Текст книги "Мечтатели Бродвея. Том 3. Чай с Грейс Келли"

19. Hands across the table[77]77
  Руки на столе (англ.).


[Закрыть]

Партия в покер только началась у Артемисии в верхах пансиона «Джибуле», но воздух был уже насыщен дымом. Истер Уитти в кружевах походила на плавучий остров, ее сын Силас в маленькой круглой шляпе, сдвинутой на насмешливо поднятую бровь, – на властелина улиц, Артемисия, сверкая шелками, восседала, по своему обыкновению, во главе стола. Джослин щеголял непременным галстуком, новеньким с иголочки. От этого галстука шея не чесалась.

Северио Эрколано, отклонившего приглашение (он жаловался на весенний насморк), заменила особа, которую Джослин еще не видел в «Джибуле». Белла Брент была старой подругой Артемисии, подругой по великой эпохе. Насколько он понял, они прошли вместе «изрядный отрезок веселого пути», неугомонные богини Бродвея былых времен.

Если наряд Артемисии вызывал в памяти Шехерезаду, то Беллин напоминал разноцветное мороженое, которое подают в блестящей креманке в аптеках. При виде ее Джослин сощурился. От балеток до тюрбана Белла Брент, казалось, похитила все цвета радуги, и, вероятно, несуществующие тоже.

– Какой хорошенький! – прощебетала она, как канарейка, когда ей представили Джослина. – Ты была чертовски права, моя козочка. Париж! Париж! Ах, Париж!

– Вы знаете?

– И очень хорошо: у меня есть фото Мориса Шевалье с его подписью.

Смеясь, она выдохнула ему в лицо облачко эвкалиптового дыма из розового мундштука, проглотила одну из шоколадок, служивших жетонами, и уселась между Артемисией и Истер Уитти. Силас подмигнул Джослину из-под шляпы. Три женщины рядом посреди полной старья квартиры, казалось, вышли из лампы Аладдина.

Когда Артемисия тасовала карты, Джослин удивился:

– Только одно кольцо сегодня, Артемисия? Обычно они у вас на всех пальцах. Или вы нашли жениха? – в шутку добавил он.

Невдомек ему было, что за странный огонек мелькнул на мгновение в зеленых глазах.

– Митци сорвала большой куш, – ответила за нее Белла. – Это кольцо стоит как минимум шесть тысяч долларов. На ее месте я бы обменяла его на норку или оцелота. Меха греют лучше памяток.

– Оцелот в Нью-Йорке? – отозвалась Артемисия, сдавая карты. – Его с меня снимут на первом же углу.

– Кольцо украсть легче, – заметила Белла.

– В отчаянной ситуации, – вмешалась Истер Уитти, изучая свой веер карт, – кольцо можно проглотить… потом оно вернется.

– Это напоминает мне Дэймона Раньона, – мечтательно прощебетала Белла. – Ты помнишь его, Митци? Шутника, который писал истории, и все про Бродвей?

– Еще бы! – ответила Артемисия. – Я даже подсказала ему одну.

– Не может быть! Ты мне никогда не рассказывала. Какую?

– Про хористку, которой гангстер доверил пачку долларов, потому что полиция пришла к нему с обыском. Но когда он вернулся за деньгами, девушка на шоу потеряла туфельку.

– Туфельку? – повторил Джослин. – Какая связь?

Силас прыснул. Истер Уитти хлопнула себя по ляжке шестеркой пик.

– Невинный маленький Джо, – буркнула старая лиса. – Валет бубен, и я пас.

– Десять на туза, – сказала Белла. – Девушка спрятала бабки в своих каблуках, вот какая связь. Красные шоколадки сколько стоят?

– Двадцать долларов, – напомнила Истер Уитти. – Ты ставишь, сынок?

– Половину синей шоколадки, – сказал Силас.

Карты ходили по кругу, некоторое время они играли молча. Побив двойку треф, Джослин снова приступил к расспросам:

– В чем же эта история про хористку подсказана вами, Артемисия?

Мундштук Беллы выпустил длинную спираль. Джослин мог бы поклясться, что дым тоже цветной.

– Не ставь ничего сейчас, френчи, – прошептал Силас. – Пасуй.

– Дорого бы я дала, чтобы заново пережить вечеринку шимми в «Микадо», – простонала Белла. – А ты, Митци?

– Ничего бы не дала. Ни цента!

Одной только магией улыбки Артемисия вдруг помолодела на три десятка лет.

– Зато я дорого бы дала, чтобы пойти в следующую среду в «Палладиум»! Я бы подергалась в этом новом танце… как его там?

– Мамбо, – присвистнул Силас.

– Это будет значить, что мне восемнадцать лет и я имею право извиваться, не выглядя смешной старой квочкой.

– Никогда вы не будете выглядеть смешной, Артемисия.

– Точно, Джо. Но старой квочкой буду. В сущности, Белла, эпоха тут ни при чем. Только мы с тобой изменились.

– Эпоха изменилась! – не сдавалась Белла. – И не возражай.

– Не для нас! – вдруг вскричал Силас. – Она не изменилась для черных.

Артемисия тихонько покачала головой.

– Еще изменится, – проронила она. – Однажды наш президент будет цветным.

Истер Уитти надула щеки и фыркнула.

– Видит бог, я столько не проживу. Валет бубен, квинта.

– Пригласи для начала твою бледнолицую скво, – сказала Артемисия, устремив сверкающие изумруды своих глаз на Силаса. – Вот и сделаешь большой шаг, которого ты ждешь. На перемены не надо надеяться или их хотеть, их надо вызывать самому.

Он ошарашенно посмотрел на нее. Так старая гусеница знала? Она улыбнулась из-за восьмерки червей.

Силас сделал жест, которому Джослин очень завидовал, почти хореографической элегантности: быстрым щелчком сдвинул свою маленькую шляпу набекрень на одно ухо.

– Они доставали Поля Робсона всю неделю, – проворчал он.

– Комиссия? Робсона вызывали? – воскликнула Артемисия.

– Это было жирным шрифтом в «Нью-Йорк таймс». Эта сволочь Дж. Парнелл Томас круто по нему прошелся.

– Кто это – Поль Робсон? – спросил Джослин.

– Парень, который не боится. Ты слышал Ol’ Man River?[78]78
  Старик-река (англ.).


[Закрыть] Когда Робсон поет это, у тебя желудок подкатывает к горлу. Певец, актер, атлет, футболист, баскетболист, лучший во всем.

– Коммунист! – прыснула Белла.

– Выпускник юридического факультета Колумбийского университета. Голос вне всяких категорий. Фильмы в Голливуде, теа…

– Коммунист! – повторила Белла. – Он прокатился в Страну Советов, и не просто на каникулы.

В дверь дважды постучали. Показался шиньон-бриошь, шея, потом левая рука, нарочито разгонявшая дым.

– Телевизор наконец-то прибудет! – объявила миссис Мерл, притворно закашлявшись. – Доставка на этой неделе.

– Отважная Селеста. Рисковать дыхательной недостаточностью ради такой новости! – поддразнила ее Артемисия.

– Ставлю одну из этих золотых шоколадок, ты будешь чаще спускаться к нам, когда его установят, – лукаво ответила ее сестра.

Она удалилась, не преминув кашлянуть еще три-четыре раза.

– Какое счастье, – прощебетала Белла. – Телевидение.

– И ты туда же! – буркнула старая землеройка.

Истер Уитти поднялась, чтобы включить древний граммофон-виктролу. Она выбрала пластинку, поставила ее и вернулась на свое место.

Голос взмыл и схватил их за сердце, мощный, непобедимый. Священный. Ol’ man river, ol’ man river, you don’t say nothing…[79]79
  Старик-река, старик-река, ты ничего не говоришь (англ.).


[Закрыть] Застыв с картами в руках, они слушали, буквально оробев.

Когда голос смолк, после паузы, наполненной его отзвуками, Силас тихо произнес:

– Я скажу тебе, кто такой Поль Робсон, Джо. Когда комиссия спрашивает его, почему он не переедет в Россию, раз ему там так хорошо, знаешь, что отвечает Поль Робсон? Он отвечает: «Потому что мой отец был рабом здесь, потому что мои родные погибли, чтобы построить эту страну, и я твердо намерен в ней остаться и иметь ту же долю, что и вы». Вот почему они хотят содрать с него шкуру, его черную шкуру, вот кто такой Поль Робсон.

Силас редко говорил столько слов зараз. Истер Уитти накрыла ладонью его рукав. Белла вставила очередную эвкалиптовую сигарету в розовый мундштук.

– Я позволю себе еще одну шоколадку, – жеманно проговорила она. – Что в них особенного, в этих золотых?

– Это лучшие, – сказала Артемисия. – Они стоят сто долларов.

И старый бобер выложил трех королей, которых никто не ожидал.

* * *

– Боже мой! – воскликнула Терри, когда Хэдли вернулась. – Тебя как будто окатили ледяным душем… или кипятком. Тебя нельзя пускать к клиентам. Твой нос похож на… редиску. Подожди, я это улажу.

Хэдли пряталась за вешалкой с одеждой, пока Терри обслуживала группу из трех прибывших клиентов.

– Вот, держи, – сказала Терри, придя к ней с косметичкой, с которой никогда не расставалась.

Она вытерла ей щеки клинексом, стерла потеки туши, припудрила ее. Хэдли не противилась. Только иногда громкий всхлип нарушал ватную тишину гардероба.

– Что случилось? – мягко спросила Терри. – Он тебя бросил? Наговорил гадостей? Все они одинаковы. Хотя этот выглядел таким милым. Всех бы мужчин…

– Нет, – выдохнула Хэдли. – Это я виновата. Я его обидела.

Пуховка зависла в руке Терри. Ее помада нарисовала изумленное «О».

– Ты хочешь сказать, что… он тебе сделал… неуместное предложение? В таком случае ты совершенно права. Эти типы думают, что если у них есть деньги…

– Нет, нет, – сказала Хэдли. – Он… Он попросил…

Косметичка упала, рассыпались кисточки и коробочки. Терри, оцепенев, не нагнулась поднять.

– …твоей руки? – прошептала она. – Джей Джеймсон Тайлер Тейлор, химические лаборатории Тайлера, миллионы тюбиков аспирина, миллионы тюбиков бикарбоната, миллионы…

Ее грудь вздымалась и опускалась от такого кощунства. Терри мелко встряхивала головой, как будто пришла из-под ливня.

– Один из самых богатых наследников этой страны сделал тебе предложение. Ладно. Не говори мне, что ты плачешь от счастья. И не говори, что ты ему отказала, или я воткну эту кисточку тебе в глаз. Нет, только не говори мне этого.

Хэдли молчала.

– Ясно, ты это сделала.

Терри собрала с пола кисточки, коробочки и косметичку. Когда она выпрямилась, на лице ее было выражение бесконечной грусти и жалости.

– У тебя должна быть веская, очень веская причина. По крайней мере, я на это надеюсь.

Хэдли опустила голову.

Самая веская причина на свете. Она гонялась за тенью. Ее не отпускал призрак, встреченный в поезде. Тайна, сделавшая ей ребенка.

– Я прилично выгляжу? – спросила она еще сдавленным от слез голосом.

Терри кивнула и пошла следом за ней к стойке.

Пришел мужчина. Высокий и худой, в сером пальто, светлые глаза смотрели из-под серой шляпы. Он поздоровался с гардеробщицами.

– Я жду даму, – сказал он.

– Которая опаздывает? – спросила Терри, скромно улыбаясь.

– Настоящая дама никогда не опаздывает… хотя эта частенько заставляет себя ждать, – ответил он. – Скажите ей, что я жду в баре. На ней будет белая шляпа. Или зеленая. Или лиловая. Во всяком случае, не коричневая и не бежевая, говорят, это убивает цвет лица.

Он рассмеялся. Хэдли проводила его взглядом.

Однажды. Однажды, может быть, Арлан откроет эту дверь и войдет сюда, в «Сторк». Он будет в пальто, но она увидит только его светлые глаза и белокурые волосы. Она поднимет дощечку стойки и бросится в его объятия, и…

– Господи, Хэдли! – шепнула Терри, глядя на нее. – Я надеюсь, у тебя и правда есть веская причина.

* * *

Уайти открыл даже раньше, чем она позвонила. Он был в манишке с воротничком, светлые волосы аккуратно причесаны справа, взъерошены слева.

Она нашла его озабоченным и красивым. Он нашел ее припозднившейся и непринужденной.

– Входите, входите. Я на раскаленных углях!

Он часто выглядел небритым, но сегодня вечером щеки у него были гладкие.

– Неужели? – сказала Шик.

Лукавый излом губ за ослепительно яркой помадой (освеженной у почтовых ящиков в холле) и отсутствие извинений должны были его отвлечь. Жалкие хитрости, чтобы скрыть бешеный галоп в груди. И как назло, ни музыки, ни свиста канарейки, ни ссоры соседей, ничего, что могло бы заглушить стук этого бешеного галопа.

Но Уайти ничего не слышал и ничего не видел, кроме смятого прямоугольника ткани в своей руке.

– Сорок первая попытка… Я сдаюсь. Загадка галстука-бабочки навсегда останется для меня неразрешимой. Вы обладаете знанием сержанта-инструктора в этой материи, я надеюсь? – нервно бросил он.

Квартира была все такой же безликой, обстановка такой же скудной. Мортимер, глиняный кенгуру, все так же недоумевал, какой поворот судьбы забросил его на эту этажерку. И, конечно, книги. Пирамиды книг, сумятица, толчея книг.

Она изящно повернулась к нему спиной, чтобы он снял с нее накидку. Он поспешил это сделать, сконфузившись и сунув тряпицу в карман.

– Я пренебрегаю законами гостеприимства, извините меня. Во всем виноват этот окаянный кусок текстиля. Или дело в том, что я отвык…

Накидка соскользнула с ее плеч. Она повернулась к нему. Они посмотрели друг на друга, и Шик поняла, что выиграла очко. На конец-то.

– …принимать дам? – прошелестела она.

– Вы… ослепительны.

Он встряхнулся напоказ, на манер персонажа мультфильма – так они разбиваются о дно каньона, и россыпь звезд разлетается у них над головой.

– Если я хочу быть на высоте, – сказал он, – мне чертовски нужно придать форму этому непокорному клочку ткани.

Шик снисходительно рассмеялась. Она начинала чувствовать себя счастливой. Даже отвязной. Она привстала на цыпочки, склонив лицо, близко, совсем близко.

– Вы никогда не приветствуете ваших гостей?

Он всмотрелся в нее своими светлыми глазами. С гримаской смирения запечатлел поцелуй в уголке ее губ. Поцелуй, который можно было назвать сдержанным и… фрагментарным. Была ли это победа?

– Я подтверждаю, что вы самая очаровательная девушка в Нью-Йорке, Фелисити.

Она решила, что это победа. Пусть даже микроскопическая. Пусть даже от комплимента повеяло неощутимым холодком.

– Зовите меня Шик, – прошептала она. – Весь Нью-Йорк зовет меня Шик.

Он отошел, поставил на поднос два бокала, налил белого французского вина, искрящегося прохладой. Она села на диван, сдвинув в сторону валявшуюся на нем кипу книг. Он сел рядом.

– А меня, – продолжил он разговор, – никто не зовет Уайти, кроме этого чудака Аллана Конигсберга, ведь Уайти – его собственная находка.

– Из-за ваших волос, да, я знаю. Такой светлый блонд.

Она понюхала содержимое своего бокала.

– Вы с ним видитесь?

– Он теперь занятой малый. Пишет анекдоты для журналов, гэги для телевидения под именем Вуди Аллен. Конигсберг звучит на его вкус слишком по-немецки.

– Пятнадцать лет, и уже большой оригинал.

– Это еще не все. Два или три раза в неделю маленький клуб в Бруклине платит ему два доллара за показ фокусов.

– Вы ходили его смотреть?

– Нет еще. Но не сомневаюсь, что он никогда не станет фармацевтом. Вы помните день томатного супа, скандал с его матерью?

Она отпила глоток.

– Превосходное вино. Это был день, когда мы встретились в первый раз, день, когда…

Когда я по уши в тебя влюбилась.

– Когда от томатного супа меня отвернуло до рвоты на всю оставшуюся жизнь.

Он сосредоточился на своем стакане, как будто смотрел в нем сцены из фильма.

– Меня зовут Арлан, – сказал он.

– Я знаю… Уайти.

– Вы знаете? – переспросил он с улыбкой, но нахмурив брови. – Это в «Полиш Фолк Холл» вам сказали? Сарина?

– Я знала гораздо раньше. На…

Она закусила уголок губы. Их несло к опасному берегу.

– На Рождество. В книжном магазине Трумана. Когда та маленькая девочка подбежала к вам, потому что вас узнала.

Пальцы Уайти дрогнули на круглом бокале. Он его разобьет, подумала она, и в груди снова завибрировало. Она отпила еще глоток.

– Насколько я поняла, вы познакомились с ними в поезде, с ней и ее матерью. Малышка назвала вас Арланом. Вот откуда я знаю.

Он молчал. Снова он замкнулся, словно в каком-то флаконе, где был только он один, как в тот вечер в книжном магазине. Шик сделала два больших глотка подряд, поставила бокал.

– Я предпочитаю Уайти, – сказала она. – Под этим именем я вас узнала.

Она села на свои руки, подавляя отчаянное желание погладить его волосы.

– Я должна кое в чем покаяться, – продолжала она тоном выше.

Уф. Флакон открылся… и освободил его. Он повернулся, посмотрел на нее вопросительно.

– Я ничего не смыслю в галстуках, – призналась она. – Никогда в жизни ни одного не завязала.

И, глядя на его растерянное лицо, она громко рассмеялась.

– Шик… Это правда? Вы шутите или?..

С сокрушенным видом пай-девочки она подтвердила:

– Этот кусочек текстиля – непроницаемая тайна и для меня тоже.

Он засунул большой палец между манишкой и шеей, словно искал дополнительный глоток кислорода. Шик высвободила одну руку и потрясла указательным пальцем, как когда-то миссис Друдс, ее учительница в третьем классе, трясла своим перед носом туповатого ученика. Но Шик добавила свой личный штрих: надутые губки, те самые, что в важные вечера наделяли ее неотразимым шармом Джин Тирни.

– Однако, – выговорили надутые губки, – я предлагаю вам как минимум три решения на выбор, чтобы… развязаться с этой проблемой. Первое: вы останавливаете прохожих на улице, пока не наткнетесь на парня, который знает эту песню… Моряка, например? Второе: в «Сторке» за два, скажем, доллара ловите гардеробщицу, чтобы она помогла вам выйти из положения. Третье…

– Вот язва! – перебил он со смехом. – Шик, вы просто чума! А я-то пригласил вас к себе для этого!

Он осекся, искоса поглядывая на нее.

– Неплохо придумано с гардеробщицей. Даже изобретательно. У них у всех, думаю, есть запас, как мне самому в голову не пришло? Так какое, вы сказали, решение номер три?

– Я еще ничего не сказала.

Она удобнее пристроила затылок на спинке дивана, глубоко вдохнула и посмотрела ему прямо в глаза неожиданно серьезно.

– Третье, – сказала она совсем тихо. – Вы, я и ваш окаянный непокорный текстиль не пойдем в «Сторк».

20. I could write a book[80]80
  Я мог бы написать книгу (англ.).


[Закрыть]

– Я умею варить макароны.

– Отлично. Только томатную пасту я вчера выбросил.

– Тогда яйца? Яичницу я тоже умею жарить. По крайней мере, мне кажется.

Если что, подумала Шик, всегда можно спуститься и съесть по гамбургеру. Но это будет совсем не то.

– Яйца у меня не переводятся. Не знаю, каким чудом. Наверно, где-то в моем холодильнике притаилась несушка.

Она рассмеялась, повязывая огромное полотенце вокруг талии… и «Моей милой». Господи, видела бы Мушка это кощунство!

Шик и сама не могла опомниться. Откуда взялся этот порыв, заставивший ее предпочесть ужин на скорую руку в этой двухкомнатной квартире, на ее взгляд безобразной, шикарному бархату клуба «Сторк»? Она решила не ломать голову и достала из коробки яйца.

– Разбить их и пожарить в одной из ваших книг? – спросила она.

– Что? О… посуда в этом шкафчике.

Она обнаружила там сковородку и миску, в которую победоносно разбила первое яйцо. Следующее, увы, разбилось о кухонный стол – почему-то наклонный, – растеклось на нем и совершило самоубийство в раковине. После нескольких жалких содроганий желток уставился на нее с укоризной.

Она пустила воду, чтобы скрыть безобразие, и взяла еще одно яйцо. Зажмурилась, чтобы сосчитать до трех…

На счет два крепкая рука обхватила ее за талию. Шик открыла глаза и обернулась. Никогда еще она не видела Уайти так близко. Несколько секунд она стояла оглушенная, словно проглотив язык.

– Я займусь яичницей, – сказал он. – Присядьте. Или сделайте пока соус винегрет для салата.

– Соус… винегрет? – выдохнула она и похлопала ресницами. – Туда, полагаю, нужен уксус. Но что еще?

Она ничего не чувствовала, кроме этой руки на своей талии. Рука внезапно развязала на ней импровизированный передник и мягко, но решительно повела ее к дивану, на который Шик плюхнулась, как послушная кукла.

– Представьте, что вы у дантиста или у парикмахера.

Он достал завалившуюся за подушку одну из книг, которые она давеча отодвинула, и предложил ей.

– Чтобы скоротать ожидание.

– «Наш общий друг», – прочла она. – Опять этот сценарист, лопающийся от денег! Этот Диккенс наверняка живет в «Шато-Мармон»[81]81
  «Шато-Мармон» – лучший пятизвездочный отель Лос-Анджелеса в Голливуде.


[Закрыть] там, в Голливуде.

С таинственным видом Уайти скрылся в кухне. Шик слышала, как бьется скорлупа, как он взбивает яйца в миске, как шипит масло на горячем металле… Она выронила книгу и вскочила с дивана. Надо было поискать в буфете все необходимое, чтобы накрыть на стол.

Она свернула салфетки в форме цветов – так делала миссис Мерл, когда приглашала своих друзей Макгонохи, – изящно уложила их на стаканы.

Посмотрела на дуэт пустых тарелок, как-то неуверенно стоящих друг против друга, и ей вдруг стало одиноко.

– Придется вам рассказывать мне истории, которые прячутся во всех этих книгах, – крикнула она.

– Вы не хотите лучше прочесть их сами?

– Слушать приятнее.

– Тогда я должен пригласить вас еще раз.

Тогда у нас будет вся жизнь, чтобы их прочесть.

– Если вы думаете, что я напрашиваюсь… вы правы, – сказала она.

По квартире разлился запах жареного бекона. Шик вдруг поняла, что голодна. С утра она только выпила чаю.

– Мой кулинарный гений ограничен, – заговорил он после паузы. – Вам прискучат эти вечерние завтраки.

– Мы будем питаться фруктами и сырой рыбой, как таитяне! – рассмеялась Шик, вновь приступая к изучению «Нашего общего друга». – Тысяча страниц?! – ошеломленно ахнула она.

Я их прочту. Для тебя я их прочту… когда-нибудь. И ладно, мне, наверно, понадобится больше одного дня, чтобы дойти до конца этого бумажного кирпича.

– Он из библиотеки, не так ли? – спросила она, когда он ставил на стол салат, яичницу и бекон. – Тут есть штамп.

– Изумительно, – сказал он, увидев салфетки-цветы. – Вы просто фея… на свой лад. Любая фея непременно немного чума, правда? Возьмите хоть Динь-Динь из «Питера Пэна».

– Вы сегодня ходили в библиотеку, чтобы взять этот кирпич?

– Нет. Чтобы вернуть другой, его ждала маленькая девочка. В качестве штрафа миссис Чандлер дала мне этот. Это очень в ее духе.

– Надо бы вам познакомить меня с вашей миссис Чандлер. Интригует меня эта библиотекарша с имиджем Кэрол Ломбард.

Коготок ревности оцарапал ее фразу. Не столько из-за Кэрол Ломбард (с этой стороны Шик чувствовала себя на равных), сколько из-за таинственной связи этой миссис Чандлер с книгами и их пугающим миром.

– Вы ребенок, – прошептал он.

И легко поцеловал ее челку.

После этого все было божественно. Каждый кусок, каждый глоток белого вина казались выжимками рая. Она сварила кофе (это она умела), и они, поев, сели пить его на диван. Шик сбросила туфли, согнула ноги под венчиком юбки «Моей милой».

– Прочтите мне начало «Нашего общего друга», – предложила она, потому что разговаривать больше не хотелось. – Хотя бы первую страницу.

Он повиновался. Как ей показалось, с искренним удовольствием. Ей нравилось, как звучит его голос, как двигается челюсть. Когда он закончил, она прижималась к нему, а его рука обнимала ее.

– А дальше?

– Вы сказали первую страницу.

Она слегка выпрямилась. Их щеки соприкасались.

– Почему не больше?

– С этим произведением я… предпочитаю познакомиться один. Когда я его прочту, если хотите, почитаю вам вслух.

Она таращила глаза, не понимая, к чему такие сложности.

– У влюбленных в книги свои причуды, – сказал он, немного сконфузившись. – Это трудно выразить словами.

После короткой паузы он все же попытался объяснить:

– Представьте, вы купили новое платье и заранее радуетесь, воображая, как обновите его, наденете в первый раз. И вдруг видите, что ваша лучшая подруга распаковала его до вас и красуется в нем перед зеркалом.

– Я предпочитаю не быть вашей лучшей подругой.

Он щелкнул ее по уху. Но она уловила суть. Застань она Эчику перед зеркалом в платье, которое она, Шик, купила себе… Все очень просто, она оторвала бы ей нос.

Уайти молчал, покусывая ноготь.

Вдруг он вскочил с дивана, словно после короткой борьбы с самим собой, скрылся в соседней комнате и вышел через минуту с тонкой серой тетрадью.

Он положил ее туда, где фай «Моей милой» образовал шелковое гнездышко. Она взяла ее в руки, открыла. Тетрадь была исписана синими строчками. Она прочла название, потом, под ним, на первой странице, имя: Арлан Бернстайн.

– Это… ваше? – выдохнула она, листая рукопись, с сердцем в горле. – Сарина говорила мне, что вы пишете… что-то.

Сарина сказала: Арлан был в Бирме во время войны, он пишет об этом книжку.

Он смотрел в пол, отчего-то смущенный.

– Я не знаю, много ли это стоит. По всей вероятности, немного, а может быть, и вовсе ничего. Но вы… Вы бы хотели…

На нее вдруг накатила сильнейшая паника.

– Знаете, Уайти… Я практически ничего в жизни не читала, кроме «Вэрайети» и «Вог». Да и там я в основном смотрю фотографии.

Она слабо хихикнула, сокрушенно насмехаясь над собой.

– О, но это же прекрасно! Если б вы знали, как меня это устраивает! – воскликнул он. – Никаких сравнений, никаких отсылок к другим писателям, это главное! Думаю, меня бы это уничтожило. Никаких официальных чтений, педантичных анализов, профессорских сопоставлений и бла-бла… Покой, одним словом. Я хочу… Чего же? Сам не знаю. Вашего впечатления. Чтобы вас взволновало. Смутило. Тронуло. Даже ругайте, если хотите. Сровняйте меня с землей, размажьте по стенке. Не важно. Не важно что, лишь бы шло… отсюда.

Он коснулся ее там, где сердце. Она слушала, оцепенев.

Он согнул колено на соседних подушках. От этого образовалась яма, разделявшее их пространство сузилось, и их прибило друг к другу. Их щеки снова оказались рядом.

– Хотите, чтобы я почитал вслух?

Шик кивнула и ощутила трепет чистого счастья. Она прижалась к плечу, которое было так близко, обнаружила, что вся эта возня очень не нравится «Моей милой» и что ей на это плевать, увидела, что он тоже босиком. Прикрыв глаза, она пробормотала:

– Ладно. Фокус-покус. Начинай свою историю, Шехерезада.