Текст книги "Авангард и психотехника"

Психотехника как метод обращения к психике

«Обманщики!» – единственное, что мог бы сказать Гуго Мюнстерберг, после того как он в 1907 году давал психологическое заключение по одному из самых сенсационных в американской истории делу о серийных убийствах. Он не стал, как это можно было бы предположить, обвинять подозреваемого в совершении восемнадцати убийств Гарри Орчарда. Напротив, Мюнстерберг смог доказать, что Орчард говорил правду, когда утверждал, что заказчиком этих политических убийств была Западная федерация шахтеров и что ответственность за них лежит на высших кругах профсоюза рабочих[89]89
  Дело Гарри Орчарда подробно описано в биографии Мюнстерберга, написанной его дочерью. См.: Münsterberg 1922. P. 141 etc.


[Закрыть].

Суд обратился к психологу Гарвардского университета в Бостоне Гуго Мюнстербергу с просьбой дать научное заключение в отношении показаний Гарри Орчарда. Обучавшийся основам экспериментальной психологии в лаборатории Вильгельма Вундта в Лейпциге Мюнстерберг к этому времени обратился к прикладной психологии, которую он несколькими годами позже популяризировал в Гарварде как психотехнику[90]90
  В 1914 году Мюнстерберг опубликовал свое программное произведение «Основы психотехники». См.: Münsterberg 1928; в 1912 году он уже представил публике одну из областей приложения для психотехники – экономическую психологию. См.: Münsterberg 1916.


[Закрыть]. Как наука, «использующая психологию для осуществления человеческих задач»,[91]91
  Münsterberg 1916. S. 17.


[Закрыть] среди всего прочего психотехника искала ответ на вопрос, «как мог бы действовать юрист, чтобы выяснить скрытые мысли свидетеля»[92]92
  Ibid. S. 15.


[Закрыть]. Именно ради последней цели Мюнстерберг проделал четырехдневное путешествие в Бойсе, штат Айдахо, везя с собой в багаже «сундук, полный психологической аппаратуры»[93]93
  Münsterberg 1922. P. 144.


[Закрыть] – в том числе и известные приборы: аутоматограф для регистрации непроизвольных движений, пневмограф для измерения частоты дыхания и сфигмограф, для измерения пульса[94]94
  Эти аппараты стали известны широкой публике немного позже благодаря описаниям с иллюстрациями в «Нью-Йорк Геральд» (New York Herald). См.: Münsterberg 1922. P. 148. Мюнстерберг упоминал и некоторые другие инструменты. См.: Münsterberg 1908.


[Закрыть]. Примерно после ста обследований – тестов на ассоциации, проверки слуха и зрения, памяти и внимания – Мюнстерберг пришел к выводу, что Орчард не притворяется и не утратил нервозность вследствие болезни или самовнушения. С точки зрения психологии показания Орчарда были полностью искренними. Мюнстерберг был настолько уверен в своей правоте и юридической значимости своих выводов, что немедля посветил в них прессу и был немало удивлен исходом процесса: суд вынес противоположное его результатам решение, в пользу профсоюзного деятеля, а не Орчарда. Это было политическое решение. Мюнстерберг попал под перекрестный огонь прессы: «Гуго Монстерворк из Гарварда изобрел машину, распознающую лжецов на месте преступления»[95]95
  Münsterberg 1922. S. 149.


[Закрыть]. В конце концов защита профсоюза шахтеров обвинила Мюнстерберга в коррупции, и его репутация специалиста по психологической экспертизе была публично разрушена. Что же помешало его попытке науку «объединить с искусством, исследования с практическим занятиями»[96]96
  Münsterberg 1928. S. 23.


[Закрыть], юристов с психологами?

Каким бы необычным ни показался этот случай, он является образцовым примером становления психотехники как отрасли науки – и с точки зрения средств, и с точки зрения хода и результатов вылазки Мюнстерберга из научной лаборатории в социальную реальность. Набор мобильных, свободно комбинирующихся между собой аппаратов позволял анализировать отдельные физиологические и психологические свойства исследуемого человека: дыхание, пульс и восприятие. Для того чтобы их можно было применять за пределами лаборатории и независимо от контролируемых лабораторных процессов, они должны были быть сделаны надежно, просто и должны были быть удобны в использовании. Непосредственная задача аппаратов состояла в том, чтобы зафиксировать сознательно не контролируемые процессы и установить их связь с деятельностью сознания – раскрывали ли они сознательную активность или обнаруживали бессознательные процессы[97]97
  Мюнстерберг ставил знак равенства между бессознательными психологическими и физиологическими процессами. См.: Münsterberg 1928. Р. 45.


[Закрыть]. Поскольку, по Мюнстербергу, «практическая жизнь желает знать, какие чувства и какие мысли, какие волевые решения и какие душевные порывы можно ожидать при определенных условиях, ‹…› проистекают ли они из действия определенного механизма, физиологической игры клеток мозга или работы бессознательного душевного аппарата»[98]98
  Münsterberg 1916. S. 4.


[Закрыть]. То есть инструменты Мюнстерберга являлись техническими агентами, регистрировавшими умалчиваемое и незаметное. Психотехников интересовали уже не столько причинные взаимосвязи психических процессов, которыми занималась экспериментальная психология, сколько их протекание и эффект[99]99
  Об экспериментальной психологии в качестве ориентира и предшественника психотехники см.: Münsterberg 1928. S. 10–18.


[Закрыть].

Другой целью психотехники было обнаружение и одновременно предсказание появления этих чувств и мыслей, а заодно поиски метода, «как можно на них влиять и контролировать»[100]100
  Münsterberg 1916. S. 4.


[Закрыть]. Кажущееся прямо-таки политически наивным мнение Мюнстерберга на процессе о серийных убийствах показывает, что в отношении назначения результатов психологических исследований как сами приборы, так и использующие их психологи занимали совершенно нейтральную позицию. Ученый видел свою роль в качестве безучастного первопроходца, который, как и «всякий технический специалист, знает, каким образом построить мост или прорыть туннель, при условии, что этот мост или туннель нужны»[101]101
  Ibid. S. 19.


[Закрыть]. В случае с процессом Орчарда для Мюнстерберга вопрос заключался не в содержании показаний обвиняемого: важно не то, что Орчард говорил, а какие измеримые артефакты порождала его речь, как он при этом дышал, дрожал, кашлял, потел или как двигались его зрачки. Вместо того чтобы только вслушиваться в смысл его слов, Мюнстерберг нащупывал материальные, физиологические побочные действия процесса говорения или, точнее, связи, возникавшие между говорением и действием. Вследствие этого Мюнстерберга интересовало не значение его выводов – были ли они желательны для общества или нет, – а только индивидуальные сочетания факторов, при которых они могли появиться, и результаты, которые они с точки зрения психологии влекли за собой. Психотехника, «как и любая техническая наука, только устанавливает то, что должно произойти ‹…›. Правильна ли эта цель, не интересует техническую науку»[102]102
  Münsterberg 1916. S. 18.


[Закрыть]. Такой нейтральный подход уже изначально заключал в себе злоупотребление, которого не смог избежать и сам Мюнстерберг. При сомнении решение выносилось не в соответствии с экспертным заключением психолога, а в соответствии с интересами участников. Таким образом, Мюнстерберг попадает в фарватер прикладных исследований, следовавших с XIX века цели, охарактеризованной Александром Метро так: «передавать знание, обеспечивающее господство, и/или через привлечение экспертов упрощать достижение целей»[103]103
  Métraux 1985. S. 223.


[Закрыть]. Однако Мюнстерберг и не думал о том, чтобы воплощать неделимое знание, обеспечивающее господство, не говоря уже о том, чтобы поступать на службу каким-либо властям. Психотехника была создана как метод, который каждому, кто умел его применять, должен был позволить планировать и осуществлять общественные процессы, то есть самому контролировать их. Психотехника могла действовать в «воспитании и преподавании, отправлении правосудия и наказаний, работе и походе по магазинам»[104]104
  Münsterberg 1928. S. 21.


[Закрыть], в любой «сфере человеческой культуры»[105]105
  Ibid. S. 10.


[Закрыть] и на различных объектах исследования – детях, дикарях, душевнобольных, неполноценных или животных[106]106
  Ibid. S. 16.


[Закрыть]. При всей нейтральности своих суждений Мюнстерберг вполне осознавал определенную целенаправленность своих методов – даже настолько, что он возвел ее в статус характерной черты в разграничении с объяснительной психологией. Если последняя хотела «внести ясность в прошедшие события»[107]107
  Münsterberg 1916. S. 16.


[Закрыть], то целью психотехники являлись «лежащие в будущем практические жизненные задачи»[108]108
  Ibid. S. 17. В качестве объяснительной психологии Мюнстерберг представляет социальную психологию, этнопсихологию и культурную психологию. О разделении психологии на теоретическую и прикладную, каузальную и интенционную см.: Münsterberg 1928. S. 1–41.


[Закрыть]. Психотехника занималась выяснением того, «какие психологические средства должны быть использованы, если необходимо достичь той или иной цели»[109]109
  Münsterberg 1916. S. 19.


[Закрыть]. Ее цель находилась не в настоящем или в прошлом, а в будущем.

Мюнстерберг не был первым, кто сформулировал понятие психотехники, не был он и тем, кто впервые использовал ее приемы, и даже объект его интереса – человеческая психика – был далеко не нов для психологии. Уже в 1903 году Вильгельм Штерн (он же впоследствии Вильям Стерн. – Примеч. ред.) называл свою прикладную психологию «психотехникой», но этот терминологический предок не был предшественником психотехники Мюнстерберга в методологическом отношении[110]110
  Schrage 2000. S. 75. Экскурс в историю психотехники стал возможен благодаря незначительному кругу обзорных работ о становлении психотехники: Schrage 2000. Глава 1; Métraux 1985; Schraube 1998 и Jäger 1985. В последнем особенно S. 96–103.


[Закрыть]. Хотя Мюнстерберг, очевидно, и позаимствовал формулировку Штерна, его концепция психотехники далеко выходила за пределы представлений предшественника[111]111
  Giese 1927. S. 2.


[Закрыть]. Если последний подразумевал под этим термином «вообще любые формы „психологического воздействия“», то Мюнстерберг концентрировался на технической стороне дела, то есть «обращенной на практическое выполнение задач»[112]112
  Münsterberg 1928. S. 6.


[Закрыть]. И там, где Штерн отрицал способность психолога занять «индифферентную позицию»[113]113
  Schrage 2000. S. 75.


[Закрыть] в отношении объекта приложения его психотехники, Мюнстерберг видел как раз наиболее продуктивный момент для своей. Ее объект – человеческая психика – задолго до появления психологии как дисциплины, уже в течение XIX века в рамках психиатрии и ее интереса к аномальным психическим феноменам прочно занял место в науках о жизни: «В установке на улучшение индивидуума и превентивное предотвращение будущих преступлений она (психиатрия) все больше обращается к психической конституции преступника»[114]114
  Ibid. S. 26.


[Закрыть]. Таким образом, психика находилась в конце пути истории дисциплинирования, в которой противопоставлялись друг другу нормальные и ненормальные состояния, и в начале истории психологии, которая усложнила эту бинарную модель «посредством проблематизации способов функционирования нормального сознания»[115]115
  Ibid. S. 27 (курсив оригинала).


[Закрыть]. Со второй половины XIX века психиатр Эмиль Крепелин сочетал методы психиатрии и экспериментальной психологии. Как «один из первых, кто попытался распространить методы научной психологии на практическую область», Крепелин может считаться предшественником психотехники, даже если он более был склонен ссылаться на психофизику Густава Фехнера, чем перенимать практики физиологической психологии Вильгельма Вундта[116]116
  Van Bakel 1994. S. 83. О применении Крепелином психофизической теории см. особенно S. 84 и 92–99 этой же книги. Крепелин играл важную роль также и для развития психиатрии в России. См.: Сироткина 2008. С. 10.


[Закрыть].

Около 1900 года благодаря Штерну психология начала вместе с академическими «„фундаментальными исследованиями“ общечеловеческих психических феноменов» изучать «разброс психических складов в популяциях»[117]117
  Schrage 2000. S. 28.


[Закрыть]. Так был сделан решающий шаг к участию психологии в практической жизни, на котором она обратилась к «инстанциям политического регулирования населения (государство, предприниматели, профессиональные объединения, организации рабочих), так и к индивидуумам, желающим оптимизировать планирование своей жизни (профессиональная ориентация, информация о талантах и т. д.)[118]118
  Ibid.


[Закрыть]. Аппаратные технологии для этого Мюнстерберг заимствовал из Лейпцигской экспериментальной лаборатории своего учителя Вильгельма Вундта. Там уже применялись различным образом комбинируемые между собой приборы, при помощи которых регистрировались отдельные чувственные представления и анализировалась взаимосвязь между восприятием и представлениями, ими вызывавшимися[119]119
  Hoffmann 1999. S. 57.


[Закрыть]. При этом Вундт устанавливал также и зависимость между психическими процессами и их физиологическим эффектом. Однако приборы Вундта, как и те, которые Мюнстерберг с гордостью демонстрирует на фотографии из своей фрайбургской лаборатории (ил. 1), оставались только в стенах лаборатории, в которой проводили их тестирование. Фотография из Фрайбурга не оставляет сомнений, что выхода за пределы лаборатории оставалось ждать уже недолго: лаборанты, сгруппировавшиеся, подобно оркестру, вокруг Мюнстерберга, держат в своих руках легко транспортируемые приборы, которые уже готовы к первым путешествиям.

Ил. 1. Физиологическая лаборатория Мюнстерберга во Фрайбурге. Гуго Мюнстерберг сидит за столом в центре фотографии

В самом общем смысле современники Мюнстерберга понимали психотехнику как прикладную психологию, занимавшуюся потребностями жителей современного индустриального общества, в первую очередь рабочих, и, прежде всего, тестами на определение профессиональной пригодности. Но с конца XIX века под названием прикладной психологии можно объединить очень много вариантов применения психологических знаний в медицине или психиатрии, при изучении человеческого характера или в педагогике[120]120
  Ср.: Jäger 1985.


[Закрыть]. Мюнстергберг подчеркивал, что его психотехника не относится к их числу. Он не хотел ограничиваться ни психологическим лечением больных, ни усовершенствованием процесса воспитания, ни установлением различных вариаций нормального. Он видел главную задачу в «практическом применении психологии для решения задач в области культуры»[121]121
  Münsterberg 1928. S. 1.


[Закрыть], имея под ними в виду «все мысли, желания и чувства, способствовавшие развитию культуры»[122]122
  Ibid. S. 2.


[Закрыть]. Учителя, адвокаты, проповедники, продавцы, политики, фабриканты, ученые-естествоиспытатели и художники – все они должны были извлечь пользу из применения психологических знаний, предоставляемых психотехникой, для того чтобы «принимать решения, что мы должны делать»[123]123
  Ibid. S. VI и 6–7.


[Закрыть]. Поначалу, правда, дело ограничилось лишь этой декларацией возможностей применения психотехники: Мюнстерберг в основном занимался экспериментами в своей лаборатории в Гарварде. С началом Первой мировой войны психотехника утратила свой размах и горизонт проектирования, даже если он существовал только на всё терпящей бумаге. После удачного применения при отборе солдат и пилотов наступил настоящий расцвет психотехники, разделившейся на два главных направления: промышленная психология (индустриальная психология, психотехника или психология труда) и военная психология[124]124
  Métraux 1985. S. 225–226. Метро описывает институциональное развитие психотехники до и после 1933 года в Германии. Предыстория психотехники в рамках науки о труде и тейлоризма описана в: Rabinbach 2001. S. 313–334. О развитии психотехники в Германии при национал-социализме см.: Geuter 1984.


[Закрыть]. Другие отдельные области культуры, в которых Мюнстерберг предлагал применять психотехнику, – педагогика, криминалистическая экспертиза, эстетика и реклама – отошли на второй план[125]125
  Métraux 1985. S. 225.


[Закрыть]. С тех пор психотехника окончательно и бесповоротно, даже несмотря на ее часто гротескные и безрассудные эксперименты, оставалась в тени науки о труде и процессов дисциплинирования: «Повсеместно науки стремились перейти от просто измерения способностей и функций человека к их контролю и целенаправленному управлению ими»[126]126
  Schwarz 1999. S. 206.


[Закрыть].

Ученые со всего света встречались на международных конференциях по индустриальной психологии, психотехнике и наукам о труде[127]127
  Некоторые из этих встреч психотехников: Первая всероссийская конференция по психофизиологии труда и профессиональному отбору, Москва, 1927. Segona Conferéncia Internacional de Psicotécnica Aplicada a l’Organització Cientifica del Treball, Barcelona, 1922. Пятая международная психотехническая конференция в Утрехте, 1928. Всегерманская конференция по психотехнической практике работников транспорта, Берлин, 1928. Четвертая международная конференция по психотехнике, Париж, 1927.


[Закрыть]. Психотехнические исследования проводились в психологических лабораториях и научных институтах вузов Берлина, Гарварда и Москвы, а больницы и лечебные учреждения оборудовали у себя помещения для практической психологии[128]128
  Об институциональном распространении прикладной психологии см.: Métraux 1985. S. 227–229.


[Закрыть]. Независимые институты науки о труде, фабрики и предприятия создавали лаборатории по индустриальной психологии, психологии трудовых коллективов и организации предприятий и по психотехнике. Психотехнические институты были основаны в Великобритании, Франции, Германии, Италии, Польше, России и Японии[129]129
  Rabinbach 2001. S. 331.


[Закрыть]. Множество журналов – «Практическая психология», «Индустриальная психотехника», «Экономическая психология», «Психотехнический журнал» и «Профессиональное консультирование» – давали возможность психотехникам обмениваться опытом на международном уровне. При помощи приборов проверки остроты зрения, измерения времени и движения, исследования внимания и усталости тестировали и тренировали всех работающих с машинами – полицейских и пилотов, машинисток и водителей трамвая, телефонисток, водителей грузовиков и радистов.

Может ли метод исследования и обучения, который имеет целью завладеть всеми дисциплинами и всеми сферами культурного производства, легитимизировать себя исключительно в контексте науки о труде? Можно ли такой международный феномен, как психотехника, состоящий из такого множества различных отдельных региональных феноменов, привести к общему знаменателю, особенно если учесть, что по замыслу психотехника должна была принимать практическое участие именно в той культуре, в рамках которой она существовала? И что это вообще были за культуры, если педагогическая и медицинская, экономическая и юридическая, социальная и художественная психотехника[130]130
  Münsterberg 1928. S. VII.


[Закрыть] и ее «деятельность на фабриках, в больницах, школах и судах»[131]131
  Ibid. S. VI.


[Закрыть] сводилась главным образом к воздействию на работников, имеющих дело с машинами?

Применение в культуре, провозглашенное Мюнстербергом, психотехника получила поначалу не в Америке, а в стране, где после революции в области культуры создавалось первое свободное государство рабочих: в Советском Союзе. Там, где через десятилетие каждый работник будет восприниматься как потенциальный обманщик, сразу после революции именно этого и пытались избежать всеми средствами. Здесь не только психиатры, психологи, физиологи, педагоги и работники индустриальных предприятий посвящали себя новому способу применения науки, «объединенной с искусством» и предлагавшей подход, управляющий механизированным трудом. Советская психотехника глубоко простиралась в такие области, которые обычно ассоциируются с русским авангардом – наиболее радикальным проявлением современного искусства. В самом большом художественном учебном заведении в Москве – Высших художественно-технических мастерских – Александр Родченко на своем курсе по графическому конструированию в 1921 году провозгласил лозунг, обобщавший общественное стремление к революционному разрыву со всем прошлым, в котором уже можно узнать влияние психотехники: «Конструктивная жизнь есть искусство будущего»[132]132
  Цит. по: Хан-Магомедов 2000. С. 372.


[Закрыть]. В одной из смежных дисциплин возникла Психотехническая лаборатория архитектуры – область применения психотехнических методов, до сих пор оставленная без внимания как историками русского авангарда, так и исследователями психотехники.

Глава I. Обратная связь
Психотехническая лаборатория архитектуры Николая Ладовского, 1921–1927

Архитектурные практики: модели вместо бумаги, пространство вместо камня

В 1928 году, когда Ле Корбюзье работал в Москве над своим единственным в Советском Союзе проектом – административным зданием Центросоюза, – то неподалеку от строительной площадки, во ВХУТЕМАСе, он познакомился со своим весьма честолюбивым коллегой Николаем Ладовским и его Психотехнической лабораторией архитектуры[133]133
  «Центросоюз» – здание Всесоюзного общества кооператоров строилось на Мясницкой улице (в то время она называлась Первомайской), на которой жили Ладовский и Родченко, и находилось в непосредственной близости от ВХУТЕМАСа.


[Закрыть]. Ле Корбюзье был так впечатлен этой лабораторией, что тут же решился участвовать в одном из экспериментов Ладовского, результат которого, однако, не вызвал у обоих воодушевления. Сконструированный Ладовским аппарат «прострометр» замерил возможности зрительного восприятия Ле Корбюзье и, к его немалому удивлению, обнаружил, что последний не обладает достаточным пространственным зрением и не соответствует необходимым требованиям, предъявляемым к будущим архитекторам ВХУТЕМАСа (ил. 2). Восприятие пространства одним и другим глазом у Ле Корбюзье значительно различалось, что означало – он не может видеть стереоскопически, а из этого следовало, что используемый Ладовским для отбора талантливых дизайнеров и архитекторов психотехнический тест дисквалифицировал далеко не самого плохого архитектора своего времени[134]134
  История этого эксперимента дошла до нас благодаря одному из студентов Ладовского и была пересказана мне Селимом Хан-Магомедовым в личной беседе в Москве 19 июня 2003 года. Кирилл Афанасьев кратко рассказывает о тесте Ле Корбюзье, но без подробностей и без упоминания последствий эксперимента. См.: Afanasjew 1973. S. 26.


[Закрыть].

Ил. 2. Прострометр (воссозданная копия; фотография экспозиции выставки «Эксперимент Ладовского», 2017)

История этого эксперимента, демонстрирующая и его широкое распространение, и неудачу, является, как это ни удивительно, единственным из известных нам свидетельств о результатах экспериментов в лаборатории Ладовского. Вместо экспериментальных данных его ученики использовали приборы для измерения восприятия, подобные упомянутому уже «прострометру», для продвижения в массы своей психотехнической архитектуры, то есть архитектуры, следовавшей «принципу плана и контроля» советского государства и ставившей перед собой весьма далеко идущую цель – «‹…› управление психологией масс»[135]135
  Первая декларация 1928 (Хазанова 1972. C. 125). Эта декларация была создана в 1928 году Объединением архитекторов-урбанистов АРУ, вместе с которыми Ладовский разрабатывал планы городской застройки. См. подробнее: Бархин, Иконников 1975. С. 337–364.


[Закрыть].

После Октябрьской революции новая власть видела свою главную задачу не в «управлении массами», а, прежде всего, в реорганизации всех институциональных основ общественной жизни. Уже в 1918 году началась реструктуризация учебных заведений, в том числе и художественных мастерских. В созданном после революции Народном комиссариате просвещения (Наркомпрос) работали некоторые авангардисты, например футурист Владимир Маяковский и конструктивист Владимир Татлин, адаптировавшие программы обучения следующих поколений художников к новым задачам социалистического искусства[136]136
  Наркомпрос был основан в 1917 году для управления образовательными и художественными заведениями, в том числе музеями и памятниками архитектуры. В его музыкальном, кинофотографическом, литературном и театральном отделах, а также в отделении изобразительных искусств работали в числе других Василий Кандинский, Казимир Малевич, Владимир Татлин, Александр Родченко, Владимир Маяковский, Всеволод Мейерхольд и Осип Брик. См.: Lodder 1983. Р. 48. Программа находится в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ). Ф. А-2306 Министерство просвещения РСФСР. 1917–1988. Оп. 2 Управление делами 1917–1931. Ед. хр. 13 Проекты декретов, постановлений, циркуляры и инструкции Наркомпроса за 1917–1918 гг. (109 л.). Об истории Наркомпроса см.: Fitzpatrik 1970. О художниках особенно с. 110.


[Закрыть]. Эти задачи нашли свое институциональное воплощение, прежде всего, при организации Высших художественно-технических мастерских. В 1920 году Ленин подписал декрет о создании этого самого большого в Советской России художественного учебного заведения для практического обучения, иными словами, для прикладного применения искусства[137]137
  ВХУТЕМАС объединил два дореволюционных учебных заведения: Строгановское художественно-промышленное училище и Московское училище живописи, ваяния и зодчества. См.: МАРХИ 1991. По поводу декрета Наркомпроса от 19 февраля 1920 года см.: Хан-Магомедов 1990. Об истории ВХУТЕМАСа см.: Жданова 1970.


[Закрыть]. Мастерские объединяли почти сотню человек, работавших в различных лабораториях и на факультетах архитектуры, графики, фотографии, театра, пластики, обработки тканей и изобразительных искусств[138]138
  Тильберг 2008. С. 56.


[Закрыть]. Студенты могли выбирать не только специализацию, но и преподавателя и метод обучения[139]139
  Хан-Магомедов 1993. С. 28.


[Закрыть].

Уже само по себе разнообразие дисциплин, соединенное со свободным выбором метода, мотивировало студентов к созданию новых художественных практик. Кроме того, в России 1920‐х годов конъюнктура междисциплинарности простиралась куда дальше совместных проектов представителей различных искусств. Сотрудничество распространялось не только на различные художественные области. Искусство взаимодействовало с наукой, а точнее с естественными науками того времени – психологией, физиологией, психофизикой и в особенности психотехникой.

Маргарета Тильберг сопоставила аспекты постреволюционного искусства – особое внимание к практике и научный подход – с тенденциями в развитии советской науки. «Они все (институции, связанные с искусством. – М. Ф.) занимались „онаучиванием“, которое стало общей программой для раннего периода истории советского государства, равно как и стремление увеличить пользу от науки – и то и другое важные особенности большевистской идеологии»[140]140
  Тильберг 2008. С. 55.


[Закрыть].

Каковы же были источники большевистской научной программы? Онаучивание искусства, как и других отраслей советского общества, нельзя объяснить только идеологическим давлением. История науки показывает, что так называемые «особенности большевистской идеологии» присутствовали в России задолго до советского периода: междисциплинарность была свойственна русской психологии с самого момента ее зарождения. Значительно вдохновленное экспериментальной психологией Вильгельма Вундта и, таким образом, всегда ориентированное на экспериментальную практику, «разнообразие институциональных связей этой отрасли» отразилось в «взаимосвязях психологии с другими дисциплинами» еще в конце XIX века[141]141
  Александр Метро описывает междисциплинарность русской психологии как ее главную особенность в сравнении с психологией европейской и американской. См.: Métraux 1986. S. 628, 629.


[Закрыть].

Само по себе определение психологии в России как «психологических наук» указывает, по мнению Александра Метро, на гетерогенность этой области знаний[142]142
  Ibid.


[Закрыть]. Вторжение психологических методов в область изобразительного искусства не кажется удивительным, если помнить о дисциплинарной открытости русской психологии. Что же способствовало утверждению изобразительного искусства в качестве своеобразного партнера психологии?

Заглянув в протоколы организаций, созданных Народным комиссариатом просвещения, можно заметить, что из 55 учреждений 24, то есть почти половина, были, так или иначе, связаны с физиологией и психологией[143]143
  Протоколы организованных Наркомпросом исследовательских организаций по психологии и физиологии находятся в ГАРФ: Ф. А-2306 Министерство просвещения РСФСР 1917–1988. Оп. 19 Научный отдел. 1917–1925. Организации Наркомпроса в системе научных учреждений. См.: ГАРФ. Ф. 259 Совет министров РСФСР (Совмин РСФСР). Оп. 24 Постановления и протоколы заседаний СНК РСФСР. Д. 9. Приложение к постановлению СНК от 29.10.1931. Л. 280–285.


[Закрыть]. Если учесть, что в зону ответственности Наркомпроса входили также детские дома, рабочие кружки и съезды, то мы получим еще 39 предприятий, обращавшихся к методам психологии и физиологии в целях «социального воспитания» населения[144]144
  Государственный ученый совет (ГУС), будучи подразделением Наркомпроса, занимался вопросами воспитания. Председательствовал в ГУС с 1921 по 1933 год М. Н. Покровский, а членами являлись среди прочих также Н. К. Крупская и А. В. Луначарский. Обзор мероприятий и организаций под контролем ГУС находится в ГАРФ: Ф. А-298 Государственный ученый совет (ГУС) Наркомата просвещения РСФСР. Оп. 1 1921–1933. О развитии советских научных организаций см.: Graham 1975.


[Закрыть]. Вместе с учреждениями, образованными комиссариатами здравоохранения, труда и социального обеспечения, к 1931 году было создано 79 проектов, которые в той или иной форме ставили перед собой задачу исследовать и улучшить физиологическую и психическую конституцию социалистического работника[145]145
  ГАРФ. Ф. 259 Совет министров РСФСР (Совмин РСФСР). Оп. 24 Постановления и протоколы заседаний СНК РСФСР. 1931–1940. Д. 9. Л. 280–285.


[Закрыть]. Сравнительно большое число таких проектов объясняет, почему развитие наук о жизни стало крупномасштабной политической программой[146]146
  О научном исследовании труда в России до и после революции см.: Tatur 1979.


[Закрыть], а также, в некоем роде, и использование научного языка и методов в сфере искусства.

Так, ученый совет Наркомпроса организовал «развитие одного общего плана народного просвещения и обработки всех вопросов, связанных с просвещением и культурой»[147]147
  ГАРФ. Ф. А-298 Государственный ученый совет (ГУС) Наркомата просвещения РСФСР. Оп. 1. Ед. хр. 1. Протоколы заседаний Президиума ГУСа № 1–26 за 1922–1923 гг. и приложения к ним.


[Закрыть], по шести секциям, каждая из которых уже самим своим названием указывала на научность исследовательского подхода и включала технические, политические и художественные задачи[148]148
  Секции ГУС за годы 1921–1933 описаны в ГАРФ. Ф. А-298. Оп. 1.


[Закрыть]. Практически невозможно представить, чтобы реструктурированные Наркомпросом художественные училища и музеи, как и ВХУТЕМАС, вместе с Российской академией художественных наук (РАХН), могли бы в дальнейшем сопротивляться влиянию окружавших их со всех сторон проектов широкомасштабной психологической и физиологической программы[149]149
  Российская академия художественных наук (РАХН), переименованная в 1925 году в Государственную академию художественных наук (ГАХН), занималась теоретическими вопросами, в то время как ВХУТЕМАС был ориентирован на практику. См.: Misler 1996. О художественных и научных учреждениях Наркомпроса см.: Перечень организаций в протоколах Наркомпроса. ГАРФ. Ф. А-2306. Оп. 19 Научный отдел. 1917–1925.


[Закрыть]. Общий источник финансирования искусства и науки крепко связывал их между собой, точно так же как и в случае сотрудничества Баухауса и Венского кружка, когда, по верному наблюдению Питера Галисона, «‹…› связи между искусством и философией стали не метафорическими, а реальными, поскольку художники и философы были связаны общими политическими, научными и программными интересами»[150]150
  Galison 1990. S. 711.


[Закрыть].

Когда заходит речь о новой, советской архитектуре в России, обычно говорят о русском конструктивизме. Наиболее известные и смелые представители этого направления художник Владимир Татлин и архитектор Эль Лисицкий объединяли в своих работах применение новых материалов с радикальностью выбора формы. Несмотря на то что «Памятник III Интернационалу» Татлина или «проуны» (проекты утверждения нового) Эль Лисицкого так никогда и не были реализованы вне стен музеев, они, имея статус моделей, стали символами нового искусства, построенного по принципу машин, «‹…› с их логикой и ритмом, составными частями и материалами, с их метафизическим духом»[151]151
  Umanskij, Zahn 1920. S. 19–20.


[Закрыть]. Однако основные элементы конструктивизма, как они определялись в 1920‐е годы, – имитация работы машины, внимание к строительным материалам, «оркестровка» формальных элементов и общий объединяющий все это духовный элемент, обозначаемый часто как утопия или гармония[152]152
  К характеристике конструктивизма см.: Lodder 1983. Джон Боулт (John Bowlt) определяет главную цель конструктивизма очень широко, как стремление «создать новое человеческое существо, тело и дух которого находятся в гармонии». См.: Chernova (Gast-Hrsg.) 1996. P. 416–417.


[Закрыть], – не превращали, однако, искусство исключительно в инженерно-механистическое действо. Такая интерпретация была дана ему, прежде всего, в одном отчете о радикальном искусстве Советского Союза, написанном по заданию Международного бюро Наркомпроса, чтобы представить для Запада различные направления в советском искусстве как единое движение. Отсюда появилось представление о конструктивизме как машинном искусстве, еще до того как этот стиль получил свое всестороннее развитие[153]153
  Lodder 1983; об Уманском и его отчете для изобразительного отдела Наркомпроса под руководством Луначарского см. там же, c. 233 и 235.


[Закрыть]. Так «башня Татлина», острие которой по проекту вонзалось в небеса, своей 400‐метровой высотой являлась коммунистическим ответом парижской Эйфелевой башне и была построена не из крепкого и гладкого железобетона, а из хрупкого натурального дерева и, в действительности, составляла всего пять метров в высоту[154]154
  Осталось невыясненным, предполагалось ли использовать дерево в качестве строительного материала с самого начала или это результат недостатка материала. Монумент должен был быть железобетонной конструкцией, поддерживающей внутри вращающийся стеклянный цилиндр, куб и пирамиду. Троцкий 1924. С. 184, и Lissitzky-Küppers (Hg.) 1992. S. 343. Новейшее описание башни Татлина см.: Kursell, Schäfer 2004. S. 185–186.


[Закрыть]. Проуны Лисицкого также представляли собой только зарисовки пространственных экспериментов, которые никак не могут быть названы продуктом инженерного мышления. Они должны были представлять объекты, следующие собственным законам. Сам автор писал о них: «Это не путь инженера, которым движут математические таблицы, алгебраические исчисления и схемы ‹…› Ни одного письменного математического артефакта не сохранилось от египетской цивилизации, но Египет создал огромную, полную ОБЪЕКТОВ культуру»[155]155
  Эль Лисицкий. Проун (Проект утверждения нового), 1920–1921. Проуны Лисицкого стали результатом его сотрудничества с Казимиром Малевичем и потому обычно связываются историографией с супрематизмом, а не с конструктивизмом.


[Закрыть]. Эти слова Лисицкого можно точно так же распространить и на психотехническую лабораторию Николая Ладовского, и на работу его учеников и коллег, от которой осталась масса пространственных объектов – приборов, моделей и зданий, – а не результаты экспериментов или лабораторные отчеты.

Собрать под вывеской конструктивизма русских послереволюционных художников-авангардистов оказывается непростой задачей, настолько противоречивы и разнообразны были их подходы к созданию «новой универсальной художественной культуры»[156]156
  Lodder 1983. S. 234. Конструктивизм, как и продуктивизм, можно рассматривать в качестве прикладного развития русского футуризма. См.: Taylor 1991. P. 182. Хан-Магомедов подчеркивает трудность четкого разграничения между конструктивизмом и продуктивизмом. Хан-Магомедов 1994. С. 237. Гасснер обходит эту проблему, причисляя Татлина к художникам материальной культуры, а Лисицкого к конструктивистам и отделяя обоих от продуктивистского конструктивизма. Gassner, Kopanski 1992. S. 48. Для Гройса даже Малевич является конструктивистом. Ibid. S. 74. Сенкевич предлагает разумный выход из ситуации, рассматривая продуктивизм как теоретическую базу конструктивизма, а Татлина, Малевича и Кандинского – в качестве его вдохновителей. Senkevitch 1974. P. 140.


[Закрыть]. Определение конструктивизма и его влияния на остальные авангардистские течения окажется еще большей проблемой, если мы примем во внимание, насколько сильно отдельные представители различных направлений были связаны между собой. Татлин и Лисицкий преподавали во ВХУТЕМАСе на одном и том же деревообделочном и металлообрабатывающем факультете с Александром Родченко и работали практически дверь в дверь с лабораторией Ладовского, чью архитектуру в истории авангардного искусства традиционно относят к конкурирующему с конструктивизмом рационализму[157]157
  Историк московского авангарда Хан-Магомедов создал для характеристики архитектурного стиля Ладовского термин рационализм, тогда как в России 1920‐х годов он был известен как формализм (Из разговора с Хан-Магомедовым 17 июня 2003 года, Москва). Сам Ладовский в статье по теории архитектуры обозначил свой метод как рационалистический. См.: Ладовский 1926. С. 3–5.


[Закрыть]. Фигура Константина Мельникова делает ситуацию еще сложнее: как один из самых популярных архитекторов 1920‐х годов, он был коллегой Ладовского, но не принадлежал ни к конструктивистам, ни к рационалистам. Более того, Мельников вспоминал о противопоставлении этих двух направлений как о выдуманном споре: «‹…› самые активные участники дискуссии в АСНОВА Ладовского и ОСА Гинзбурга просто вставали в позу, они ничего не строили. Первые называли себя „новыми“ архитекторами, вторые – „современными“. Из их потока слов я понимал меньше, чем все остальные»[158]158
  Цит. по: Starr 1978. P. 116. АСНОВА – Ассоциация новых архитекторов, группа, возглавляемая Ладовским с 1923 года. ОСА – Объединение современных архитекторов, основанное в 1925 году конструктивистами братьями Весниными и Моисеем Гинзбургом. Некоторые члены АСНОВы перешли на их сторону.


[Закрыть].

А между тем и рационализм, и конструктивизм возникли в недрах одной и той же небольшой организации под названием Живскульптарх – Комиссии живописно-скульптурно-архитектурного синтеза, основанной в 1919 году для объединения пространственных видов искусства[159]159
  Комиссия подчинялась сектору скульптуры в ИЗО Наркомпроса. Хан-Магомедов 1984. С. 15–17; Taylor 1991. P. 71, и Lodder 1983. P. 60.


[Закрыть]. Ладовский и Родченко были членами этой комиссии, состоявшей из архитекторов, художников и скульпторов, которые должны были искать решения для новых пространственных запросов послереволюционного времени, то есть разрабатывать пространства для массовых мероприятий вроде дома-коммуны, Дома Советов, «Храма общения народов», киностудий, стадионов или огромных жилых кварталов.

Архитектурные эскизы, созданные этой комиссией, похожи на башню Татлина не только тем, что остались невоплощенными, но и своим пластическим языком (ил. 3): они тоже использовали спирали, круги, цилиндры и кубы, крутящиеся вокруг своей оси, восходящее движение, сплетающиеся изогнутые плиты, наклонившиеся пирамиды и разбитые на сегменты плоскости стен. Стремление комиссии объединить все пространственные виды искусства институционально вылилось в создание ВХУТЕМАСа, а с точки зрения форм воплотилось в моделях Ладовского начала 1920‐х годов (ил. 4), в которых лестницы и перила на колоннах точно так же скручиваются идущей вверх и вниз спиралью, как снятая с яблока в один прием кожура. Поверхности деформированы, как вогнутые линзы, парящие пандусы и сужающиеся кверху лестничные пролеты выглядят освободившимися от земного притяжения и неудержимо стремящимися вверх. Историк искусства и сотрудник Наркомпроса Николай Пунин свел импульс этого геометрического сплетения разных форм к одному, вовсе не конструктивному моменту: «Это здание должно быть местом постоянного движения: последнее, что в нем можно делать, так это стоять или сидеть спокойно, вас механически будут поднимать вверх и вниз или выносить вон, не спросив на то вашего согласия…»[160]160
  Цит. по: Taylor 1991. S. 69.


[Закрыть]

Ил. 3. Экспериментальный проект комиссии Живскульптарх, 1919

Ил. 4. Вверху: Рабочие проекты студентов ВХУТЕМАСа середины 1920‐х годов по дисциплине «Пространство». Внизу: В. Балихин. Библиотека. Преддипломный проект Обмас ВХУТЕМАСа под руководством Н. Ладовского. 1921