кивнула, внимательно разглядывая Надю. Сейчас скажет, что слышала историю про ночной вертеп в отеле, почти обнаженного Моренко, курево и алкоголь и все такое. Но она промолчала и вышла из кабинета. Сразу стало легче дышать.

Бывают же такие люди, в присутствии которых даже воздух вокруг становится спертым.

В кабинете было жарко, прозрачные занавески не спасали, а окно выходило как раз на солнечную сторону. Слабенький кондиционер едва гудел, и Надя, пока возилась с приказами, поняла, что если не выскочит на улицу выпить кофе, то уснет прямо за столом. Все тело сделалось ватным, податливым, а еще новая мелодия Моренко навязчиво лезла в уши.

Определенно, нужно развеяться.

Она собрала документы в папки, вышла из кабинета в коридор. Дверь в кабинет напротив была открыта. Ранников сидел за столом, пялился в планшет и что-то читал, шевеля губами. Белая рубашка покрылась темными пятнами пота, лицо тоже вспотело.

– А, Надьк, – буркнул он, на мгновение оторвавшись от планшета. – Прекрасно выглядишь. Что там у тебя?

– Приказы. Жаба притащила. Тебе нужно подписать, это все про фестиваль.

– Проклятый фестиваль. Проклятая жаба. Подведет меня под расстрел. – Он говорил без интонаций. Просто констатировал. – Положи вон туда. Доберусь попозже. Как там наш музыкант?

Все сговорились, что ли?

– Сходит с ума, – сказала Надя, укладывая папки на край стола, к другим таким же. – Вызвонил меня ночью. Я думала, хочет покончить жизнь самоубийством, а он просто новую мелодию написал. Дал послушать. Представь, я прилетела в два часа ночи в отель, а он там в одних трусах, с сигареткой, нажрался в хлам.

– В трусах, говоришь? – Ранников посмотрел на Надю внимательно, нахмурив брови.

– Ага, и еще пустых бутылок тьма…

Она рассказала обо всем, что происходило в номере, отметив, как меняется выражение лица Ранникова. Быстро догадалась, что это значит, но не остановилась, пока не закончила. Потом спросила:

– Ревнуешь, что ли?

– Надьк. Ну что ты. К старику-музыканту? Ты на таких не велась никогда.

– А если возраст такой, что поведусь? – Она не хотела уколоть, но не удержалась. Это от недосыпа.

Ранников нахмурился сильнее. Мягко отодвинул планшет в сторону.

– Если тебе не нравится с ним общаться, могу перевести на кого-нибудь. Сложно, но выполнимо. Ты же знаешь, я для тебя все сделаю. Только скажи. Снимем бремя, так сказать. У тебя и так дел вагон.

– Так вроде не на кого переводить. Мы с тобой в одной лодке. Пережить нужно, да? – Она наслаждалась моментом его ревности. Такой Ранников ее возбуждал. – Не переживай. Мы этой ночью нашли общий язык. Мне даже кажется, что Моренко действительно гений. Он такую музыку написал, закачаешься. До сих пор не отпускает.

Ее всегда забавляли резкие перепады настроения Ранникова. Вот он спокойный и деловой, а вот уже ревнивый и буйный, готовый влезть в драку, перевернуть горы, ну или просто поорать. Схватил ручку, стал нервно крутить ее пальцами.

– Гений, говоришь. Ну хорошо. Ну ладно. В одних трусах. Ага. И долго вы с ним сидели?

– Около часа. Не выспалась вот. И он тоже, наверное. – Надя посмотрела на часы. – И скоро пора к нему ехать. Попросил отвезти к реке, где будет фестиваль.

– Зачем?

– Я не интересовалась.

– Верно, не до этого же было…

– Ты злишься почему-то? – наивно поинтересовалась Надя. Тут же решила, что пора заканчивать. В конце концов, он ведь не сделал ничего плохого, чтобы вот так его распалять до бесконечности. – Не переживай. Чисто деловые отношения. Ты прав, он старый и неинтересный. Не люблю творческих людей, в них много непостоянства.

Надя даже подошла ближе и мимолетно коснулась губами вспотевшей щеки Ранникова.

Он тут же остыл. Или сделал вид, что остыл.

– С ума тут сойду со всеми вами. Приглядывай, пожалуйста, за Моренко, но вот среди ночи не нужно ездить. Не твоя забота, что он там вытворяет. Ох уж эти звезды.

– Не поеду больше, обещаю.

Уже на улице, купив кофе в киоске возле администрации и спрятавшись в тени от палящего солнца, Надя подумала почему-то о жене Ранникова. Ревнует ли он ее к кому-то? Осталась ли ревность? Впрочем, долго размышлять об этом не хотелось, потому что в груди зарождался привычный уже комочек злости. Надя села на скамейку, закрыла глаза и позволила себе просто ни о чем не думать.

Моренко встретил ее на ступеньках отеля. От того Моренко, ночного, не осталось и следа. Утренний был гладко выбрит, причесан, прилично одет, в белую рубашку и джинсы. От него пахло не сигаретами и перегаром, а приятным тонким ароматом туалетной воды.

Приметив Надю еще издалека, Моренко заулыбался и поспешил к ней навстречу.

– Как я рад вас видеть, – начал он. – Признаться, думал, что после ночного происшествия вы ко мне на пушечный выстрел не подойдете.

– Ну нет. Что ж такого… – Надя засмущалась, прежде всего собственных утренних мыслей, когда действительно всерьез думала о том, чтобы больше с музыкантом не связываться. – У всех бывает. У меня вон депрессия непроходящая лет пять.

– Из-за чего? Если вопрос неуместен, прошу простить.

Они обогнули отель и вышли на набережную. Людей было полно, сновали самокатчики, дети на велосипедах и влюбленные парочки. Чудесное солнечное лето никто не хотел отпускать просто так.

– Разное, – отмахнулась Надя. – То одно, то другое.

– У вас есть муж? Дети?

– Вот теперь точно неуместно. Но нет. Бобылем, как говорится, живу. А у вас? Ну, то есть я читала, конечно, но не понимаю, сейчас вы как? В отношениях?

Моренко почему-то рассмеялся.

– В моем-то положении? Нет, тоже бобылем. Мне, милая моя, нельзя.

– Что нельзя? Жениться?

– Ага. Образно выражаясь. Есть, скажем так, моментики.

– Я не понимаю. Возраст? Контракт какой-то?

– Хотите мороженого? – Моренко бросился к ближайшему киоску, купил два рожка клубничного мороженого и два стаканчика холодного кваса. Долго возился с мелочью. – Вчера вы мне, а сегодня я вам. Услуга за услугу. В моем детстве тут тоже торговали чем-то. Семечки точно были, сигареты. Вон там стояли такие здоровенные аппараты с газировкой. Подходишь, кидаешь монетку, и в граненый стакан наливается шипучка. В сто раз вкуснее настоящей. И еще можно было спуститься прямо к реке, сесть на траву, лузгать семечки и смотреть на воду. Тишина. В тишине мысли спокойнее. И думать приятнее. Когда я сидел вот так на берегу, мелодии придумывались сами собой. Те самые, первые.

Они шли по набережной, и Моренко торопливо, с детским задором рассказывал о своем детстве в Бореево. Со вчерашнего дня он стал заметно веселее, воспоминания наполнились теплотой. Надя узнала о том, что в Бореево было всего две школы, причем одна – для детей из разных ближайших деревень. Их привозили на автобусах по утрам и увозили после обеда. Деревенские дети казались Моренко неграмотными чумазыми дикарями, и он с одноклассниками кидал им хлеб, как голубям. За это потом получил нагоняй от матери, а еще позже, классе в седьмом, влюбился в деревенскую дикарку Валентину и слонялся за ней целый год, добиваясь признания. Валентина походила на русалку, с большими зелеными глазищами – вот как у вас, Надя, – и пленила почти всех парней в двух школах. Но в итоге она выбрала мускулистого Кольку из десятого. Он стал бандитом и увез Валентину в Москву.

Рассказав штук пять историй про школу и юность, Моренко внезапно замолчал и погрузился в свои мысли, улыбаясь чему-то внутреннему. Как раз дошли до спуска к фестивальной площади. Заборы частично убрали, но пройти все равно было нельзя. На высоких металлических конструкциях трепетали растянутые транспаранты: «Волга – мать России» и «Бореево – сто лет на волне народной песни». Вдалеке была видна сцена, торчали арматуры и прутья, на которые работники натягивали плотное брезентовое полотно синего цвета.

– Знаете, вон там, за баррикадами фестиваля, если дойти до порога реки и продраться сквозь рогоз, можно выйти на мель и перебраться на другую сторону Волги, – сказал Моренко. – Мы постоянно туда бегали школьниками. Другая сторона реки – это как другой мир. Там все незнакомое, иное. Хотите сходить со мной?

– Куда? – Надя не сразу сообразила.

– На другую сторону. Переберемся на планету Земля-2, подальше от людей и чудовищ. – Во взгляде Моренко снова, как ночью, зародилось что-то едва уловимое, безумное. Он добавил: – К черту все. Ну должна же быть у человека попытка к бегству. Когда уже ничего не жалко, да? Угрожают, угрожают, но что они мне еще сделают?

– Кто? Кто сделает? Вы о чем?

– Неважно. Идемте? Хотя нет, вам лучше отказаться. Вам-то бежать незачем.

Он перестал улыбаться, закурил электронку, глядя с прищуром на широкую Волгу. Ветер растрепал волосы.

Снова смена настроения. Старческое. Творческое. Гениальное. Может, таблетки пьет, а тут забросил?

– Я не в спортивном, – буркнула Надя. – Туфли на каблуках, джинсы. Куда мне? Наверное, останусь.

– Правильно. Бегство всегда непредсказуемо. Поэтому люди и не убегают, ждут конца в таком положении, как их поставили.

– Это уже оскорбительно…

Моренко не стал ее дослушивать. Он обогнул сетчатый забор, легко перепрыгнул через бордюр и зашагал по траве к реке. Как вчера. Точно, без таблеток и психического тут не обошлось.

– Постойте! – Надя бросилась за ним, каблуки сразу увязли в земле, пришлось их сбросить и спускаться босиком.

Некоторые прохожие остановились, наблюдая. Сейчас начнут снимать на телефоны, выложат в Интернете. Главное, чтобы Моренко не стал чудить.

– Не нужно идти, – отмахнулся он, когда Надя попыталась ухватить за руку. – Я сам. Попытаюсь. Ну, разок всего. Вчера, знаете, когда был в номере, причудилось всякое. Твари речные, покойнички без глаз. И тут мне сразу все вспомнилось. Договор, невеста, алчность моя ненасытная. Грех, знаете, в тщеславии. А что мне кто сделает? Я богатый гость!

– Что вы такое несете? – Она обогнала Моренко на склоне и пошла чуть впереди, чтобы удержать того от прыжка в воду. Камешки и сухая трава царапали подошвы.

– Я, Надя, совершил ужасную ошибку в жизни. И нет мне покоя, – пробормотал Моренко.

Дойдя до реки, он резко свернул вправо и углубился в скрипучие заросли рогоза. Забора тут уже не было, поэтому Моренко быстро обогнул стройку и вышел к месту, где заканчивалось благоустройство набережной.

– Вы же не собираетесь топиться? – спросила Надя.

– Если бы, – ответил Моренко.

Шли минут семь. Прохлады от реки никакой не было, берег стал выше и круче, трава сделалась мелкой, колючей, идти по ней – все равно что по стеклянной крошке. Надя обернулась и поняла, что набережная, палатки фестиваля, транспаранты, гигантская голова водяного, да и вообще цивилизация с людьми и телефонами, дорогами и автомобилями остались далеко. Слева – холмы с редкими домиками (видовые веранды, элитные застройки, наглухо огороженные высокими заборами) и макушки леса. Справа – широкая Волга. Из-за холма показался белый трехэтажный пароход, прогремел гудком. Моренко поморщился.