Текст книги "Матрос с Гибралтара"

Шел я долго, откуда мне знать, может, час, а то и больше, все время по оливковой роще, чтобы получше спрятаться. Потом, когда уже, если обернуться, не видно было гостиницы, остановился. Там, в паре метров от реки, рос платан. Я растянулся в его тени. У меня было такое ощущение, будто я тяжелый-претяжелый, такой тяжелый, словно смерть – смерть в мире труда и свободы. Похоже, платановая тень – именно то, что нужно для таких отпетых типов, таких покойников, как я. Во всяком случае, я сразу заснул.

Проснувшись, обнаружил, что теперь даже платановая тень и та меня покинула, теперь она была в нескольких метрах от меня, вся какая-то недоброжелательная, вся в своем невозмутимом движении. Выходит, один час из двух, что я проспал, я лежал прямо на солнцепеке. Я уже протрезвел. И тут же задал себе вопрос: интересно, который сейчас час и ушел ли уже ее поезд? В тот момент я совсем позабыл про женщину, про яхту, про свободу. Теперь все мои мысли были только о ней, той, что уже уехала или вот-вот должна была уехать. Мысль эта наполняла меня ужасом. Я снова пытался вызвать в памяти все неопровержимо веские оправдания, заставившие меня нынче утром окончательно порвать с нею, и находил их снова и снова, четкие и ясные, но они уже ничуть не помогали мне справиться с тем ужасом, который вызывал во мне этот ее отъезд.

Уверен, в эти минуты я пережил холодящий ужас со всех сторон и во всех мельчайших подробностях.

У меня не было часов. Так что я все ждал и ждал. Мне все казалось, нет, еще слишком рано, она еще не уехала. А потому все ждал и ждал без конца. Потом, когда я уже совсем было отчаялся услыхать долгожданные звуки, тут-то они наконец и прозвучали: это был свисток местного вокзала. Отсюда отходил только один вечерний поезд на Сарцану, который следовал потом до Флоренции. Так что никакой ошибки быть не могло – это был тот самый, ее поезд. И только тогда я поднялся и вернулся в гостиницу.

В гостиничном коридоре меня перехватил Эоло.

– Синьора уехала, – сообщил он.

– Знаю, мы так и договорились, – ответил я, – мы с ней расстаемся. Но я решил, лучше уж мне не провожать ее на вокзал.

– Понятно, – помолчав, заметил Эоло. – У нее был такой вид, просто страшно смотреть.

– Она ничего не просила мне передать?

– Она просила сказать вам, что уезжает вечерним поездом, и больше ничего.

Я поспешно поднялся к себе в комнату. Думаю, я зарыдал еще прежде, чем добрался до постели. Наконец-то я смог выплакать все слезы, которые прежде никак не хотели вылиться из моих глаз, должно быть, потому, что мне не хватало свободы. Я наплакался за целое десятилетие.

Когда Эоло постучался ко мне в дверь, было уже поздно. Он приоткрыл ее и заглянул внутрь. На лице играла улыбка. Я лежал. И пригласил его войти.

– Уже очень поздно, – сообщил он, – все за столом, ужинают.

– Я не голоден, – ответил я. – Не умру, если останусь без ужина.

Он подошел ко мне поближе, улыбнулся и в конце концов присел на кровать.

– Жизнь – тяжелая штука, – вздохнул он.

Я угостил его сигаретой и сам тоже закурил. Только тут я заметил, что после полудня не выкурил ни одной сигареты.

– Наверное, в поездах сейчас такая духота, – предположил я.

– Да нет, зря вы так переживаете, – успокоил он меня, – у нас в Италии в поездах не скучают. Все разговаривают, и даже не заметишь, как пролетит время.

Ему больше нечего было мне сказать. Он ждал.

– Я даже толком не знаю, почему так поступил, – заметил я, – у меня такое чувство, будто я взял и убил ее, вот так, ни за что ни про что.

– Она еще совсем молодая, – возразил он, – и вовсе вы ее не убили. Похоже, вы с ней не очень-то понимали друг друга.

– Мы совсем не понимали друг друга, – согласился я, – это уж что правда, то правда, мы ничего не понимали, ни один, ни другой, но это же не оправдание.

– Вчера вечером я наблюдал за вами, когда вы выходили из комнаты. И еще, пожалуй, когда вы только что приехали.

У меня было огромное желание поблевать. Не говорить больше ни слова, поблевать и заснуть.

– Пошли-ка лучше поужинаем, – сказал Эоло.

– Я ужасно устал.

Он задумался, потом, видно, что-то придумал и широко улыбнулся.

– Так и быть, отпускаю с вами Карлу, можете пойти с ней на танцы, – разрешил он, – а теперь пошли поужинаем.

Я улыбнулся ему в ответ. Всякий улыбнулся бы ему на моем месте.

– А ведь я совсем забыл, – признался я.

– Я уже сказал ей, она ждет.

– Все равно, – возразил я, – я очень устал. Он заговорил как-то медленно, с расстановкой:

– Она еще молода, моя малышка, а это важней всего на свете, к тому же у нее отменное здоровье, чего еще можно желать. Вам надо непременно сходить с ней на танцы. А когда танцы закончатся, поезд уже будет во Флоренции.

– Сейчас приду, – пообещал я.

Он поспешно поднялся и спустился вниз. Я дал ему время предупредить Карлу. Потом причесался, умылся и тоже спустился.

На террасе было полно постояльцев, их было куда больше, чем днем, должно быть, многие из них тоже собрались на танцы и решили начать вечер с плотного ужина. Она была там. Она заметила, что я был один и сильно опоздал, но если и удивилась, то разве что самую малость. Вскоре после моего появления из коридора показалась и Карла. Она одарила меня широкой, немного смущенной улыбкой, я сделал над собой небольшое усилие, и мне удалось почти непринужденно улыбнуться ей в ответ. За одним из накрытых столиков оставалось два свободных места. Судя по всему, Карла была еще не в курсе.

– А что синьора, она сейчас спустится? – спросила Карла.

– Нет, – ответил я, – синьора уехала.

Она услыхала мои слова. И посмотрела на меня так, что я сразу понял: стоит мне захотеть, и я уплыву на этой яхте. Один шанс из тысячи. Он у меня в руках.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Я залпом выпил два стакана кьянти, один за другим, и ждал, сам не знаю чего, может, когда Карла принесет мне поесть, а скорее всего, когда на меня начнет действовать выпитое кьянти. Она смотрела, как я пил, и тоже, видно, ждала, пока вино на меня как следует подействует.

Действие вина не замедлило сказаться. Я почувствовал, как оно стало разливаться по рукам, ударило в голову. Она подкрасилась, на ней было черное платье, которое она надела специально, чтобы пойти на танцы. Она выглядела невероятно красивой и желанной. Те, кто пришел впервые и еще не был с ней знаком, пялили на нее глаза и говорили о ней вполголоса. А она, она смотрела на меня. Один раз я даже обернулся, чтобы удостовериться, неужели она и вправду смотрит именно на меня, а не на кого-то другого, кто случайно оказался у меня за спиной. Но нет, кроме меня, в том углу террасы больше никого не было, даже кота на стене. Я опрокинул еще стакан кьянти. Эоло, сидя подле входной двери, тоже глядел на меня – с симпатией и тревогой. Он что-то вполголоса проговорил Карле, и та поспешила принести мне тарелку спагетти.

– Отец, – едва слышно, вся залившись краской, прошептала мне она, – он сказал, чтобы вы поели и не пили слишком много кьянти.

И, вконец смутившись, тут же отошла. Когда она проходила мимо женщины, та остановила ее.

– Я тоже пойду с тобой на танцы, – сказала она ей.

Я проглотил немного спагетти, потом выпил еще стакан кьянти. В голове у меня все еще маячил мчавшийся в ночи поезд, и я пил в надежде исцелиться от этого навязчивого видения, забыть его раз и навсегда. Все тело у меня ломило, лицо горело после сиесты на земле, прямо под палящим солнцем. Вино было отменное. Она почти не отрывала от меня взгляда. Наши столики были довольно близко друг от друга. И внезапно мы ощутили какую-то настоятельную потребность обменяться хотя бы парой слов – раз уж так случилось, что наши столики оказались совсем близко и мы все равно то и дело обменивались взглядами.

– Мне нравится это вино, – сказал я ей.

– И мне тоже, – каким-то нежным, ласкающим голосом ответила она. – Правда, очень хорошее вино.

Потом, слегка помешкав, добавила:

– Вы что, тоже собираетесь сегодня на танцы?

– Само собой, – ответил я, – ведь с вами он ни за что не отпустит Карлу.

Она улыбнулась. Надо было подождать, пока Карла закончит обслуживать клиентов. Она уже кончила ужинать, потягивала вино и курила. Теперь, когда мы с ней уже вроде бы поговорили, поняла ли она, что мне больше нечего ей сказать? Она принялась читать газету. А я старался не пить слишком много.

Наконец долгожданный момент наступил. Эоло велел Карле пойти переодеться. Карла исчезла из траттории и пять минут спустя вернулась в красном платьице. Эоло поднялся со стула.

– Ну что, пошли?

Мы втроем последовали за ним. Он перевез нас на другой берег реки. Может, и поворчал немного, но вполне добродушно.

– Привезете ее мне назад через час, договорились? – обратился он ко мне.

Я пообещал. Если он и ворчал, то без всякой злобы и без всяких сожалений. И, высадив нас, тут же поплыл назад, спешил обслуживать клиентов вместо Карлы – как всегда, добавил он. Карла рассмеялась и возразила, что это выпадает ему никак не чаще пары раз в год.

Она взяла под руку Карлу, я пошел рядом с ней. Заметил, что она была чуть повыше Карлы, но не очень, во всяком случае, ниже меня. Как ни глупо, но это почему-то подействовало на меня успокоительно.

Мы сели за небольшой столик, единственный, что еще оставался свободным, в углу, довольно далеко от оркестра. Карлу почти сразу же пригласили на танец. Мы остались вдвоем, она и я. В тот вечер я еще машинально оглядывал лица, пытался убедиться, нет ли там его. Но это было в последний раз. Назавтра я уже напрочь забуду о его существовании, а когда встречу на пляже, даже с трудом узнаю. Его там не было. Я увидел Кандиду, она танцевала и пока что не заметила меня.

– Вы кого-нибудь ищете?

– И да и нет, – ответил я.

Мимо нас пронеслась Карла. Она танцевала смеясь. Эоло был прав, партнер пока еще ничего для нее не значил, она танцевала как ребенок и так хорошо, с такой фацией, что мы с ней улыбнулись друг другу.

– Было бы досадно, – заметила она, – если бы нам не удалось привести ее сюда.

Я попытался подыскать, что бы такое ей ответить, но в голову так ничего и не пришло. Мне совершенно нечего было ей сказать. Кандида увидела меня рядом с нею и тоже протанцевала мимо нас. Расстроилась ли она из-за этого? Вряд ли, скорее, удивилась. Поравнявшись с нашим столиком, она на пару секунд задержала партнера и склонилась ко мне.

– Она уехала, – сообщил я ей.

И та снова умчалась в танце, все не спуская глаз с нее, по-моему, пытаясь понять, что мы здесь делаем вместе.

– Это ее вы искали? – спросила меня она.

– Не совсем, – ответил я, – скорее, одного молодого человека.

Она проявила любопытство. Показала на Кандиду.

– А она?

– Вчера вечером, – ответил я, – мы встретились с ней здесь на танцах.

Я пригласил ее на танец. Мы встали. Но стоило ей оказаться в моих объятиях, ее рука в моей, я понял, что не смогу танцевать. Я не знал, что играли, ритм полностью ускользал от меня, мне не удавалось не только приноровиться к нему, но хотя бы услышать музыку. Я пытался. Но не мог прислушиваться больше десяти секунд. Пришлось остановиться.

– Не выходит, – проговорил я, – не получается танцевать.

– Что бы это могло значить? – поинтересовалась она.

У нее был какой-то удивительно милый, ласковый голос. Никто еще никогда в жизни не говорил со мной таким голосом. Но, как бы я ни старался, нет, танцевать у меня все равно так и не выходило. Нас толкали. Она смеялась. Дело было вовсе не в том, будто я возжелал ее – нет, Боже упаси, у меня и в мыслях-то такого не было, я вообще больше не способен был желать близости с какой бы то ни было женщиной – все дело было в ней, она явно совершала ошибку, а я даже не знал, как ее предостеречь. Должно быть, она просто не понимала, что делает, а я был уверен, что вот-вот, с минуты на минуту поймет, кто я такой, с кем она имеет дело, – и сразу очертя голову убежит с этих танцев. Руки у меня дрожали, ощущение ее тела в моих объятьях почти лишало меня чувств. Я испытывал ужас, какой бывает перед роковыми событиями, событиями, зависящими лишь от игры случая и не подвластными нашей воле – такими, как смерть или удача. И тут я наконец решился заговорить с ней – должен же я хоть как-то предостеречь ее, пусть по крайней мере знает, какой у меня голос, – я решил отдаться воле случая. Мне хотелось бы рассказать ей тысячу всяких вещей, но я не мог говорить с ней ни о чем, кроме ее яхты, этого «Гибралтара».

– А почему вы так ее назвали? – спросил я. – Почему «Гибралтар»?

Голос у меня дрожал. Когда я задал ей этот вопрос, у меня появилось такое чувство, будто я скинул с себя огромную тяжесть.

– Ах, – проговорила она, – это очень длинная история.

Не глядя на нее, я видел, что она улыбается.

– У меня много времени, мне некуда спешить, – ответил я.

– Я знаю, слышала, что вы сказали Карле.

– У меня просто уйма времени, мне теперь совсем некуда спешить.

– Вы что, хотите сказать, совсем-совсем некуда?

– Да, совсем-совсем некуда, у меня впереди целая жизнь, и вся моя.

– Я не знала, – проговорила она, – я думала, она просто уехала пораньше.

– Нет, она уехала навсегда, – ответил я.

– И давно вы были вместе?

– Два года.

Все сразу стало как-то проще. Я начал лучше танцевать, и меня уже не так трясло. А главное, только теперь я почувствовал, какую большую службу сослужило мне выпитое вино.

– Она была славная, – добавил я, – да только мы с ней не понимали друг друга.

– Сегодня утром за столом я заметила, что у вас не очень ладится, – сказала она.

– Мы были совсем разные, – пояснил я. – Но она была славная.

На лице ее засияла улыбка. Впервые мы обменялись взглядами, это длилось всего мгновение. – А вы, разве вы не славный? В тоне ее сквозила мягкая насмешка.

– Сам не знаю, – ответил я. – Просто я очень устал.

Я танцевал все лучше и лучше. Руки уже совсем не дрожали.

– Вы хорошо танцуете, – заметила она.

– Так почему же «Гибралтар»? – снова спросил я.

– Потому что. А вам случалось бывать на Гибралтаре?

Внезапно в нашем разговоре появилась какая-то простота.

– Да нет, не случалось, – ответил я. Продолжила она не сразу.

– Я рада, – проговорила она наконец, – что встретила вас.

Мы снова улыбнулись друг другу.

– Он очень красивый, Гибралтар, – заметила она. – О нем обычно говорят, что это одна из самых важных стратегических точек в мире, но никогда не говорят, как он красив. Там с одной стороны Средиземное море, а с другой Атлантический океан. Это совсем разные вещи.

– Понятно. Неужели такие уж разные?

– Совсем разные. Там есть африканский берег, он очень красивый, такое плоскогорье, которое отвесно падает прямо в море.

– Вы часто проплывали через Гибралтар?

– Да, часто.

– Сколько раз?

– Наверное, раз шестнадцать. А испанский берег, с другой стороны, вот он выглядит совсем не так сурово.

– Но это вряд ли только потому, что он такой красивый…

– Нет, не только, – ответила она.

Должно быть, она сочла, что наше знакомство не стоит того, чтобы рассказывать мне о настоящих причинах.

– Это из-за нее вы так много пили за обедом?

– Да, из-за нее, и потом, сам не знаю, просто из-за жизни.

Танец подошел к концу. Мы все трое снова оказались вместе за столиком.

– Ну что, ты довольна? – обратилась она к Карле. – Ты очень хорошо танцуешь.

– А ведь я не привыкла, – ответила Карла. Она посмотрела на Карлу.

– Мне жаль уезжать отсюда, – заметила она.

– Но вы же вернетесь назад, – сказала Карла. Она закурила сигарету. Рассеянно смотрела куда-то в пустоту.

– Кто знает, – проговорила она. – Если и вернусь, то только чтобы снова увидеться с тобой, посмотреть, счастлива ли ты, вышла ли замуж.

– Ну, я еще слишком молода, мне еще рано, – ответила Карла. – Не стоит возвращаться только ради этого.

– Вы уплываете? – спросил я.

– Да, завтра вечером, – ответила она.

Я вспомнил, что говорил мне Эоло: эта женщина не из привередливых.

– А вы не могли бы на денек задержаться?

Она опустила глаза и извиняющимся тоном проговорила:

– Это трудно. А вы, вы надолго собираетесь остаться в Рокке?

– Пока не знаю, похоже, довольно надолго.

Зазвучал новый танец. Карла опять пошла танцевать.

– Можем потанцевать, – предложил я, – пока.

– Пока что?

– Пока вы еще здесь.

Она не ответила.

– Расскажите мне про свою яхту, – попросил я, – про «Гибралтар».

– Эта история не про яхту.

– Знаю, мне говорили, что эта история связана с мужчиной. Он что, был с Гибралтара, что ли?

– Нет. На самом деле он был ниоткуда. Может, – добавила она, – мне все-таки удастся отложить отъезд до послезавтра.

И что же это я себе такое вообразил? Ведь говорил же мне Эоло, что в море она, видимо, вполне обходится своими матросами. Рука моя больше не дрожала, и ощущение ее тела в моих объятиях больше не грозило лишить меня чувств.

– И что, вы теперь больше не живете вместе с этим мужчиной?

– Нет.

– Вы его бросили?

– Нет, это он меня бросил. – Потом, понизив голос, добавила: – Ладно, пусть будет послезавтра.

– А от кого это зависит?

– От меня.

– И что, у вас такое жесткое расписание?

– Ничего не поделаешь, приходится, – ответила она, потом улыбнулась и пояснила: – Хотя бы из-за приливов и отливов.

– Да, конечно, – согласился я, – особенно в Средиземном море.

Она рассмеялась.

– Да, – подтвердила она, – особенно в Средиземном море.

Я думал о мужчине, который бросил эту женщину. Я ничего не понимал. И больше ничего не говорил.

– А вы, почему вы бросили эту женщину? – едва слышно спросила она.

– Я ведь уже говорил вам, без всяких определенных причин.

– Но все равно, – возразила она, – в таких вещах всегда ведь бывают какие-то причины.

– Я не любил ее. Я никогда ее не любил.

Танец снова закончился. Карла вернулась и села за столик. Ей было очень жарко.

– Мне, правда, очень грустно, – призналась, – что вы уезжаете.

Похоже, она все время только об этом и думала, должно быть, не забывала об этом, даже когда танцевала.

– Я тебя очень люблю, – сказала она Карле.

Окинула меня каким-то молниеносным взглядом, потом снова повернулась к Карле. А я все думал и думал о мужчине, который бросил эту женщину.

– Ты должна выйти замуж, – сказала она, – не бери пример со своих сестер. Выходи поскорее замуж, и чем быстрей, тем лучше, а там будет видно. Ты не должна вот так состариться.

Карла о чем-то задумалась и залилась краской.

– Отец говорит, это не так-то просто, – проговорила она, – выйти замуж, а выбрать – это, должно быть, еще трудней.

Она тоже зарделась, совсем чуть-чуть, наверное, только я это и заметил, потом едва слышно проговорила:

– Послушай, главное – это чтобы ты сама его выбрала. А уж потом, когда по-настоящему захочешь, тебе останется только добиваться своего, и все.

– Ой, нет, что вы, – сказала Карла, – у меня ни за что не получится.

– Получится, вот увидишь, – заверила она.

– У меня в горле пересохло, – заметил я, – пойду принесу что-нибудь выпить.

Сходил в бар и принес три стакана кьянти. Когда вернулся, Карла уже снова ушла танцевать. Я выпил и ее кьянти.

– Пошли еще потанцуем, – предложил я.

– Вы так любите танцевать? – поинтересовалась она.

Потом встала с явным сожалением. По-моему, ей было бы приятней поговорить.

– Зачем это, – спросил я ее, – вам понадобилось надо мной издеваться?

– Да я вовсе над вами не издеваюсь, – возразила она. – С чего вы взяли?

Она удивилась. Хорошо, пусть хотя бы одна ночь, подумал я. И тогда впервые, спасибо кьянти, я решился чуть покрепче прижать ее к себе.

– Не надо на меня сердиться, – попросила она. Поезд уже больше не мчался в кромешной тьме моего сознания. Я хотел ее. Желание это пришло откуда-то издалека, из каких-то совсем заброшенных уголков моего тела и моей памяти.

– Мне хотелось бы, чтобы вы рассказали мне о нем.

Это была женщина, которая ночь проводила с мужчиной, а наутро снова пускалась в путь. И я желал ее именно такой – и никакой другой.

– Что ж, – проговорила она, – если угодно, это был матрос. Он был в крошечной шлюпке в открытом море где-то посреди Гибралтара, когда мы заметили его с яхты. Он подавал сигналы бедствия, мы подобрали его и подняли на борт. Вот так все и началось.

– И давно это случилось?

– Несколько лет тому назад, – ответила она.

– А почему он подавал сигналы бедствия?

Она говорила тоном, немного напоминавшим чтение наизусть заученного текста.

– Три дня назад, – проговорила она, – он удрал из Иностранного легиона. Прослужил там три года, не хватило терпения ждать еще два, что ему оставалось там провести, вот и решил удрать на шлюпке – шлюпке, которую украл.

В голосе ее сквозила какая-то невыразимая нежность. Должно быть, где-то в глубине у нее таился неисчерпаемый источник нежности.

– А почему он вступил в него?

– Его разыскивали, – ответила она, – за убийство.

Нельзя сказать, чтобы это удивило меня сверх меры. Она сказала это на редкость просто и еще, как мне показалось, с какой-то долей усталости.

– Вам нравятся люди, которые подают сигналы бедствия, угадал?

Она слегка отстранилась от меня, окинула изучающим взглядом. Я выдержал ее взгляд. Теперь я уже привык ко всему, даже к ее красоте.

– Да нет, – возразила она, похоже, немного смутившись, – не только в этом дело.

– А вот я еще в жизни никого не убил, – сознался я.

– Это не так-то просто, – с улыбкой заметила она, – надо, чтобы представился подходящий случай…

– А у меня такого случая никогда даже близко-то не было, – сказал я. – Насколько помнится, когда мне было восемь лет, я убил из карабина голубя, вот и все мои подвиги.

Она от души расхохоталась. Боже мой, как же она была красива.

– Боже мой, до чего же вы красивы, – проговорил я.

Вместо ответа она ограничилась улыбкой.

– Итак, вы подняли его на борт, да? – продолжил я. – И, наверное, накормили? Уверен, у него уже два дня маковой росинки во рту не было, ведь так?

– Всякий в этом мире может совершить убийство, – проговорила она, – напрасно говорят, будто на это способны только избранные.

– Короче говоря, бедствие так и не состоялось, – заметил я, – оно закончилось как нельзя благополучно.

– Пожалуй, – согласилась она, – думаю, вы правы, мне тоже кажется, что закончилось оно вполне благополучно. – Потом, чуть помолчав, поинтересовалась: – А можно спросить, чем вы занимаетесь?

– Министерство колоний, Отдел актов гражданского состояния. Делал копии свидетельств о браке, о рождении и о смерти тоже. После каждого свидетельства о смерти я мыл руки. Так что зимой у меня на руках появлялись цыпки.

Она немного посмеялась очень близко от моего лица.

– В конце каждого года у нас подводили статистику, сколько было запрошено свидетельств о рождении. Результаты были очень интересные. Обнаружилось, кто бы мог подумать, что их то больше, то меньше, год на год не приходится…

Если она засмеется, подумал я, то останется еще на один день. Она рассмеялась.

– Эти статистические данные были даже вывешены у нас в отделе. Ведь никогда не знаешь, может, там были люди, которым это могло показаться интересным.

– Выходит, – все еще смеясь, спросила она, – их запрашивают больше или меньше, в зависимости от года?

– Да. Никому так никогда и не удалось объяснить эту тайну. Единственное, что удалось заметить мне лично, это что високосные годы самые плодородные по части запросов на свидетельства о рождении. Я даже подготовил об этом доклад, но он так никого и не заинтересовал.

Я сжимал ее все крепче и крепче, и мне было трудно говорить.

– Почему вы говорите об этом в прошедшем времени? Вы что, в отпуске?

– Даже больше, чем в отпуске.

Танцы были в самом разгаре. Стало уже трудно пробираться сквозь толпу, чтобы потанцевать, но никто не жаловался. Оркестр играл из рук вон скверно.

– Как! Неужели вы бросили работу?

Я думал, она уже все поняла, но нет, она так ничего и не поняла, даже она, и то не поняла всего, во всяком случае, не сразу.

– Поставьте себя на мое место, – проговорил я. – Я больше не мог все время строчить копию за копию, нет, я, правда, больше не мог. У меня уже даже не осталось своего собственного почерка.

– И когда же вы ее бросили?

– Если точно говорить, то сегодня утром, вернее, за обедом. А когда подали сыр, решение стало уже окончательным и бесповоротным.

На сей раз она не засмеялась. Я изо всех сил прижал ее к себе.

– Ах, вот как, – проговорила она, – а я и не знала.

– Вас ведь так привлекают люди, которые подают сигналы бедствия, разве нет?

– А почему бы и нет, – возразила она наконец.

Танец подошел к концу. Его многократно заказывали снова и снова, так что протанцевали мы с ней довольно долго.

– Мне так весело, – проговорила Карла. – Но ужасно хочется пить. Я бы выпила лимонаду.

– Надо бы сходить принести, – сказала она.

– Я принесу, – вызвался я, – и два коньяка для нас, да?

– Если хотите. Уже очень поздно.

Было столько народу, что я с трудом протиснулся к бару. Один коньяк я опрокинул на месте, а еще два доставил вместе с лимонадом. Карла выпила его залпом и тут же отправилась снова танцевать. Мы выпили по рюмке коньяка и тоже последовали ее примеру.

– Нет, – заметила она, – похоже, вы и вправду большой любитель танцев…

– Мне не хочется пропускать ни одного.

– Но ведь Эоло отпустил ее всего на час, – понизив голос, напомнила она. – А мы здесь уже куда больше часа.

– Да нет, даже и часа-то еще не прошло.

– Через час за мной должен подойти катер.

– Вот видите, выходит, все равно придется еще немного подождать. А пока мы с вами можем потанцевать.

Голос у меня дрожал, но теперь уже не от страха. Я поцеловал ее волосы.

– Расскажите мне, – попросил я, – об этом матросе с Гибралтара.

– Потом, попозже, – ответила она. – У вас прямо какая-то навязчивая идея.

– Просто я немножко пьян.

Она засмеялась, но как-то принужденно. Ей явно надоело танцевать. Да и танцевали-то мы как-то не очень ловко.

– Мне нравится в Италии, здесь так красиво, – заметил я.

И мы оба замолчали. Мной снова овладели воспоминания о Жаклин, и я опять оказался в поезде, там была страшная духота, а он все мчался и мчался в ночи. Этот поезд уже не впервые всплывал у меня в памяти, но на сей раз мне никак не удавалось изгнать его оттуда. Я слегка разжал объятия. Она посмотрела на меня.

– Не надо больше думать о ней, – проговорила она.

– Просто в поездах сейчас такая духота, вот в чем все дело.

Она заметила как-то очень ласково:

– Нынче днем, за обедом, она очень сердилась.

– Думаю, это все из-за меня, за обедом я заставил ее сильно страдать.

– А она поняла, почему вы с ней расстались? – после довольно долгой паузы спросила она.

– Да нет, так ничего и не поняла. Наверное, это моя вина, просто я не смог ей толком ничего объяснить.

– Не надо больше об этом думать. – Потом добавила: – По-моему, вам действительно не стоит больше об этом думать.

– Но ведь она так ничего и не поняла, – повторил я.

– С кем такого ни случалось…

В голосе ее просквозил легкий упрек, но он по-прежнему оставался очень мягким, нежным, ни одна женщина никогда еще не говорила со мной так ласково.

– И что же вы собираетесь теперь делать?

– Неужели надо непременно что-нибудь с собой делать? Разве не бывает так, что можно обойтись без этого?

– Я вот пробовала ничего с собой не делать. Не получается. Всегда рано и или поздно кончается тем, что приходится что-то с собой делать.

– А он? Что делает с собой он?

– Ну, убийцам, – с улыбкой заметила она, – им все намного проще. За них все решают другие. А вы что, и вправду, не имеете ни малейшего понятия?

– Ни малейшего. Я ведь всего пару часов назад вышел из Гражданского состояния.

– Да, что правда, то правда. Вы еще никак не можете этого знать.

– Хотя вообще-то, – заметил я, – кое-что я уже себе представляю.

– И что же?

– Мне хотелось бы быть на вольном воздухе. Она удивилась, потом безудержно расхохоталась.

– Ну знаете, в мире не так уж много дел, которыми можно заниматься на вольном воздухе.

Танцы теперь следовали один за другим почти без перерыва, так что все даже не присаживались, а стоя ждали следующего. Однако, едва замолкала музыка, все, и мы тоже, почему-то сразу переставали разговаривать. Начался новый танец.

– Взять хотя бы морской флот. Теперь была моя очередь рассмеяться.

– Да, правда, – смеясь, согласилась она, – но ведь это тоже профессия.

Я собрался с духом и выпалил:

– Ну, не всегда. Вот, к примеру, чистить всякие медные предметы – это ведь каждый сможет.

Конечно, она не могла не заметить моего волнения. Ничего не ответила. Я не решался взглянуть на нее. И добавил:

– А что, неужели на корабле не хватит медных ручек, чтобы дать занятие одному человеку?

– Даже не знаю.

Потом, немного помолчав, добавила:

– Честно говоря, никогда об этом не думала.

– Знаете, не обращайте внимания, это я просто так, пошутил.

Она опять не ответила. Я больше не мог танцевать.

– Мне хочется выпить коньяку, – признался я. Мы перестали танцевать. С трудом протиснулись к бару. И, не сказав друг другу ни слова, выпили по коньяку. Он был очень скверный. Я больше не глядел на нее. И мы снова пошли танцевать.

– Неужели это было так ужасно, это ваше Гражданское состояние?

– Ну, всегда немного преувеличиваешь.

– Время от времени непременно надо брать отпуск. Чем бы ты ни занимался.

У меня снова появилась надежда.

– Да нет, – возразил я. – Не в этом дело. Вот я, к примеру, всегда регулярно, по-честному, уходил в отпуск. Верить в отпуск – это все равно что верить в доброго Боженьку. – Потом добавил: – Прошу вас, забудьте о том, что я вам сказал.

Танец подошел к концу. Обливаясь потом, вернулась Карла. Музыка замолкла на целых пять минут. Они казались нескончаемыми. Мне хотелось, чтобы она забыла про медные ручки.

– Ты, наверное, умираешь от жажды, – обратилась она к Карле, – ступай возьми себе лимонаду.

– Я схожу, – предложил я.

– Нет-нет, – возразила Карла, – я привыкла, и потом мне забавно заниматься этим здесь. У меня получится быстрее. Взять еще два коньяка?

И исчезла. Она смотрела ей вслед.

– В ее возрасте я тоже подавала лимонад.

– Вам надо отплыть завтра. А насчет медных ручек – это все потому, что я немного выпил. Вы должны забыть, что я вам тут наговорил.

Она глядела на меня, по-прежнему не отвечая ни слова.

– Даже если бы мне предложили этим заняться, чистить медные ручки, я все равно бы отказался. Просто я слишком много пью, а когда выпью, вечно начинаю нести подобную чушь, вот и все.

– Я уже забыла, – проговорила она. Потом совсем другим тоном добавила:

– Когда мне было столько лет, сколько сейчас Карле, со мной такое тоже случалось, и я тоже подавала лимонад.

Она замолкла, потом добавила:

– И долго вы оставались в Гражданском состоянии?

– Восемь лет.

Она снова надолго замолчала.

– Вы говорили, что в возрасте Карлы подавали в кафе лимонад?

– Да, у моего отца было маленькое кафе с табачным киоском в Пиренеях. А в девятнадцать лет я нанялась на одну яхту в качестве даже не знаю кого, скажем, официантки. Девушкам иногда приходят в голову подобные фантазии. Вот Карла, она тоже способна выкинуть что-нибудь в этом роде.