Текст книги "Песня Северного ветра"

– Мне половинку, – торопливо подсказал Мещеряков.

– Обижаешь!

Железяка не обращая внимания на протесты набулькал посуду «с горкой».

– На полумеры идти не приучены! Давай за нас и за спецназ!

– Ну, давай… – со вздохом предельного долготерпения согласился Илья.

Железяка лихо одним махом опрокинул в себя водку. Он не боялся, точно знал, какую именно дозу может себе позволить его тренированный организм, до того, как употребленный алкоголь начнет оказывать влияние на работу мозга. Доза была достаточно значительна, и превышать ее оперативник ни в коем случае не планировал. Краем глаза он зафиксировал, что Мещеряков рюмку едва пригубил, и уже хотел было выказать по этому поводу свое возмущение, как во входной двери с явственным лязгом провернулся ключ. Ага, вот и гости пожаловали. Хотя, судя по наличию собственного ключа, не такие уж и гости, практически равноправные хозяева. Он украдкой бросил взгляд на сидящего напротив Мещерякова. Лицо того оставалось спокойным и расслабленным не дрогнуло ни одним мускулом, ничего неожиданного выходит, значит ждал, заранее знал, что придут. Ну-ну…

В комнату не вошел, а практически ворвался молодой паренек лет шестнадцати, еще с порога попытался начать что-то рассказывать, но увидев незнакомого человека за столом, как-то разом осекся, замолк, смущенно улыбаясь.

Железяка тоже улыбнулся, широко, доброжелательно, изо всех сил демонстрируя полное свое расположение. Одновременно он постарался внимательно рассмотреть паренька, гадая, кто же он такой: родственник, «тимуровец» из социальной службы, выделенный в помощь инвалиду, может, чем черт не шутит, гомосексуальный партнер… Отчего-то нежданный визитер казался смутно знакомым, где-то они уже определенно встречались… Но вот где именно вспомнить никак не получалось и это изрядно напрягало… Среднего роста, тонкокостный и худощавый, лицо ярко выраженного славянского типа, глаза серые, нос прямой, подбородок резко очерченный, волевой, волосы светлые, коротко стриженные… кто же это? Откуда внутри беспокойное зудящее чувство узнавания?

– Познакомься, – Мещеряков кивнул в сторону вошедшего. – Это Андрей, мой ученик.

Юноша слегка поклонился, воспитанно не став тянуть старшему по возрасту ладонь для рукопожатия.

– А это мой бывший сослуживец, Вадим Сергеевич…

От внимательно наблюдавшего за Андреем Железяки не укрылась легкая тень настороженности, при слове «сослуживец» скользнувшая по лицу юноши. Эге, а парень-то в курсе, в каком ведомстве раньше служил его учитель. Больше того, ведомство это у него особых симпатий не вызывает. Это, конечно, не удивительно, не много найдется людей, которых охватил бы восторг окажись они лицом к лицу с ФСБшником, но уж так явно проявлять свою озабоченность среднестатистический россиянин все же не стал бы. Выходит этот Андрей вовсе не среднестатистический… Что ж, слепой сказал: «Посмотрим…»

– Можно просто Вадим, не люблю излишнего официоза…

Железяка первым протянул руку для пожатия, и молодому человеку ничего не осталось, как подать в ответ свою. Пальцы парня оказались не по возрасту цепкими и сильными, хотя Желеязка и отметил в них некоторую нервную дрожь.

– Не знал, что ты занялся репетиторством… – теперь оперативник обращался уже к расслабленно откинувшемуся в кресле Мещерякову.

– Да нет, – усмехнулся тот. – Какое репетиторство? Не в том смысле ученик, что я учу его чему-то особенному. Это школьник из класса, где я веду уроки. Просто у парня проблемы с родителями, вот и пришлось временно приютить. Не на улице же ему жить.

– Однако… – Железяка испытующе глянул в глаза Мещерякову. – Раньше за тобой подобной страсти к благотворительности не наблюдалось… Или есть какие-то особые причины?

Всей кожей Железяка ощутил, как вздрогнул и еще больше напрягся замерший рядом Андрей. Отфиксировал краем глаза, как залилось краской его бледное лицо, как выступил на щеках неровными пятнами лихорадочный румянец. Ага, малыш, зацепило?! Хрен его знает, чего он там себе напридумывал, но намек на какие-то особые отношения между ним и Мещеряковым явно попал в цель. Ну, давай, ляпни что-нибудь, у тебя же язык, наверное, аж чешется оправдаться! А я послушаю, что ты скажешь, может и прояснится что-нибудь!

Однако ничего сказать Андрей не успел, остановленный расслабленным и даже каким-то вялым жестом Мещерякова.

– Раньше не было… Теперь вот появилась… – лениво протянул хозяин квартиры. – Все мы меняемся в этом мире… Кто в лучшую сторону, кто в худшую… Я, видимо, успел солидно продвинуться на пути добродетели с нашей последней встречи, так что не вижу ничего странного и невозможного, в том, чтобы пустить к себе жить нуждающегося в помощи школьника.

– Илья Станиславович, я пойду к себе в комнату, хорошо? – в голосе парня так и звенело перетянутыми гитарными струнами предельное напряжение.

Можно было представить чего ему стоит это деланное спокойствие тона.

– Да, Андрей, иди, конечно… Мы тут еще с Вадимом Сергеевичем посидим, поболтаем… Так что иди, нечего тут тебе старых ворчунов слушать, голову себе забивать…

Облегченно вздохнув, Андрей боком протиснулся мимо сидящего на его пути Железяки. Проходя мимо висящей в углу иконы, он остановился, секунду пристально вглядывался в отрешенный божественный лик, а затем истово и умело перекрестился. Не небрежно ткнул четыре раза по телу пальцами, не смазанно махнул рукой лишь бы отвязаться, а серьезно и сосредоточенно осенил себя крестным знамением по всем церковным канонам. Железяка удивленно поднял брови, такого от юноши столь молодого возраста он не ожидал. И еще что-то было не так в этом много раз виденном оперативником жесте. Что-то неуловимо неправильное в самом исполнении привычного ритуала, вот только сразу и не поймешь что… Он напрягся, пытаясь детально восстановить в памяти только что виденный жест, прокрутить его перед мысленным взором словно в замедленной съемке. Вот Андрей, чуть развернувшись к нему в пол оборота, смотрит на икону, вот медленно начинает поднимать руку и касается двумя сложенными пальцами лба, потом опускает руку, касается живота… Стоп! Вот оно! Он крестится только двумя пальцами! Двумя! Не тремя!

И тут Железяку словно ударило током. В голове сами собой поплыли сто раз пересмотренные кадры с чудом уцелевшей после взрыва видеокамеры наружного наблюдения в салоне черной магии Аделины. Худая мальчишеская спина обтянутая линялой джинсой, скрытое капюшоном толстовки лицо, боком стоящего к камере подростка и сложенные в староверское двоеперстие пальцы, последовательно касающиеся лба, живота, правого и левого плеча. Четкий, отработанный жест, нигде не смазанный и явно привычный… А ведь если также одеть этого Андрея, он просто не отличим будет от предполагаемого подрывника!

– Какой религиозный у тебя ученик, – стараясь чтобы в голосе не проклюнулись нотки азартной охотничьей дрожи произнес, глядя на икону Железяка.

– Да, – не чуя подвоха, согласился с ним Илья. – Хороший парень. В бога верит, часто в церкви бывает. Даже посты держит, как положено…

– Только крестился он как-то странно… Или мне показалось?

– Э, брат, да ты, я смотрю совсем темный в этих вопросах, – довольный возможностью продемонстрировать лишний раз свои познания Мещеряков покровительственно улыбнулся. – Не неправильно, а таким образом, как принято у старообрядцев. Это, брат, целая философия. Вот ты думаешь, верующий просто так пальцами в себя тычет, как придется?

– Ну…

– Вот тебе и ну! На самом деле средний и указательный палец, сложенные вместе символизируют собой человеческую и одновременно божественную природу Христа, причем, чтобы они были на одном уровне, средний, приходится немного пригибать. Это как бы божественное начало в Христе, снисходит к своей человеческой половине, и вообще к человеческим слабостям. Понял? Ну а остальные три пальца плотно прижатые к ладони, это Святая Троица. Про нее-то ты знаешь?

– Слышал что-то… Так почему остальные тогда так же не крестятся? Они что Христа не уважают?

– Ну, ты и слова говоришь, брат. Мы же не на бандитской стрелке авторитетами меряемся, ишь, уважают, не уважают… По новым обрядам символика другая. Там как раз три сжатых пальца и символизируют единство Святой Троицы: Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа. Это единство и ставится во главу угла, а уж двоякая природа Христа во вторую очередь обозначается двумя оставшимися прижатыми пальцами. В этом и есть принципиальная разница, врубился?

– Ну, ты прямо богослов, где нахватался-то?

Железяка внутренне ликовал, все ложилось в цвет, значит, определенная манера креститься это не случайность, а тщательно продуманный жест. То есть, террорист с видеозаписи, особым способом сложив пальцы при крестном знамении, выдал тем самым свою принадлежность к устойчивой общественной группе приверженцев старых обрядов Православной церкви. Причем группа эта не слишком многочисленна, и встретить в повседневной жизни адептов этого учения не так-то легко. И вот один из них, подходящий по возрасту и телосложению неожиданно появляется в окружении того человека с которым «по ошибке» выходит на связь арестованный экстремист. Улики, конечно, все косвенные, в суд с такими не пойдешь, но для начала полномасштабной разработки с подключением наружки и проведением литерных мероприятий вполне достаточно.

– Скажешь, богослов… – польщено улыбнулся Мещеряков. – Просто я теперь учитель, яркий представитель интеллигенции, так сказать… А положение, как говорится, обязывает…

– Ладно, проехали, интеллигенция, – залихватски подмигнул Илье Железяка. – Сейчас сложившееся положение обязывает нас с тобой беспощадно уничтожить все запасы алкоголя в этой квартире. – Так что давай сюда стакан!

В квартире Михаила Соломоновича Шаца все перемешалось и встало с ног на голову. Веселая суета, вызванная неуемной энергией заполнивших стандартную блочную трешку родственников, понаехавших черти откуда, с непредставимо далеких окраин родной страны и даже из самой Земли Обетованной, продолжалась уже несколько дней, напрочь выбив Михаила Соломоновича из устоявшегося привычного ритма жизни. Но и повод для этого бедлама был немалый. Можно сказать радостный, но одновременно и тревожный… Средняя дочка профессора тридцатилетняя Софочка наконец-то выходила замуж.

Всего у Михаила Соломоновича дочек насчитывалось аж три штуки. Старшая, шумная и заводная Ильза уже давно отыскала свое счастье, подарив Михаилу Соломоновичу двух замечательных внуков. Впрочем, с ее непоседливым характером это как раз было не удивительно. За нее Михаил Соломонович тоже успел напереживаться не мало, однако все обошлось замечательно, избранник ее оказался из вполне приличной обеспеченной семьи. Да и сам был не промах – грамотный преуспевающий адвокат, специализирующийся на гражданских делах, имеющий все шансы сделать неплохую карьеру. Собственно он ее и сделал и сейчас уже руководил собственной адвокатской конторой, приносившей немалый доход, позволяя Ильзе всецело отдаться воспитанию детей. Внуки в результате занимались в бесчисленном количестве спортивных секций, закаляя свои мышцы, учились в спецшколе с английским уклоном, тренируя в дополнении к телу еще и мозги, и каким-то непостижимым образом умудрялись еще посещать музыкальную школу, воспитывая в себе склонность к прекрасному. Нет, за Ильзу и ее семью Михаил Соломонович был категорически спокоен. Тут все было в полном порядке.

Младшая дочка тихоня и скромница Розочка тоже в девках не засиделась, хотя от кого, от кого, а от нее Михаил Соломонович такой прыти вовсе не ожидал. Еще будучи студенткой, пошедшая диковатой восточной красотой в мать Розочка, по протекции папы-преподавателя смогла съездить на практику в Израиль, где и закрутился у нее бурный роман с красавцем-офицером тоже российского происхождения, эмигрировавшим в свое время на историческую родину. Что ж, сердцу не прикажешь, а для истинной любви ни расстояния, ни границы не помеха. Год назад по всем правилам сыграли свадьбу, и молодые отбыли на постоянное место жительства в далекую Хайфу. Детей у Розочки пока не было, да они с мужем и не планировали, решив вначале сделать карьеру, создавая крепкий фундамент для будущего благополучия. Младший зять, по мнению Михаила Соломоновича, конечно, кое в чем проигрывал старшему. Не был таким же хватким и предприимчивым в плане зарабатывания денег, зато выгодно отличался честной прямотой и мужественным открытым характером. С таким было не страшно отпускать дочку за тридевять земель: и защитит, и убережет от любой напасти.

А вот с Софочкой получилась нежданная проблема. Если сестры нашли свое счастье достаточно быстро и легко, то переборчивая привередливая Софья никак не могла остановить свой выбор ни на одном из кандидатов. В тайне молоденькая еврейская девушка мечтала о романтическом принце на белом коне, а вокруг почему-то всегда оказывались прыщавые и до обидного прагматичные юнцы. Был, правда один ухажер не похожий на других, местный хулиган и заводила всей окрестной шпаны, воспылавший однажды к ней нежной страстью. Причем Софочка ему тоже в тайне симпатизировала, восхищаясь смелостью и бесшабашной лихостью мальчишки, лазавшего по водосточной трубе к ней на балкон третьего этажа и дарившей ей букеты ворованных на рынке цветов. Но тут уж родители всей силой своего авторитета постарались задавить зарождающуюся симпатию, пока она не переросла в нечто большее. Иметь в качестве зятя какого-то гоя, да еще из бедной рабочей семьи, Михаил Соломонович с супругой ни при каких раскладах не желали. Нет, нет и нет! Только образованный и воспитанный еврейский мальчик, и никак иначе!

Обидно, но еврейские мальчики из хороших семей не умели воровать цветы и лазать по водосточным трубам. Они для этого были слишком хорошо воспитаны. Может быть, именно поэтому ни один из них так и не смог заинтересовать с каждым днем взрослеющую Софочку. Вначале Михаил Соломонович не волновался, эка невидаль, засидевшаяся в девичестве дочка! Ничего страшного, прилежнее будет в учебе, сумеет дать старт приличной карьере. Как правильно говорится в народе: «Замуж не напасть, как бы замужем не пропасть!» И действительно все шло как по писанному: с красным дипломом законченный институт, работа в престижной австрийской фирме, стабильные доходы и равномерный подъем по карьерной лестнице… Казалось бы все сбылось, живи и радуйся… Но видно так уж устроен женский мозг, что все материальные блага меркнут при отсутствии благ идеальных. Хочется, ой хочется, и светлой любви, и тихого семейного счастья. Малость, казалось бы, ан нет, все достигнутое многими годами кропотливой работы готова была Софочка отдать за то, чтобы невыносимая пытка затянувшимся одиночеством, наконец, закончилась. Но не везло, годы тянулись словно резина, дни летели одинаковые, как две капли воды похожие один на другой, а тот единственный по которому вздрогнуло бы девичье сердечко, все не появлялся и не появлялся на горизонте. Алые паруса заветного брига обветшали и вылиняли, белый конь принца облысел превратившись в колченогую клячу, а золоченная карета, как ей и положено по сказке, превратилась в обычную тыкву… Вот такая грустная повесть…

Михаил Соломонович и сам измучился не в силах глядеть на чахнущую, чем дальше, тем больше, необратимо превращающуюся в брюзгливую старую деву Софочку. Он уже горько сожалел даже о том хулигане, которого с таким трудом отвадил-таки много лет назад от дочки. Пусть бы уж хоть такой мужик рядом, все лучше, чем вообще никакого. Родные тоже жалели бедную Софу, вот ведь как мучается человек, и не поймешь, чего этим мужикам надо, и красавица, и умница, а все одна, да одна. Но Бог все же есть на этом свете, и он никогда не оставляет милостью своих избранных детей. Нашлась и для Софочки пара. Молодой, подающий надежды аспирант Михаила Соломоновича влюбился в нее с первого взгляда. Ухаживал так романтично, что вызвал даже восхищение будущей тещи. На порог без огромного букета цветов не появлялся, а как-то раз даже пел под окнами серенаду, под аккомпанемент нанятого где-то в подземном переходе оркестра. И жена Михаила Соломоновича, и он сам, были просто в восторге. Чудесный молодой человек. Чудесный! А, кроме того, что тоже немаловажно, никакой не гой, а свой единокровный можно сказать, из приличной хоть и не слишком богатой семьи. А видели бы вы, как цвела Софочка! Словами этого не передать, она просто светилась счастьем. Не ходила, а прямо порхала над грешной землей. И каждому было совершенно ясно, что дело неминуемо идет к свадьбе.

И вот свершилось. Долгожданный день окончательно определен и назначен. Разосланы приглашения многочисленной родне, заказан дорогой ресторан и кортеж из нескольких лимузинов. Обратной дороги теперь уж точно нет. Наконец все сложилось. Свадьба!

Именно благодаря этому неумолимо надвигающемуся событию и царил в квартире Михаила Соломоновича радостный кавардак. Постоянно приходили и звонили по телефону какие-то люди, родственники, знакомые и полузнакомые, приносили какие-то необходимые в предстоящем деле вещи, давали советы, что-то объясняли и рассказывали. В срочном порядке прилетели из Хайфы младшая сестра и ее муж-офицер, поселившись из понятной экономии тут же на квартире тестя и тещи. Цены в гостиницах кусались даже для кармана бравого израильского капитана. Здесь же постоянно толклись, что-то важное обсуждая, перезрелые подружки невесты, большей частью толстые и некрасивые. Забегала периодически Ильза с двумя карапузами на руках. В общем, самый настоящий сумасшедший дом, в котором абсолютно невозможно было разобраться, кто здесь и чем собственно занят, но, тем не менее, дел для всех находилось невпроворот. И уставший от суеты Михаил Соломонович уже не раз грешным делом подумывал, о том, что прежняя его жизнь, хоть и омрачалась несчастным Софочкиным видом, но была куда как спокойнее, чем эта кипучая новая. Впрочем, он легко утешал себя тем, что терпеть это безобразие, по всей видимости, осталось совсем недолго.

И вот великий день настал.

С самого утра долгожданной субботы бардак в квартире достиг своего пика. Телефон буквально разрывался от количества беспрестанных звонков. Из комнаты в комнату бегали, причитая и суетясь, мать и сестры невесты. Подружки тоже вносили свою лепту, принимая самое деятельное участие в последних приготовлениях. Сама Софочка бледная от еле сдерживаемого волнения в пышном свадебном платье сидела перед зеркалом, а вызванная на дом парикмахер сооружала на ее голове немыслимую по сложности прическу. Оба шурина офицер и адвокат дымили на балконе, по молчаливому согласию решив не путаться под ногами у мечущихся по дому женщин, справедливо полагая, что все как-нибудь устроится и без их участия, а вот попав под горячую руку недолго заполучить себе на голову семейный скандал. Михаил Соломонович запершись у себя в кабинете, пытался работать. Вот только работа не шла. Лингвистический анализ текста дело тонкое, требующее хотя бы элементарной тишины и полной сосредоточенности. Но как можно сосредоточиться, скажите на милость, когда даже через массивную, стилизованную под дерево дверь, то и дело доносятся возгласы опять что-то в последний момент забывших, потерявших или просто сделавших не так женщин. Однако Михаил Соломонович упорно продолжал вгрызаться в слова и предложения распечатанного на стандартных листах текста:

»Два ока за око! Два зла за зло! Удар по телу – лучший учитель. Розга – закал духа!»

»Русских женщин, вступивших в половую связь с иностранцем – стерилизовать!»

»Нет более подлого занятия, чем быть «интеллигентом», «мыслителем»! И нет более благородного занятия, чем быть солдатом!»

Злые хлесткие фразы обжигали. Экстремизм? Бесспорно. Но этого мало, нужен призыв к насильственным действиям в отношении иностранцев, гомосексуалистов, любителей кактусов, любых других социальных групп. Нужно открытое признание в готовности к насильственному изменению конституционного строя. Поэтому приходится читать дальше этот бред, с усилием отрешаясь от предпраздничной суеты, вдумываясь в каждое слово больного острой формой паранойи фанатика. Читать, обдумывать, вычленять точные емкие фразы, показывающие наглядно скрытый смысл зашифрованного в словах посыла. Вот это и есть лингвистический анализ и грамотно провести его, обоснованно обвинить, или оправдать автора, а не просто надергать подборку вырванных из контекста утверждений раскрывающих смысл написанного в заданном ключе, задача непростая даже для профессионала его класса, требующая предельного внимания и сосредоточения.

Ну вот, пожалуй, практически то, что нужно:

»Имеет ли преступность национальное лицо? Сегодня окончательно стало ясно, что да, имеет: необрусевшие кавказцы – скоты и ублюдки. Это люди, которые приехали в Россию грабить, убивать, наживаться. Наказывать вредоносных чурок следует сразу же после поимки. На месте…»

Вполне ясный ничем не завуалированный призыв к насилью, направленный против конкретной группы лиц, объединенных по этническому признаку. Красный маркер отчеркивает нужные строки, потом они будут тщательно сведены вместе. Выделенные красным – призывающие к кавказским погромам, выделенные черным – зовущие к борьбе против существующий власти, синие, зеленые… Все будут разбиты по группам и классифицированы… Скрупулезно, без гнева, или жалости, беспристрастно, ибо в этом и есть основное правило и непреложный закон для эксперта и профессионала. Однако без гнева и жалости не выходило, слишком уж эмоционально насыщены были тексты – пугали, возмущали, выбивая из состояния профессионального равнодушия и отрешенности, иногда, правда, очень редко, вызывали что-то вроде болезненной жалости к писавшему, жалости очень похожей на сочувствие здорового человека к инвалиду.

Вот еще интересный документ, нечто вроде кодекса поведения, или краткой памятки:

»Соратник, являясь полномочным представителем Русской Нации, обязан восстанавливать справедливость в отношении Русских людей своей властью и своим оружием, не обращаясь в судебные и иные инстанции…

Любые вопросы соратник решает, руководствуясь только национальным правосознанием и в соответствии с полномочиями, данными ему старшими товарищами, никаким иным законам он при этом не подчиняется…»

Вот так вот, прямой призыв к внесудебным расправам.

Михаил Соломонович все скользил и скользил глазами по тексту вчитываясь в каждое слово, стараясь постичь больную логику писавшего, проникнуть в нее, глянуть на мир с его позиций… Читал, а глаза волей, не волей, все возвращались к отброшенному в сторону последнему листу, где уже не убористым компьютерным шрифтом, а живой нервной рукой кто-то криво подписал жирным красным фломастером, подводящую итог сказанному фразу: «Родина за гондоны не продается!»

Звонок во входную дверь разразился прерывистой соловьиной трелью. Однако Михаил Соломонович даже не повернул головы. Есть кому открывать и без него. К тому же с вероятностью близкой к единице это опять кто-то из гостей, подружек и прочих непременных участников и участниц предстоящего всего через два часа действа. Заранее начинают стягиваться, наполняя дом веселой атмосферой ожидания. Эх, девоньки, мне бы ваши заботы… А тут сиди вникай в сочащиеся мутным ядом ненависти страницы…

Ильза вихрем ворвалась в небольшую прихожую и распахнула двойную по последней моде дверь, даже не глянув в глазок. Чего глядеть? И так понятно, кто может сейчас прийти! Однако при виде стоящего на площадке молодого парня в светлой, выгоревшей почти до бела джинсовке улыбка медленно сползла с ее лица. Уж больно не соответствовал очередной гость предстоящему мероприятию.

– Здравствуйте… Вы к кому? – растеряно пролепетала женщина, встретившись со спокойным, холодным взглядом водянисто-голубых глаз.

– Шац Михаил Соломонович здесь живет?

– Да, здесь… Я сейчас позову…

Потом Ильза скажет следователю, описывая приметы нежданного визитера: «Он знаете, чем меня поразил? Уверенностью своей, спокойствием… Ну, понимаете, вы когда первый раз приходите к незнакомым людям все равно как-то нервничаете, волнуетесь… Как встретят? Что им сказать, чтобы произвести хорошее впечатление? Ну это неосознанно происходит… А этот говорил так, будто он здесь хозяин, а я к нему в гости пришла. Этак с ленцой, будто приказывал…»

– Пап, там к тебе молодой человек пришел!

– Да? Может кто-то из студентов?

Михаил Соломонович поспешно встал из-за стола и вышел в прихожую. Парень в джинсовой куртке дисциплинированно дожидался его на лестничной площадке, не делая попыток зайти в квартиру.

– Михаил Соломонович?

– Да, я… Мы с вами знакомы?

– Увы… – парень сожалеюще качнул головой. – А теперь уже навряд ли познакомимся…

– Не понял… Что Вам угодно?

– Мне угодно очистить планету от сионистской мрази, – все так же спокойно, не повышая голоса, произнес молодой человек. – Зря ты, падла, на ментов работать начал… Не надо было…

– Что?!

Возмущенный крик застыл у профессора в горле, когда рука незнакомца, ловко нырнув под полу куртки, появилась на свет с матово блеснувшим металлом и темным лакированным деревом обрезом охотничьей двустволки. Щелкнули, поднимаясь, курки. Бездонные жерла отсверкивающих окружностями распилов стволов поднялись, заглядывая Михаилу Соломоновичу в лицо. Профессор ощущал себя будто во сне, в липком кошмарном бреду, когда ты не можешь тронуться с места, не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой, а огромное зловещее чудовище тянет к тебе когтистые лапы. И ничего, ничего нельзя предпринять для спасения…

Впрочем в какой-то мере так оно и было… Всю жизнь проживший в своем отрешенном от действительности книжном мире профессор, никогда не сталкивался с опасностями реальной жизни, можно даже сказать не подозревал об их существовании. Даже занимаясь лингвистическим анализом экстремистских материалов, он всегда оценивал их с чисто академической точки зрения, при этом люди, стоявшие за убористыми строчками текстов, представлялись ему не более реальными, чем персонажи мультфильмов, сказок и комиксов. Просто безликие картонные фигуры, не имеющие ни плоти, ни объема…. И вот сейчас перед ним вдруг материализовался один из этих эфемерных объектов изучения, и не просто обрел плоть и кровь, а имеет четкое и недвусмысленное намерение лишить его, Михаила Соломоновича, самой жизни… Это ли не повод, для того, чтобы впасть в ступор, это ли не достойная замена любому галлюциногенному бреду?

Поднявшись на уровень его глаз жерла стволов замедлили свое движение, а после и вовсе замерли, давая профессору возможность в полной мере оценить грядущую перспективу.

– Э-э… молодой человек… Извините, не знаю как вас зовут… – попытался заговорить профессор. – Вы не должны этого делать… Не сейчас…

Он вдруг до невозможности остро ощутил всю неправильность, всю невозможность происходящего. Такого не должно было, не могло случиться в его простом и ясном мире… в том мире, где Софочка, наконец, готовилась к свадьбе, где студенты прилежно конспектировали его лекции, где ждала недописанная докторская, где уже почти закончена была сложная и ответственная работа по заданию городской прокуратуры… Там, в этом солнечном радостном мире просто не было места ненависти, желанию убивать, направленным в лицо неровно отпиленным у самого цевья стволам… Все это было не оттуда. Все было чужое. Вывалившееся по чьему-то недосмотру из параллельной реальности. И пока не поздно ситуацию надо было исправить, объяснить это несоответствие мальчишке с холодным остановившимся взглядом, чей указательный палец уже лег на спуск.

– Вы не можете выстрелить, – уже чуть более уверенно, обретающим, наконец, свое полное звучание голосом произнес Михаил Соломонович, просительно заглядывая в лицо убийце. – Понимаете, у нас сегодня свадьба…

– Ну, тогда… Горько! – растянул губы в искусственной неживой улыбке парень.

А потом по глазам Михаила Соломоновича ударило пламя. Он даже не успел зажмуриться, как к яркой вспышке добавился чудовищный грохот. Вселенную тряхнуло, раскалывая на части, ударило в голову, ослепило невыносимой, нестерпимой болью, к счастью продолжавшейся лишь мгновение. А потом пришла тишина, и темнота, непроницаемая, чернильная, мертвая…

Профессор умер еще раньше, чем его отброшенное выстрелом прямо на крепкую металлическую дверь тело сползло на керамическую плитку лестничной площадки. Убийца выстрелил сразу из двух стволов, буквально разнеся голову Михаила Соломоновича в куски. Сноп крупной дроби выпущенной в упор исковеркал, разломал лицевые кости, вынеся всю заднюю половину черепа, щедро расплескав кровавую кашу и студенистую жидкость мозга по дверной филенке.

Услышав выстрел готовящиеся к празднику гости, и обитатели квартиры гурьбой высыпали на лестницу. Первой подбежавшая к захлопнувшейся двери Ильза все никак не могла ее отворить, такое впечатление, что с той стороны створку придерживал какой-то расшалившийся мальчишка. Женщина так и подумала, даже успела что-то сердитое прокричать через дверь. Но тут муж Розочки с внезапно окаменевшим, напряженным лицом, вовсе неделикатно отодвинул ее в сторону и налег на дверь плечом. Тот или то, что держало дверь, неохотно подалось, и в прихожую, через приоткрывшуюся щель, густо пахнуло кислым пороховым дымом и еще каким-то незнакомым тяжелым запахом, вызывавшим неудержимые рвотные позывы.

Израильский капитан первым протиснулся на площадку и замер, перекрыв остальным дорогу. Любопытная Ильза сумела-таки взглянуть на то, что происходило на лестнице через его плечо и тут же осела, охнув и судорожно прикрывая рот раскрытой ладонью. Остальные молчаливой кучкой столпились на пороге, расширившимися от ужаса глазами глядя на открывшуюся их взорам картину.

Несколькими пролетами ниже еще слышались спокойные размеренные шаги спускающегося по лестнице убийцы. Капитан рванулся было вдогонку, но испуганно вскрикнувшая Розочка повисла у него на плечах, втягивая назад в квартиру. Пока он выпутывался из ее цепких пальцев, хлопнула подъездная дверь. Теперь погоня уже наверняка теряла всякий смысл. Старший зять, оглушено уставившись в экран дорогого мобильника, раз за разом пытался натыкать непослушными пальцами какой-то номер, сбивался, путался, ошибался и начинал все с начала…

Бледная Софочка с прыгающими ярко-карминовыми губами, резко выделяющимися на белом как мел лице, стояла над профессором, не обращая внимания на то, что кружевной подол волочащегося по полу подвенечного платья уже пропитался розово-багровым, тяжело набух и опал, потеряв изначальную воздушность. Она стояла, глядя на исковерканное лицо с удивлением и возмущением, заламывая руки…