Текст книги "Нерон. Блеск накануне тьмы"

– Ладно, согласен, тут ты прав. – Я тяжело вздохнул.

– Но, думаю, нам стоит устроить один такой показательный общественный туалет возле форума Цезаря.

– Хорошо, один – это еще ничего. Но, отказавшись от излишеств отделки прочих общественных уборных, ты сэкономишь… ну… несколько миллионов сестерций. – И тут Фаон впервые улыбнулся.

– Да, и, отказавшись, почувствую себя праведником. – Я как будто отшутился, но на самом деле испытал облегчение от того, что финансовое бремя восстановления Рима стало хоть немного легче.

– И, цезарь, такие места лучше строить в более скромном варианте. Ты ведь не хочешь, чтобы твое имя навеки было связано с роскошными общественными уборными?

XXIII

После решения вопроса относительно общественных уборных я мог с гордостью наблюдать за тем, как, подобно цветку, распускающемуся навстречу солнцу, растет мой Рим.

Приближалось тринадцатое октября, и я был готов к этому дню.

Вечер накануне я провел в своих покоях. Рабы, двигаясь на цыпочках, зажигали лампы, а я в своем сознании невольно вернулся ровно на десять лет назад.

Тогда я не был готов к грядущему событию в своей жизни. Я был испуганным шестнадцатилетним юношей, который двигался в ядовитом кильватере матери, а будущее мне представлялось в виде пропасти, в которую я неминуемо должен прыгнуть и в которой, возможно, исчезну навсегда.

Теперь же, пройдя путь в десять лет, я не просто выжил, но и одержал множество побед, как политических, так и личностных.

Империя процветала, а после восстания в Британии и урегулирования связанного с Арменией конфликта мы жили в мире.

Когда царь Армении прибыл в Рим, где я его короновал, я закрыл двери храма Януса[84]84
  Храм Януса – храм двуликого бога на Римском форуме. Небольшая прямоугольная постройка с бронзовой статуей Януса внутри имела две двери, которые оставались открытыми во время войны и закрывались при наступлении мира.


[Закрыть], что послужило сигналом: для Рима наступили мирные времена. До меня за всю историю Рима такое случалось всего шесть раз.

Я сдержал данное Сенату слово, когда при инаугурации пообещал, что он сохранит за собой свое историческое предназначение и привилегии, а я всегда буду разделять личное и государственное.

Я пребывал в мире со всеми, кроме одного сенатора, обструкциониста и стоика по имени Тразея Пет, который любил всячески меня провоцировать и донимать своими колкостями.

Я был женат, любил жену и надеялся, что вскоре она подарит мне наследника.

Я сразился с Великим пожаром, умилостивил богов и наказал виновников бедствия.

Но конечно же, не обошлось без ошибок и потерь.

Я отдалился от Сенеки.

Насильственная смерть моей первой жены Октавии, а затем и насильственная смерть моей матери… Да, их смерти даровали мне свободу, но все равно давили на сердце тяжелым грузом.

Во мне сосуществовали три личности: император, артист и злодей. И свою третью, темную сторону я мог открыть лишь одному человеку. С таким нелегко ужиться.

Мой единственный ребенок, моя дочь Клавдия, умерла во младенчестве.

Гомер говорил, что жизнь не однородна.

У Зевса два сосуда: в одном – добро, в другом – зло.

Смертные выстраиваются на земле в очередь, и Зевс со своей высоты наполняет их кувшины либо злом, либо смесью добра и зла. Но никому не достается добро в чистом виде. А вот зло в чистом виде кое-кому достается. Так что радуйся, если тебе досталась смесь из этих даров.

Рим сгорел – это чудовищное бедствие. Но он возрождается в новой своей полноте – и это настоящее благо.

Я был наделен способностью извлекать хорошее из плохого и воспринимал это как дар богов.

Рабы разожгли лампы, но в комнате все равно царил полумрак.

В этот же час десять лет назад Клавдий взял с поднесенного за ужином блюда отравленные моей матерью грибы. Я ничего не мог предпринять, просто наблюдал, как он с удовольствием жует и проглатывает отраву.

Удовольствие, помутнение сознания и окончательное забытье.

Так появился на свет император Нерон.

Мрачные мысли не заслуживают пристального внимания.

Нерон, как бы ты к этому не пришел, теперь ты – император. И ты император вот уже десять лет.

Помни слова твоего героя Париса: «Не отвергай дары богов, пусть даже ты ожидал от них совсем другого».

Я не отвергну то, что даровали мне боги.

– Хочу, чтобы на открытии Большого цирка ты предстала в самом лучшем своем одеянии, – сказал я Поппее.

– Конечно, а как же иначе, ведь на нас будут глазеть со всех трибун.

А я мысленно ответил: «И ты даже не представляешь, какое зрелище их ожидает».

* * *

Тринадцатого октября солнце светило так же ярко, как и десять лет назад. Цирк был заполнен до отказа, на каменных и деревянных трибунах сидели тысячи зрителей.

При восстановлении Большого цирка я распорядился, чтобы засыпали старый канал Цезаря и увеличили отведенное для зрителей пространство.

Арену покрыли свежим просеянным песком. Да, сегодня колесницы будут состязаться на девственной трассе.

Новый пульвинар – императорская ложа – стал больше своего предшественника и был лучше оборудован. Он располагался по центру трибун, на стороне склона Палатинского холма. С этой точки были одинаково хорошо видны как стартовые ворота, так и финишная черта.

Судейская ложа возвышалась напротив императорской по другую сторону спины (хребта), которая разделяла арену на две половины. На этой разделительной полосе высился обелиск и были расставлены статуи, а в противоположных ее концах – перекладины с семью поворотными метками.

Во время заезда колесницы проходят семь кругов, а значит, минуют четырнадцать поворотов. Вся дистанция составляет около трех миль. Именно на этих крутых поворотах на противоположных концах спины возничие более всего рискуют своей жизнью.

Глашатай должен был объявить о моем прибытии, но в этот раз я был хозяином игр. На менее значительных играх в роли хозяина выступает кто-нибудь из магистратов или богатых патронов, но на этом, повторном открытии Большого цирка принимать гостей и зрителей мог только император.

В Цирке и во время игр пусть слабо, но все еще чувствовалась атмосфера, которая возникает при совершении религиозных обрядов, ведь здесь стояли святилища Конса[85]85
  Конс – бог – смотритель запасов зерна.


[Закрыть], Мурции[86]86
  Мурция – древнейшая римская богиня, в честь которой был воздвигнут храм в долине между Авентинским и Палатинским холмами.


[Закрыть] и Церцеи, а перед гонками совершались процессии богов.

На открытие в качестве своих личных гостей я пригласил нескольких сенаторов, которых когда-то хорошо знал и с которыми часто пировал: Пизона с женой Атрией, Сцевина с женой Кадицией, Латерана, консула Вестина с женой Статилией.

На страже императорской ложи стояли Фений и два его верных преторианца – Субрий Флавий и Сульпиций Аспер.

Событие граничило со священным, и потому я облачился в пурпурную тогу, и мои гости также были в соответствующих одеяниях.

Мы расположились на мягких креслах и наблюдали за тем, как публика занимает последние свободные места на трибунах. Вскоре стадион превратился в сплошную мозаику из туник и лент, цвета которых соответствовали цветам команд: красный, зеленый, белый и синий.

Крыша пульвинара дарила приятную тень, рабы предлагали напитки и закуски.

Пизон приподнял кубок с вином и немного повращал.

– Сдается мне, это новый сорт вина? – вымолвил он.

Мне не верилось, что Поппея настояла на том, чтобы моим гостям подали вино с ее виноградников.

Она же протянула руку, взяла у Пизона кубок и немного отпила.

– Да, это с моего виноградника на склонах Везувия. – И вернула кубок Пизону. – Тебе нравится?

Пизон тоже немного отпил и воскликнул:

– Дивный вкус!

«Хорошо сыграл, – мысленно похвалил его я. – Очень убедительно».

Вестин сделал глоток и слегка поморщился:

– Похоже, что именно на эту лозу полюбила мочиться какая-то псина.

Все умолкли, а я рассмеялся.

Толстый и немного странноватый Вестин терпеть не мог дураков и лицемеров, но при этом был довольно популярен. Но только не у тех, кого решил высмеять.

Как только я рассмеялся, принялись смеяться и мои гости.

– У нас имеются вина и других сортов, – сказал я, махнув рабам, чтобы наполняли кубки из других амфор. – Дорогая Поппея, может, тебе лучше посвятить себя делу, в котором ты более всего успешна?

– Ты о производстве косметики? – уточнила Статилия, жена Вестина.

Она явно хотела уколоть мою супругу, но Поппея как будто этого не заметила.

– О да, – сказала она, – мой крем для лица широко известен, – если бы я им торговала, давно бы обогатилась, вот только императрице такое занятие вряд ли приличествует. Но ты точно не нуждаешься в подобных средствах ухода.

Возможно, она все-таки обратила внимание на колкость Статилии.

Жена Вестина была зрелой женщиной и не пыталась скрывать свой возраст. Да ей это было и ни к чему. Ее слегка усталое лицо говорило об опыте и наличии тайных знаний, а низкий хрипловатый голос манил выяснить, что это были за тайны.

Статилия невозмутимо посмотрела на Поппею:

– Нет, не нуждаюсь.

Было очевидно, что она сочувствует тем, кто не может без них обойтись.

– Сегодня мы увидим прославленных возничих? – полюбопытствовал Сцевин.

– Обязательно, и многих, – ответил я.

– Кого?

Я назвал Деметрия – лидера фракции Зеленых. Одна из коренных лошадей в его команде выиграла сто гонок и принесла ему звание центенария[87]87
  Центенарий – боевой офицер, возглавлявший в сражении боевую единицу из ста воинов.


[Закрыть]. А у Фламмы, его соперника из фракции Синих, было две такие лошади.

– Будут и другие, сверься с табличками ставок. И старый Фортунат снова примет участие в гонках.

– Ну, в таком случае стоит устроить специальный заезд для дедов и прадедов, – сказал Латеран и заерзал, удобнее устраиваясь в кресле, у него всегда с этим были проблемы. – Ему уже, наверное, лет девяносто.

– Нет, около сорока, – сказал Пизон. – Возничие долго не живут.

– Помнишь того красавца Ореста? – напомнила Атрия своим тихим и вечно как будто бы неуверенным голосом.

– Да, помню. Выиграл десять гонок в Большом цирке с командой из шести лошадей. Погиб, когда ему было всего двадцать два, но к этим годам успел выиграть двести сорок шесть гонок, – уточнил Латеран.

Он, как и большинство фанатов гонок, отлично знал статистику.

– Короткая, но счастливая жизнь, – высказался Вестин и, допив вино, протянул бокал, чтобы его снова наполнили. – Лично я предпочел бы долгую и наполовину счастливую.

– Никого нельзя назвать счастливым при жизни, – заметила Статилия. – Чьи слова?

– Солон Афинский[88]88
  Солон – один из семи знаменитых афинских мудрецов, поэт и политик, стоявший у истоков формирования Афинского государства. Больше всего Солон известен как законодатель.


[Закрыть], – ответил я. – Из его беседы с Крёзом.

– Давайте не будем говорить о смерти, – попросила Кадиция, крепкая почтенная женщина с расчесанными на прямой пробор волосами. – Такие разговоры удачу не приносят, а сегодня она всем нам очень даже пригодится.

– Ты права, – согласился Сцевин, – хватит о смерти.

Все время этого разговора Фений и его солдаты молча стояли в отдалении – по протоколу им запрещалось обозначать свое присутствие, но я устал от протоколов.

– А ты что думаешь, Фений? – спросил я.

Преторианец вздрогнул от неожиданности:

– О чем, цезарь?

– О возничих. Ты за какую фракцию болеешь? Кто твои фавориты – Зеленые, Синие, Красные или Белые?

– Я… Я… Красные.

Вестин хмыкнул.

– Красные? Как ты можешь? – Я повернулся к его солдатам. – А вы?

Оживи я статую, она и то удивилась бы меньше.

– Я всегда на стороне Фения, – сказал Субрий.

– И я, – поддакнул Сульпиций.

– Какая скука, – протянул Вестин. – Вы что, все друг за другом повторяете? Предпочитаете одно и то же вино, одних и тех же женщин и музыку?

– Я не люблю музыку, – ответил Сульпиций.

Вестин рассмеялся:

– Не буду спрашивать, любишь ли ты женщин и вино. Ответ наверняка будет отрицательным. Аскеты обычно к ним равнодушны.

– Аскеты – лучшие солдаты, – заступился за преторианцев я.

– Образ жизни большинства солдат сложно назвать аскетичным, – возразил Латеран. – Ты когда-нибудь видел, как они ведут себя в городе, когда их отпускают в увольнение? Всем советую запирать дома жен и дочерей и прятать амфоры с вином.

Все, кроме Сульпиция и Субрия, рассмеялись, даже Фений сдержанно хохотнул.

А потом настал час – стоявший возле судейской ложи глашатай протрубил в фанфары и провозгласил:

– Император!

Я под ликующие крики зрителей подошел к нему, встал рядом и возвысил голос:

– Сегодня мы открываем нашу новую арену. И пусть на ней веками оглашаются наши победы!

Далее, оставаясь на месте, я наблюдал за церемониальным шествием священников, которые несли бюсты и статуэтки богов, а вокруг них витал в воздухе фимиам. Почести воздавались не только богам, но и обожествленным императорам: Юлию Цезарю, Августу и Клавдию. Взор Цезаря был суровым и непреклонным, Августа – милостивым, Клавдия – бездумным.

За священниками следовали музыканты и танцоры, некоторые изображали воинов, но большинство – сатиров, которые в такт музыке энергично вертели обтянутыми в ослиные шкуры задами.

Когда они наконец завершили круг, на арену вышли рабы: одни выравнивали граблями песок, другие сбрызгивали трассу водой, чтобы прибить поднявшуюся пыль к земле.

Я вернулся в императорскую ложу.

К этому времени кушетку с богами – Юпитером, Юноной, Венерой, Аполлоном и маленькой Клавдией – со всем почтением передвинули к дальней стене. Я уже видел бюст моей малышки прежде, но боль в сердце это никак не притупило: я остро чувствовал ее присутствие у себя за спиной.

Заняв свое место, понял, что нервничаю, очень нервничаю, но нельзя допустить, чтобы кто-то это заметил. Вино я не пил, заранее договорился о подмене, и теперь только изображал, будто пью.

Гости живо переговаривались и с нетерпением ждали первого заезда. Первый – всегда самый престижный, а в такой день он был престижным вдвойне.

– Отличная речь, цезарь, – похвалил Пизон. – Мы даже здесь тебя слышали: у тебя очень звучный голос.

– Услышали только потому, что толпа притихла, но это долго не продлится, – сказал я и, отпив глоток моего якобы вина, постарался расслабиться.

– Да, все это очень впечатляет, – сказал Латеран. – Ты обещал отстроить Цирк в короткие сроки и отстроил, но я все равно никак не могу понять, как такое возможно.

– Получаешь то, за что заплатил, – вставил насмешливый Вестин. – А мы щедро за все это заплатили.

– Все наши затраты оправданны в полной мере, – несколько натянуто произнесла Поппея, и я понял, что реплика Вестина ее задела.

– А как продвигается твой другой… проект? – поинтересовался Сцевин, не скрывая своего неудовольствия. – Тот, под который ушло четыре городских района из четырнадцати: Третий и Десятый целиком и Четвертый и Второй частично.

Поппея мельком глянула на меня, но я успел прочитать в ее взгляде: «Я тебе говорила – люди будут недовольны».

Я же, как моя мать, которая притворилась, будто не поняла, что крушение корабля было неслучайным, сделал вид, будто не понял, на что намекает Сцевин.

– Работа идет полным ходом. Проект еще не завершен, но скоро уже будет что показать первым избранным гостям, и ты, конечно, приглашен.

Обычно, когда говоришь кому-то, что он избранный, это обезоруживает.

Но Сцевин продолжал хмуриться.

– Буду рад принять вас всех и продемонстрировать первые завершенные залы, – пообещал я.

– А мы с радостью примем твое приглашение, – отозвался Пизон.

Но все остальные промолчали.

К счастью, приближающийся первый заезд положил конец этому малоприятному разговору.

Мы все придвинулись к ограждению ложи. Я достал свою линзу из отшлифованного изумруда в надежде, что она поможет мне лучше разглядеть то, что происходит на арене и особенно у финишной черты.

Колесницы заняли места в стартовых стойлах, ворота которых одновременно откроются, как только упадет удерживающая их веревка.

Места на старте распределялись с помощью жребия. Самой выгодной позицией была первая слева, та, что ближе к ограде, а самой невыгодной, соответственно, та, что справа и ближе других к трибунам. Тому, кто окажется в четвертой позиции, чтобы выйти вперед на первом повороте, потребуется подрезать три колесницы, а это очень опасный маневр. Команде, которой выпадет этот несчастливый жребий, остается полагаться только на свою скорость или крушение одного из соперников, что расчистит ей пространство для маневра.

В последний раз протрубила фанфара.

Магистрат, выступавший от моего имени, поднял руку с белым платком и провозгласил:

– Да начнутся игры!

И отпустил платок, который плавно упал на землю. Ворота распахнулись, и колесницы ринулись вперед.

Зеленый вытянул лучший жребий! Синий – худший!

Мы все вскочили на ноги и крепче ухватились за перила.

Лошади неслись по треку, маневрируя к его внутреннему краю.

А потом остановились. Судьи не опустили белую веревку – альба лине, которая натягивалась через одну треть трассы и служила гарантией от ложных стартов.

Подход к белой линии был частью гоночной стратегии. Пока веревка не опущена, приближаться к ней на полной скорости крайне опасно: команда может в ней запутаться, колесница перевернется, и лошади пострадают, возможно даже какая-то переломает ноги. Но если сдерживать лошадей, а веревку опустят, ты уступишь соперникам, которые все же решили рискнуть и набрали скорость.

Колесницы вернулись к стартовым стойлам.

– Что случилось?! Что не так? – заволновалась Кадиция, которая очень гордилась тем, что разбирается в правилах заезда. – Я ничего такого не заметила.

– Думаю, Белый стартовал раньше, чем упала веревка, – высказал свое мнение Латеран.

– Как такое может быть? Если не упала, то и ворота не открылись бы.

– Он их толкнул, и веревка обвисла, – объяснил Вестин.

О, вот это зрение!

Колесницы вернулись в стартовые стойла. Ворота закрыли.

Снова упал платок, и они во второй раз ринулись вперед, к белой линии.

Мчались так, что было ясно: если альба лине не опустят, лошади точно пострадают.

Но веревку опустили, и колесницы помчали к первому повороту в конце спины, где были установлены три огромные позолоченные колонны – меты, предназначение которых – не дать командам налететь на спину. Но часто колесницы врезались в сами меты, так что они не только предотвращали крушения, но и становились их причиной.

На первом повороте преимущество было у Зеленого, который шел по внутреннему кругу.

Деметрий, известный своим умением проходить повороты, не разочаровал. Коренная лошадь не сбилась с шага, а пристяжная мастерски направляла коренных в поворот по внутреннему кругу.

Белый и Красный шли сразу за Зеленым. Белый пытался приблизиться к ограде разделительной полосы, но ему не хватило скорости, и он уступил Красному. Выйдя на прямую, они поравнялись и начали теснить друг друга. А потом Красный прибавил и почти поравнялся с Зеленым.

– Смотрите! Красный собирается цеплять спицы! – завопил Латеран.

– Не сможет! – крикнула Кадиция. – Деметрий слишком умен, чтобы это позволить. – Она еще не закончила говорить, а Деметрий уже оторвался от Красного.

– Осторожней, Белый, он идет за тобой! – крикнула Поппея.

Вообще-то, кричали все. Трибуны просто ревели.

Красный сдвинулся влево, пытаясь зацепить спицы соперника, но тот чуть сдал, и у Красного ничего не вышло. А Зеленый, то есть Деметрий, все еще шел впереди.

– Что с Фламмой? – спросил Сцевин. – Я на него поставил!

Синий прилично отстал от первой тройки, но зато теперь свободно, без борьбы шел по внутреннему кругу.

Приближался второй поворот. Деметрий снова мастерски с ним справился, песок летел из-под правого колеса его колесницы, оставляя соперников в клубах пыли.

– Представляю, какая нагрузка на колесо, – качнул головой Латеран. – Может не выдержать до конца заезда.

– Да, на поворотах вся нагрузка на внешнее колесо, – согласился Вестин. – Слышал, некоторые, чтобы его усилить, скрепляют деревянный обод железным обручем.

– Это может утяжелить, а значит, замедлить, – громко высказался Пизон.

После пяти кругов порядок оставался прежним: первый – Деметрий из фракции Зеленых, за ним – почти вровень Красный и Белый, а уже за ними – Синий, Фламма.

Но на одиннадцатом повороте ситуация начала меняться. Деметрий, обходя меты, придержал свою команду и начал терять преимущество.

– Говорю же, это все из-за колеса! Оно отваливается! – кричал Латеран.

На трибунах фанаты Зеленых выли, визжали, рыдали и рвали на себе одежды.

На прямой Красный приблизился к Зеленому, но Деметрий снова набрал скорость и сохранил лидерство, хотя расстояние между ним и преследователями постепенно уменьшалось.

На следующем повороте он снова вынужден был замедлиться, но зато колесо не отвалилось. Выехав на прямую, ускорился. Соперники были совсем близко.

– Он проиграет! – кричала Поппея.

Приближался предпоследний поворот, и тут Красный вдруг свернул и обошел Деметрия по внешнему кругу.

– Красный, вперед! – крикнул наконец-то присоединившийся к нам Фений.

Я не мог понять: мне это кажется или у Деметрия начало вилять колесо? Проклятое слабое зрение!

Но на последней прямой колесо перестало вилять и Деметрий поравнялся с Красным. Остался один поворот.

И тут вдруг Фламма на полной скорости свернул на внешний круг и, ринувшись к спине, подрезал их обоих.

Красный врезался в мету, колесница потерпела крушение, а он сам приземлился на трек и быстро отполз в сторону, чтобы его не затоптали.

Деметрий умело свернул вправо, – так обошел мету, но потерял в скорости.

Белый остался позади.

Синий Фламма, сопровождаемый бурными аплодисментами и воплями зрителей, первым пересек финишную черту. Не важно, кто на него поставил, а кто нет, это было превосходное зрелище. Как говорится, вырвал победу у самого финиша.

– Не зря две его лошади – центенарии, – сухо заметил Вестин. – Надо было на него ставить. – Он хмыкнул. – Может, и поставил бы, да мне конюх моего дяди шепнул, будто одна из его лошадей потянула сухожилия. Тьфу ты!

– Впереди еще много заездов, – напомнил я. – Будет время отыграться.

Уставшие от напряжения, мы снова сели на свои места.

– А кто еще сегодня участвует? – спросила Поппея.

– Все на табличках со ставками, – сказал я и передал ей табличку из слоновой кости.

Поппея взглянула на нее и пожала плечами:

– Эти имена мне ни о чем не говорят.

Тогда Латеран взял у нее табличку и быстро просмотрел выгравированную на ней информацию:

– О да, будет один сицилиец, как же его там… Децим… А еще возничий из Афин, – говорят, он очень хорош, но здесь еще не состязался. И вот этот араб, он в свою команду отбирает только ливийских лошадей… – Латеран покачал головой. – Прекрасные лошадки, быстрые, но мелковаты, лошадей с широким шагом им не обойти.

– О, смотри! – воскликнула Кадиция. – Будет команда из Галатии. Это они используют железные подковы?

Вестин ухмыльнулся:

– Как Деметрий железный обруч на колесе?

– И это помогло, – заметил Латеран. – Но еще один поворот он бы не выдержал.

– Ну, значит, будет еще на что посмотреть, день только начинается, – удовлетворенно произнесла Поппея.

– Это точно, – поддакнул я.