Текст книги "Песня Северного ветра"

– Ну, баба, не баба… А какое-то время, вместе нам перекантоваться придется, – не теряя улыбчивой жизнерадостности заявил мужик, закидывая матрас на шконку. – Жрать хочешь? Есть у меня кое-что…

– Нет, спасибо, в Вашем заведении кормят просто на убой. Так что сыт, – вложив в голос весь отпущенный ему от природы сарказм, сообщил наседке Максим, возвращаясь к прерванному занятию.

– Хозяин-барин, – вновь легко согласился новичок и зашуршал чем-то в объемистом пакете. – А я перекушу с твоего разрешения… Тебя как звать, кстати?

Максим помедлил секунду, раздумывая, стоит ли вообще отвечать. Решил, в конце концов, что так или иначе, а познакомиться им все же придется, надо же как-то друг друга называть… Все же здесь тюрьма, от неприятного человека никуда не уйдешь, все равно общаться придется…

– Максим…

– А меня Паша… Павел Петрович, то есть… Ну, или можешь звать просто Петровичем…

– Очень приятно, просто Петрович, – вновь съязвил Максим.

– Взаимно, взаимно, – уже чем-то смачно чавкая, отозвался Петрович.

Вообще при ближайшем рассмотрении оказался он человеком добродушным, покладистым и в общении легким. Да и провизии каким-то чудом припер с собой немеряно. Уже к вечеру Максим плюнув на глупую гордость, угостился салом и копченой колбасой из его запасов, не побрезговал и настоящим ароматным чаем. Петрович совершенно не жадничал и казалось, был несказанно рад, тому, что суровый сокамерник наконец-то оттаивает. Собственно секретному сотруднику налаживающему контакт с объектом разработки, наверное, так и положено себя вести. Эта мысль несколько отрезвила, и Максим, с наслаждением прихлебывая из кружки дегтярно-черный чай, решил-таки задать Петровичу парочку каверзных вопросов. Не то чтобы захотел его проверить, что это казачок засланный он был и без того убежден, просто подумалось из чистого озорства, пусть слегка поизвивается, хлебушек свой иудин сполна отработает.

– А скажи, Петрович, ты вообще как здесь оказался, а? На вора вроде бы не похож…

– Да ты что! – Петрович испуганно замахал на него руками, а круглое его лицо отразило нешуточное смятение. – Конечно, не похож, какой я вор?! Ты чего?

– А что же тогда, привело? Жену убил из ревности? – Максим откровенно издевался, с той беспечной жестокостью юности, которая так больно ранит обычно взрослых людей.

– Да нет, у меня хорошая жена, никаких поводов не давала…

– Что же тогда? Ну-ка, дай угадаю… – Максим изобразил на лице напряженное раздумье. – Точно! За совращение малолетних в особо крупных размерах, да?! Угадал?!

Петрович обижено фыркнул.

– Господь с тобой. Да я самый обычный чиновник. За растрату тут, точнее за подозрение в растрате. Что-то там ревизоры из главка накопали, недостача по кассе на несколько лимонов, в бумагах бардак. Вроде, как и ничего серьезного, но как раз под компанию борьбы с коррупцией попал, потому, не разбираясь, сразу сюда упекли. Однако думаю, я здесь долго не задержусь, все прояснится, и выпустят, еще извиняться будут…

– А ты, значит, у нас невинный как младенец, все злые козни ревизоров…

– Знаешь, Макс, – Петрович посерьезнел и в углах глаз у него даже блеснули слезинки. – На определенных должностях просто нельзя не воровать, нельзя не брать взяток. Потому что если не возьмешь ты, то все равно возьмет кто-то другой, а потом еще про тебя скажет, что ты не взял, потому что уже зажрался и большую сумму вымогаешь. Правила игры такие, понимаешь? Вот только правила, сколь угодно жесткие, они на то и установлены, чтобы беспредела не было. Потому что беспредел, он на самом деле всем невыгоден: и народу, и чиновнику, и ментам… Так вот, главное в любом деле, эти правила соблюдать. Тогда все в порядке будет, тогда не сдадут и не оставят, из любого дерьма вытащат, потому что ты свой, потому что ты все равно в команде. Вот поэтому, я про себя все знаю. Лишнего нигде не позволил, а это значит, что здесь отдыхать мне недолго. Вот помяни мое слово…

– Вон оно как! – Максим скептически улыбнулся. – Складно, конечно, поешь, дядя… А вот поясни мне, раз все так, то какого хрена ты в этой хате оказался? С несовершеннолетним, а?

– Ну, мир не без добрых людей, – хитро подмигнул в ответ Петрович. – Знаешь, я, признаться, больше всего боялся попасть в камеру с какими-нибудь отпетыми уголовниками. Ну, понимаешь… Я ведь уже не в том возрасте, чтобы авторитет свой утверждать, да, если честно, привык больше действовать головой, чем кулаками… Так что пришлось кое-кого подмазать и решить вопрос так… Вообще-то я планировал выбить себе одиночку, но это оказалось насквозь нереально. Короче, в итоге пришлось согласиться на соседство с тобой, все проще, чем со взрослыми ворами, да убийцами…

Петрович вполне натурально передернулся от отвращения, которое ему внушала уже одна только мысль о подобной перспективе.

– Однако, ты, дядя, и жук! – ухмыльнулся Максим. – Значит, не нравится тебе сидеть в одной хате с ворами и убийцами?

– Конечно, кому такое понравится?

– А с террористом выходит, нормально?

– К-как? П-почему с террористом? – Петрович даже заикаться начал от едва сдерживаемого волнения.

– А вот так! – не смог отказать себе в удовольствии поглумиться над перепуганным мужиком Максим. – С самым настоящим террористом. Про славянские бригады слыхал? Russian ultras, Mad crowd, Скин-легион? Нет? Ну ты темный… А чего же, когда куму взятку давал не спросил по какой статье малолетка чалится, к которому тебя дурака подселяют, а?

– Да я… Я как-то не думал… Мне сказали, всего шестнадцать лет парню… Ну я думал, чего такого мог натворить… Мелочь какую-нибудь…

– Ну да, ничего крупного: покушение на умышленное убийство двух и более лиц, изготовление и хранение взрывчатых веществ… Подумаешь, ерунда какая!

Петрович опасливо глянул на сокамерника и отодвинулся подальше, словно опасаясь, что вот сейчас тот на него бросится.

– Да не бойся ты, я добрый… – покровительственно похлопал его по плечу Максим, неприкрытый страх который испытывал перед ним взрослый состоявшийся в жизни человек был ему приятен.

Неделя совместной отсидки пролетела незаметно. В зарешеченном мире долго тянутся часы и минуты, а дни, слагающиеся из них, по обыкновению наполненные однообразной скукой, похожие один на другой, как близнецы, прессуются, накладываются один на другой и от того проходят незаметно. Оглянешься назад и памяти даже не за что зацепиться, вроде бы, если верить календарю был день, а вроде никакого следа по себе не оставил, как и не было. Сокамерники вскоре более-менее привыкли, а вернее сказать притерпелись друг к другу. В замкнутом пространстве арестантской хаты это процесс неизбежный. Максим все еще не доверял до конца соседу, но уже оттаял душой, вел с ним вечерами за чаем долгие разговоры о всякой всячине и даже подумывал порой о беспочвенности своих первоначальных подозрений. В самом деле, не в Европах, чай живем, а в России матушке, а здесь никаких нерушимых правил и законов нет, за деньги любой вопрос можно решить. Так отчего бы и не поверить в рассказанную Петровичем историю. К тому же бывший чиновник и впрямь был весьма трусоват. Когда дело впрямую касалось возможности получить в морду, тут же шел на попятный, откровенно побаиваясь даже годившегося ему в сыновья Максима. Как-то не слишком вязалось это с образом камерного агента администрации. Ведь для подобной профессии, что ни говори, требуется немалое мужество.

Меж тем дела Петровича, в отличие от Максимовых, медленно, но верно приближались к счастливому финалу. С допросов сокамерник возвращался в приподнятом настроении, рассказывая, что выдвинутые против него обвинения разваливаются одно за другим, так как оставшиеся на воле друзья и покровители не сидят, сложа руки, а предпринимают все возможное для его освобождения. Вот и адвоката самого лучшего наняли за бешеные деньги, и со свидетелями поговорили, чтобы те чуть-чуть показания изменили… То, да се, вроде бы мелочи, а в итоге уже половина предъявленных эпизодов отпала сама собой, а скоро и остальные обрушатся, как карточный домик…

– О, молодой человек, они еще извиняться передо мной будут! Помяните мое слово! Я еще им иск предъявлю по возмещению морального ущерба!

Раздухарившийся Петрович расхаживал по камере гоголем, мечтая вслух о том, что он сделает в первую очередь, обретя, наконец, долгожданную свободу.

На Максима подобные разговоры наводили уныние. Он уже смирился было со своей участью, и готов был безропотно нести выпавший ему крест. Но это только до тех пор, пока он оставался один в своем замкнутом зарешеченном мире. Сейчас же, когда буквально на глазах, человек тоже насильственно лишенный Системой свободы того и гляди готов был выскользнуть из ее железных тисков, мужество оставляло юного патриота. А сердце наполнялось черной завистью. Почему? Почему все так несправедливо?! Почему у слизняка Петровича нашлись на воле верные друзья, которые не забыли, не бросили, протянули ему руку помощи? Почему никто не хочет помочь в свою очередь ему, Максиму, в отличие от этого проворовавшегося урода, страдающему за правое дело? Разве это нормально, разве правильно? Однако свои настроения Максим старался лишний раз не показывать, давил в себя гаденького червячка сомнения, но тот день ото дня шевелился в душе все сильнее, обретал все большую силу и власть над его разумом.

Последней каплей стал тот день, когда вертухай украдкой передал через кормушку Петровичу мобильный телефон.

– Полчаса, – строго предупредил. – Потом вернешь.

Петрович схватил мобильник, с жадностью утопающего, дотянувшегося до спасательного круга и, забившись на свою шконку, принялся названивать по разным номерам, то лебезя, то ругаясь, то прося, то угрожая…

Максим минут десять слушал, как сокамерник сыплет какими-то цифрами, названиями фирм, коммерческих банков и номерами документов. Потом отвернулся к стене, стараясь отключиться от происходящего. Ему связи с внешним миром было не видать, как своих ушей. У воспитывавшей его в одиночку матери не нашлось даже средств на то, чтобы нанять своего адвоката, и приходилось довольствоваться тем бесплатным, что предоставила в обязаловку коллегия, где уж тут говорить о взятках надзирателям и передаче мобильников. Опять больно кольнула явная несправедливость происходящего. В конце концов, оставшиеся на воле товарищи по борьбе могли бы и позаботиться о томящемся в плену соратнике.

– Макс, эй, ты спишь что ли?

– Чего тебе? – Максим развернулся к Петровичу с явным намерением как минимум обматерить хорошенько навязчивого сокамерника, да так и замер с вертящимися на языке ругательствами.

Петрович протягивал ему мобильный телефон.

– Все, я со всеми переговорил, с кем хотел. Время есть еще, возьми, матери звякни, она же беспокоится за тебя, наверное… Ну и вообще…

Искушение было слишком сильно. В этот момент Максим совершенно позабыл о том, что сокамерник вполне может оказаться оперской прокладкой, позабыл все наставления опытных товарищей о ненадежности и незащищенности мобильной связи, вообще забыл об осторожности… Ну да не будем его строго судить. И более тертые и закаленные люди ломались в таких случаях, уж больно силен соблазн дотянуться из-за решеток до тех, кто на воле, услышать их голоса, ободрение, может быть обещание конкретной помощи…

Мало кто может перед таким устоять…

Максим взял телефон, еще не веря в то, что свершилось чудо. Пальцы дрожали, когда он набирал намертво затверженный в памяти номер. Вот пошли длинные гудки, вот щелкнуло соединение…

– Алло, – произнес густой мужской голос.

– Мама, это я… Узнала? Целую тебя восемнадцать раз! Восемнадцать раз! – слова давались с трудом, горло сдавило спазмом волнения.

– Вы ошиблись, молодой человек, – равнодушно произнес в трубке мужчина.

– Ошибся? В самом деле?

– Второй раз вам повторяю. Вы ошиблись. Уже второй раз. Не звоните сюда больше…

– Извините… – пробормотал, отключаясь Максим.

– Что не дозвонился? – голос Петровича так и лучился участием.

– Ага, никак номер не могу вспомнить! – улыбнулся ему во весь рот Максим.

– И чего так радуешься? – изумился, глядя на него сокамерник.

– А чего теперь, плакать что ли! Жизнь прекрасна, даже с ошейником на шее! Знаешь, кто сказал? Чингисхан. В молодости он был рабом и ходил в колодках, а потом стал властелином мира! Так и я, сегодня в тюрьме, а завтра в правительстве! Понял? Так чего унывать?!

– Ну не знаю, с матерью все равно поговорить стоило бы…

– Может быть… – легко согласился Максим.

»Может и стило бы, если бы у нее вообще был мобильник, – подумал он про себя. – А Учитель молодец, и ничего лишнего не сказал, если кто разговор слушал. И аж два раза успел вставить в невинную, казалось бы фразу кодовую «двойку», означавшую на тайном цифровом шифре Братства «действую, делаю все возможное». Значит, не забыли, значит, все необходимое для его освобождение друзьями на воле предпринимается, и не важно, что пока не видно практических результатов, главное – помнят, главное – не бросили, действуют. А результат будет, не может не быть. Слишком умные и опытные люди задействованы в решении задачи. Такие если и потерпят поражение в какой-то частности, все равно выиграют в итоге. А это означает, что все хорошо, нужно только держаться, только держаться и все!

Распечатка разговора Перегуды с неизвестным абонентом легла на стол перед Железякой уже через сорок минут. Еще через час, вызванный якобы на допрос Павел Петрович, а на самом деле опытный агент тюремной администрации с оперативным псевдонимом Добряк, обстоятельно доложил все, что наблюдал при состоявшемся разговоре и после него.

– Он явно приободрился после того как по телефону поговорил, – докладывал Добряк, преданно заглядывая в глаза Железяке. – Уже несколько дней ходил, как в воду опущенный. Ну, это я, конечно, специально обстановку нагнетал. Внушал ему исподтишка, что кореша по воле его сдали, бросили в беде и все такое, ну в общем действовал в рамках нашей разработки. Так вот, зацепило его сильнее некуда, я уже думал еще чуть-чуть дожму и лопнет фраерок, сам, без подсказок, рванет закладывать всех направо и налево… Ан нет. Стоило ему минуту поболтать и все, как рукой сняло. Оживился, этаким бодрячком по камере бродит, на меня опять свысока начал поглядывать. Короче, зуб дам, весточку ему с воли передать успели. Причем весточку добрую… Хоть и говорит, что номером ошибся, однако же не верю я ему. Не верю…

– Ишь, Станиславский выискался, не верит он… – добродушно проворчал в ответ Железяка.

Рассказ агента лишний раз подтверждал его собственные подозрения. Слишком коряво строил фразы неизвестный абонент, слишком много времени потратил на ошибшегося номером подростка… Ясно, что все это неспроста, и похоже в словах неизвестного оказалось закодировано какое-то немаловажное для арестанта сообщение. Что ж дело за малым, остается узнать на кого зарегистрирован телефонный номер, по которому звонил Перегуда.

Учитывая место службы капитана Лымаря, никаких трудностей это не составляло.

– Запрошенный Вами номер зарегистрирован на гражданина Мещерякова Илью Станиславовича, проживающего по улице Красногвардейской дом 12 квартира 27, – с дежурной вежливостью проворковала в трубку девочка из компании сотовой связи.

Приготовивший блокнот и карандаш для записи информации Железяка, чуть не выронил из пальцев телефонную трубку.

– Как-как? Повторите еще раз?

– Ме-ще-ря-ков Иль-я Ста-ни-сла-во-вич, – раздельно по складам выговорила девушка. – Записали?

– Да-да, спасибо…

Железяка еще долго слушал несшиеся из трубки гудки отбоя. Карандаш в его руке бесцельно штриховал чистый лист блокнота. А перед глазами уже вставало огромное ярко-красное закатное солнце далекой горной страны, формально вроде бы числящейся частью России, а на самом деле давно уже живущей по своим непонятным, чужим, в корне отличным от федеральных законам. Страны, в которой он пробыл невыносимо долгие сто дней обязательной южной командировки.

– Эй, русские! Эй! Где вы?!

Аликпер крался вдоль горной осыпи, вертя головой во все стороны, пытался обнаружить затаившихся бойцов. От Вени с Рексом он прошел всего в нескольких шагах, но спецы так удачно замаскировались, что дагестанец их не заметил. Сами они, понятно, тоже не спешили себя обнаружить. Мало ли… На этой войне порой нельзя верить даже своим, а уж особо таким своим, как местные милиционеры. Кто их знает, что у них там на уме… Железяка приник к биноклю, внимательно осматривая ведущую к аулу тропу, по которой пришел Аликпер, заодно привычно проглядел и гребни ближайших горных склонов. Вроде бы чисто, никого связник из местных, на встречу с которым ходил милиционер, не пустил за ним следом. Хороший такой связник, надежный и нелюбопытный… Хотя, кто знает? Если местные хотят сделаться в горах невидимыми, то их не разглядишь даже в самый лучший бинокль, не засечешь никакими приборами… Это их горы, они здесь у себя дома, а дома, как известно и стены помогают.

Связнику из аула Железяка привычно не доверял. Он вообще привычно не верил здесь никому кроме своих, таких же, как и сам командировочных. Местные, в любых чинах и погонах все равно оставались темными лошадками. Вполне могло быть так, что милиционер днем, ночью становился бандитом, доставал из схрона левый ствол и шел стрелять в своих же товарищей, с которыми только что вместе нес службу. И все прекрасно знали о существовании такой возможности, знали, что предателем может оказаться любой. Потому, даже стоя вместе на блок-постах местные силовики посматривали друг на друга с недоверием, ну, как напарник выстрелит в спину. Безоговорочно верили только приезжающим сюда в командировки русским. И хотя среди командировочных было достаточно мордвы, башкиров, татар и прочих представителей малых и крупных народов, здесь они все одинаково и безоговорочно числились русскими. Из России, значит русский, и не важно, что всю жизнь был бурят или удмурт. Для местных без разницы, русский и все.

Командировочных считали абсолютно надежными, потому как у них, единственных в Республике отсутствовали любые личные интересы и связи. На них никак не могли повлиять ни родственники, ни друзья, ни знакомые… Их сложно было запугать и почти невозможно купить. Строго говоря, с Республикой их не связывало вообще ничего, они были здесь абсолютно чужими. Не ясно только за каким шайтаном несло их сюда под пули, гранатометные выстрелы и взрывы управляемых фугасов. Какие-такие интересы они здесь отстаивали, что защищали? Ни денег им никто не предлагал, ни какого-либо имущества, даже за пролитую здесь кровь они не получали от Республики ничего. Да и все соплеменники их, что жили здесь когда-то, давно сбежали в далекую Россию… Те, что успели, конечно…

Командировочных ненавидят и свои и чужие. Одни открыто, напоказ, другие, слащаво улыбаясь в лицо, и плюя в след… Им поручают всю грязную, кровавую работу, бросают в самые опасные места, откровенно пряча за их спинами ценные местные кадры. Их убивают и предают… Убивают чужие, предают свои, те что еще вчера расплывались в улыбках и крепко тискали потными ладонями протянутую при встрече руку…А они все равно едут и едут… Проводят рейды, зачистки, пытаются бороться с затаившимися в горных селах ваххабитами… Странные люди, глупые… Но полезные…

Война в Республике шла давно, иногда почти затихала, иногда вспыхивала с новой силой… Однако ни на день не останавливалась совсем. Причем противостояние официальной власти и ваххабитского подполья далеко не исчерпывало все противоречия, вынуждавшие жителей республики браться за оружие. Запутанный клубок клановых и тейповых интересов, шаткое равновесие между проживающими здесь людьми нескольких десятков национальностей, религиозные распри течений ислама рождали благоприятную почву для войны каждого против всех и всех против каждого. Общины, а порой и частные лица, имевшие на это деньги, формировали себе из наемников личные армии, села создавали отряды самообороны, все властные структуры обзавелись собственными охранными отрядами и спецназами, простые люди покупали на рынках Махачкалы из-под полы оружие для защиты своих семей… А перед подрастающими мальчишками, если они хотели получить хотя бы минимальные средства для жизни, стоял простой выбор – пойти на службу в милицию, или уйти в банду. Других путей устройства своей судьбы у большей части молодежи в республике просто не существовало. Всякое производство, кроме подпольных нефтеперегонных и водочных заводиков давно стояло, безработица стала практически повальной, жива еще была цветистая восточная торговля, ну да она и вообще неистребима… Однако, по меткому замечанию героя мультфильма, чтобы продать что-нибудь ненужное, нужно вначале это ненужное купить, а для этого надо как минимум иметь деньги. Деньги можно было получить опять же, только в милиции, либо в банде.

И ставшая уже привычной обыденностью, постоянно тлеющая в республике война регулярно подпитывалась свежей молодой кровью, делающих свой выбор мальчишек. В обозримом будущем конца и края этой бойне не предвиделось. Жестокость федералов вместо того, чтобы запугать врага, сломить его волю к борьбе, рождала месть и ответную жестокость. Бандиты расстреливали из засад милиционеров, убивали их самих и их семьи… Милиционеры в ответ проводили жесткие зачистки, без суда и следствия уничтожая бандитов и их родных… Уцелевшие родственники убитых, в свою очередь брались за оружие, шли мстить за погибших, пополняя ряды милиции или «лесных братьев». Круговорот ненависти и древних обычаев кровной мести, хорошо смазанный, отлаженный конвейер смерти…

Кто-то из мудрецов на самом верху вертикали власти почему-то решил, что остановить кровавый хаос смогут командированные в республику русские. Возможно, это и впрямь было решением, вот только надо было иметь мужество и претворять его в жизнь до конца. Ввести достаточное количество войск и жестоко карать одних за бандитизм, других за превышение полномочий и внесудебные расправы, и особо усердно за любое проявление кровной мести… Тогда может и удалось бы помирить враждующих, объединив их перед лицом общего врага… Но потом на свежих могилах плакали бы уже русские матери и вдовы… Так что, как знать, нужен ли такой «мир»? И не лучше ли по примеру наших государственных мужей держать хорошую мину при плохой игре, усиленно делая вид, что ничего особенного в республике не происходит.

Но совсем не реагировать на происходящее федеральный центр, конечно, не мог. Что же он тогда будет за центр? Потому и потянулись в регулярные командировки из российской глубинки вэвэшники и ОМОНовцы, оперативники и спецназовцы ФСБ, и даже спецназ ГУИНа… Как обычно, и нашим, и вашим… мол и полномасштабного ввода войск и взятия ситуации под контроль со смещением национального республиканского руководства не проводим, и меры какие-то к стабилизации положения принимаем. Опять же все в рамках Конституции и международного гуманитарного права.

Вынужденные четко соблюдать законы мирного времени в фактически воюющей, чужой по образу жизни, религии и менталитету стране, командированные харкали кровью, платили за трусость чиновников своим здоровьем, а порой и жизнью, сходили с ума от бессильной злобы, бывало даже стрелялись… Но это как раз для России было делом привычным и никого не удивлявшим, кашу заваренную одними, расхлебывать предстояло совсем другим…

Когда Аликпер, так и не обнаруживший оставленных здесь два часа назад спецназовцев и уже, похоже, начавший волноваться поравнялся с позицией основной группы, Железяка тихонько свистнул и приподнялся на мгновение из-за камней. Дагестанский милиционер с невольным вздохом облегчения метнулся к нему, и уже через несколько секунд лежал рядом, тяжело переводя сбитое долгим подъемом в гору дыхание.

– Вай, хорошо зарылись. Никогда бы не заметил, если бы ты сам не показался. Молодцы.

Железяка сдержанно усмехнулся, принимая похвалу дагестанца. Однако с восторгами можно было и погодить, главное сейчас результат встречи со связником.

– Как сходил?

– Нормально сходил. Встретил человека, поговорил, все узнал… – все еще задыхаясь, выговорил Аликпер.

– Ну! Говори не тяни, – подбодрил дагестанца изнывавший от нетерпения Железяка. – Здесь наш человек? Связник сам его видел?

– Здесь, здесь… Сам видел, и не только он, весь аул его вчера видел… Вот только… – Аликпер замялся, не то подбирая трудно дающиеся, непривычные русские слова, не то просто не решаясь озвучить принесенную весть.

– Что только? Что с нашим офицером, а? Он жив?! Ну, говори же, черт нерусский! – почуявший неладное Железяка чуть не схватил дагестанского милиционера за грудки, чтобы вытрясти из него так медленно произносимые слова.

Совладал с собой, вовремя остановил руку, здесь нужно деликатнее, дагестанцы в большинстве своем такого фамильярного обращения не терпят. Тем более Аликпер не его подчиненный, а приданный официально российскому подразделению от местной милиции проводник и, по совместительству наблюдатель и контролер за соблюдением прав мирного населения. Он же заместитель по связям с общественностью. Ну, это так уже, шутка юмора, конечно. В любом случае ссориться с единственным человеком в группе знающим реально, а не по двадцатилетней давности карте окружающую местность и свободно болтающим на десятке местных наречий и диалектов, идея не из лучших. Слишком нужен такой кадр в рейде, слишком полезен. С него пылинки, по-хорошему, сдувать надо, а не пятерней за грудки лапать.

– Да жив, он жив… – поспешил заверить командира дагестанец. – Только вот не совсем цел…

– Что значит, не совсем цел? – Железяка непонимающе глянул на милиционера.

– Руку ему Сулейман отрубил, – опустив под взглядом командира группы глаза в землю, тихо пробормотал себе под нос Аликпер.

– Как руку отрубил? – все еще не мог понять Железяка. – Зачем?

– Вчера, на площади, при всем народе, – все еще не поднимая глаз начал рассказывать милиционер. – Собрал всех мужчин. Его люди привели русского, чтобы все посмотрели. Потом Сулейман рассказывал, что этот русский – агент ФСБ, что он незваным пришел на их землю, что на нем кровь их братьев, которых он выдал милиции. Еще он говорил, что жадные руки русских тянуться к их стране, чтобы захватить ее, а жителей сделать рабами. И что эти руки надо рубить топором. А потом, чтобы все увидели, как это делается, он отрубил топором руку вашему офицеру…

Видя, как по мере рассказа бледнеет лицо Железяки, как превращаются в злые узкие щелки его глаза, а губы начинают подергиваться в мелком нервном тике, Аликпер поспешил испуганно пояснить:

– Не всю руку отрубил, ты не думай, абый… Только вот так… Одну кисть… Остальная рука на месте осталась…

– Дальше что? – зло прервал его объяснения Железяка.

– Дальше? Дальше ничего. Офицера обратно в подвал увели, в тот дом, где Сулейман сейчас живет. Перевязали и увели… Сулейман офицера убивать не станет. Понимает, что отомстят, да и деньги еще надеется получить…

Да, деньги за попавшего в плен три месяца назад капитана Мещерякова бандиты запросили немалые. Сто тысяч в долларах, или шесть лимонов рублями.

Железяка считал, что родное ведомство в этом случае вполне могло бы и раскошелиться, слегка поступившись принципами ради спасения жизни, попавшего в беду сотрудника. Понятно, очень легко декларировать лозунги, типа «никаких уступок террористам» и «никаких переговоров с бандитами». Вот только они хорошо звучат в паркетных коридорах Лубянки, в прохладной тиши уютных кондиционированных кабинетов, и совсем не канают в вонючей яме, под палящим солнцем.

Он еще раз мысленно воспроизвел данные ориентировки. Капитан ФСБ Мещеряков Илья Станиславович, 1975 года рождения, русский. Телосложение спортивное, рост 180 см, вес 83 килограмма, волосы русые, глаза голубые, нос прямой, и далее стандартный набор примет по списку… Железяке все это было не нужно, он знал пропавшего три месяца назад в Дагестане Мещерякова лично. Знал по совместной работе в одном территориальном отделе. Они были практически ровесниками и вместе начинали, хотя и не дружили никогда особо, но общались по службе, а порой и во внеслужебной обстановке, на различных офицерских мероприятиях. Кто бы мог подумать тогда, что судьба так раскинет свои потрепанные карты… Теперь вот один с отрубленной рукой сидит в бандитской яме, а другой во главе группы спецназовцев должен совершить чудо и спасти пленника.

В принципе, если подходить к вопросу формально, никто никакого чуда от Железяки не ждал. Группа имела лишь поисковое задание, и то, не как основное, а в плане дополнительного факультатива. Такие же ориентировки получили еще не меньше десятка аналогичных подразделений ведущих разведку территории республики и съем информации с источников, завербованных среди жителей поддерживающих ваххабитов селений. Это если формально, но, увы, кроме такого подхода к вопросу существовал еще другой, простой человеческий… Капитан Лымарь был далеко не новичком на этой войне, да и в системе проработал уже достаточно, чтобы ясно представлять себе дальнейшее развитие событий, поступи он сейчас по букве служебных инструкций.

По-правильному, группа свою задачу на данный момент выполнила. Место пребывания «незаконно удерживаемого» офицера ФСБ обнаружено и локализовано с достаточной точностью. Теперь следовало доложить о полученной информации в Махачкалу, а там, местные силовики уже начнут раскручивать масштабную операцию по освобождению заложника. Группу командированного спецназа, даже при самом благоприятном раскладе, оставят просто наблюдать за происходящим, не вмешиваясь в развитие ситуации. Операцию будут проводить местные силовики, как лучше ориентирующиеся в обстановке и возбуждающие менее негативное отношение к себе населения. Это значит, что уже через несколько часов после начала подготовки, сведения обо всех оперативных планах, скорее всего, получат и бандиты. Времени на то, чтобы вместе с пленником покинуть аул у них будет предостаточно. Можно, конечно, допустить, что в этот раз произойдет чудо, и информация к ваххабитам из милицейских кругов не уйдет. Тогда тоже хорошего мало. Аул оцепят плотным кольцом милиционеров, выставят кордоны на всех горных тропах и постепенно начнут сжимать кольцо, зачищая дома и поголовно проверяя всех жителей. В конце концов, бандитов выдавят в какой-нибудь один дом, где они и забаррикадируются, подготовившись как можно дороже продать свои жизни. Потом будут долгие и безрезультатные переговоры с осажденными. Переговоры, которые неизбежно закончатся штурмом. Увы, на этой войне в плен не сдаются. Ни та сторона, ни другая. Знают, что пощады ждать от противника не приходится. А быстрая смерть в неравном бою гораздо проще и легче, чем долгая и мучительная под пытками. Не стоит питать иллюзий и по поводу дальнейшей судьбы заложника. Можно не сомневаться, что его не забудут убить еще до начала штурма. Такие вот невеселые перспективы.