Текст книги "Нерон. Блеск накануне тьмы"

XXIV

На пороге императорской ложи появился Тигеллин, и я встал ему навстречу. Коротко мне кивнув, он ослепительно улыбнулся моим гостям.

– Вынужден вас ненадолго покинуть, – объявил я. – Тигеллин организовал для меня поход в конюшни.

– А можно составить тебе компанию? – попросил Латеран.

Я знал, как он любит лошадей и скачки, и поэтому особенно тяжело было ответить отказом, но пришлось.

– Для посещения конюшен необходимо специальное разрешение, у нас оно только для императора, – сказал Тигеллин. – Лошадей перед заездами легко напугать и вывести из равновесия.

И прежде чем кто-то из гостей смог на это отреагировать, мы, покинув ложу, начали спускаться по проходу между трибунами.

Люди вставали со своих мест, громко меня приветствовали, осыпали цветочными лепестками, тянули руки, желая коснуться подола моей тоги.

– Цезарь! Цезарь!

Казалось, еще чуть-чуть – и они окружат меня, как стая бродячих собак.

Кто-то был в изодранной из-за случившегося во время последнего заезда одежде, кто-то напился с горя. Но многие, не стесняясь, обнимались и ласкали друг друга. Гонки колесниц предоставляют всем безграничную свободу действий.

Выйдя с арены, мы поспешили вдоль арочных стен Цирка на тренировочный трек возле конюшен, где ожидали своего забега лошади и колесницы.

Ворота бдительно охранялись, и только после того, как мы убедили стражу в том, что я действительно император, нам позволили пройти на трек.

Далее мы проследовали на территорию травянистого загона, где самостоятельно выгуливались несколько команд.

Тигеллин коснулся моего плеча:

– Уверен, что хочешь этого?

Когда-то давно, когда я был еще девственником, Тигеллин затащил меня в бордель, чтобы просветить в половом вопросе. Тогда он настоял на том, что я должен через это пройти. Теперь все было иначе. Я чувствовал странное возбуждение и нервничал почти так же, как в тот день, но при этом был уверен в том, что и как хочу сделать.

– Да.

Я долгие годы ждал, когда наступит этот день. И вот теперь рядом не было Бурра, который сказал бы, что это не приличествует императору. Не было Сенеки, который прочитал бы мне мораль. И не было матери с ее вечным неприятием моего интереса к гонкам на колесницах. Я чувствовал себя по-настоящему свободным – свободным, как те патроны на трибунах, – и был волен делать все, что пожелаю.

– Хорошо, – на ходу бросил Тигеллин. – Ланат прибыл с командой еще два дня назад, чтобы лошади могли отдохнуть перед гонками. Сегодня утром слегка их потренировал. Колесницу доставили вовремя. Костюм тоже. Так что все готово.

Я лично принимал решения о том, какой будет моя колесница, но при этом учитывал все рекомендации мастеров – конструкторов колесниц.

Итак, моя колесница должна быть максимально легкой, с гнущимся полом, колеса из композитных слоев дерева, причем одно укреплено железным обручем, именно так, как говорили мои гости в императорской ложе.

Мастера чувствовали, что я новичок, – да я и сам это прекрасно сознавал, – а значит, буду налегать на правое колесо сильнее, чем это делают опытные возничие.

– Нельзя допустить, чтобы колесо цезаря развалилось на его первых публичных гонках в Большом цирке, – сказал мастер-конструктор. – У тебя будет еще много гонок, но первая должна пройти успешно.

Он не имел в виду мою обязательную победу, просто говорил о том, что финиш должен быть достойным.

– Ланат – вон там. – Тигеллин указал в противоположную сторону загона.

Трава приятно пружинила под ногами, воздух был насыщен едкими запахами лошадиных шкур, лошадиного дыхания и навоза. Все пространство вокруг кишело теми, кто непосредственно участвовал в организации скачек.

Тут были: авриги – помощники возничих; кондиторы – ответственные за смазку колес; спарсоры – чистильщики колесниц; арментарии – конюхи, отвечающие за снаряжение, и мораторы – те, кто сопровождает лошадей в конце заезда. А также ветеринары для лошадей и лекари для возничих, шорники и хомутники, ответственные за воду в поилках, и тренеры.

Громко гудели людские голоса, откуда-то доносился лязг металла.

– Да тут все устроено сложнее, чем в управлении империей, – заметил я.

– На самом деле работников еще больше, чем ты здесь видишь, – откликнулся Тигеллин. – Прокураторы дроми разравнивают песок перед заездами, а «яйца»[89]89
  Бронзовые «яйца» устанавливались на разделительном барьере и сбрасывались в желоб с водой, идущий по верху барьера. Обозначали количество оставшихся кругов.


[Закрыть] и «дельфинов» сдвигают при прохождении каждого поворота эректоры. Ты же не думаешь, что они сами двигаются? Есть еще специальные конюхи, которые разговаривают с лошадьми, пока тех ведут…

В этот момент мы подошли к Ланату, который стоял, расслабленно облокотившись на изгородь, но по тому, как он часто моргал, можно было догадаться, что он нервничает.

После обмена приветствиями Ланат махнул рукой в сторону моей четверки лошадей:

– Они тебя уже заждались, цезарь.

Шкура лошадей была тщательно вычищена, хвосты подвязаны, чтобы не запутались в поводьях. Лошади нервно пританцовывали, как будто что-то чуяли.

– Я думал, легкая тренировка их успокоит, – сказал Ланат, – но смотрю – все равно нервничают. Но больше с ними заниматься не стоит: заезд уже скоро.

Я похлопал иберийскую по холке:

– Я на тебя рассчитываю.

Иберийка научилась реагировать на мой голос и теперь потянулась ко мне, шкура у нее была теплой и гладкой, а дыхание горячим и влажным.

– Когда скажу «поворачивай» – поворачивай, – продолжил я. – Скажу «медленней» – беги медленней. Скажу «быстрее» – беги быстрей. Ты ведь все это уже знаешь, да?

Вместо ответа иберийка выдохнула подрагивающими ноздрями и прикусила меня за руку.

Потом я так же похлопал остальных троих. Они были разной масти, поэтому даже издали их легко можно было отличить одну от другой: серая – микенская, гнедая – сицилийка и вороная – каппадокская.

– Говорят, лучше, когда лошади в команде одной масти, и что у нас получилась слишком пестрая команда, но я думаю: вы все прекрасны, и вы из разных частей империи, а наша империя вмещает в себя все цвета радуги.

У меня от волнения вдруг сжалось горло, и я повернулся к Ланату с Тигеллином:

– Долго еще? Что запланировано до моего заезда? Мне пора переодеться?

– До тебя еще два заезда. Со всеми расчистками займет где-то час. Твоя одежда в приватной комнате.

Ланат проводил меня к левой комнате и удалился.

На скамье лежал сверток с одеждой, я медленно его развернул. В нем были упакованы кожаный шлем, кожаный ремень, кожаные ленты для обмотки голеней, нож и короткая, золотого цвета туника возничего.

Мой цвет. Цвет Сола.

Я снял и отложил в сторону свою тогу, а потом и тунику… Император уступал место небесному возничему.

* * *

Все было готово. Я стоял рядом со своей колесницей и внимательно ее осматривал. От нее пахло деревом и высохшей краской – сладкий, приятный запах. Погладил железный обруч на правом колесе. Он был очень тонким, но при этом обеспечивал деревянному колесу надежную защиту.

Ланат протянул мне чашу:

– Выпей это и станешь настоящим возничим.

Я понюхал предложенный напиток. Запах был противный и кислый, но сразу понял, что это напиток возничего – растворенный в уксусе сушеный и пережженный помет дикого кабана.

Считалось, что этот напиток, если я вдруг получу травму во время гонок, дарует мне исцеляющую силу, а также, если я вылечу из колесницы, не даст лошадям меня затоптать.

Я морщился, но выпил все до последней капли.

– Отлично! – Ланат принял у меня чашу.

– С кем я состязаюсь? И знают ли они, что я участвую в заезде?

– Все – ветераны скачек, но не знаменитости, – ответил Тигеллин. – Никакие изменения не вносились, просто именно такой состав был запланирован для седьмого заезда.

– Все – ветераны и ни одного прославленного. – Я ни секунды не сомневался, что это Тигеллин так все организовал. – Таким образом, если я приду последним, это не будет для меня позорно, потому как они опытные, а я новичок. И в то же время для меня будет почетно посостязаться с ветеранами гонок.

– Ну да, конечно, – сказал Тигеллин с таким видом, как будто только в этот момент посмотрел на ситуацию под таким углом.

– О моем участии в заезде уже объявили?

– Пока еще нет. Желаешь, чтобы объявили?

– Нет. Если публика меня узнает – хорошо; если нет – получу редчайшее удовольствие от того, что судить меня будут не как императора, а как возничего. Но будет справедливо, если остальные участники заезда узнают о моем участии. В любом случае на заезд мы выйдем бок о бок, так что они просто не смогут меня не узнать.

«О Юпитер, не допусти, чтобы они мне поддались. Юпитер, молю тебя, услышь меня!»

– Возничие преданы своему делу и с уважением относятся к своим собратьям. Правда, некоторые вполне способны за взятку сдать забег, – сказал Ланат. – Так что будет полезно пообещать им награду, если они будут состязаться на пределе возможностей и на время заезда забудут о том, кто ты. Я с ними поговорю. – И с этими словами он оставил нас с Тигеллином наедине.

– Ну что, час настал, – произнес Тигеллин. – Выложись по полной. – Он похлопал меня по плечу. – Как ты все эти годы выкладывался в заведении Воракс.

Я взошел на колесницу и сразу почувствовал, как под ногами прогнулся упругий пол. Надел шлем, собрал вожжи.

Коренные лошади были припряжены к дышлу, пристяжные бежали свободно, и править ими надо было по отдельности. Я обмотал вожжи коренных вокруг талии и надежно закрепил. Потом заткнул за ремень нож. Нож нужен для того, чтобы в случае крушения я мог быстро перерезать вожжи и так от них освободиться. Если этого не сделаю, лошади на скорости потащат меня по трассе и не просто убьют, а еще и жутко искалечат.

Но если честно, смогу ли я так быстро среагировать? Вожжи из крепкой кожи – за пару секунд не перерезать.

Я собрал вожжи в правой руке, левую оставил свободной для кнута. Но я не собирался хлестать своих лошадей, чтобы заставить их ускориться, для этого мне было достаточно просто прикоснуться кнутом к их холкам – я приучил их реагировать не только на мой голос, но и на прикосновение кнута.

Я посмотрел на плавно изогнутые, блестящие, недавно вычищенные спины. Хвосты лошадей были подвязаны в узел, в гривы вплетены жемчуг, сердолик и малахит, а их нагрудники увешаны амулетами. К нагруднику иберийки я на удачу прикрепил кольцо Германика. И еще – шею каждой лошади украшала золотая лента. На этих гонках моим цветом был золотой.

Конюший, который должен был провести нас к стартовым стойлам, взял коренную лошадь за уздечку, и мы медленно двинулись к воротам. За нами следовали другие четыре колесницы.

Когда до цели оставалось совсем немного, я, подняв руку, приказал всем остановиться. Мне надо было переговорить с моими соперниками-возничими. Я развернул колесницу так, чтобы смотреть в лицо каждому.

Все лошади в команде Красного были гнедыми, а сам колесничий выглядел совсем молодым. Тяжелый шлем скрывал его волосы, так что я не мог увидеть, светлые они или темные, но глаза были карие. Полные губы были плотно сжаты.

Зеленый возничий был высок, из-под его украшенного орнаментом шлема выбивались волнистые светлые волосы. Я подумал, что он, скорее всего, из Галлии или откуда-то еще севернее. Может, бритт? Его левая рука была покрыта татуировками в форме треугольников, кругов и точек. Команду он подобрал себе смешанную: пара очень крупных лошадей с длинными ногами и пара лошадей поменьше, но с виду очень мощных. Последние были припряжены к дышлу и обеспечивали колесницу тягловой силой.

Синий был одет так, словно хотел привлечь к себе внимание: на кожаном шлеме вытиснены этрусские узоры, а туника отделана бахромой. Лошади у него были ничем не примечательные, разве что одна выделялась своей неухоженностью и клочками свалявшейся шерсти по всему крестцу и спине.

Лицо Белого возничего было обветренным, с задубелой кожей, что выдавало в нем ветерана многих гонок. И значит, он – осторожный возничий. Пизон ведь сказал, что век успешных возничих короток, а чтобы быть успешным, надо быть агрессивным. Да, я смогу его обойти.

Все смотрели на меня, и не только потому, что я остановил наше продвижение к стойлам.

– Да, я – император, – начал я.

Синий тут же снял с головы шлем.

Другие собрались последовать его примеру, но я опередил:

– Не надо. Именно об этом я и хочу вас всех попросить. На время заезда забудьте о том, кто я, и состязайтесь так, как всегда состязаетесь. И со мной состязайтесь как с равным, не больше и не меньше, и этим вы окажете мне великую честь.

Я боялся, что это невозможно, но все-таки…

– А теперь вытянем жребий и примем то, что нам предназначено.

Белый просто улыбнулся, но я не смог понять, дружеская это улыбка или враждебная. Остальные трое смотрели на меня с непроницаемыми лицами, а Синий снова надел шлем.

Судья принес некое устройство, вроде деревянной шкатулки, в одной части которого были выдолблены пронумерованные каналы, а в другой – лежали пять разноцветных шариков. Судья быстрым движением закрыл «шкатулку» и перевернул ее вверх дном. Шары из первой части перекатились во вторую и с тихим стуком остановились. Итак, наши места распределены.

Судья продемонстрировал нам результат. Желанный первый номер достался Белому; второй – мне; третий – Синему; четвертый – Зеленому; а пятый, означавший самую худшую позицию на старте, – Красному.

Хотя стойла были достаточно широкими, чтобы вместить колесницы, лошадям там явно не нравилось. По обе стороны стойла были установлены столбы с головой бога скорости Меркурия. Сегодня мне очень пригодилась бы его помощь.

Протрубили фанфары, ворота открылись, перед нами простирался трек. Он был просто огромным и выглядел совсем не таким, каким я видел его с высоты трибун. Но эти мысли лишь на долю секунды промелькнули у меня в голове – заезд начался, все колесницы ринулись вперед.

Моя команда была быстрой, я видел, что мы идем вровень с первым и третьим номером, но впереди нас поджидала альба лине.

Гнать лошадей или проявить осторожность? Мои лошади уже мчались галопом, я приучил их переходить на этот темп прямо на старте, минуя все промежуточные. Альба лине была все ближе, но я не стал придерживать лошадей.

Белый вырвался вперед. Если веревка останется натянутой, он споткнется первым, веревка в этот момент опустится, что даст всем остальным возможность пересечь линию без потерь и спокойно остановиться.

Но веревку опустили, и мы пересекли белую линию. С этого места трек шел вдоль спины по прямой до первого поворота.

Для того чтобы сделать крутой поворот, надо было приблизиться к ограде разделительной полосы. Я попытался сманеврировать влево, но Белый постоянно меня блокировал. Он словно дразнил меня, провоцировал выйти вперед, но не пропускал.

Я мельком глянул в его сторону. Его лошади бежали уверенно, но не слишком быстро. Мое первое суждение о нем оказалось верным: он был осторожным, но, кроме этого, еще и очень умелым возничим.

Подрезать его не удастся, придется обходить, дистанция увеличится, но я смогу это сделать. Приняв решение, я сдвинулся вправо и скомандовал лошадям бежать в полную силу. Мы набрали скорость и поравнялись с Белым. Вот теперь я его обойду! Но старый возничий повернул ко мне голову, и я снова увидел эту его улыбку… И тут его лошади рванули вперед.

Я приказал своим сделать то же самое, но они бежали недостаточно быстро, как будто даже не пытались выложиться. Недостаточно быстро… Как такое может быть?

Тигеллин меня предупреждал, что упряжка быстра настолько, насколько быстра самая медленная лошадь. А в моей команде ни одна не могла сравниться по скорости с иберийкой.

В общем, я отстал и дальше шел за Белым по внутреннему кругу. И только я проделал этот маневр, Синий обошел меня и поравнялся с Белым. Теперь меня блокировали две команды. Я оказался заперт.

Трибуны взревели, – я это слышал, но воспринимал рев как обычный фоновый шум, не больше.

Первый поворот.

Я крепко схватил вожжи, но они скользили в моих мокрых от пота руках. Слава богам, иберийка продемонстрировала свои лучшие качества и уверенно провела нас вокруг мет, а каппадокская мастерски удержала колесницу от заноса вправо.

Вправо! Я посмотрел на правое колесо, но не увидел ничего, кроме клубящегося песка.

Начался второй круг. Все колесницы оставались на тех же позициях. Вернее, не все, а первые три. Тех, кто шел сзади, я не видел.

После следующего поворота уже на прямой Белый и Синий столкнулись, когда Синий попытался пойти на обгон. Белый взлетел в воздух, его колесница подпрыгнула и рухнула на трек, превратившись в щепы, колеса продолжали крутиться сами по себе.

Возничий сумел освободиться и, добравшись до разделительной полосы, скрючился возле нее. Его лошадей разбросало по всей ширине трассы.

Я сделал все, что мог, чтобы не наскочить на них, и успел увидеть их вытаращенные от ужаса и боли глаза.

Удачно миновав место крушения, я вышел вперед. Синий остался позади, но, оправившись после столкновения, начал сокращать дистанцию между нашими командами.

Когда мы проходили место столкновения на следующем круге, трек уже очистили от обломков, а на обочине лежали две мертвые лошади. Возницу, видимо, унесли на носилках.

Боковым зрением увидел справа какое-то мутное пятно. Зеленый приблизился и пытался меня обойти. Я подогнал свою команду, но он все равно меня обогнал, а за ним это сделал и Синий.

Теперь я шел третьим. Красный держался позади, но я не знал, насколько он от меня отставал. Или, может, тоже потерпел крушение и сошел с дистанции?

Впереди Синий с Зеленым боролись за первенство. Они пытались цеплять соперника за колеса и даже хлестали друг друга кнутами. Оба преодолевали повороты и при этом не теряли своих позиций.

Но потом команда Зеленого начала понемногу замедляться. Должно быть, его лошади принадлежали к породе быстрых, но не очень выносливых, и теперь это начало сказываться.

Зеленый сдавал позиции. Синий это заметил и прибавил в скорости, деморализовав соперника, который уже не мог выжать достойную скорость из своей команды. В конце концов Зеленый отстал, но все еще шел впереди меня.

Очередной поворот.

В этот раз мою колесницу занесло, но, хвала богам, в сторону трибун, а не к смертоносным метам. Каппадокская не смогла в достаточной мере стабилизировать команду, и поворот получился шире, чем хотелось бы. Каппадокская начала выдыхаться?

Теперь Красный шел прямо за мной.

Весь заезд каждый мой нерв, каждый мускул были напряжены до предела, а время как будто зависло. Я видел, что делается на треке, но картинка разворачивалась медленно, словно я плыл или летел по воздуху. Хотя в реальности все происходило так быстро, что мое сознание не успевало это усвоить.

Я никогда не испытывал подобных ощущений: эйфория и полная концентрация внимания; страх и неудержимое стремление вперед. Таковы гонки на колесницах. Эмоции публики многократно усиливаются и передаются возничим.

Внезапно моя команда словно обрела второе дыхание. Мы рванули к следующему повороту. Я мог править иберийкой одним только голосом, мне даже не надо было касаться ее кнутом.

Идеально пройдя поворот, мы сократили дистанцию с лидером, теперь я шел сразу за Зеленым.

– Вперед! Вперед! – кричал я своей команде.

Лошади подчинились и помчались быстрее, как будто сумели задействовать все сохранившиеся у них резервы.

Рывок – и мы обошли Зеленого по внешней стороне. По внешней! Мы увеличивали дистанцию и при этом набирали скорость!

Последний поворот.

О, прошу, сделай это идеально! И я снова подал команду иберийке, но в этот раз мы не смогли пройти поворот так же круто, как предыдущий, и дистанция между мной и Синим увеличилась.

Обойти лидера было уже нереально.

Вот тебе и ничем не примечательные лошади. Да, они были не ухожены, но при этом оказались невероятно, неправдоподобно быстрыми.

Впереди – финишная линия.

Толпа ревет громче раскатов грома. Боковым зрением вижу движение на трибунах, но все мое внимание сконцентрировано на лошадях.

Мы пересекли финишную линию на полной скорости и продолжали бег до самого конца прямой, пока лошади не перешли на спокойный шаг.

Там подождали, пока финишируют остальные.

Зеленый пришел сразу за мной, а уже за ним – Красный.

Возле судейской ложи мы выстроились в том порядке, в каком достигли финиша.

Двое судей вышли на поле и наградили Синего венком победителя.

Потом подошли к моей колеснице.

– Великолепный заезд, цезарь!

Меня наградили лентой за второе место, Зеленого – лентой за третье.

Я сошел с колесницы. Твердая земля не подарила уверенности, у меня подгибались ноги. Я прикоснулся к железному обручу на правом колесе: он был горячим от трения и скорости, но он выдержал.

Подойдя к своей команде, я потрепал каждую лошадь по загривку и сказал им, как я ими горжусь. Кольцо Германика все еще было прикреплено к нагруднику иберийки, оно действительно принесло нам удачу.

Второе место. Я состязался в Большом цирке и занял второе место!

Тут я испытал настоящее потрясение от масштаба этого достижения.

Ко мне подошли мои соперники-возничие.

– Отличный дебют, – похвалил Зеленый.

– Как видишь, мы не дали тебе победить, – сказал Синий.

Белый, над которым уже поработали врачи, подковылял на костылях, голова у него была перебинтована.

– Да нет, на самом деле все было подстроено… Ты что, не заметил? – И он рассмеялся, правда его смех напоминал, скорее, болезненный хрип. – Я специально напросился на столкновение, лишь бы доказать, что не поддавался тебе.

– Твоя преданность впечатляет, – сказал Красный.

– А я благодарен вам всем, – произнес я. – Вы даровали мне то, что не имеет цены.

С трибун на арену хлынула толпа и, прежде чем кто-то из возничих успел мне ответить, оттеснила их в сторону.

Меня окружили перевозбужденные люди. Они выкрикивали мое имя, размахивали пальмовыми ветками, цветными платками и лентами. Ни одна лента, ни один платок не были золотыми, потому что никто не знал о том, что я буду участвовать в гонках, но все остальные цвета были здесь, и люди забрасывали меня ими.

Вслед за лентами и платками в воздух полетели венки и цветы.

– Наш император!

– Наш бог! Само солнце!

– Освещает нас!

Они пытались дотянуться до меня и поднять над собой, но быстро сбежавшая с трибун группа преторианцев не давала этого сделать.

– Прочь! Назад! Руки прочь! – рычали они, обнажив мечи.

Я слегка подтолкнул солдат в спины:

– Пустите их. Это их… Это наш день.

Услышав «наш», толпа взревела, и один мощный римлянин громадного роста в одно мгновение усадил меня к себе на плечи и завопил:

– Узрите нашего императора! Императора, который отважился, на что никто другой не отваживался!

Народ на трибунах – а людей там было еще предостаточно – отвечал радостными криками.

И так, верхом на огромном римлянине, под ликующие крики публики на трибунах, я сделал полный круг по арене Большого цирка. Я смотрел на своих людей, чувствовал под собой крепкие плечи, и в этот момент любил римлян так же страстно, как они любили меня.