Текст книги "Советы одинокого курильщика. Тринадцать рассказов про Татарникова (сборник)"

– Послушайте, Сергей Ильич… – Гена поднял руку.

Однако Татарников не дал себя перебить. Он продолжал вещать так, словно не двое слушателей сидели на кухне, а целая аудитория в университете внимала ему.

– С этим же феноменом связаны и разочарования западных дипломатов и чиновников, имеющих дело с русскими коллегами. Им кажется, что на российских коллег давит государственный аппарат, заставляет ежесекундно менять взгляды, отказываться от вчерашних обещаний. Не так, совсем даже не в этом дело! Просто чиновник, сросшийся с природой своей страны, соединившийся с ее культурной плотью, превратившийся в ее функцию – этот чиновник мимикрирует так же, как и сама страна. Бороться за демократию – давай! строить вертикаль власти – с рвением! И то, что призывы меняются практически каждый день (с точки зрения истории, именно так дело и обстоит) – никак не настораживает рьяного чиновника. Он естественным образом – подчеркиваю, самым естественным, присущим его естеству вервольфа образом – перерождается, меняет природу взглядов, приоритеты, ценности, все сразу. Вчера он вызволял из ссылки диссидента Сахарова – а завтра гонит его с трибуны. Вчера давал волю сопредельным странам и республикам – а сегодня вводит в них войска. Да нет же, это не хитрость, он не стратег, помилуйте, какая здесь может быть стратегия – если она есть, то очень плохая. Чиновник, отдающий эти противоречивые приказы, просто оборотень, и ведет себя соответственно. И происходят эти трансформации неизбежно и постоянно – в связи с временным циклом оборотничества. Мы с вами наблюдали, как мимикрировала демократическая элита в класс чиновничества. Толпы с плакатами, отчаянные митинги – почему всего этого не стало? Призывы вместе бороться, лозунги и декларации – куда же они все делись в одночасье? И сами люди, их произносящие, где они? Герои демократического движения все как один получили государственные посты. Многие наблюдатели видят в этом предательство идеалов. Как может один и тот же человек попеременно быть премьер-министром, затем возглавлять оппозиционную партию, затем становиться губернатором при авторитарном президенте? Но именно так только и возможно, если иметь в виду природу российского суккуба. Данный чиновник себе не изменял, он, напротив того, совершенно себе равен – во всех своих меняющихся ипостасях. Он просто не человек, то есть он – не вполне человек. Он – обыкновенный оборотень.

– Полегче, Сергей Ильич, – встрял все-таки Гена, – вы что, утверждаете, что наши чиновники – не люди?

– В слове «оборотень» не содержится оскорбления. Оборотни, они не плохие, они просто иные. В мире ясных культурных валентностей, в том мире, где исторический процесс обеспечил ученых знанием культурной составляющей всякого общества, в этом самом мире Россия пребывает до сих пор абсолютно неизученной – и тем самым остается непредсказуемой величиной. Говорят о «загадке русской души», а на деле имеют в виду наибанальнейший вопрос: хотят русские с нами дружить – или шарахнут по нам бомбой? Они за разрядку – или за гегемонию? Стягивают войска к границе, чтобы напасть – или чтобы провести дружественные военные учения? Самое поразительное, что ответа на этот вопрос не существует – и спрашивать политического лидера об этом все равно что спрашивать мистера Джекила о том, что сделает ночью мистер Хайд. Мистер Джекил этого не знает, не может знать! Он искренне хочет дружить, милый русский политик с интеллигентным лицом! Он расположен к сотрудничеству! А почему завтра начнет войну, вырубит газ или еще что-нибудь выкинет – он об этом никак не догадывается.

Татарников обвел нас взглядом: все ли понятно, не упустил ли он чего в объяснении.

– Ну, разумеется, – добавил, – непонимание Западом Востока, а Востоком – Запада имеет свою, очевидно, еще более сложную историю. Стена непонимания меж культурами не может быть, в отличие от Берлинской стены, разрушена за одну ночь – и надо ли это делать в принципе? Но наличие в подлунном мире культурно-исторического оборотня – России – делает границу меж Востоком и Западом проницаемой, не вполне четкой. То, что случается с Россией, ее западные и восточные соседи обычно трактуют как свидетельство глобальных тенденций – а на деле это лишь циклы существования оборотня. Любопытно, что перемену, случившуюся с Россией двадцать лет назад, Запад склонен был интерпретировать как объективное свидетельство своей победы над восточной конструкцией. А эта перемена была лишь определенным этапом в жизни вервольфа. Пропел петух, и реформы оказались не то что забыты – просто речь уже не о них. Они неактуальны для нового цикла жизни.

– Все это замечательно, – сказал я историку, – и наверное, интересно для политологов. Но простите, Сергей Ильич, как это относится к конкретной истории? И еще: эти ваши рассуждения – они хоть соотносятся с наукой? Наука-то что нам говорит?

– Насколько я могу судить, – отвечал Татарников, – сказанное мной не противоречит теории дарвинизма. Если верно учение Дарвина, то есть теория восхождения от более примитивных видов к более сложным, возможен и обратный процесс. Более того, в истории оба эти процесса происходят постоянно, идут встречные движения. Оборотни – это такие существа, которые участвуют попеременно то в поступательном движении, то в возвратном. Вот и все.

– И вы полагаете, что существа, увиденные Денисом Макаровым…

– Обыкновенные оборотни. Да, они – соломенные чучела. Но они же и культурные чиновники.

– А как быть с фактом людоедства?

– Вы спрашиваете, съели француза или нет? Не могу вам твердо ответить на этот вопрос. Мир оборотней все-таки мир особый. Как они соревнуются меж собой, каким способом выясняют отношения – остается лишь гадать. Возможно, они француза и съели – однако, как видите, цикл бытия сменился, и француз по-прежнему гуляет по Парижу. В конце концов, не только в России оборотни имеются.

Я заметил, что в этот вечер мы даже не выпили водки – разговор затянулся за полночь, и пора было уходить. Не могу сказать, что мне все стало ясно, ну а Гена выглядел совсем потерянным.

– Так что же, и дело заводить не стоит? – спросил следователь.

– Вам решать, голубчик.

– Пойдем! – Гена встал, и мы пошли к дверям.

С порога он спросил:

– А как объясняете крысу?

– Крысу?

– Ну, крысу, которую кололи иголкой. Это что такое, по-вашему?

– Ах, крыса! Ну, это совсем просто. Полагаю, что это всего лишь одна из ипостасей современного искусства. Если живые существа оборачиваются предметами, а страны и культуры перекидываются в свои противоположности, отчего бы субстанции искусства не мимикрировать в животное. Искусство Вавилона, например, осталось в образе льва. Современное искусство – это маленькая крыса, и над ней ставят опыты. Вот и все.

Мы с Геной Чухонцевым смотрели на хозяина – и недоумевали. Что он нам сегодня наплел? Средневековый бред, алхимия.

– Прикажете в рапорте писать про упырей и суккубов? – Гена сказал.

– Сергей Ильич, – осторожно спросил я, – а другой версии нет? Ну, знаете, у историков бывают разные версии.

– Отчего же, – охотно ответил Татарников, – есть и другая версия, попроще. Дело было так. Работники музея собираются по ночам кроить бюджет – или как это теперь называется?

– Пилить бюджет, – машинально поправил Гена Чухонцев.

– Именно так. Государство, как помню из вашего рассказа, выделило деньги на строительство нового музея? Вот сотрудники и приходят за полночь, чтобы им никто не мешал, и распределяют по своим нуждам государственные дотации. Полагаю, все и везде делают теперь именно так. И работники современного искусства не исключение. Они сидят в полутемной комнате и делят деньги. Неожиданно врывается неизвестный молодой человек. Кто это может быть? Налоговый инспектор? Милиционер? Вор? Сотрудники музея решают прикинуться куклами – опыт у них грандиозный. Они всю свою жизнь устраивают нечто подобное на выставках. Я ведь не ошибаюсь, голубчики?

– Это точно, – сказал я, – такого искусства у нас много.

– Вот они и повторили одну из выставок. Замерли, заговорили механическими голосами. Как видите, трюк удался. Мальчик натерпелся страху и убежал.

– А крыса, крыса-то что?

– Далась вам эта крыса! Ну, если вам не нравится крыса в качестве ипостаси современного искусства, могу предложить крысу как символ государственного бюджета. В пустых закромах, как правило, остаются только крысы. Пусты закрома нашей Родины – одни крысы шныряют. Вполне возможно, это ритуал такой воровской – когда делят бюджет, гоняют по столу крысу. Не знаю, сам ведь я никогда бюджета не делил.

– Сергей Ильич, – взмолился Гена, – а какая из версий – правдивая? Обе они какие-то странные! Какую выбрать?

– Не знаю, сами выбирайте. Но имейте в виду, голубчики, в истории все версии правдивы одновременно.

– Как это?

– А вот так. История – тоже оборотень.

Мы вышли на улицу. Шел дождь.

– Зайдем куда-нибудь, выпьем? – спросил следователь.

– Да, пожалуй. Странно, что Татарников нам не налил.

– Вот и я чувствую, чего-то не хватает.

Тумыны Лондона

Что бандиты? Наши Соловьи-разбойники похожи на детей – наивные, падкие на яркие побрякушки. Есть люди страшнее. Я видел однажды председателя благотворительного фонда, и скажу честно: рад был, что ноги унес с той встречи. Тихий медовый голос, теплая мягкая ладонь – этот человек способен на все.

Есть такая штука, внутренний голос называется. Внутренний голос мне всегда говорил: сиди тихо. Если занимаешься криминальной хроникой – пиши только про бандитов, оно безопаснее. Однако меня все же втянули в политику.

Случилось вот что: в Лондоне погиб полковник КГБ. То есть он некогда был полковником КГБ, а затем объявил себя борцом за демократию – и уехал в Англию. Он успел дать интервью Би-би-си, сказал, что не может молчать и расскажет правду о тюрьме народов, то есть о России, а потом вышел на улицу, провалился в канализационный люк и захлебнулся в нечистотах. Так что правды о тюрьме народов никто не узнал. Можно считать это совпадением – пришел человек на радио, сообщил о планах, вышел на улицу, упал в канализацию. Может, конечно, так все и было. Но мировая прогрессивная общественность не поверила в совпадение, по миру пошли демонстрации: не дадим убивать раскаявшихся полковников КГБ! Высказались по этому поводу все кто только мог. Общий вердикт был прост: полковнику заткнули рот. Точнее говоря, залепили рот фекалиями. КГБ и не такие штуки проворачивало. Подумаешь, хитрое дело – послали пару водолазов в канализацию Лондона, они сидели там, может, недели две и поджидали, пока объект приблизится к люку. А дальше дело техники – схватили клиента за ноги и утопили в говне. Как они сами там не померли, в нечистотах? Ну на то они и профессионалы, люди тренированные.

Всякое издание норовило изложить свою версию событий. Рассеянного полковника толкнул прохожий, злодей раскаялся и покончил с собой, Кремль свел счеты с предателем, полковник поскользнулся, – разные звучали версии. Сходились в одном: кто бы это ни подстроил, провидение или кремлевская закулиса, гибель перебежчика выглядела символической: двурушник и лжец захлебнулся в нечистотах. Моя газета тоже решила провести расследование. Наш главный, которому недавно дали орден в Страсбурге за принципиальность в журналистике, послал меня в Лондон – походить по Пикадилли, посудачить с прохожими. По привычке я иронизировал, говорил, что выступлю в парламенте, но честное слово, мне было не до смеха. Как высоко стоит тот, кто решил бывшему полковнику доказать, что он не прав? И главное: отозвали водолазов из сточных труб Лондона или они до сих пор дежурят? Думать об этом не хотелось. Мне вручили паспорт с визой, билет на завтрашний самолет, командировочные. Я выпил кофе у корректоров, выслушал совет по поводу бронежилета, покурил на ступеньках редакции – и поехал домой паковать чемодан.

Документы лежали на сердце, и сердце ныло. Завтра вылет – но до завтра надо дожить. В метро я выбрал самый набитый вагон, два раза пересаживался, от прохожих шарахался. А потом понял: зря стараюсь. Они легко узнают, где я живу. Зачем им ждать до Лондона – у нас, что ли, канализации нет? Придут – и головой засунут в унитаз. Как это в кино бывает? Я вспомнил в подробностях, как бывает в кино. С кем ты связался, лапоть, спросил я себя.

И впрямь, неплохо знать, с кем связался. Тут надо по порядку. В Лондоне покойный перебежчик вошел в контакт с опальным богачом – полковника привлек к сотрудничеству известный авантюрист, миллиардер по фамилии Курбатский. Хитрый Курбатский укатил из Отчизны уже лет десять назад и прихватил в дорогу изрядный капитал. Сам он считал, что миллиарды (те, что вывез из многострадального Отечества) он заработал честным трудом, а российское начальство настаивало, что он денежки украл. Народ же терялся в догадках, ибо понять, как можно заработать миллиард долларов, – никто не мог. Ну, три рубля заработать можно – это понятно. Ну тысячу. В конце концов, сто тысяч (это уже говорили зажмурившись) – с грехом пополам можно себе представить. А миллиард представить нельзя. Что нужно сделать, чтобы заработать миллиард? Слетать на Марс, доказать, что там есть жизнь? Разве что это – а все прочее таких денег не стоит. Курбатского объявили в международный розыск – как афериста, мошенника и вора. И тогда он всплыл в Лондоне, назвал себя борцом с режимом, и англичане дали ему политическое убежище. Англичане всегда так делают, если у человека много денег и он за демократию. С тех пор активность Курбатского, помимо деловой, носила также и политический характер – он бился за российскую демократию как лев. Как британский лев, хочу я сказать.

Покойного полковника КГБ заметили в компании Курбатского, и перебежчик дал совместные с аферистом интервью – это заставило прессу предположить, что целью российских водолазов был не только беглый гэбешник – но и неустрашимый миллиардер. Мол, заслали водолазов давно, спецподразделение, дескать, уже и к Курбатскому примерялось, рыли чекисты подкоп к усадьбе. В один прекрасный день подкоп вывел бы в мраморный клозет Курбатского, и негодяя настигли бы в самый, так сказать, неожиданный момент. Сядет он задумчиво на унитаз, а его и возьмет за задницу рука закона. Такой был план. А тут полковник подвернулся. На полковнике и проверили – работает ли план утопления в нечистотах.

Я еще раз продумал версии. Поскользнулся? Нет, такие люди на банановые корки не наступают. Толкнул прохожий? Полковников КГБ прохожие не толкают. Раскаялся и покончил с собой? Что ж он так тянул с этим делом? Пока до полковника дослужился, мог уже не один раз раскаяться. Нет, не похоже. Водолазы? Вот на это очень даже похоже. Кто мог нанять водолазов? Российская госбезопасность – раз. Российские воротилы, которые мечтают отнять деньги у сбежавшего коллеги, – два. Сам аферист Курбатский, которому надо изобразить из себя жертву, а для этого все средства хороши, – три. Западная госбезопасность – четыре. Власть российская – пять. И наконец, власть западная – шесть. И той и другой власти скандал на руку, и кому, скажите, и когда скандалы мешали? Вот такой список заинтересованных лиц. Интересно в такой истории участвовать, как вам кажется? Мне было неинтересно.

Я приехал домой, в свою однокомнатную нору, надел шлепанцы, поставил чайник. Потом позвонил Сергею Ильичу Татарникову – и сутулый историк пришел ко мне на чай. Он постучал в дверь, а я даже спрашивать не стал, кто там. Думаю, если им надо, они просто через дверь выстрелят. У меня дверь не бронированная. Распахнул – а там стоит милый Сергей Ильич, улыбается. Против обыкновения водки мы не пили, как-то не пилось мне в тот день. И не то чтобы хотелось сохранить ясную голову. Но когда муторно на душе, водка не спасает. Я рассказал Сергею Ильичу всю историю. Про это, конечно, и по телевизору говорили, но Татарников телевизор не смотрит, газет не читает: думает, у Тацита давно уже все написано.

Я спросил его, не написано ли, часом, у Тацита, что случилось в Лондоне с полковником госбезопасности, а главное, как бы мне слетать в Альбион – и не угодить в канализацию?

– Боитесь? – Татарников меня спросил.

– Очень даже боюсь.

– А напрасно, голубчик, боитесь. Неразумно это.

– Как же не бояться? Если они решили всех подряд топить в говне… – Тут я остановился. Неужели теперь и я на очереди?! Стоит такая очередь на утопление, подходишь, спрашиваешь, кто последний, пристраиваешься в затылок… И одного за другим кидают в говно… пока до тебя не дойдут. Моя жизнь висела на волоске над люком в канализацию – так мне казалось в тот момент, – и чья-то невидимая рука уже приготовила ножницы.

– Топить в дерьме? – переспросил Татарников. – Полагаете, они только сейчас начали этим заниматься? Раньше нас в дерьме, вы считаете, не топили? – На такой простой вопрос я ответить не решился.

– Не надо про это громко, Сергей Ильич! – Я показал на стены и потолок, приложил палец к губам.

– Думаете, КГБ за вами охотится, чтобы бросить в канализацию?

Ох, не надо произносить это слово, не надо про КГБ! Скажешь вслух, и воздух в комнате делается какой-то душный. Я вздохнул – а не дышится, грудь сдавило.

– Не знаю, кто решил топить, – сказал я осторожно. – Тут много заинтересованных сторон. Но, допустим – просто как вариант, – что это КГБ.

«Как вариант» – любимое выражение следователя Гены Чухонцева, я у него научился.

– Хорошо, допустим как вариант. Теперь скажите, что же такого плохого в КГБ? Почему этой организации все боятся?

– Как – что плохого?!

– Ну что?

– Сами, что ли, не знаете… – Я посмотрел вокруг, поглядел на вентиляционное отверстие и закончил фразу бодро: – Сами, что ли, не знаете, что у них много врагов.

– Сейчас миром – поправьте, коли ошибаюсь, – правит всеобщее КГБ, все современные правители состояли или состоят в органах. И бывший президент Штатов Джордж Буш-старший оттуда, и российский премьер Путин, и вице-премьер Иванов, и госсекретарь Америки, и все остальные, кого ни возьми. Помните, Достоевский говорил: мы все вышли из «Шинели» Гоголя. Так вот, все теперешние правители вышли из шинели Дзержинского, и зачем же этого стесняться? Давайте согласимся с простым фактом: если всем миром правит госбезопасность, как можно обвинять этот институт в нарушении статуса свободы? ГБ свободу дозирует и распределяет. Как бюджетные деньги, например.

– А Курбатский? Тоже оттуда?

Сергей Ильич закурил, пустил дым к потолку. Отхлебнул чайку, поморщился. К такому напитку он был не приучен, не понравился ему чай.

– Вам приходилось, голубчик, читать переписку царя Иоанна Грозного с перебежчиком Курбским? – Я привстал от изумления, но Татарников жестом успокоил меня. – Нет-нет, не с Курбатским, а с князем Курбским. Фамилии схожи, но это два разных лица. Курбский давно жил. И переписывался с Грозным.

Я развел руками. Про Ивана Грозного я смотрел кино, а вот писем царских не читал. О чем и сообщил Татарникову.

– Зря, голубчик. Поучительное чтение. Князь Курбский от царского гнева бежал в Литву, а царь послал ему письмо, чтобы тот вернулся и предстал перед судом. Курбский ответил, что возвращаться не желает, мол, на Руси произвол, и тогда царь написал ему снова, привел аргументы. Смысл писем был такой: если я царь – то ты просто обязан приехать и сесть на кол. Ведь ты признаешь, что я царь, этого не можешь отрицать? А если признаешь меня царем и знаешь, что царская власть от Бога, о чем вообще спор? То, что я с тобой хочу сделать, и есть твоя доля, другой нет. И спорить тут не о чем.

– А что Курбский?

– Он был образованный человек, придумал выход. Написал письмо, в котором доказывал, что в свите царя есть Антихрист. А если так, то власть Грозного не от Бога. А если власть не от Бога, то Курбский не обязан ее уважать. Это было письмо, которое сегодня охотно опубликовала бы зарубежная пресса. Впоследствии такие письма писали довольно часто: Федор Раскольников написал схожее письмо Сталину, например. Ответ на обвинение прост. Царь Иоанн ответил незамедлительно.

– Что он ответил?

– Смысл ответа в том, что институт монархии можно рассматривать только с точки зрения монархии, а не со стороны, – если ты не противник этой конструкции в принципе. Также и логика Сталина состояла в том, что история строительства коммунизма такова, какова она есть, – и если вам не нравится строить коммунизм, не считайте себя коммунистом, вот и все.

– И Курбский вернулся?

– Нет, не вернулся. И спор этот остался неразрешенным. Но в логике монархического сознания прав, несомненно, царь. Надо или отрицать институт монархии, или ему подчиняться – как иначе? Курбский в вопросах политической морали поставил себя над моралью вообще – а так рассуждение не строится.

– Но ведь есть плохие цари и хорошие цари?

– Да будет вам! Где это вы хороших видели? Ну, Грозный с Петром, те, пожалуй, в мучительствах переборщили. Да, – Татарников опять затянулся, пустил дым. – Но и Екатерина, скажу я вам, была не подарок. Нет, если уж бежать, так все равно от кого и все равно куда. Можно и в Лондон. Даже Иоанн Грозный мечтал к Елизавете в Лондон удрать. Резал и жег, а мечтал поселиться в стране, где все устроено по закону.

– Неужели в Лондоне не резали и не жгли?

– Тоже резали. И жгли без пощады. Но издалека это могло казаться правосудием. И сейчас так порой кажется.

– Иван Грозный хотел уехать в Лондон? – Не ожидал я такого от Ивана Васильевича.

– Точно так же, как и теперешние набобы. Дома крови напустят, и самим страшно становится. Устанут от душегубства – и едут за свободу бороться.

– Верно, у них у всех теперь дома в Лондоне… Точно подметили, Сергей Ильич.

Помолчали. Я пил чай, Татарников курил.

– Число бежавших в Лондон надо брать за коэффициент правового состояния российского общества. Чем больше народу едет в Лондон, тем хуже дело с законом в любезном Отечестве.

– Смешно получается, – сказал я. Но мне было не смешно. – Скажите, Сергей Ильич, если миром правят офицеры госбезопасности, то как надо относиться к гражданским законам?

– Сложный вопрос. Если один полковник КГБ убьет другого полковника КГБ – как прикажете данный случай рассматривать? Надо ли считать это внутриведомственным конфликтом – а тогда правовые нормы общества к этому случаю неприложимы, – или это относится к общегражданским проблемам? Но если гражданское право будет выше корпоративного интереса, а миром правит корпорация, – в мире возникнет неразбериха.

Я ничего не понял, так Сергею Ильичу и сказал.

– Голубчик, будьте внимательнее. Скажем, солдаты на войне убивают друг друга. Но это не считается преступлением, потому что убийство происходит на войне, а они находятся на службе в армии. И даже если нет состояния войны, но один солдат застрелит другого солдата, это будет разбираться как эпизод армейской жизни, внутри армейских законов. Армия – это такая закрытая корпорация внутри общества, особая страта, которую нельзя судить обычным судом. Так же и здесь. Один полковник КГБ убил другого полковника КГБ – разве обществу до этого есть дело? Это касается внутриведомственных разборок Комитета госбезопасности.

– Я думал, – сказал я, – что в гражданском обществе существуют правовые нормы… то есть нормативные правила. Для всех людей, кто бы они ни были.

– Имеете в виду заповеди Моисеевы? – живо подхватил Татарников. – Да, действительно, Моисей оставил роду человеческому десять заповедей. Но КГБ, армия, налоговая полиция, а также некоторые другие институции, функционирующие по принципу корпоративной морали, – они стоят выше, нежели свод этих общих правил. Правила писаны для всех, это верно. Но не для тех, кто стоит над всеми.

– У нас открытое общество, – неуверенно сказал я.

– А за счет чего живет это открытое общество? Кушает оно за чей счет? Я вам скажу, голубчик. Гражданское открытое общество живет и кушает за счет работы корпораций, которые, поверьте мне, функционируют только потому, что соблюдают иерархию и дисциплину. Это самые закрытые общества на свете. Закрытая корпорация есть мотор открытого общества. Парадоксально, не правда ли?

Звонок в дверь прервал историка.

– Ждете кого-то? – беззаботно спросил Сергей Ильич, а я покрылся потом и в ужасе уставился на дверь.

Я никого не ждал. И кто может прийти в полночь, кроме очень близких друзей? И зачем друзьям приходить без предварительного звонка? Нет, так не делают. Кто это? Кто? Я знал – кто. Тот, кто, вероятно, и всю нашу беседу от слова до слова слышал и записал. Видать, надоело ребятам слушать.

Звонок повторился.

– Что же вы не открываете? – сказал Татарников и встал.

– Не двигайтесь, Сергей Ильич! Не шевелитесь! – Я прошептал это еле слышно и рукой указал Татарникову, где встать, чтобы прямой выстрел сквозь дверь его не задел.

Они часто стреляют сквозь дверь, на вопрос хозяина квартиры «кто там?» просто спускают курок. Татарников заморгал недоуменно, но встал, куда я указал.

Я взял в руки электрический чайник и пошел открывать. Оружия у меня нет, даже ножа не завел толкового. Кто-то рассказывал, что в своей знаменитой книге «Архипелаг ГУЛАГ» писатель Солженицын рекомендовал обороняться ножницами. Мол, за ношение оружия вас привлекут, а как отпор дать чекистам, не имея в доме ножа и пистолета? Придут вас брать, а вы им ножницы в брюхо. В гладкое гэбэшное брюхо! Дельный совет, но у меня и ножниц в квартире не было. Думал, думал я завести в хозяйстве ножницы, даже присмотрел себе хорошие немецкие, они бы сегодня пригодились! А вот не купил, пожадничал. Ничего, обойдемся и без холодного оружия, решил я. Нет холодного – зато горячее имеется. Кипятком гадов облить могу. Краем глаза я покосился на Татарникова. Историк держал в одной руке пустую чашку, другой веник ухватил. Хорошо же мы вооружены, подумал я.

– Кто там? – спросил я резко и снял крышку с чайника. Вода кипела пять минут назад, градусов девяносто в ней еще было.

– Милиция! – сказал глухой недобрый голос из-за двери.

– Ордер на обыск есть? – спросил я.

– Имеем ордер!

– Тогда входите, не заперто! – И я откинул дверную цепочку, а сам приготовился к броску. Едва дверь открылась, как чайник полетел в голову вошедшего, и Гена Чухонцев с диким криком рухнул на коврик в коридоре. Большая часть кипятка вылилась на мундир, но кое-что и на лицо попало, и Гена катался по ковру и выл от боли и бешенства. Татарников огрел его по голове веником, и майор Чухонцев уткнулся лицом в коврик.

– Стойте, Сергей Ильич! – крикнул я. – Свои! Ошибка вышла!

Но Татарникова трудно было остановить. Историк лупил майора веником по голове, пока я не оттащил его в сторону. Сказать по правде, я мог бы остановить его скорее, но увлекся зрелищем. Немолодой, неспортивный, незлой интеллигентный мужчина охаживал веником человека в мундире. На это стоило посмотреть! Если бы интеллигенция так же лихо сопротивлялась арестам в тридцать седьмом, ее бы нипочем не одолеть.

– Сергей Ильич! Это же Гена! Майор Чухонцев!

Татарников уронил веник, смутился, на пожилого историка было смешно смотреть. Он суетился вокруг лежащего Гены, сдувал с него пылинки.

– Милый вы мой… – бормотал Сергей Ильич. – Просите старика великодушно!

Майор Чухонцев с трудом сел на пол, обратил к нам свое искаженное лицо. Некоторая часть лица приобрела лиловый оттенок, даже прыщи – вечная беда Чухонцева – были не так заметны.

– Ссссволочи! – с чувством сказал Гена Чухонцев. – Скажите спасибо, я не выстрелил!

– Это ты скажи спасибо, Гена, что я Сергея Ильича удержал. Он бы тебе голову снес веником.

– Чуть бутылку не разбили, – сказал Чухонцев злорадно. – Вот бы вам сюрприз вышел.

– Бутылку?! – голос Сергея Ильича дрогнул. – Милый вы мой, так вы, оказывается, водки принесли! А я-то как вас встретил! Стыд какой!

– Чуть не разбили! – Гена вынул из внутреннего кармана мундира бутылку «Русского стандарта». Однако размах у майора, подумал я. «Гжелка» его уже не устраивает.

– Что отмечаем, Гена?

– Командировку обмоем, – сказал Чухонцев. Он отряхнулся, подошел к столу, сел в мое любимое кресло. – Еду я, дорогие товарищи, в Лондон, расследовать утопление изменника Родины. И как я, спрашивается, по Лондону с такой рожей гулять буду?

Гена потрогал щеку, поморщился. Хорошо, в чайнике был не крутой кипяток: щека медленно, но возвращалась к привычному Гениному состоянию. Вот уже и прыщи проступили.

– Пройдет твоя рожа, – пообещал я Гене и предъявил ему свои ксивы. – Вместе едем, следователь.

Мы и билеты сравнили – одним рейсом летим. И отель у обоих тот же самый.

– Завидно вам, Сергей Ильич? – спросил Гена историка.

– Помилуйте, чему тут завидовать? Лучшее, что есть в Лондоне, – это городской паб. А у меня и свой домашний паб имеется! – Историк покосился на бутылку.

– И не хотите поехать?

– Не смешите, голубчик, кто же старого дурака позовет в Британию?

– Я позову! – сказал Гена. – Я вам документы в два дня сделаю.

– Неужели можете? – возбудился Татарников. Я обрадовался за Сергея Ильича: не век же ему дома сидеть. Мне дважды удалось его вытащить за пределы квартиры – в ресторан «Набоб» да в Питер. Да и то в первый раз конфуз вышел – Татарников в больницу загремел. А тут целая зарубежная поездка! Я уже предвкушал, как Сергей Ильич поведет нас по городу, рассказывая историю каждой улицы, – наверняка он знает. Татарников тоже повеселел: вообразил себе, должно быть, поход в паб. А потом посмотрел в сторону и сказал:

– Нет, голубчики, не поеду я с вами! Как-то, извините, зазорно в командировки от российской прокуратуры кататься: чинов не имею, погон не ношу.

– Консультант нам требуется по международному праву.

– Так я же не…

– Что ж вы, права международного не знаете?! – изумился Чухонцев.

– Нет, я, разумеется, в курсе кодекса Наполеона или, например, законов Юстиниана, это да… пожалуйста… – Сергей Ильич смутился. – В самых общих чертах, разумеется. Вам нужен хороший специалист, знаете ли. Чтобы знал все назубок, начиная с эдиктов Каракалы и вплоть до земельных уложений в путинскую эпоху.

– А вы разве не знаете?

– В самых общих чертах.

– Нам как раз в общих чертах и надо.

– Нет, Геннадий, вы уж не сердитесь! Я вам не попутчик. Лет мне немало – по сточным канавам прыгать неловко будет. Вы лучше мне от каждого канализационного люка звоните, рассказывайте о своих приключениях. Я по книжкам хорошо город знаю. Ваши передвижения на карте флажками стану отмечать.

Татарникову было неловко, он избегал смотреть на Чухонцева. Было видно, что он хотел сделать приятное побитому следователю.

– Хотите, я для вас суфлером поработаю? Если что – звоните, постараюсь помочь. Из дома редко выхожу, сплю мало, застать меня легко.