Текст книги "Реальная история штрафбатов и другие мифы о самых страшных моментах Великой Отечественной войны"

В последние дни декабря в Геленджикской бухте стало оживленно. Комендант порта, долго ставивший под разгрузку одни сейнеры, принимал болиндеры с танками. Выгружались и свежие стрелковые части – 47-я армия, державшая левый фланг фронта, получала солидные подкрепления.

Тем временем наш штаб артиллерии, расставив по-новому подвижные батареи, обеспечил еще более надежный контроль над Цемесской бухтой. Всего мы имели между линией фронта и мысом Дооб 38 береговых орудий. Специально для того, чтобы гасить вражеские прожектора, Малахов завел кочующее орудие – поставил корабельную сорокапятимиллиметровку на грузовую машину, снабженную для устойчивости при стрельбе откидными упорами-лапами. Расчет этой пушки выполнял свою задачу весьма успешно, не давая гитлеровцам освещать ни наш берег, ни посылаемые в бухту катера.

Темными декабрьскими ночами разведчики из отряда Василия Пшеченко дважды высаживались с легких катеров прямо на новороссийские молы. Продолжались высадки разведгрупп в разных местах между Мысхако и мысом Железный Рог. Им хорошо помогали анапские партизаны. Что касается Новороссийска, то у нас накопилось достаточно данных о расположении неприятельских штабов, учреждений, команд, а также офицерских клубов, кабаре и прочих заведений подобного рода.

Грех было бы не воспользоваться такими сведениями! Подсчитав наличный боезапас, мы с Михаилом Семеновичем Малаховым решили, что можем как следует «поздравить» фашистов с Новым годом. Прибереженные для такого случая цели в городе Малахов держал, как он выражался, «на тихом учете»: с разных батарей и в разное время аккуратно произвели пристрелку одиночными выстрелами – и оставили до поры в покое, словно забыли… В ночь на 31-е на море штормило. Торпедные катера, ходившие на поиск неприятельских судов за Анапу, вернулись досрочно: погода была не для них. Если бы волна разгулялась и в Цемесской бухте, это могло помешать нашим разведчикам, у которых тоже были особые планы на следующую ночь.

Но днем ветер стих. Спокойно было и на приморском участке фронта. Наши артиллеристы обстреливали по заявкам армейцев дорогу у Неберджаевского перевала, привели к молчанию фашистскую батарею на Мысхако. Остальное откладывалось до полуночи.

В кают-компании штаба к вечеру появилась, заменяя северную елочку, длинноиглая кавказская сосенка, которую наша заботливая хозяйка – заведующая столовой Клавдия Семеновна Барткевич – убрала невесть откуда взявшимися украшениями. Кок Ефрем Салецкий получил указание обеспечить новогодний ужин к двадцати двум ноль-ноль. Кажется, они с Барткевич были несколько удивлены слишком ранним для такого случая часом ужина. А приглашенные в кают-компанию командиры, переступив порог, начинали встряхивать и подносить к уху свои часы: на висящих тут больших настенных стрелки уже приближались к двенадцати. Бороденко подтрунивал над растерянностью сослуживцев.

– Ваши часы в порядке, товарищи! – успокоил я вошедших. – Но давайте встретим сорок третий год по тем, что на стене, вместе с уральцами. Потом будет некогда.

Мы наполняем бокалы и осушаем их за победу. Как хотелось в эту ночь верить, что она уже не очень далека!

За столом под нарядной сосенкой уютно и празднично, но засиживаться нельзя. Взглянув на свои выверенные часы, я встаю. Через несколько минут все, кроме тех, кому надлежит оставаться на КП, отправляются на батареи, боевые участки, наблюдательные пункты. Предусмотрено, что всюду, где на эту ночь что-то планируется с нашей стороны или не исключена возможность внезапных действий противника, будет кто-нибудь из управления базы. Незадолго до наступления полуночи приезжаю на командный пункт начарта. Малахов, уже настроившийся дирижировать «новогодним концертом», докладывает с подчеркнутой торжественностью:

– Товарищ контр-адмирал! Береговые батареи Новороссийской военно-морской базы к выполнению боевой задачи готовы…

Кое-кто считает его закоренелым педантом, острит по поводу его приверженности к букве артиллерийских правил. Но это – слишком упрощенное представление о Малахове. За беспокойной требовательностью Михаила Семеновича, не всегда приятной подчиненным, стоят только интересы боевого дела и решительная его неспособность быть к чему-либо равнодушным. А перед сегодняшней стрельбой он охвачен особым душевным подъемом и, конечно, никому не давал спуску, пока не сделали все так, как он считал нужным.

Радиоузел транслирует Москву. Передается специальное сообщение Совинформбюро – итоги шести недель наступления наших войск под Сталинградом. Ликвидация окруженной там фашистской группировки еще не закончена, но уже приводятся такие цифры, что у слушающих восторженно загораются глаза. Захвачено огромное количество танков и орудий, враг потерял многие десятки тысяч солдат… Да, такого поражения гитлеровская армия еще не знала. А пока у Волги разделываются с окруженными фашистами, основной фронт отодвинулся далеко на запад, на сто – сто пятьдесят километров!

В самые последние минуты уходящего года радио доносит глуховатый голос Михаила Ивановича Калинина. Его новогодняя речь – спокойная и рассудительная, без громких фраз. Запоминаются убедительные слова о том, что сегодня военное положение более благоприятно для нас, чем было в это время в прошлом году, и что немецкая армия понесла такие потери, от которых иссякла ее наступательная сила.

Ровно в полночь, как бы салютуя Новому году, открывают огонь батареи Зубкова, Челака, Давиденко, дивизион Солуянова. Одни бьют по разведанным объектам немецкой обороны на западном берегу бухты, у Станички (там сегодня попытается высадиться Пшеченко с группой своих ребят – они уже вышли на катерах из Геленджика), другие – по тем целям в городе, которые Малахов, исподволь пристреляв, держал «на тихом учете».

Бьем по Новороссийску, по нашему городу… Каждому, кто подает команды и действует у орудий, знакомы здания, ставшие сейчас целью для наших снарядов. Но там засел враг, а врага надо бить везде, куда бы он ни добрался. И это не требуется объяснять.

По согласованному с нами плану наносят удар и флотские летчики. Группа МБР-2 сбрасывает бомбы в районе Станички. Еще одна группа, побольше, бомбит вражеский передний край за Балкой Адамовича. Теперь полыхает разрывами почти весь берег от линии фронта до Суджукской косы. От рыбозавода ведут огонь и немцы – как раз там, где намечалось высадить разведчиков и по возможности захватить «языка»… Из темноты бухты устремляется туда густой пучок огненнохвостых эрэсов: это дал залп один из поддерживающих разведотряд катеров. За разведчиков, как всегда, тревожно. И, очевидно, не все у них гладко, раз пришлось прикрывать эрэсами…

Огневой налет длится более часа. В Новороссийске оккупантам, вне всякого сомнения, досталось крепко. С наблюдательных постов разглядели в стереотрубы, как гитлеровцы, собравшиеся встречать Новый год, разбегаются куда попало из своих клубов и казино, накрытых орудийными залпами.

– У противника паника, фашисты удирают к Волчьим Воротам! – доносят наблюдатели.

Кажется, там кое-кто действительно пустился наутек: на дороге в Цемесской долине замелькали лучики притемненных автомобильных фар. Но артиллеристы ударили и по этой дороге.

О смятении в стане врага свидетельствовало также то, что на наш огневой налет не последовало немедленного ответа.

Поблагодарив артиллеристов за четкую боевую работу и удостоверившись у начальника штаба по телефону, что в пределах базы все обстоит нормально, я приказал шоферу Борису Костромину: «Теперь – к Куникову!» Мы условились с Бороденко встретиться там, если не произойдет ничего неожиданного, во втором часу. Иван Григорьевич должен был приехать в отряд особого назначения раньше, чтобы еще в старом году вручить группе молодых коммунистов партийные билеты. В отряде не спали – шел шумный новогодний вечер. Несколько десятков будущих десантников, уже отобранных Куниковым, были пока в резерве, и майор дал им в эту ночь вволю повеселиться, попеть, потанцевать. К талантам Цезаря Львовича Куникова, бесспорно, относилось умение превосходно разбираться в людях. И, как я знал, с каждым новым бойцом он знакомился обязательно лично, никому этого не передоверяя. Будущее показало, насколько соответствовали взятые им в отряд люди той выразительной характеристике, которую он, бывало, давал тому или иному моряку: «Подходит физически и морально. Смерти не убоится».

А со многими командиру знакомиться и не требовалось: это были его подчиненные по 3-му боевому участку ПДО, соратники по отряду водных заграждений, по 305-му батальону.

– Вот наш Павел Потеря, – представил мне Куников невысокого смуглолицего краснофлотца. – Воюем вместе уже год. Он из-под Азова, учетчик овощеводческой бригады колхоза «Большевик»… А ныне – хозяин того «максима», который мы взяли с витрины Ростовского музея.

Историю музейного «максима» я слышал еще от капитана Богословского – этот пулемет стоял тогда у Балки Адамовича. Когда азовцы вели бои под Ростовом, Куников приехал в город, надеясь раздобыть недостававшее оружие для только что влившегося в его батальон пополнения. Пренебрегать нельзя было ничем, и он заглянул в краеведческий музей, вспомнив, что раньше видел в экспозиции какое-то оружие времен гражданской войны. Там он получил под расписку несколько наганов и станковый пулемет, оказавшийся вполне исправным. Все происходило в спешке, но директор музея успел сообщить, что пулемет – исторический: в октябре семнадцатого года участвовал в штурме Зимнего дворца, потом был у буденновцев в Первой Конной… Ну а Куников уж сумел сделать такую реликвию общей гордостью личного состава. Бить врага из этого пулемета считалось большой честью.

После того как остатки 305-го батальона морской пехоты отвели с передовой на переформирование, майор добился, что знаменитый «максим» вернулся к нему – на 3-й боевой участок. Теперь он перешел вместе с Павлом Потерей в отряд особого назначения.

Среди отобранных Куниковым десантников были и девушки. Отряду не обойтись без санинструкторов, а недостатка в добровольцах не возникало и тут. И каждая из тех, кого командир взял, прошла уже через суровые боевые испытания.

Помню бойкую, задорную Надежду Лихацкую. Год назад она высаживалась с десантом под Керчью, потом несколько месяцев плавала в составе хирургической группы на судах, вывозивших раненых с Керченского полуострова и из осажденного Севастополя. При гибели «Грузии» в Южной бухте добралась, обожженная горячим паром, до берега вплавь. После госпиталя была направлена санинструктором на одну из наших береговых батарей. И вот не усидела там: как только прослышала, что набирается отряд для выполнения какой-то особой задачи, подала рапорт с просьбой перевести ее сюда…

Из разведотряда перешли к Куникову Нина Марухно, Зинаида Романова, Анна Бондаренко, не раз участвовавшие в вылазках во вражеские тылы.

В ту ночь отважные девушки весело танцевали со своими товарищами по новому отряду. И все тут были горды тем, что именно им поручат трудное и опасное боевое задание. Какое – они в общих чертах уже представляли, а когда и где – это должны были узнать лишь в самый последний момент.

На исходе ночи оперативный дежурный доложил, что возвращаются катера с разведчиками. Было еще темновато, и лейтенанта Пшеченко, стоявшего на палубе головного катера, я узнал с причала лишь по его легкой мальчишеской фигуре.

– Убитые есть? – спросил его, не дожидаясь швартовки и доклада. Кажется, еще никогда не хотелось так, как в это новогоднее утро, чтобы потерь у разведчиков не было.

– Убитых нет, товарищ контр-адмирал! – весело откликнулся Пшеченко. – Обошлось!..

– А раненых много?

– Двое…

Высадиться у рыбозавода все же не удалось – слишком сильным оказался там вражеский огонь. Разведчики побывали еще раз только на Суджукской косе. Один из двух полуглиссеров, на которые они пересаживались для быстрого подхода к берегу, был подбит. Выручил катер-охотник, сумевший вывести полуглиссер из-под огня. Тогда и прикрылись залпом эрэсов.

Вылазка далась трудно, взять «языка» не удалось. Но разведчики все же добыли новые данные о неприятельской обороне на том участке побережья бухты, который представлял теперь для нас особый интерес.

К 10 января 1943 года отряд Куникова был окончательно сформирован. В него зачислили 190 краснофлотцев, 70 старшин и сержантов, 16 человек командного и политсостава. Из 276 куниковцев – так они стали себя называть – 136 были коммунистами.

Отряд делился на пять боевых групп. Командира в каждую назначали с учетом того, что от него может потребоваться большая самостоятельность. Одну из групп возглавил командир разведотряда В. М. Пшеченко. В каждой боевой группе предусматривался замполит и создавалась первичная парторганизация. Своим заместителем по политической части Куников предложил политработника разведотряда старшего лейтенанта Н. В. Старшинова, участвовавшего уже в нескольких десантах, в прошлом черноморского пограничника.

Едва ли не последним подобрали начальника штаба – капитана Федора Евгеньевича Котанова. Того самого, который впоследствии стал известен по десантам на Азовском море и на западном берегу Черного и командовал знаменитым батальоном, где к исходу войны в списках числилось, включая и командира, более шестидесяти – живых и павших – Героев Советского Союза.

Тогда боевая слава Котанова была еще впереди. О нем я знал сперва лишь то, что в связи с расформированием одного морского полка прибыл в резерв полуэкипажа капитан береговой службы, командовавший стрелковым батальоном еще в начале обороны Севастополя. Числился капитан за флотом, однако явился ко мне при портупее. По военному образованию, да и по опыту он оказался истинным пехотинцем, искушенным в сухопутной тактике, что было весьма кстати. Куникову он понравился и в тот же день получил предписание вступать в должность.

Отряд Куникова, словно некий магнит, притягивал смелых людей отовсюду.

С десантом следовало высадить представителя поддерживающей береговой артиллерии – опытного корректировщика. Стать им вызвался помощник командира 394-й – зубковской – батареи лейтенант Николай Воронкин. Он, как и многие питомцы севастопольского училища береговой обороны, повоевал уже в морской пехоте. В боях за Новороссийск командовал ротой, отбивавшей атаки танков у электростанции, откуда был доставлен в Геленджик тяжело контуженным, на несколько дней онемевшим и без всяких документов. Обретя дар речи, лейтенант убедил медиков не отправлять его в тыл, а как только встал на ноги, разыскал Малахова, который удостоверил личность своего бывшего курсанта и оставил его у себя. Так Воронкин вернулся в артиллерию. И хотя батарея на Пенае, ежедневно открывавшая огонь и постоянно сама подвергавшаяся вражеским ударам, была отнюдь не тихим уголком, лейтенанта тянуло туда, где еще погорячее. И майор Куников его понял.

(Раз уж зашла речь об этом непоседливом и отважном человеке, хочется добавить, перенесясь далеко вперед, что после войны Николай Митрофанович Воронкин, уволившись в запас, стал капитаном дальнего плавания. Не забывая старых сослуживцев, он нет-нет да и порадует меня короткой радиограммой с борта своего «Михаила Светлова» то из Хайфона, то из Неаполя…)

Когда я смог уже без всяких недомолвок объяснить Куникову его задачу, он спросил только, каким временем располагает для подготовки. Я ответил, что нужно уложиться в двадцать суток (точного срока операции еще не знал сам). Фактически отряд имел несколько больше времени. И надо отдать должное Куникову, Котанову, командирам боевых групп – они использовали его отлично.

«Наша учеба была беспощадной», – писал мне недавно, вспоминая те дни, один из ветеранов отряда. Это определение вполне соответствует действительности. Достаточно сказать, что куниковцы в полном составе, с оружием и снаряжением, трижды высаживались с катеров в обжигающе холодную воду бухты и, ведя огонь, кидая вперед настоящие, только без рубашек, гранаты, выбирались в ночной темноте на крутой берег, схожий с тем, который им предстояло отбить у врага. А этим общеотрядным «репетициям» десанта предшествовали дневные и ночные тренировки боевых групп, отделений, расчетов, одиночных бойцов.

Весь отряд надел поверх фланелевок или кителей стеганые ватные куртки и такие же брюки, заправляемые в сапоги. На головах – шапки-ушанки. Краснофлотцы и командиры, ставшие похожими на партизан, без устали карабкались по скользким скалам под дождем и снегом (в январе хватало и того и другого), учились укрываться в расщелинах, действовать по условным сигналам, блокировать и штурмовать огневые точки, вести рукопашный бой…

Мы только что получили очень оперативно выпущенное Генеральным штабом описание опыта уличных боев в Сталинграде, а также в Великих Луках. Куников раздобыл где-то книжку о тактике боевых рабочих дружин девятьсот пятого года на Пресне. Все, что могло пригодиться при высадке десанта, находило отражение в планах очередных практических занятий.

Кроме автомата и гранат каждому десантнику необходимо было холодное оружие. Однако снабдить им почти триста бойцов оказалось непросто – вещь «нетабельная». Пришлось организовать изготовление кинжалов кустарным способом. В кузнице Геленджикской МТС, где теперь хозяйничали судоремонтники, их ковали из старых вагонных рессор и заостряли на ручном точиле. Холодное оружие предназначалось не только для рукопашных схваток при сближении с противником вплотную, но и для поражения врагов на расстоянии – десантников учили метать кинжалы в цель. Я видел, как здорово это получалось у самого Куникова.

Майор добивался, чтобы каждый из подчиненных ему людей, не исключая медиков и радистов, владел любым оружием, какое есть в отряде. Все куниковцы научились стрелять из пулемета, все осваивали противотанковое ружье.

Мы с Бороденко часто наведывались в отряд и однажды попали как раз на практическую стрельбу из ПТР. Первым стрелял Куников, за ним остальные – было отпущено по патрону на человека. Предложили стрельнуть и нам с Иваном Григорьевичем. Осрамиться перед десантниками очень не хотелось, и я был рад, что удалось пробить щит…

По просьбе Куникова ему доставили несколько трофейных немецких пулеметов, автоматов и карабинов с боезапасом к ним, а также немецкие гранаты. Оружие врага тоже подлежало освоению – в десанте иной раз приходится пользоваться и им. В боевой группе лейтенанта Сергея Пахомова, где подобрались бойцы, причастные по прошлой службе к артиллерии, изучали даже немецкие легкие орудия. И не напрасно.

«Беспощадная» учеба стоила людям огромного напряжения сил. Но что бы они ни делали, сразу возникало азартное соревнование. Соревновались и в точности метания кинжалов, и в том, кто скорее перезарядит в полной темноте диск автомата, и в быстроте посадки на катера и высадки с них.

Чтобы не занимать постоянно катера, у которых были и свои задачи, посадку-высадку отрабатывали сперва на суше: на ровном месте обозначался колышками и слегка окапывался «макет» палубы сторожевого катера в натуральную величину и приставлялись настоящие сходни. Этот «земляной кораблик» помогал каждому заранее запомнить свое место на палубе и до автоматизма отшлифовать общий порядок движения. Потом посадка на катера всего отряда укладывалась в пятнадцать минут, а высадка боевой группы с полным вооружением – в две.

– Прямо как в лагере Суворова перед штурмом Измаила! – усмехался Бороденко, когда мы заставали одну группу куниковцев бегущей по сходням на «земляной кораблик», другую – взбирающейся с завязанными глазами (подготовка к ночным действиям) на скалу, третью – за изучением немецких мин, четвертую – за отработкой приемов самбо…

Мы радовались, что бойцы отряда – этого нельзя было не почувствовать – крепко поверили в своего командира. Его пример, его слово значили очень много: раз майор сказал, что нужно, раз делает сам, – значит, все должны уметь делать то же самое. В отряде наизусть знали составленную Куниковым «Памятку десантника», где содержались предельно краткие советы, как вести себя при высадке и в бою за плацдарм. Были там и афоризмы, вносившие поправки в известные пословицы. Например: «В десанте – и один в поле воин».

Разработал Куников также наставление для командиров боевых групп. Оно явилось результатом изучения опыта прошлых десантов и вероятных условий предстоящего.

Сначала Куникову очень хотелось, чтобы в отряде была своя артиллерия. Но ему пришлось согласиться, что даже самые легкие пушки усложнили бы высадку. Зато организации огневой поддержки десанта с восточного берега бухты уделялось особое внимание.

Чем дальше, тем сильнее верилось: если высадка удастся, снимать десант с плацдарма не придется. Говорю это о себе, а что касается бойцов штурмового отряда, то они с самого начала, еще не зная, где высадятся, настраивались на то, чтобы уцепиться за берег накрепко. Словом, надо было думать и о подкреплениях десанту, о втором эшелоне, хотя он пока и не предусматривался для этого направления общим планом операции.

Внутри базы резервом для усиления десанта могли стать боевые участки ПДО, тем более что охрана побережья вновь передавалась пограничным подразделениям НКВД. С середины января личный состав трех боевых участков – пятьсот с лишним человек – включился в тренировки по той же программе, которую проходили куниковцы. Майор Куников знал, что эти люди вольются после высадки в его отряд, и получил право контролировать их подготовку».