Текст книги "Проникновение"

Как будто и сами перестали существовать, не ощущали присутствия друг друга. Говорили с отражениями в воде. Пляшущие отсветы факелов чертили над головами причудливые нимбы. Ещё не ангелы, уже не люди. А между тем русло канала расширялось, отодвигая от нас стены домов, пока темнота не окружила лодки со всех сторон.

– Великий Леонардо считал зеркало своим учителем. Вот кто жизнь провёл в плену озарений! – подумал вслух.

– Самое большое из них вода, – отозвалась Маугли и добавила: – И разбить его невозможно.

Смотрели в глаза своим отражениям из тумана, из темноты.

– Кажется, они реальнее нас, – сказала она.

– Почему нет? Вода хранит информацию.

Темнота превратилась в море без берегов, без горизонта, без неба. Море простиралось повсюду: сверху и снизу, обнимало за плечи, ударялось в бока лодки, шептало на глубине, звало за собою в даль.

– Начинаю понимать смысл времени: оно, как пространство воды, везде и вокруг нас. Единый живой организм. А мы сочинили себе координаты долготы и широты и упорно придерживаемся их, чтобы не сбиться с пути. Но никто и так не заблудится. Все точки принадлежат плоскости круга, волны глотают отражения и передают друг другу, смывают с нас маски неверного выбора за слоем слой и прячут в копилку воды. И может, когда-нибудь кто-нибудь разглядит там своё настоящее лицо. Увидит себя тем, кем хотел стать, но не смог. Свой идеал и мечту.

– Смотрите! – закричал с носа лодки Ульвиг.

Пламя факела осветило столб, торчащий прямо из воды. Дорожный знак: нарисованная краской звезда в центре круга.

– Египетский символ Дуата! Мы покинули город или жизнь?

Символ мира теней, напоминающий колесо.

«И всё, что мы видим, является смертью, и снами, когда мы спим»[88]88
  Гераклит называет рождение смертью: «Всё, что мы, бодрствуя, видим, есть смерть, а всё, что мы видим, когда спим, есть сон».


[Закрыть].

Картина третья: «ВОЗВРАЩЕНИЕ»
(абстракция)

Эпизод 1. Мост

Волны качали лодку, как колыбель. Чудилось, теку и меняюсь, становлюсь водой – огромным зеркалом, вобравшим в себя сюрреализм чужих откровений: людей на мостах, изящное кружево дворцовых арок, сердцами распахнутые ставни домов, мозаику ракушек на стенах, покосившиеся дома из морёного дуба, солнечные площади и замшелые переулки. Отражения влекли за собой на дно, свет фонарей играл на глади каналов длинными, изогнутыми жёлтыми линиями. Театр теней, но наоборот. Фигуры танцевали, ловили друг друга за руки, сливались и раскалывались надвое. Хрупкие, невесомые переплетения. Кинь камень, и всё сломается, исчезнет. Силилась понять что-то сложное и простое, как закат, когда день встречается с ночью, как исполнившаяся мечта, что горчит тоской по пройденному пути. Гёте сравнивал венецианские гондолы с «плавно качающейся колыбелью» и с «похоронными носилками» в одной фразе[89]89
  «Венецианские эпиграммы».


[Закрыть]. Круг, символ жизни, где детство и старость схожи своей беспомощной бессознательностью и умиротворением. Надо бы писать последнее слово через «е», как «смерть». Рождение и смерть, чрево и гроб, путь земли. Лодки-маятники на солнечной дороге из лунного света. Путь к морю.

Мы долго плыли сквозь туман, рассекая пространство чистого листа. Ни ветерка, ни волны, ни черты горизонта. Море молчало. Надеялась, в пустоте почувствую лёгкость. Но пустота тяжела, у неё был вес, будто тонны свинца давили на плечи, сжимали тело плотным кольцом. Наконец из клочьев тумана вынырнул деревянный мост. Ухватились, залезли. Мост перекинут между двумя островами или мысами материков. Могли пойти либо вправо, либо влево и достичь земли. Но едва шагнули, как мост начал подниматься, удлиняться и раздвигаться в стороны, как всегда бывает во сне: что-то привычное увеличивается на глазах до немыслимых размеров. Сели, чтоб удержаться. Замерли, свесив ноги, на хлипкой перекладине над пропастью. А под ногами крутилась Земля – маленькая и далёкая, скрывающаяся за облаками. Самолёты летели под облаками по неизменным маршрутам и расписанию. Куда-то мчались, спешили и опаздывали поезда. Смотрели на них сверху с безнадёжной отрешённостью, словно поняли и согласились с тем, что мост – последняя высота и обратной дороги не будет. Отчаяние финала.

Воздух холодный и влажный, у меня зуб на зуб не попадал, когда внизу различила фигурки людей. Они росли, как мост, вытягивались вверх на тонких ногах. Гибкие и прекрасные, как персонажи Джакометти. Изящные руки тёплыми волнами касались ступней, гладили лодыжки. Странное ощущение неги, хочется длить его, длить, длить… не просыпаясь. Тени обволакивали, проникали внутрь.

– Психофоры!

– Они – это мы?

– А мы – это они. Все, в конечном счёте, сторонние наблюдатели, носители чужих душ.

– Всегда были с вами: вокруг, рядом, внутри.

Не нужно ничего произносить вслух, тысячи голосов в голове отвечают на вопросы.

– На чём держится мост, если Земля вертится под ногами?

– На копии. Золотая нить судьбы протянута над лабиринтом, ею прошиты слои реальности. Параллельные миры сосуществуют. Последите за мыслями: как часто создаёте альтернативу событиям, живёте в воспоминаниях или мечтах? Каждый встречный уносит с собой ещё одну вашу версию. Незначительный выбор заставляет сворачивать на перекрёстке дорог. Миры сталкиваются, ветвятся, перетекают друг в друга, а вы продолжаете искать фантастические дверь, щель, прореху… не замечая, что сами давно принадлежите иной системе координат. Миры – бесчисленные повторения, чуть искажённые отражения в зеркалах. Искажения настолько малы, что невидимы. Подумаешь, стёрты целые страны с географических карт, переименованы реки и города, звёзды изменили цвет, а собственное имя кажется чужим: история переписывается ежедневно, если не ежечасно, не поминутно, и нормально не помнить всё, не поспевать за новостями, не узнавать приятелей детства и юности, не принимать себя.

Ульвига встретила за год до проникновения во сны. Сидели плечом к плечу на ступеньках лестницы в проходе меж рядами кресел на джазовом концерте, куда оба опоздали и в темноте не смогли отыскать свои места. Невероятное ощущение близости, словно знали друг друга всю жизнь! Но он не мог быть в тот день в Москве и … мог одновременно: музыканты не включают Прагу в мировые турне, почему бы не приехать на концерт в Москву?

– Такое часто случается, и в попытке объяснить совпадения люди убеждают себя, что у всех есть близнец, двойник, что человечество породили двое – Адам и Ева, похожих много – общие гены. Но свет из глаз не подделать. Миры снова и снова сводят вас вместе, обрекая на тоску по утраченному счастью, на предчувствие чуда.

Чудо сотворили музыкальные вариации. Звуки парили под потолком. Хотелось верить в феномен акустики концертного зала, но волшебной была сама мелодия – сложная, слоёная, как пирог, закрученная в спираль, сон внутри сна, сон наяву. Будто душу вынули, выполоскали, отбелили в небе и вернули поющей, другой, чистой рубашкой на немытое тело. Выразить не хватает слов.

– В мире материи не придумано слов для души. Попробуй рассказать о физической боли, уйму слов подберёшь, а для света всего одно – перерождение. Сыны Змея тоже молчат о просветлении. Для великого всегда недостаточно слов. Жизнь – башня, колодец, пещера, крепость… с непробиваемыми стенами: строите то, чего нет, отгораживаетесь от чего невозможно отгородиться.

Помню солнечный день и пикник у озера. Тридцать первое августа, мне семь лет. Яркие блики света на глади воды, в листве, в траве. Мир сияет. Произношу вслух: «Зло!». Мама с папой опешили, не зная, что ответить. Они видели вокруг цветущую природу, а я думала, что в этот самый момент, когда смотрю на блики, он проходит, приближая завтрашний день и школу. Мою очередную тюрьму. Детский сад – школа – университет – работа. Везде свои законы и правила, либо подчиняешься, либо жестоко наказывают и изгоняют. В жизни непременно наступает момент, когда осознаёшь, что родители не боги и не смогут уберечь от посторонних, будто выходишь под купол неба абсолютно беззащитной, а в небе нет никого – провидение ещё заслужить нужно. Маршировать в строю так и не научилась. Октябрьским утром по дороге на работу увидела детей, играющих во дворе. Карусель крутилась, дети хватались за поручни, боясь вылететь за край. Карусель – наша цивилизованная жизнь, избежать круга может или очень сильный, способный выжить в дикой природе, или святой. Дети не выдерживали и разжимали руки, падали, и кто-то плакал, а кто-то терпеливо ждал, когда ход замедлится, чтобы снова вскочить в круговерть. Один мальчик отошёл от карусели и сел на скамейку. Смотрел, как низкое осеннее солнце обводит тенями «глазки» сучков – солнечные точки в конце письма лета. Мальчик улыбнулся в ответ, и я решила, что отныне буду поступать так же: карусель никуда не денется, а вот тёплые деньки обернутся зимней стужей, глазом не успеешь моргнуть, не заметишь. Научилась жить ожиданием солнца, лета, свободы. Ожидание похоже на ветер: никто в точности не знает, где начинается и где заканчивается, как меняет направление. Мечта лучше реальности: никому не подвластна, не запереть в клетке, летит, куда хочет. Летом ждала следующего лета, потому что настоящее отцветало на глазах, разлагалось под ядовитой патиной тлена. Будто всю жизнь просидела на мосту над рекой времени, а безжалостная вода омывала босые ноги, растворяя кожу и кости едкой щёлочью нового дня. Большинство людей радуются цветению жизни, единицы из них знают правду: чем пышнее бутон, тем скорее завянет цветок, спелый плод загнивает и падает в землю, редкие бабочки не однодневки. Все, кого я люблю и кто любит меня, когда-нибудь оставят меня одну посреди бушующей зелени лета, и я не в силах этому помешать. Что может быть более жестоким? Постулаты «живи здесь и сейчас» и «красота в мимолётности» – обман. Нет никакого «здесь и сейчас»: миг короче вздоха и взгляда. А человек жив ожиданием, и если вокруг всё превращается в прах, то ожиданием чего – смерти? Вода будущего не знает пощады, и мы ищем спасения в прошлом, как повзрослевшие дети утешения в родительском доме. Людям не нужна правда, им нужна красота. Живут, считая себя бессмертными или богами. Распоряжаются моей судьбой, словно уполномочены кем-то сверху. Повзрослев, полюбила Ван Гога за картину «Прогулка заключённых». Что бы ни говорили критики и биографы о копии с гравюры Доре[90]90
  «Острог». Гюстав Доре.


[Закрыть], полотно – аллегория судьбы, где центральный персонаж – сам художник: куда бы ни шёл – шагаешь по кругу, что бы ни делал – раб, побег – утопия, не убежать от себя, не выпрыгнуть из тесной, раздираемой голодом и болезнями клетки плоти. Страх смерти, тюрьмы и одиночества – един и не отступит, пока чувствую себя живой.

– Кира-Кира, умеешь нарисовать безысходность! Оглянись, вокруг вас не город, а море. Успокойся и слушай его молчаливый зов. Волны сталкиваются и сливаются в бесконечный поток. Переплетаются тени, ветвятся миры, проникают друг в друга странички истории. Стань всеми – обретёшь себя. Мелодию в какофонии звуков может уловить обладатель идеального музыкального слуха, воспитанного в тишине, в погружённости на дно души. Но как раз к себе вы и не прислушиваетесь. Страх заставляет избегать себя, оглушает и ослепляет.

– А если встретиться с собой? С копией?

– Не успеете рта раскрыть, как тот, кто слабее, уйдёт. Несчастный случай, нелепая смерть. Бывает, но тропинки лабиринта редко повторяются и накладываются, как правило, никто не находит себя, но встречает тех, кому должен или кого ждал и любил.

Я забыла о встрече, а музыка продолжала звучать в сломанном плеере. Город, жизнь – всё вокруг рушилось, а над руинами плыли золотые завитки звуков, обрамляли крыши и облака. Тянулась за ними, пока не закрыла глаза и сама не стала невесомой как тень.

– Сон – нить Ариадны. Стены ломают, а тени и солнечные блики ложатся на землю за ними. Незыблемы и неизбежны. Психофоры, даймоны, ангелы-хранители, интуиция, внутренний голос. Какие бы имена ни давали нам, мы верны и никого не обманываем. Сделав шаг, раскалываетесь надвое, мы дробимся вместе с вами, помним все перерождения, рассказываем, сопровождаем – никто из вас не покинут. Иногда кричим, что есть силы, но вы как на войне контужены взрывами. Тащим за руку – упираетесь и сворачиваете не туда. Строим мосты – сжигаете. Отвергаете нас и теряете себя в лабиринте судеб.

Ангелы отрезают крылья и падают на землю, а люди смотрят фильмы об ангелах. «Faraway, so close»[91]91
  «Так далеко, так близко» – вторая часть кинофильма «Небо над Берлином» Вима Вендерса.


[Закрыть]! Если б призналась кому-нибудь, сколько вечеров прожила внутри фильма, отправили бы в сумасшедший дом. Ангелы вели дневники, мечтали понять, что есть время. Оно стучало, как влюблённое сердце, и проходило, как боль, писало картины подобно художнику, снимало кино. Времени не хватало, потому что часы тикали внутри меня. Ангелы не чувствовали времени, отстранённо наблюдая за его течением. Но знали любовь, были её посланниками. Как и люди искусства. Те, кто пишет картины и снимает фильмы об ангелах. «В нас самих нет смысла, приходим в этот мир, чтобы быть обретёнными кем-то».

– Мы и есть мост. Без нас вы – одиноки, отрезаны от мира и друг от друга. Разум, наука, технический прогресс погубят вас, как доспехи тевтонских рыцарей[92]92
  Ледовое побоище на Чудском озере, 5 апреля, 1242 г.


[Закрыть]. Кочевники ориентировались по далёким звёздам, учёные не способны разглядеть их без телескопов. Крестьяне без часов и календарей засевали землю. В старых романах предчувствовали и отводили беду от возлюбленных. Вы же похоронили в себе таланты, поручив технике всё решать за вас. Масс медиа вместо дара предвидения, сеть и мобильная связь вместо телепатии. Голубые экраны – современное божество, плодящее противоречивые мифы: засыпаете героями одного, а просыпаетесь злодеями следующего, и до бесконечности множатся образы, становясь частью абсурда. Трудно найти себя в хаосе, постичь, понять, идентифицировать, и вы себе не доверяете, канал, принимающий наши послания, замурован. Мы по разные стороны стекла: беззвучен стук, безмолвен разговор.

Ночь напролёт птица билась в окно, упорно, отчаянно. В грозу окна в доме были закрыты, люди спали. Утром распахнули окно и увидели пух и капельки крови на карнизе. Птицу не ждали, не встретили и не впустили внутрь, больше она не возвращалась, а может быть, умерла. В морозный полдень проветривали дом, и зеркало, не выдержав разницы температур, треснуло. Собирали с пола осколки, изранили руки. Мельчайший осколок проник по кровеносным сосудам в сердце и саднит, не давая покоя ни днём, ни ночью. Юная Эвридика сняла белые туфельки, вазу с красными цветами с подоконника и прыгнула вниз с двенадцатого этажа. Она сама была злом, дочерью Персефоны, принадлежала тьме. Наступила на искушение[93]93
  Согласно мифу, Эвридика умерла от укуса ядовитой змеи.


[Закрыть], и мост провалился.

Кошмары накатывают волна за волной, лежу на дне и смотрю на танцующие по поверхности воды солнечные фигурки. Я – за кулисами театра теней, по другую сторону зеркала. Наверху Ульвиг и Маугли тоже молчат о чём-то сами с собой. Аморген нем: психофора во плоти лишена дара речи. Теперь мы трое – хранители истины, а он – ребёнок, надеющийся на изрезанную, засвеченную киноплёнку памяти.

Сходимся и расходимся в танце, меняемся местами, сливаемся в потоке воды.

* * *

Я был танцующим человеком. Шутом, опрокинутой картой Таро. Жрецы разводили костёр в пещере, заваривали корень ибоги[94]94
  Tabernanthe iboga – галлюциноген, вечнозелёный кустарник, произрастающий в тропических лесах Африки, предположительно был распространён на территории нынешней Сахары в период неолита, когда пустыня была саванной.


[Закрыть], острым камнем надрезали запястье, смешивая мою кровь и зелье. Когда пламя достигало сводов, мне протягивали дымящуюся чашу. Наступало время танца вокруг костра. Я был кем-то вроде шамана, через меня жрецы говорили с духами. Танец изображал их голоса: требовательные, наставнические, пророческие. Жрецы обводили мою тень, отбрасываемую пламенем на стены. Рисунки[95]95
  Тадрарт-Акакус – горный массив в пустыне Сахара на территории Ливии, известен наскальными изображениями, датирующимися 12000 г. до н. э. – 100 г. н. э. На изображениях представлены люди, а также жирафы, слоны, страусы, верблюды и лошади, что говорит в пользу того, что Сахара была саванной. Люди изображены танцующими.


[Закрыть] предсказывали срок сбора урожая, предостерегали от опасности на охоте, выбирали жертву, обличали виновного. Тайные символы хранили внутри пещеры, а те, что предназначались всем, переносили на стены скал на всеобщее обозрение и в назидание. Я же просыпался под утро и не помнил ничего. Тусклый свет маячил издалека, смутная грань между днём и ночью, между жизнью – ощущением собственного отяжелевшего тела – и полётом забвения. В пещеру меня привели ребёнком, никогда не покидал её, не видел солнца, не знал, что творится снаружи. У меня была мягкая постель из пальмовых листьев и сытная еда, все мои просьбы считались священными и выполнялись незамедлительно. Все, кроме одной: уйти. Избранный не имеет права отречься.

Часы оседали на холодных камнях пещеры. В предрассветных снах убегал от песочного двойника. В мифах и легендах песочный человек кидает горсть песка в глаза, и люди засыпают. Моя первая жизнь была сном. Всякий раз он настигал меня, и я сам становился песком, чувствовал, как затвердевает кровь, как распухают и трескаются вены. А потом приснилась мечта в облике женщины, стоящей у выхода из пещеры. Звала за собой раствориться в солнечном свете. И снова бежал, но на этот раз песочный двойник споткнулся о камень и рассыпался. Я перешагнул через рыжеватую горку и ослеп от полуденного солнца. Мир плыл перед глазами, как облака по небу. Посмотрел на оранжевое облачко, догнавшее другие у горизонта, и понял: абсолютная свобода не здесь. Жизнь – борьба, сопротивление смерти, в ней не может быть гармонии, равновесия, лёгкости. Человек от рождения – пленник.

И я вернулся в пещеру. Предал мечту. Видели когда-нибудь человека, добровольно отказавшегося от мечты? Живой мертвец: ничто не держит на плаву, ничто не радует. Самое страшное несчастье – не верить в себя, не верить голосу. Голос пел о деревьях, озёрах, пасущихся стадах, а я видел перед собой пустыню. Дюны Сахары тянулись далеко за горизонт, уходили в бесконечность, давили на плечи. Ощутил себя маленьким, ничтожным ростком, клонившимся к земле от ветра. Без сил привалился спиной к скале, обмяк и сполз вниз. Сидел на корточках, обхватив руками колени, и плакал. Постель из пальмовых листьев казалась единственным пригодным для жизни оазисом. Струсил, не рискнул разыграть последнюю карту, не решился шагнуть в пустоту. Ослеплённый солнцем увидел Сахару будущего: такой, какой станет много веков спустя. Видел безжизненные пески, когда вокруг зеленела и цвела саванна. Мираж, вывернутый наизнанку. Смог бы выжить, если бы поверил голосу. Если бы завязал глаза и слушал ветер. Если бы спросил себя: где в пустыне срывают свежие листья? Крупная дичь – антилопы, жирафы, слоны… – одиночке не по силам, ловил бы птиц и жарил на костре, собирал бы плоды и ягоды. Но я повёл себя, как животное, выращенное в неволе: потоптался снаружи у открытой двери клетки, огляделся по сторонам и снова улёгся в углу на подстилке из пальмовых листьев в ожидании еды и питья. Воля – для тех, кто привык обходиться сам по себе, раб же погибнет без хозяина: хозяин – его завтрашний день. А у свободы нет будущего, только сейчас. Свобода никого не ждёт, и не становление она, а состояние. Текущий момент. Морские волны, следы на песке. Говорят, когда-то Сахара была морем, а теперь песок по километру в год продвигается на юг, заметая на своём пути города и цивилизации. Враждебные вздымающиеся дюны напоминают бесконечный шторм. Хаос. Застывшую маску опасности. Маска – не настоящее лицо, но сорвать её суждено не всем.

Я принял маску, смирился с темнотой пещеры, и голос онемел. Когда во время очередного ритуала жрецы поднесли мне чашу, она треснула, напиток пролился, угли зашипели, вытолкнув из костра облачко пара. Знак того, что мои танцы-видения прекратились, а душа раскололась надвое: непокорная часть догнала оранжевые облака у горизонта, а другая уснула во мне навсегда. Днём жрецы привели нового танцора-предсказателя: смуглого гибкого мальчика, такого же, каким и я начинал танцевать когда-то. Я же стал для них бесполезен, кормили в дань прошлому. Жил в пещере, иногда выходил посмотреть на деревню из тростниковых лачуг, лепившихся к скалам, на охотников, несущих окровавленные туши быков, на женщин, колдующих вокруг котлов, на свадьбы, пиры и похороны. Жил долго, мне некуда было спешить и не от кого убегать. Предрассветные сны о песочном человеке и мечте не вернулись. Наверно, и такое прозябание можно считать счастливым: спящая душа не испытывает нужды, разбудить её способна лишь смерть.

Но разлад с собой не исцелить временем. Рассечённая душа, миф о двух половинках, стремящихся соединиться. С Кирой у нас одна на двоих душа: оранжевое облачко столетия спустя родилось жрицей, повелевающей грозами, в древнем Египте, а моя половинка продолжила кровоточить, выбрав удел воина – с мечом в руках снова и снова шагать в пустоту в поисках новой земли, свободы и смерти. Танцующий человек отказался от мечты, и в следующей жизни его предала возлюбленная. Жрица рассказала вождю кельтских наёмников о фаюмском оазисе – «море» в Ливийской пустыне, а потом о планах воинов – фараону, и вождь убил её. Цепь перерождений, замкнутый круг. То, что сплотила любовь, меч вновь разрубил пополам.

Мы – две стороны Луны, волны прилива и отлива. Когда готовы простить, рассказываем свои истории друг другу, сплетаясь в одно целое. Переходим на «я и ты». Когда прошлые обиды отдаляют, говорим в одиночестве, о любимом как о постороннем, в третьем лице.

– Кира, ты слышишь меня? Откликнись! Поговори со мной!

Тишина. Песок извивается над вершинами дюн змеиными языками.

«Ты пожертвовал сестрой ради Киры», – сказал на пароме Аморген. Знал, что жрица украла мой сон вместе с семенем. Ребёнок мог бы стать мостом меж нашими берегами, встречей половинок души. Но, как некогда яркое солнце, война ослепила нас: жрица сожгла корабли, я выбрал меч. В тот век никто из нас не почувствовал новой жизни.

«Видишь ли, Кира, в каждом возвращении, когда избегаем смерти, ветка реальности сходится с той веткой других людей, которая иллюстрирует нашу смерть предыдущих воплощений», – и в последний наш раз протянул цветы, столь любимые сестрой, тебе случайно, не задумываясь, что сделал, не ощутив их всепроникающего запаха. Лилии, цветы забвения.

– Я помогу тебе вспомнить, – сказала на мосту над Прагой.

И облака поплыли по небу от тебя ко мне.

* * *

Облака Ульвига принимают в пути странные формы. Одно из них было похоже на птицу, взлетело над нами и расплескалось дождём. Я вымокла насквозь, а Кира с Ульвигом увидели радугу. Кельты верят, что радуга – мост между Асгардом и миром людей, а я считала её аллегорией любви.

«… не выбирать дом, а согласиться на первый попавшийся, где предложат согреться», – вспомнила, выжимая свитер. Плащ мешал карабкаться на мост, опрометчиво скинула его в море.

Глаза ангела на картине – глаза Арно. Не уберегла, потому что смотреть в них нестерпимо больно. И горячо. Плавишься заживо, хочется отвернуться.

– Ангелами становятся отчаянные души, чтобы взять в руки нож и отрезать себе крылья.

– Да уж, тебе страх был неведом.

«Ген искателя приключений, – рассказывали с экрана, – гонит их вперёд, в неизвестность, такие люди вращают Землю и способствуют развитию цивилизации. Разожгли огонь и начали добывать железо, открыли новые континенты и повели за собой на войну. Им свойственна отличная от нашей реакция на опасность: то, что нас пугает и отталкивает, их непреодолимо влечёт, как горный пик альпиниста. Если бы мы все были такими, то человечество давно бы вымерло, но к счастью, большинство из нас предпочитает сидеть дома и воспитывать детей». Ульвиг тоже говорил об этом. Ген риска! Насмотрелись научного бреда, пытаясь заснуть в душных номерах отелей в чужих городах. Надо же на что-то переключать канал «Euronews» с его бесконечными дефолтами, кризисами, безработицей, революциями, природными катаклизмами и точками невозврата. Неприкаянность, когда маешься, убивая время, потому что не можешь потратить его на нечто лучшее, чем ожидание. Но того, кто нужен, никогда не бывает рядом.

– Хочешь, пойду с тобой на землю?

– Убери нож. Жертвы принимают от тех, кого выбрали.

Загадала дом и мужчину. Обрела дорогу и ангелов-хранителей – пару, за оба плеча. Не дотянуться, не дотронуться. Высекаю статуи: холодны, но лица их помню на ощупь. Они – близко, а вы – далеко, они – мои, а вы принадлежите всем семи ветрам сразу.

– Тот, кого покидаешь вопреки своей воле, навсегда остаётся с тобой.

– В словосочетании «неосознанный выбор» ключевое слово всё же «выбор». И выбирает человек однажды – когда позволено выбирать, а дальше всё повторяется из жизни в жизнь по не зависящим от него обстоятельствам. Я отказалась от чаши, а ради жезла или меча не так уж и важно. Если выбрал себя, а не другого человека, то вряд ли когда-либо полюбишь по-настоящему, будешь пить и пьянеть.

– Чашу должны протянуть любимые руки.

Озеро Ошо[96]96
  Ошо. «Любовь. Свобода. Одиночество».


[Закрыть] – идеальная любовь и вся моя жизнь. Двое влюблённых живут на разных берегах, а встречаются на острове посреди воды, не докучая друг другу совместным бытом и излишними прикосновениями. С Арно озеро уместилось в однокомнатной квартире в Сочи, а с тобой растеклось по всей планете. Тебе требовались километры личного пространства – города и страны! «Я люблю незнакомцев, – говорил ты, – наблюдать за ними со стороны. Люди издалека выглядят, как деревья в старом парке, будто держат на плечах небо, а вблизи мельчают и съёживаются, как дешёвые джемпера после стирки». Возненавидела слово «незнакомец», как живого человека, врага. Заразилась твоей привычкой поэта перекатывать слова на языке, не замечая отсутствия их произносящего. И сохранила письмо – единственное не на стекле, а по электронной почте. Там, где ночевала, не было столь вместительных зеркал. «Когда переполняет страх, убежище ищешь в словах, – писал ты. – Но все слова – чужие, восковой плёнкой склеивают губы, будто целовал оплавленную свечу. Как выразить то, что скрывается за стеной из слов, за частоколом букв? Было бы славно сочинить свой словарь и писать тебе на „новоязе“! Не перебирать лоскуты истлевших строк, а светить внутренним оком, но это кто-то до меня придумал. Верить и быть живым[97]97
  To believe (верить), to be live (быть живым) – англ.


[Закрыть] звучит одинаково, но когда пишешь, мешает немая упрямая буква».

Никогда не стыдилась ошибок в словах и не выбрала чашу без дна. Вы оба искали смысл за пределами пентакля, а у ребёнка мёртвого города и так с завидной регулярностью выбивали почву из-под ног, нужно было за что-то держаться. Мне не по силам лепить из дождя: вода испаряется. У неё всего три формы: облака, лёд и та, что в сосуде. И не формы вовсе, а процессы. We live leaving, перетекая за край. Хотя «жить» и «уходить»[98]98
  To live (жить), to leave (покидать, уходить) – англ.


[Закрыть] тоже не одно и то же слово. Культ вина и падение в сон – участь ловца. Гулкие шаги по камням лабиринта, мерный стук капель о дно, вязкие стены. Зябко. Сухой лёд внутри, кажется, сейчас ударит кто-нибудь посильнее, и сама осыплюсь мёрзлой крошкой в ботинки. Сконцентрировать волю, крепко взяться за ручку двери, – с другой стороны её тянет на себя очередная жертва. Яркий свет в проёме двери – точка невозврата. Так Янус и заполучал себе свежие лица. Просыпалась с похмелья, ощущая себя Прометеем: мою печень ночь напролёт клевали орлы, но в отличие от прометеевой, поутру она не отрастала. Боль и холод в крови. Античные медики не зря считали печень, а не сердце, творцом жидкости жизни[99]99
  Гален (античный медик, философ, годы жизни 130–200 до н. э.) и его последователи считали, что печень ответственна за кровообращение человека.


[Закрыть]. Такие ночи убивали во мне все чувства, и проходило много-много бесцветных дней в пути, прежде чем любовь возрождалась из пепла подобно фениксу. Бедный Прометей! Молчащие скалы не смогут ответить, почему из его оков влюблённые сделали себе обручальные кольца. Перед провалом в сон, мы танцевали на границе тени и света. Хриплый голос саксофона в опустевшем кафе – блюз, синяя музыка грусти. Медленно кружились, путая следы на полу, смешивая акварельные краски в сообщающихся сосудах. Новый оттенок, неизвестный художникам, несуществующий в природе. Поднимала голову – понять, кто ты, но ты исчезал, оставляя меня одну в лабиринте. Мечтала заглянуть тебе в глаза, и чтобы хоть раз проводил до двери меня за руку!

– Маугли, прав тот, кто счастлив. А у нас была радуга!

– Поздно, Арно. Я открыла свою точку невозврата. Наша суть эта точка. Аморген был поэтом, превращал мифы в судьбу, а я читала и слушала её пальцами. Радуга не нужна, когда знаешь, что люди любят друг в друге сердцевину восьмёрки – то, чего недостаёт им самим, – сливаясь в знак бесконечности. В мире нас всего трое: разрушитель, создатель и искатель. Первые ведут войну, как Зевс с Прометеем, а третий рыщет у скал, чем поживиться. Он не помнит, кто он, и потому всегда как бы отсутствует. Будь облаком, невесомым ангелом. Так легче. Счастье – состояние, а становление – боль. Ты выбрал полёт, я принимала форму сосудов, пока не научилась лепить, Аморген строит замки и города из ледяных кубиков слов. Мы и есть время. Глупо бороться с собой. Невозможно вернуться в прошлое: то, что вчера принимали за награду, сегодня видится наказанием. Мне нужен свой дом, даже если дорога туда под проливным дождём и затянется не на одну жизнь.

В моём сне о реке, ребёнке и зеркале два варианта финала. Берег и океан. Можем пополнить запасы водорода звезды, а можем снова родиться и жить. На кольцевой линии поезда конечная станция условна. Если звёзды сгорают, оборачиваясь чёрными дырами, почему из чёрной дыры не может родиться новая звезда? Рождается и живёт, но по ту сторону зеркала. Архимедова спираль. Качели. Вдох – выдох бесконечности. Энергетический и материальный миры проникают друг в друга, космос и хаос хранят равновесие чаш Маат. Зазеркалье реально, у Вселенной есть отражения, а вдруг в одном из них ты не последний рождённый и намечается премьера нашего фильма? Что если мост через время ведёт в параллельный мир? Хорошо бы родиться вначале или посередине столетия! Нести людям свет кровоточащим сердцем Данко. В нашей безнадёге виновны даты рождения: …1778–1878 – 1978… В конце века люди приходят на землю усталыми. Утомительно шагать по дороге след в след и вытягивать шею из-за спины впередиидущего в попытке разглядеть горизонт. Нужен мост, временной или пространственный скачок в неизвестность.

«Мы живём в хрупком мире на краю времени и в преддверии конца света, – рассказывали с экрана. – Зрелое общество, утратившее веру в богов, где люди мнят себя равными им. Создатели и разрушители. Наука рассовывает мироздание по экспериментальным колбам, искусство пережёвывает наследство великих мастеров, как корова жвачку. Иные же, осознав безысходность момента, разрушают мир войнами, бунтами, революциями и себя – наркотиками, безумием, самоубийствами. Лодка раскачивается, переворачивается, вновь скидывает людей на грань выживания. Человек – животное, и главная его цель – выжить. Если нечего преодолевать, люди впадают в депрессию – болезнь цирковых лошадей и Сизифа. Не хотят жить и размножаться, чувствуют усталость и начинают вымирать».

У некоторых создателей как раз желание размножаться трансформируется в ваяние статуй. Гены! Что они понимают, эти учёные? «Мы гораздо большее, чем наши тела», – говорил ты когда-то. В мёртвом городе зажгла свечу в зеркалах. Пропала, чтобы найти себя. И тебя. Будешь строить тающие города, а я населять их песочными статуями. Душа выбирает нам путь, но мы забываем, кто мы и откуда пришли. Может, Стиви Уандер[100]100
  Stevie Wonder (wonder – чудо, нечто удивительное, англ.) – соул-певец, музыкант, композитор, оказавший огромное влияние на развитие музыки 20 века.


[Закрыть] ослеп сразу после рождения, чтобы слышать звуки мира, не отвлекаясь на образы, а Бетховен начал терять слух, чтобы слышать свою музыку, изнутри, без помех и вторжения чужой? А как появилось граффити? Художники, чьи картины нигде не хотели выставлять, взяли в руки баллончики с краской и начали расписывать стены домов. Мы тоже сможем! Если не опоздаем на свидание с жизнью. Нам бы выиграть время! Тоту же удалось выиграть в сенет у Луны пять дней «над годом» для богини Нут[101]101
  Сенет – древнеегипетская игра в шашки, изобретённая богом Тотом. Богиня Нут не могла зачать: Бог Ра наложил на неё проклятие бесплодия в течение всех 360-ти дней в году за сожительство с Гебом. И тогда Тот выиграл в сенет у Луны 1/17 каждого лунного цикла. Всего 5 дней – к 360, уже бывшим в календаре. В течение этих 5 дней, после весеннего равноденствия, после полнолуния родились боги Осирис, Гор, Сет, Исида и Нефтида. «Вставные» дни («те, что над годом») совпадают с христианской Пасхой, а по легенде богиня Нут проглатывает своих детей, чтобы потом снова выпустить их на небо, что символизирует смерть и воскресение.


[Закрыть]. Он бы и тебе покровительствовал, вы одной крови – оба летописцы.