Текст книги "Матрос с Гибралтара"

Проезжая мимо семнадцатого километра, я заметил, что там не происходило ровно ничего интересного. Машины не было. А мужчина сидел на табуретке лицом к дороге и в ожидании клиентов почитывал газету. Я остановился чуть подальше и не торопясь выкурил сигарету. Потом очень быстро вернулся к яхте. С тех пор как мы уехали, прошло примерно часа два. Эпаминондас поджидал нас, болтая с Бруно. Он кинулся ко мне. Поскольку нас так долго не было, а она сама до сих пор так и не вернулась, он был исполнен надежды. Как мне показалось, и Бруно тоже.

– Ну что? – крикнул Эпаминондас.

Со всей деликатностью, на какую только был способен, я ответил, что не думаю, чтобы это было именно то, что надо. Бруно пожал плечами и сразу потерял интерес к происходящему. Потом ушел.

– Раз она там так долго задержалась, – предположил Эпаминондас, – наверное, хочет получше убедиться, разве не так?

– Кто знает, – примирительно заметил я, – может, хочет получше убедиться, что это и вправду не он.

– Что-то я никак не пойму, – возразил Эпаминондас. – Ведь такие вещи сразу видно, знал ты этого человека или нет. Одна минута – и все ясно.

– Вот и я тоже так думал.

Уж не знаю, какая у меня при этом была физиономия. Эпаминондас налил мне коньяку. Воспользовавшись случаем, и себе тоже.

– И все-таки, что ни говори, – заметил он, – это уж она чересчур. Не может быть, чтобы два человека были так похожи друг на друга, чтобы их нельзя было различить, перекинувшись парой слов. Такого просто не бывает.

Я не ответил. Эпаминондас долго размышлял.

– Разве что, – продолжил он после паузы, – есть такие люди, которые настолько похожи, что при желании могут заменить друг дружку. Я хочу сказать, если сам решишь не приглядываться слишком внимательно.

Должно быть, поджидая нас, он успел немало выпить, и у него было вполне ясное представление обо всей этой истории.

– Заметь, – проговорил он, – если она захочет, этот Пьеро вполне может стать Гибралтарским матросом. Достаточно, чтобы она этого по-настоящему захотела. В конце концов, всему есть конец. Рано или поздно и ей тоже надоест. Она решит, это он и есть, стало быть, так тому и быть, вот и все, интересно, кто тогда сможет ей возразить? Вот ты скажи, кто докажет, будто это не он?

– Что верно, то верно, – согласился я, – никто не сможет доказать, что это не он.

Я предложил ему сигарету.

– Если разобраться, я ведь тоже единственный на свете, другого такого нет, разве не так? В конце концов, всему есть предел.

– Вообще-то, – заметил я, – все мы единственные и неповторимые. В том-то и сложность, что каждый ни на кого не похож.

Мысли его приняли совсем другой оборот.

– А если, – проговорил вдруг он, – она спросит у него насчет Нельсона Нельсона?

– Вот я и говорю, – сказал я, – что все это очень сложно.

– Поживем – увидим, – с ухмылкой отозвался он. – Если этот Пьеро совсем не Пьеро, то так и скажет, что знать не знает никакого Нельсона Нельсона.

По моему взгляду он понял, что я не слежу за ходом его мыслей. Но какая разница.

– И все же, – продолжил он, – такая женщина, почему бы, спрашивается, и не признать такую женщину?

– Ну, не надо преувеличивать, – возразил я.

– Из-за бензоколонки! – ответил самому себе Эпаминондас. – Предположим, это он и есть. Владелец такой модерновой бензоколонки, зарабатывает деньги, легавые к нему не пристают, вполне доволен жизнью. И вот является она и говорит ему: бросай все, иди за мной!

– Да, так оно есть, – согласился я. – Честно говоря, мне это и в голову не приходило.

– Он ведь может и отказаться, как ты считаешь? Кто знает, – немного помолчав, добавил он, – может, они об этом и спорят вот уже битых два часа, а?

– Кто знает, – повторил я.

– И стыд-то какой, – заметил он, – бросить, как говорится, всю эту бродячую жизнь, море и все такое прочее, чтобы в конце концов врасти в землю, как эти его бензонасосы, каково, а?

– Да, – согласился я, – наверное, ты отчасти прав.

Разговаривая, мы то и дело поглядывали на пристань. Она все не появлялась.

– Правда, – признался он, – я и сам в свое время променял море на дорогу. Да только я-то что, кому до меня какое дело. Я гол как сокол. Даже грузовик и тот не мой. Так что могу в любой момент все бросить – и в путь.

На какое-то время он перестал говорить и задумался, должно быть, о своей собственной участи.

– Ты уж поверь, – помолчав, продолжил он, – только если Пьеро на самом деле никакой не Пьеро, только в этом случае он признается во всем, в чем она захочет, насчет Нельсона и все такое прочее. Смекаешь, зачем?

– Догадываюсь, – ответил я.

Однако у него все-таки еще оставались какие-то сомнения. Он то и дело с нетерпением поглядывал на пристань и явно волновался, что она все не появлялась и не появлялась.

– Мужики, они чем красивей, – рассуждал он, – тем труднее их узнать. Если разобраться, для женщин они, в общем-то, все на одно лицо. Хорошо еще, у того был шрам на башке.

– Да, это, правда, удача, – опять согласился я.

– Только ведь, пока дело дойдет до того, чтобы покопаться у мужика в волосах, на это нужно время. Не станешь же так прямо сразу, с бухты-барахты просить мужика: можно, я покопаюсь у тебя в голове?..

Внезапно он расхохотался, да так громко.

– Правда, у нее это все раз-два, и готово, уж она-то времени даром не теряет! – пояснил он. – Ты уж извини, но у нее с этим не задержится!

– Что говорить, – кивнул я, – прямо чемпионка.

– Ну а если, – снова посерьезнев, продолжил он, – он у него есть, этот самый шрам, что тогда? Он же не сможет отрицать, будто его нету, правда?

– Это еще как сказать, – машинально ответил я. – Ты что, издеваешься? – явно обиделся Эпаминондас.

– Прости, – извинился я. – Ясное дело, если он у него есть, тогда… Знаешь, пожалуй, я пойду немного отдохну.

Оставил его и пошел к себе в каюту. Не прошло и десяти минут, как на пристани послышался шум мотора. Эпаминондас во все горло позвал меня, потом с палубы окликнул ее:

– Ну что?

– Увы и ах, – ответила она, – мне очень жаль, мой бедный Эпаминондас.

– Где ж ты тогда околачивалась битых два часа?

– Просто так, гуляла, – ответила она. – Увы и ах, мой бедный Эпаминондас.

Я поднялся в бар. Они оба сидели за столиком, перед каждым по стаканчику виски. Она избегала моего взгляда.

– Но все же признайся, – ворчал Эпаминондас, – ты ведь сомневалась, разве нет?

– Знаешь, – призналась она, – мне начинает казаться, что можно сомневаться сколько душе угодно, было бы желание.

Я присел рядом с ними. Волосы у нее немного растрепались от ветра и прядями спадали из-под берета.

– Выходит, опять я зря морочил тебе голову, – пригорюнился Эпаминондас.

– Ничего никогда не бывает совсем зря, – успокоила она.

И, желая хоть как-то утешить вконец расстроенного приятеля, пошла за бутылкой шампанского. Мне показалось, что вид у нее был счастливый. Эпаминондас удрученно следил за ней взглядом. Я открыл бутылку шампанского. Да, у нее и вправду был счастливый вид, как у человека, только что вырвавшегося из темной комнаты, где долго просидел взаперти.

– В любом случае, – проговорил Эпаминондас, – похоже, это не слишком-то тебя расстроило.

– Ко всему можно привыкнуть, – ответила она. Она все еще избегала смотреть в мою сторону. Это было ясно как Божий день. Интересно, заметил ли это Эпаминондас?

– По крайней мере каждый раз одним остается меньше, – изрек я, – тех, которые не он.

– Знаешь, если так смотреть, – возразил Эпаминондас, – то этому конца-края не видать.

Она рассмеялась, я тоже.

– Тебе все хиханьки да хаханьки, так, что ли? – поинтересовался Эпаминондас.

– А что в этой жизни не смешно? – защищалась она. – Вот я, к примеру, разве я не смешная?

– Не всегда, – ответил Эпаминондас. – Вот сегодня ты совсем не смешная.

– Думаешь, ты сильная, – проговорила она, – а поглядишь, такая слабая, хоть плачь.

– Это все я виноват, – огорчился Эпаминондас, – видишь, как ты из-за меня расстроилась.

– Тебе не угодишь, сам не знаешь, чего хочешь, – заметила Анна. – Смеюсь, ты тоже недоволен.

– А ты сама-то, – поинтересовался Эпаминондас, – хоть уверена, что знаешь, чего хочешь.

Тут она наконец-то посмотрела на меня и улыбнулась, но с таким откровенным бесстыдством, что я покраснел до корней волос. На сей раз это заметил даже Эпаминондас. И сразу замолк.

– Ну скажи, разве всегда знаешь, чего хочешь? – обратилась она ко мне.

– Да, – ответил я, – это всегда знаешь.

Она еще раз улыбнулась. Я снова заговорил, чтобы сменить тему и задержать Эпаминондаса, который, судя по всему, совсем было собрался смыться.

– Даже если на земле останется всего один мужчина, все равно надо надеяться, что это окажется он. Если уж быть серьезными, то до конца.

Услыхав это слово, она снова рассмеялась. Потом подлила в бокалы шампанского. И заставила Эпаминондаса выпить еще немножко.

– Каждый раз оказывается, что это не совсем он, – заметил Эпаминондас, – всегда что-нибудь да не так.

– Вот уже третий раз, – как-то спокойно, будто ведя обычную неспешную беседу, проговорила она, – как Эпаминондас сообщает мне, что нашел его.

Я выпил свое шампанское.

– Здесь мы столкнулись, – сурово заметил я, – с непостижимой тайной неповторимости человеческой личности.

Эпаминондас уставился на меня, вид у него был какой-то испуганный. Анна успокоила его.

– Он хотел сказать, – пояснила она, – что очень трудно найти именно того, кого ищешь. Помнишь? Один раз он держал бордель в Константинополе. В другой раз оказался уже в Порт-Саиде. Кстати, а чем это он у нас там занимался, в Порт-Саиде?

– Был парикмахером, – ответил Эпаминондас. – То история не подходит, то голос не тот, то шрама нет… Вечно что-нибудь да не так.

– В сущности, – глядя на меня, проговорила она, – к мужчинам, к ним никогда не стоит слишком приглядываться, да и ко всему остальному тоже, всегда надо соблюдать дистанцию.

– Это тонкое дело, так нам ничего не добиться, – опять вконец расстроившись, заявил Эпаминондас.

– Конечно, это нелегко, – подтвердила она. – Понимаешь, Эпаминондас, вот, к примеру, у тебя в глазах иногда появляется что-то такое, даже сама не знаю что, но совсем как у него…

Она рассмеялась. Эпаминондас – нет. Он виновато опустил глаза и, похоже, вспомнил, как дорого обошлось ему это сходство. Потом, немного помолчав, заметил:

– Когда ты его и в самом деле отыщешь, а потом начнешь искать в нем сходства с этим Пьеро, вот тут уж я посмеюсь над тобой вволю. Вот когда ты окончательно свихнешься.

Мы все трое громко расхохотались. Эпаминондас явно приходил в себя после глубокого разочарования.

– Иногда, – заметил он, – когда мы приближаемся к берегу, кажется, будто он стоит на пристани, потом причаливаем, выходим, ничего похожего. А бывает, даже на берегу еще остаются какие-то сомнения, тогда приходится подойти поближе. Эх, да что там говорить, иногда надо поглядеть совсем в упор, чтобы убедиться, что это не то…

– Ой, вот уж что правда, то правда, – так и прыснула со смеху Анна.

– И все-таки, – изрек я, – что ни говори, а жизнь прекрасна – когда ищешь своего Гибралтарского матроса.

– Так-то оно так, – спокойно согласилась она, – и все же иногда я задаю себе вопрос, во что же он мог теперь превратиться…

– И я тоже, – сразу погрустнев, признался Эпаминондас.

Мы пили уже вторую бутылку шампанского.

– Эпаминондас, – пояснила мне Анна, – принял очень близко к сердцу эту историю, про моего матроса с Гибралтара.

– Уж не знаю, историю или что другое, – как-то очень по-детски заметил Эпаминондас, – но что-то тут и вправду поразило меня в самое сердце.

Я расхохотался.

– Такие вещи, – пояснил я, – всегда начинаются с гибралтарских матросов…

Он грустно покачал головой, соглашаясь со мной. Мы все трое были уже порядком навеселе. Обычно на яхте не надо слишком много пить, чтобы почувствовать себя под хмельком.

– Вот в Константинополе, – вспомнил Эпаминондас, – там все вообще висело на волоске. Все-таки тебе не хватает целеустремленности.

Она бросила на меня изумленный взгляд.

– Уж чего-чего, – возразила она, – а целеустремленности у меня хоть отбавляй. Только я вот все думаю, даст мне это что-нибудь в конце концов или нет.

– Можешь говорить все что хочешь, – заметил Эпаминондас, у него явно стали появляться навязчивые идеи, – но только в Константинополе все и вправду висело на волоске.

Он совсем разнервничался.

– Тебе что, правда, так уж важно, чтобы она его нашла? – поинтересовался я.

– По крайней мере хоть успокоюсь, – ответил Эпаминондас. – Я ведь был совсем молодой, тут является она, вытаскивает меня из семейства, хоп, сажает к себе на яхту, и вот с тех пор…

– На волоске, – проговорила Анна, ей явно не улыбалось продолжать разговор на эту тему, – можно подумать, после трех лет меня может смутить какой-то волосок. Ладно, если уж ты начал, давай поговорим про Константинополь. Сам знаешь, не будь там тебя, я бы сейчас шлялась где угодно, только не по морям и океанам…

– Пока она его не найдет, – пояснил мне Эпаминондас, – не будет мне покоя на этом свете.

– Даже не в борделе дело, – заметила она, – просто там дышать было нечем…

Лицо у Эпаминондаса сразу прямо засветилось.

– Точно, – подтвердил он, – стоило мне рассказать ему эту историю, а он мне и говорит, да, это я и есть, давай, сообщи ей, пусть едет. По правде сказать, мне это сразу как-то не понравилось, даже насторожило, из-за дела, которым он занимался. Когда ты вернулась на яхту, я ведь тебе еще не говорил, я все же набил ему морду. Даже шрам организовал что надо.

– Ну, ты и прохвост, – со смехом сказала она, – это чтоб еще больше все запутать.

– Ладно, – проговорил Эпаминондас, – раз так, теперь я тебе вообще больше ничего не буду рассказывать. – Потом разочарованно добавил: – Хотя можешь не сомневаться, я все равно буду их тебе посылать, свои депеши.

– Ах, – отозвалась она, – единственное, чего бы тебе не следовало делать, так это посылать мне свои депеши.

Но у Эпаминондаса, похоже, была какая-то своя задумка. Это сразу бросалось в глаза. Правда, пока он не торопился ее выдавать, видно, чтобы получше подготовить почву.

– Что ни говори, – сказал он, – а по-моему, этот Пьеро с семнадцатого километра стоил нам хлопот.

Она глянула на меня и тихонько рассмеялась, будто удачно пошутила.

– Во всяком случае, – не унимался Эпаминондас, – это единственное, что мне удалось отыскать в этом хреновом департаменте. – И едва слышно добавил: – При нынешних ценах на бензин никто не смог бы добиться большего.

Анна наклонилась к нему и с большой нежностью в голосе проговорила:

– Похоже, ты не очень-то доволен результатами. Ну, давай выкладывай, что там у тебя на сердце.

– Конечно, давай говори, – подхватил я. – Если уж ты ей не скажешь, то кому же тогда вообще рассказывать?

– Да нет, не стоит, – возразил он, – настроения нет.

Однако тут же все выложил, и в наилучшем виде.

– Учитывая, что это за тип, – заключил он, – я теперь уверен, что искать его надо не здесь, а где-нибудь в Африке.

Как и полагается после подобного заявления, воцарилась мертвая тишина.

– Но ведь Африка-то большая, – отозвалась Анна. – Ты бы хоть уточнил где.

Он уточнил. Это длилось не меньше получаса. Мы с ней слушали довольно рассеянно, потому что думали совсем о другом. Речь шла о том, чтобы пойти в Дагомею и найти там одного бывшего матроса с яхты, некоего Луи, родом из Марселя, – она помнила его. Так вот, как раз на прошлой неделе этот самый Луи написал Эпаминондасу, чтобы узнать его мнение насчет одного типа по имени Жеже, с которым он познакомился в Дагомее, в племени эве, неподалеку от Абомея, и который, как утверждает Луи, вне всякого сомнения, и есть тот самый матрос с Гибралтара. Эпаминондас пока что ничего не ответил Луи, потому что счел более уместным прежде поговорить с Анной. Он рассказал нам про эве. Очевидно, что уже успел неплохо просветиться. Оказывается, есть такое племя кочевников, занимаются сельским хозяйством, часть года живут на плоскогорьях Атокары. Места там очень красивые, озера и куду[1]1
  Парнокопытные животные семейства полорогих.


[Закрыть], хоть и мелкие, но все же. Короче говоря, он не может ручаться, есть ли у Луи веские основания, чтобы заставлять ее тащиться в такую даль. Пусть сама решает. Что и говорить, даль несусветная… Хотя, судя по тому, что он о нем знает… Говорил Эпаминондас долго и много, то и дело перескакивая с одного на другое и мешая очарование куду с магическими чарами Гибралтарского матроса. Слишком долго. А мы уже слишком долго глядели друг на друга. Полностью поглощенный своими эве, он ничего не замечал.

– А почему бы тебе, – проговорила она наконец, – не пойти вместе с нами?

– Даже не знаю, – как-то застенчиво уклонился Эпаминондас.

– Из-за своего грузовика, что ли? – уточнила она.

– Да он даже не мой, – возразил он, – у меня вообще нет ничего своего, кроме разве что шкуры.

Я отлично понял, и не без оснований, намерения Эпаминондаса. Правда, она вдруг ни с того ни с сего заявила, что ей надо немного подумать, и покинула нас. Чем не на шутку потрясла Эпаминондаса. Однако я оставил его наедине со своим недоумением, тоже отправился к себе в каюту и растянулся на койке. Так или иначе, но какой-то жребий был брошен. У меня не хватило времени уточнить, какой именно. В общем, мы отправлялись в центральную Африку. Я заснул в зеленой саванне, где кишмя кишели куду.

Проспал я долго. Должно быть, проснулся где-то перед самым ужином. И тут же поднялся в бар. Ее там не оказалось. Один только Эпаминондас спал крепким сном, растянувшись на двух креслах. Больше никого на яхте видно не было. Я зажег свет. Эпаминондас недовольно заворчал, но не проснулся. Плита для подогрева была выключена, ужина не готовили. Я бегом бросился в трюм и убедился, что обе машины на месте. Потом не спеша снова поднялся в бар, разбудил Эпаминондаса и спросил у него, где она. Он ответил, что я уже знал и без него, – у себя в каюте.

– Она, видите ли, размышляет, – пояснил он. – Если она уже начала размышлять над такими вещами, стоит идти в Дагомею или нет, этому конца-края не видать. Будто над этим надо еще размышлять, да тут и думать-то нечего.

Он сказал, что вскоре после того, как я ушел, она снова появилась из каюты и отпустила всю команду до полуночи на берег. Сказала, что снова отправляемся в путь, только не удосужилась уточнить, куда плывем.

– Я жду, когда она наконец вдоволь наразмышляется, – добавил Эпаминондас, – чтобы предупредить своего агента по перевозкам.

Я оставил Эпаминондаса и спустился к ней в каюту. Впервые я вошел не постучавшись. Зажег свет. Она лежала, одетая, заложив руки за голову, в позе, напомнившей мне, какой я увидел ее тогда, в зарослях тростника. Уселся подле нее. Судя по всему, она плакала.

– Вставай, – сказал я, – Пошли посидим где-нибудь в ресторанчике.

– Я не голодна.

– Ты же всегда голодная.

– Нет, не всегда.

– Эпаминондас, там наверху, уже весь истерзался, ждет, когда ты наконец решишь, плыть к этим эве или нет, ему ведь надо еще предупредить своего агента по перевозкам.

– Конечно, плывем, так ему и передай, нынче же ночью снимаемся с якоря.

Она попыталась что-то вспомнить.

– А куда мы плывем-то?

– Ну, это уж слишком, – заметил я. – Как куда, к дагомейскому племени эве, в район Абомея.

– Ах, да. Это ужасно далеко.

– Дней десять?

– При хорошей погоде. А если нет, то и все пятнадцать.

– У тебя что, нет желания поохотиться на куду, как в книгах Хемингуэя?

– Нет, – ответила она. – Потом добавила: – Это уже двадцать третья телеграмма, с тех пор как я ищу его. – И с улыбкой прибавила: – Мы ведь охотимся совсем не на куду.

– Но раз уж он такая редкая птица, этот матрос, можно для разнообразия пару дней поохотиться и на что-нибудь другое. Ведь надо же время от времени наполнять ягдташ хоть какой-нибудь мелкой дичью. Так почему бы нам не поохотиться на куду?

– А если он окажется у эве?

– Что ж, тогда ты сможешь поохотиться на куду вместе с ним.

Она умолкла. Я не решался смотреть на нее слишком много.

– А охота на куду – это опасно, да?

– Разве что самую малость, ровно столько, сколько нужно. А потом, в глазах мужчин все куду стоят один другого. Так что, как бы тебе сказать, это упрощает охоту.

– А во время охоты на куду разговаривают?

– Когда охотишься, нельзя поднимать ни малейшего шума и ни в коем случае нельзя разговаривать. Это же всем известно.

– Разве нельзя переговариваться совсем шепотом, на ухо? Ведь это-то разрешается, разве нет?

– Само собой, – согласился я, – но тогда можно говорить только о дичи. Тут нельзя отвлекаться ни на минуту.

– Надо же, я и не знала, что взяла на борт такого искусного охотника. Но это ведь нелегкая добыча, куду.

– Самая прекрасная на свете.

– И что же, они и в самом деле не говорят ни о чем, кроме куду?

– Нет, отчего же, по вечерам, после охоты, иногда о литературе. Но важней всего на свете для них то, что они охотники на куду.

– И никогда-никогда ни о чем другом?

– Никогда ничего нельзя утверждать наверняка, может, иногда и еще о чем-нибудь, кто знает.

– Жаль, что ты не посмотрел город, он очень красивый, – невпопад сказала она.

Я поднялся. Она удержала меня за руку.

– Ты так же разговаривал и с той женщиной? Ты и с ней так же разговаривал?

– Я вообще никогда с ней не разговаривал, берег себя до лучших времен. Я не был счастлив.

Она медленно проговорила:

– А вот я, кажется, была.

– Охотно верю, – согласился я.

И вышел из каюты. Направился в бар к Эпаминондасу. Он с нетерпением поджидал меня, сидя за бокалом вина.

– Ну, что она сказала?

– Ничего.

– Что ни говори… – Он отпил из бокала, пощелкал языком. – А это стоящее дело. Видно, ей уже просто надоело, другого объяснения и быть не может.

Я вспомнил про ее поручение.

– Да, она просила тебе передать, что мы отправляемся к этим твоим эве.

Он не выказал ни малейшей радости. Скорее уж наоборот, как-то бессильно, прямо со стаканом в руке, рухнул в кресло.

– Когда?

– Сам знаешь, этой ночью.

Он захныкал.

– Ну вот, опять меня куда-то несет. Так мне сроду ничего путного не сделать.

– Надо знать, чего хочешь, – изрек я.

– Она приехала за мной в Маюнгу, к моей бедной матери, кабы знать, что ей от меня было нужно, так лучше бы уж остался там, где был. – И, понизив голос, добавил: – До сих пор не могу понять, как это ей удалось меня разыскать…

– Если разобраться, все мы тут в таком же положении. Так что нечего жаловаться.

Он меня не слушал.

– Моя мать, она все время пишет, просит вернуться. Отец уже старый. Мы торговали апельсинами, дела у нас шли неплохо, теперь все пришло в упадок…

– Возьми да вернись к себе в Маюнгу, что тебе мешает?..

Он занервничал.

– Вот увидишь, сам увидишь, каково это, вернуться в Маюнгу после того, как она таскала тебя за собой то в Темпико, то в Нью-Йорк, то в Манилу. Да я там с тоски подохну, в этой Маюнге. Ты еще не знаешь, о чем говоришь.

– Тогда не вижу, чего ты там забыл, можешь вообще никогда не возвращаться.

– Вот она найдет его, тогда вернусь. Но не раньше.

– Что-то я не понял.

– Когда она его найдет, мне везде будет тошно, уж я-то знаю, вот тогда и вернусь в Маюнгу.

– Ну, у тебя еще уйма времени до этого, – заверил я его.

Он окинул меня долгим, пристальным взглядом.

– Тебе не понять. Ты совсем другое дело. К тебе она неровно дышит.

Поскольку я не ответил, он подумал, будто я сомневаюсь в справедливости его утверждения.

– Уж я-то знаю, о чем говорю. Это же сразу видно. Никогда еще не видел, чтобы она так долго раздумывала. Ее прямо не узнать.

– А что, там, у твоих эве, и вправду водятся куду?

Он сразу засиял.

– Немного есть. Вот в Замбези, там их видимо-невидимо. Заметь, и на Уэле тоже, но крупных, а их поймать так же трудно, как мух, не стоит и пробовать.

Он подождал, я все не отвечал.

– Почему ты об этом спрашиваешь? Ты что, хочешь поохотиться на куду, что ли?

– Сам не знаю, просто из любопытства. Похоже, он был разочарован. И вдруг о чем-то вспомнил.

– А как же мой агент по перевозкам, я же так и не предупредил его…

– Ну, так в чем же дело, давай, ступай скорей.

– И речи быть не может. Это же двадцать километров отсюда. Нет, тебе придется меня подвезти.

– Слушай, если бы ты знал, как мне неохота. Он изобразил глубочайшее отчаяние.

– Но если ты меня не отвезешь, все пропало, мне придется остаться, это же ясно как дважды два.

– Я не знаю, как открыть люк трюма.

– Уж что-что, а это я умею, – заверил он, – о чем разговор.

Я мог бы сказать, поезжай один, но знал, стоило мне остаться, и я сразу же спустился бы к ней в каюту. А этого я и хотел избежать. Сам же он не изъявил желания обойтись без меня, потому что ему было скучно ехать в одиночестве. Так что и пяти минут не прошло, как он уже был внизу и открывал люк.

Нас не было часа два. Нужно было предупредить агента по перевозкам и забрать в меблированной комнате, что он снимал в одной небольшой гостинице Сета, его пожитки. По дороге назад он немного рассказал мне про Луи.

– Это мой кореш, – заметил он, – занятный мужик, сам увидишь.

– Скажи правду, и часто вы так водите ее за нос?

– Водим за нос?!.. Думаешь, мне так интересно тащиться в эту чертову Дагомею?

– Извини. Вот мне, например, очень даже интересно.

– Что-то не верится…

Когда мы вернулись на яхту, матросы были уже на борту. В баре горел свет. Лоран был слегка навеселе. Бруно тоже, правда, куда больше Лорана.

– Это же просто умора какая-то, – горланил Бруно, – является кто попало, полный придурок, говорит ей, будто тот живет себе в палатке где-то на вершине Гималаев, и она тут же очертя голову несется туда. Нет, я остаюсь. Никогда бы себе не простил, если бы пропустил такую потеху.

Эпаминондас бросился прямо на него.

– А ну возьми свои слова назад, не то набью тебе морду.

– Что ж, если здесь теперь даже пошутить нельзя, тогда, пожалуй, мне и вправду лучше сойти на берег, – обиделся Бруно. – И не подумаю отказываться от своих слов.

– Он прав, – вмешался Лоран. Эпаминондас гордо удалился.

– Нет, все-таки никак не пойму, – не унимался тот, – зачем ей нанимать таких придурков, они же ни черта ни в чем не смыслят.

Я оставил их. И спустился к ней в каюту. Там по-прежнему было темно. Снова зажег свет. Она лежала все в той же позе, что и пару часов назад. На сей раз у меня было такое ощущение, будто она ждала меня. Я рассказал ей о своей поездке с Эпаминондасом и кое-что из того, что он поведал мне о Луи из Абомея. Говорил я довольно пространно и долго. Заметил, что это ее немного раздражало. Потом наступил момент, когда мне уже больше не о чем было ей рассказать, даже о проделках Эпаминондаса.

– Может, тебе лучше сойти на берег здесь? – предложила она. И добавила: – Как и всем остальным.

Я уселся прямо на пол, прислонившись головой к койке.

– А мне совсем не хочется сходить на берег.

– Днем раньше, днем позже, какая разница?

– Пока еще не время. Я сойду, но попозже.

– Что же должно случиться, чтобы ты сошел, чего ты ждешь?

– Гибралтарского матроса.

Она не рассмеялась.

– Прости, – извинился я, – я и сам не знаю. Внезапно она как-то резко, почти грубо спросила:

– Откуда ты явился?

– Я же говорил тебе, – напомнил я, – из Министерства колоний, копировал там документы…

– Ты что, совсем идиот, разве ты не видишь, что происходит?

– Да нет, я не идиот и все прекрасно вижу.

– И все равно не хочешь сойти на берег?

– Пока нет. Не хочу, это единственное, в чем я уверен. У меня нет никаких причин сходить на берег.

– А вот у меня, – тихо проговорила она, – ты же сам знаешь, у меня есть очень веские причины, чтобы заставить тебя сойти на берег.

– А мне плевать на твои веские причины.

Она сразу успокоилась. И с какой-то коварной нежностью, точно уговаривая ребенка, проворковала:

– Хорошо, оставайся здесь, только молчи, обещаешь, да?

– Буду стараться изо всех сил.

– Ты что, действительно веришь, будто можно все время молчать?

– Я верю, что нужно молчать, пока можешь. Но нельзя же молчать… без конца.

И улегся подле нее.

– Честно говоря, я уже больше не в силах молчать, – признался я.

Какое-то мгновение мы чувствовали себя так, будто поговорили. Но это ощущение быстро прошло, и скоро этого стало мало. Она прижалась лицом к моему лицу и долго оставалась так, не шелохнувшись.

– Скажи мне что-нибудь, что придет в голову.

– Анна…

Часы на столике показывали два. Сон не шел.

– Еще что-нибудь, – попросила она.

– Мне нравится на этой яхте.

Она легла и больше ни о чем не просила. Погасила свет. Через иллюминатор виднелась пустынная набережная, ее ярко освещал прожектор. Можно было подумать, будто всякое желание между нами угасло навеки.

– Надо поспать, – проговорила она, – мы больше не можем не спать, мы с тобой оба смертельно устали.

– Да нет, по-моему, ты ошибаешься.

– По правде говоря, я люблю, когда ты такой, как стена.

– Помолчи…

– Самая великая любовь на свете, что это значит?

Я видел ее лицо в слабом свете прожектора. Она улыбалась. Я поднялся, готовый уйти. Она попыталась меня удержать.

– Дура ты набитая, – проговорил я.

И высвободился из ее рук. Она дала мне уйти, не делая больше никаких попыток удержать меня подле себя.

– Не надо расстраиваться, – попросила она, – ведь и я тоже молчу, правда, по-своему.

Яхта отчалила глубокой ночью. Спал я очень мало. Меня то и дело будила вибрация корабельных винтов, и я подолгу лежал без сна. Потом, когда совсем было отчаялся и уже занялся день, меня наконец сморил сон. Из каюты я вышел где-то к полудню. Она была на палубе, спокойная и веселая, как и всегда по утрам. Разговаривала с Бруно. Он не был пьян, но пребывал в весьма дурном расположении духа, утверждая, будто его застали врасплох, будто у него и в мыслях-то не было плыть в эту самую Дагомею, и так далее и тому подобное. Она как могла пыталась утешить его обещаниями, что мы сможем там поохотиться на куду. Я услыхал, как она сказала ему:

– Это такая штука, которую каждый должен непременно хоть раз попробовать, а так ты сможешь сказать, что дело уже сделано…

Он смотрел на нее с недоверием. Бруно был самым молодым матросом из всей команды. Ему еще очень не хватало знания непреходящей зыбкости этого мира. Нам всем стоило немалых трудов разъяснить ему необходимость наших вояжей. Однако все относились к нему с огромным терпением.

Обедали мы вместе. К нам за столик подсел Эпаминондас. И с этого дня ежедневно ел вместе с нами. Ни разу ничуть нас не стеснив. В то утро он прямо-таки светился от радости. Погода стояла прекрасная, он уже совсем забыл про Маюнгу, про свои угрызения совести и даже, по-моему, про цель нашего путешествия в Дагомею.

– Так, значит, плывем, – бросил он, крепко хлопая меня по плечу.

– Плывем, плывем, успокойся.

– Вот видишь, – как-то вдруг развеселилась она, – можешь радоваться, твой номер удался.

На лице Эпаминондаса отразилось искреннее негодование.