Текст книги "Проникновение"

Эпизод 7. Лица

«Пропала собака», – прочёл в объявлении на стене неподалёку от пункта проката автомобилей. Во дворе проката пустовала собачья будка. Можно было бы взять машину в евро-представительстве в аэропорту, но мне нравится «дикий»: никто ни о чём не спросит, если платишь наличными. Вероятно, пёс учуял запах бродячей сучки и сорвался с цепи. Поймал себя на мысли, что завидую: он взял след, а у меня впереди длинный вечер.

Машина – то, что надо: рухлядь, затеряется на дорогах между битыми «пежо», верблюдами и ослами. Неспеша вырулил на автостраду Салах Салем. В Каире моросил дождь, зимой он наведывается в гости. Капли на лобовом стекле почему-то всегда напоминают слёзы. Размытые огни вдоль дороги – маяки дней, обречённых раствориться под колёсами. Мы стираем друг друга в sms-ках, электронных письмах, вырываем страницы из записных книжек, сжигаем распечатки интернет-новостей и газеты. Выдавить память по капле из сердца. Никогда не узнать друг друга в толпе, не сдать ненароком – мы же в бегах от самих себя. Очищаем сны, чтоб увидеть того, кем был когда-то давно. Подтащить двойника к зеркалу. Рассмотреть, изменился ли за эти годы, за эти жизни. Но нет, зеркала не отражают иллюзий. Нас не существует нигде: у нас нет документов, нет дома, нет жизни. Никто не отыщет нас на прямой времени. У нас нет прямой, есть кривые, спирали, круги. Осколки мозаики. Кто сможет её собрать? Братство Псов? Не думаю.

Жизнь похожа на альбом с фотографиями, а несколько жизней – на коллекцию семейных альбомов. Те же свадьбы и похороны, города и лица, любовь и предательства, войны и палисадники. Любая из фотографий – маленькая история, отдельная, ничем не связанная с другими. Хочется смонтировать фильм из этих чёрно-белых и цветных картинок, разных по стилю, форме, размеру, но заполнит пустоты между кадрами не жизнь, а память о ней – отвлечённая и далёкая. Плёнка рвётся от напряжения, и понимаешь или скорее чувствуешь, что полёт в неизведанное прекрасен сам по себе.

Каир за окнами машины тоже стремился к хаосу. Тёмные кварталы захватчиков-нелегалов на пустырях без воды и электричества сменялись стеклянными высотками бизнес-центров с фонтанами у входа. Роскошные разноликие виллы – типовыми многоэтажками, где в лифтовых проёмах жители обустроили загоны для скота, а в квартиры взбираются по пожарным лестницам, не страшась высоты. Острые башни минаретов – куполами церквей. Гул базарных площадей – молчанием, затянутым в тугой узел древних извилистых улочек. Стоки канализации под мостами – разливами терпеливого Нила, откуда пить воду по-прежнему безопасно для здоровья. Районы «растущих» домов, где с прибавлением в семье к дому непременно прилаживают ещё один этаж, – застывшими над городом на века пирамидами Гиза. Крики и песни на всех языках мира, блеянье, гудки машин.

Каир… Я узнал в нём брата-близнеца, увидел своё отражение. Многоголосье никогда не оставит меня в покое. Слышу голоса снов из каждой комнаты каждого дома в каждом городе, но не могу уловить главной темы. Какофония. Сделка последнего рождения для меня, как Розеттский камень для Шампольона[45]45
  Жан-Франсуа Шампольон – французский историк и лингвист. Благодаря проведённой им в 1822 году расшифровке текста Розеттского камня (сравнение иероглифов и коптского языка, фонетичность иероглифов, направление надписей) стало возможным чтение иероглифов и дальнейшее развитие египтологии как науки.


[Закрыть]. Фрагмент мудрости, рассказанной сразу на трёх языках, непостижимой, потому что все три надписи сохранили разные строки. Чтобы расшифровать египетские иероглифы, Франсуа пришлось свернуть со знакомого пути: переводить не через греческий язык, а через малоизученный и более древний коптский – четвёртый язык за пределами камня. Интуиция полнолуния Сартра[46]46
  Жан Поль Сартр «Бытие и Ничто».


[Закрыть]. То, что силишься понять в мире, так или иначе познаётся через то, чего ему не хватает, что в нём не присутствует здесь и сейчас. Человек, смотрящий на месяц в небе, видит растущую луну: всякая незаконченная фигура, будь то линия, угол или полукруг, стремится к завершению. Любовь постигается через одиночество или потерю любимого человека, жизнь – через желание иной жизни. Настоящее – через безвозвратно утраченное прошлое или несбыточные мечты о будущем. Суть жизни – вектор твоих устремлений. Следы на песке, заметаемые ветром. Так чего не хватает мне?

Небо зажгло фонарь луны над Каиром, а справа за окном мелькнул купол католической церкви. У меня было много дорог, но мало любви. Жизни напролёт искал доказательства Бога. Не глазами верующего, жадными до чудес и откровений. И не так, как ищут учёные в экспериментах со световыми частицами: фотоны чувствуют друг друга, нет замкнутых систем, всё сущее пронизано живой нитью света, а это и есть проникновение, душа мира, Высшие силы, Бог. Нет, я искал гармонию в себе. Однажды утром проснуться и понять, что никогда не останусь в одиночестве.

В церкви мерцали огоньки свечей и пахло воском. Пожилая женщина в чёрном тихо молилась у алтаря. Сел на скамью позади неё, словно вернулся домой. Ангелы над городом слышат голоса молитв своих подопечных, а Бог слышит нас всех. Молитвы не какофония отражений и снов. Сколько бы ни было молитв, все сливаются в стройную мелодию, где главная тема – любовь. В молитвах просят не за себя, а за тех, кого любят.

– Познаешь любовь, – говорят священники, – найдёшь Бога.

Фрески на потолке изображали ангелов, летящих навстречу друг другу. И не поднимая глаз, смог бы вспомнить…

– …легенду о проникновении. Две светящиеся тени на миг сливаются и вновь расстаются. Но внутри нас зажигается их огонёк, шепчет тёплым дыханием в сердце, подталкивает навстречу друг другу, меняя наши пути.

– У меня нет ангела, Маугли.

– А вдруг он вернулся?

…на секунду показалось, слышу его плач. Но плакала женщина в чёрном. Почти беззвучно, слёзы текли по лицу безостановочно, как вода по ровной стене, не встречая препятствий. Плач невосполнимой утраты.

Вгляделся в лица ангелов с фресок – голубоглазые, как блондинки на рекламных плакатах вдоль всех дорог мира. Ненавижу их. Твои глаза меняют цвет, как море. Но выглядишь так же безоблачно. Предпочтёшь разбиться, но не попросишь второго крыла. Ребёнок мёртвого города, ни от кого не ждёшь помощи. А знаешь, в этом мы совпадаем: человек, вступивший в одиночество, никогда его не покинет. Придётся беречь тебя незримо, как ангел, чьё дыхание не чувствуешь за плечом. Но смогу ли помочь? За километры вижу ваши шаги, но предвидение – знание, какие сцены покажут на экране, без надежды изменить сценарий кино. Предвидение – смирение с неизбежным. Я, как первобытные люди, вынужден постоянно поддерживать огонь от молнии, а зажечь его сам не в силах. Не задумывалась, почему выбрала имя Маугли при посвящении? Титан Прометей похитил огонь богов и отдал его людям, а персонаж легенды Киплинга украл «огненный цветок» у людей, чтобы защитить волчью стаю. Всё было предрешено, но мы всегда опаздываем с догадками. Тайна Кроноса: пожирает своих детей раньше, чем мы успеваем разглядеть их улыбку. Бесплодное творчество времени. Ангел тряхнул Древо жизни с фотографиями на ветвях вместо листьев, а я стоял под листопадом и смотрел, как кружатся над головой мгновения, разлетаются в разные стороны, и уже не мог понять, какой лист принадлежал какой ветке, и что было вначале, а что потом. С тех пор собираю их в альбомы, сортирую, разглаживаю смятые уголки. «Время – дар вечности»[47]47
  Уильям Блейк.


[Закрыть], прометеева искра, возможность подписать даты под фотографиями и переворачивать страницы в альбоме. Ангелы видят все мгновения в единственном кадре и пьют из «первоистока, который именуют вечным завтра»[48]48
  Мигель де Унамуно. «Описательная рифма».


[Закрыть]. А люди пересекают реку времени, перепрыгивая с камешка на камешек, последовательно и необратимо, запыхавшись на бегу, испытывая жажду. Кроноса не догнать, как не выпрыгнуть из тела. И теперь я вытаскиваю фотографии из памяти, как карты из колоды. Гадание на Таро: значение проявляется в раскладе.

Итак, в сегодняшнем вы потрясённые стоите перед фаюмскими портретами. Искали в Каирском музее меч, а увидели лица. Меч под тонким стеклом витрины – всего через зал, но вы до него не дошли. Выбрали сердце вместо меча. Всматриваетесь в лица, как в воду на дне пустынных колодцев. Миндалевидные чёрные глаза, сияющая, будто покрытая позолотой кожа. За портретами – чужие, непостижимые судьбы. Взгляды из вечности. Искусство огня[49]49
  Техника энкаустики (от греческого слова γκαίω – выжигаю), живопись расплавленным воском.


[Закрыть]. Краски, не подвластные времени. Фаюмские портреты заменили погребальные маски египетских мумий. Эллинистический Египет последней династии Птолемеев: цивилизация умирает, но перерождается её культура. Египтяне предчувствовали конец язычества[50]50
  В Египте была впервые сформулирована концепция единобожия: фараон Эхнатон предпринял попытку религиозной реформы, объединяющей египетские культы вокруг верховного бога Солнца Атона.


[Закрыть], мы – смерть христианства и новую эру Водолея. Ни одна система не способна хранить равновесие. Гармония не принадлежит времени, как жизни не может принадлежать Бог. Но души их никогда не заблудятся. В фаюмских портретах есть то, что сражает зрителей наповал не хуже меча: кажется, они все ещё живы. Фокусник снял маску и растворился в нас.

– Я не знал людей, которые были бы незначительными.

Это колесо времени. Любовь за пределами личности, переносимая из жизни в жизнь, та, что не «за», а «вопреки». Люди привыкли называть любовью всё, что не получается назвать иначе. Завещание Экзюпери «заботиться о тех, кого приручили»[51]51
  Антуан де Сент-Экзюпери. «Маленький Принц».


[Закрыть], инстинкты продолжения рода и собственнический, восхищение, уважение, ревность, вдохновение… Они постоянно взвешивают и измеряют дары. Высока ли цена? Достаточна ли расплата? Приемлема ли жертва? Точно отправляются в поход за золотым руном. Много золота, одна жизнь, ветхая плоть и ни капли огня.

И только ангелы протягивают радугу между нами как мост через время и расстояния. Свет льётся из окон-глаз и совпадает в спектре цветов. Маяк нашей маленькой вечности на земле. Мало кто может разглядеть его луч в прибрежном тумане, но на земле нам даны тела как спасательный круг из пяти чувств – он не позволит разбиться о скалы и утонуть. Мы вглядываемся друг в друга, вслушиваемся в звучание внутренних мелодий, ищем по запаху, пробуем на вкус, узнаём в соприкосновении ладоней. И рано или поздно испытываем космическую тишину, когда сталкиваемся и сливаемся, когда понимаем, что живём в одной галактике, а не в разных, чуть пересекающихся на краю Млечного пути. Когда видим один и тот же сон.

Сейчас ты бы крикнула: «Нет, нет и нет! Фаюмские лица красивы своей асимметрией и непохожестью!»

И Коэн по радио в машине вторит твоим противоречиям:

 
«… let's do something crazy,
Something absolutely wrong
While we're waiting
For the miracle, for the miracle to come…»[52]52
  Леонард Коэн. «Waiting for a miracle».


[Закрыть]
 

Да, давай сбросим карты со стола и сделаем всё неправильно. Возможно, это самообман верить в добро и зло, в свет и тьму, в двуликость символов Таро, в предопределённость времени и пути. В последние дни мне всё чаще снится, что прорехи между кадрами жизни заполняются чудесами – необъяснимыми с точки зрения человеческих чёрно-белых констант. Мы не способны видеть в пустоте и потому перепрыгиваем с картинки на картинку. Наше кино – иллюзия движения.

Вы пересечёте страну и в Порт-Саиде сядете на паром до острова Афродиты, где находится один из самых известных в Европе Институтов сна. Яркое солнце, причудливые изгибы скал, бирюзовое море так и просятся на полотна художников. Но художники на Кипре не задерживаются: слишком красиво, не с чем бороться, нечего преображать. Природные цвета затмевают краски. Вдохновение уходит, художники возвращаются на дождливые материки, а на острове любви лечат бессонницу и кошмары. Ждёте, что там вас научат смотреть простые человеческие сны, без сновидений, без путешествий за край и падений на дно колодца. Привыкнете просыпаться обыкновенными – чужими друг другу – людьми. Забвение – лучшее лекарство от прошлого.

Я поеду за вами. В мире действуют два правила: золотое и бумеранга, и зачастую награда даётся за преступление, а подвиг грозит катастрофой, которую можно избежать, равнодушно пройдя мимо тех, кого спас. Это не ирония Демиурга, а высшая справедливость джет, способность судить всю цепочку событий. Многомерный кадр ангела вместо плоских квадратов фотобумаги.

Третьи сутки бодрствования. Сторожите друг друга, дремлете по очереди, боитесь провалиться в пёсью пасть снов. Осталось продержаться всего одну ночь. Будете петь, танцевать, пить шампанское и веселиться: бары, рестораны и казино на пароме – в вашем распоряжении. Думаете, вы победили? У Псов достаточно могущества превратить огромный паром в корабль-призрак. Но Псы не учли, что один из них сорвался с цепи. Захотелось напоследок прогуляться по радуге. И вернуть себе ангела.

– Я не перекрывал воду, позволяя ей течь.

Но и не наблюдаю трусливо за волной с берега, когда можно прыгнуть в стремнину и поплыть по течению.

* * *

– Высоко забрались! Последняя палуба, звёзды как на ладони. Шторм и ветер – качели из счастливого детства. А где же шампанское? Вы же празднуете.

– Да, празднуем. Новую жизнь без сновидений.

– Я опять опоздал, какая жалость!

– Тебя и не ждали. Псы же не устраняют людей физически?

– Нет, только во сне. Так что расслабьтесь, поднимите бокалы, а то лица у вас застыли, как на фаюмских портретах.

– А вы будто сошли с одного из них…

– Прости, Кира, не представила вас друг другу. Аморген – мой бывший наставник и учитель, хранитель Братства Псов.

– Вы похожи на грека. Думала у потомков Гипербореи светлые глаза, кожа и волосы…

– Он – Фаэтон. Пришёл сжечь нашу дорогу!

– Ты, как всегда, нетерпелива, Маугли, предвосхищаешь события. Лучше налей мне выпить.

– …и хорошо говорите по-русски.

– Я говорю свободно на десяти языках, остальные вспоминаю по необходимости. У меня было много времени на учёбу. Хотите, поговорим с вами, Кира, о звёздах?

– Да. Вы не вызываете страха. Псы умеют вселять в людей доверие?

– А как иначе проникнуть в их сны? Я не взломщик. Люди сами отдают мне ключи. А дом может многое рассказать о хозяине в его отсутствие. Нужно присмотреться: тайники всегда на виду.

– Доверие… С первых же дней знакомства задавал мне чересчур личные вопросы. Знала, что должна ответить не потому, что ты – мой наставник, а потому что и так знаешь ответы, спрашиваешь, чтобы проверить, смогу ли рассказать всё откровенно. Между нами была связь, почти телепатия, ты будто чувствовал меня.

– Предвидел. Итак, о звёздах. Многие из них давно превратились в чёрные дыры, а мы наблюдаем свет их прошлого. Вселенная создана взрывом, явлением точки в круге пустоты. В чёрном ящике хранилась плёнка с записью нашего мира, и кто-то там, наверху, нажал кнопку «play», с тех пор Вселенная расширяется, время идёт вперёд, картинки меняются на экране, мы живём и умираем. Когда фильм закончится, нажмут на быструю перемотку, космологи прозвали её Большим сжатием. Фильм начнётся сначала, но ни герои на экране, ни зрители в зале не узнают, сколько всего было кинопоказов и что ждёт в финале. Тем не менее, фильм давно снят и смонтирован. Можем закидать экран поп корном. Режиссёр разведёт руками. Вам не понравилось? Что ж, на то воля Всевышнего. Но вы трое прорвались в монтажную, видели километры вырезанной плёнки: ненужные дубли, черновые и засвеченные кадры. Ещё немного и смогли бы смонтировать свой фильм. Но из отснятых кадров, а не заново переписать сценарий. Ваши звёзды мертвы, их свет – иллюзия. Видишь ли, Кира, в каждом возвращении, когда избегаем смерти, ветка реальности сходится с той веткой других людей, которая иллюстрирует нашу смерть предыдущих воплощений. Лица спящих – как погребальная маска мумий, хочется протянуть руку и сорвать её. Но под маской – бездна, поглотившая все лица на свете. Не понимаешь? А Ульвиг поймёт…

– … Obětoval svou sestru pro Kira …

– You – bastard!!!

– Beware! You’ve lost your sword![53]53
  – Ты пожертвовал сестрой ради Киры (чешск.) – Осторожно! Ты потерял свой меч (англ.)


[Закрыть] Всегда знал, что людям нужно сообщать то, что они способны понять.

– Хочешь сказать, не я вызвала ветер, а сестра Ульвига умерла вместо Киры? Необходимая жертва?

– Маугли, в колоде жизни все карты одинаковы, количество игроков за столом не меняется, выбора не существует. Не верил, что предашь Братство ради двух волков-одиночек. Говорят, дети-маугли лишены сочувствия. Не предполагал, что тебя подведёт именно оно.

– Если в человеке со временем не вскрываются изъяны, с ним становится скучно.

– Заскучать не успеем. Шампанское отравлено снотворным. Кира? Ульвиг? Cheerio!

– Предатель!

– Твоё здоровье, Маугли! Я пришёл проводить вас.

«Воды подземных рек стережёт перевозчик ужасный —

Мрачный и грязный Харон…

… Мёртвых на утлом челне через тёмный поток перевозит»[54]54
  Харон – паромщик в подземном царстве, перевозивший души умерших через реку Стикс. Вергилий. «Энеида» (кн. 6, пер. С. Шервинский).


[Закрыть].

Картина вторая: «Покой над морем»
(пейзаж)

Эпизод 1. Вода

Это был последний из реальных снов. Снилась война. Ты был рядом. Знала, что проснусь в слезах: во сне мы окажемся по разные стороны забора с колючей проволокой. Сидели на крыше дома, на скамейке. Её, наверно, туда поставили до войны – глядеть вдаль, на город. Теперь мы «любовались» его руинами: почерневшие дома с выбитыми стеклами, выжженная трава, вспаханный гусеницами танков асфальт.

Ты сказал:

– Война сюда придёт завтра, а сегодня нужно как следует выспаться. И протянул мне блестящую круглую конфету с надписью «Escape».

– От таких не заснёшь, – попробовала возразить.

– Съешь две или три.

Лежала у тебя на коленях, во рту было сладко от конфет, ты гладил мои волосы. Мне снился сон. Сон во сне. Ветер, чайки и море. Синее-синее.

– Синее-синее море и у самого берега – остов ржавого корабля. Странное сочетание, – сказал мне ты.

– Где мы? – спросила Маугли.

– Это место, где никто никогда не видел снов, – ответил Аморген.

– Тюрьма для взломщиков?

– Человек мечтает о тюрьме, думая, что мечтает о свободе.

Слышала ваши голоса сквозь сон. Пробуждение было мучительным. Водораздел между миром живых и миром мёртвых. Ощущение ледяной тяжести. Земли, погружающейся под воду. Как в «Бардо Тёдол»[55]55
  Тибетская книга мёртвых.


[Закрыть], когда душа покидает тело. Медленное расставание с собой, и на глубине – растворение в невесомости. Будто всё, что некогда было мной, смывает слой за слоем вода.

Вода…

Здесь много воды: льётся с неба, накатывает на берег волнами, оседает на лицо мокрыми поцелуями северных ветров. И фонтаны, они постоянно их строят. Зачем в закованном в свинцовые тучи городе, где непрерывно идут дожди, нужны фонтаны? Вода посреди воды. И без того холодно и промозгло.

– Это красиво, – безапелляционно утверждают они.

Во всех снах ищу море, яркий солнечный пляж и мост на другой берег. Но когда нахожу туда дорогу, небо темнеет и начинается осень. Почему-то знаю: пока они не хотят, чтобы я вышла к морю, не найду его. Здесь никто не видел моря, как не видел снов. О снах говорят, не смолкая, как и о штормовом предупреждении. По легенде, раз в сто лет город уничтожает волна. Но со временем он возрождается. Отпевают погибших, восстанавливают дома и фонтаны и продолжают жить. Никто не может покинуть город, потому что это место, где не снятся сны.

– Мне снятся! Мост, уходящий под воду. И чей-то голос требует: «Надо идти!»

– Кира, но ты же тонешь! И просыпаешься здесь, в городе. Сон – выход по другую сторону, а ты и дверь-то не приоткрыла.

Сколько камня тратят на закладку очередного фонтана! Давно бы уже построили дамбу, и город остался бы цел. Мост покачивается на волнах, один шаг и… моё солнце тонет в морской воде. И всё-таки верю: мост – наше спасение.

– Вот ты и тони, – отвечают мне, – а мы будем ждать.

Предчувствие шторма неумолимо. В дождливые дни вода поднимается в каналах и заливает окрестные площади и улицы. И все бегут. Прячутся в барах и треугольных домах, стараются держаться вместе. Ждут волну, что заберёт их с собой. Не зажигают свет, будто у воды есть глаза. Будто она живая и может настигнуть при свете. После наводнения окна и фонари города слепнут. Кажется, темнота создана из частиц страха. Чем темнее становится, тем плотнее воздух и труднее дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох. Как удары в берег невидимых волн. Считать до утра. Пока низкое солнце не загонит воду обратно в каналы, а штормовое предупреждение не объявят ложным.

Здесь всё вокруг – ложь. Мы живём в Бардо. Никто в точности не знает, что это за место. Каждому видится что-то своё. Мы рядом и одновременно далеко: реальность одна на всех, но галлюцинации у нас разные. Встретившись в лабиринте улиц, подолгу не можем вспомнить друг друга. Лица растворяются в памяти, словно их размывает водой. А если нет никакого моря поблизости? Чайки же не летают за рыбой. Роют норы под городом, как крысы, и питаются мхом, облепившим ступеньки лестниц и основания мостов. Если здесь – Ад, то без кругов, описанных Данте. Я и раньше думала, что у любого из нас насчитают несколько грехов за душой. Не получится ходить по кругу, так или иначе должна быть спираль. Город состоит из перекрёстков. Зигзаги улиц начинаются и заканчиваются многоугольниками площадей. Посреди площади неизменным изваянием – фонтан со статуей, грозно смотрящей в проёмы между домами. И какая бы из улиц ни привела на площадь, сталкиваешься с ней лицом к лицу. Статуя – многоликий Янус[56]56
  Янус (от лат. ianua – «дверь») – в римской мифологии двуликий бог дверей, входов, выходов, различных проходов, а также начала и конца.


[Закрыть]. Но в отличие от Януса, все четыре, пять, шесть… десять лиц одинаковы, как у близнецов. Обогни фонтан и забудешь, откуда пришла, не знаешь, куда идти дальше.

Дома тоже многоугольные, по стене – на улицу-грех. Дома-клетки. Звёзды, кубы и пирамиды. В пирамидах селятся те, кто не успел «наследить» при жизни. Самый светлый квартал, высоко над каналами, где прячутся от наводнений. Улицы там шире, чем в звёздных, а у статуй в фонтанах всего три лица. Не заблудишься. Местные рассказывают, тех, кто сумел очиститься от воспоминаний, отправляют жить на побережье, в плоские дома. Ждать корабли в новую жизнь. А тех, кто не смог и остался в городе, убивает волна. Видимо, те, кто умерли в младенчестве и ничего не помнят, в город не попадают. Их кладут в лодку, как в колыбель, зажигают свечи у изголовья и отталкивают от берега. Лодка плывёт на закат по спокойному морю легко, ни волны, ни всплеска. Солнечная дорога.

Местные думают, Ад – это сказки. Наш город – Чистилище, вневременье, «станция ожидания», как в «Матрице». Не тюрьма, а исправительный лагерь. Обретая другой мир, утрачиваешь себя, старого, прежнего. Принимаешь город, а город – тебя.

– Вы умеете строить фонтаны? – спросили нас сразу после пробуждения.

– Нет, – хором ответили мы.

– Что можете предложить городу?

– Я – поэт, – сказал Аморген.

– Здесь некого воспевать.

С того дня Аморген тенью бродит по мостам над каналами с флейтой в руках. Флейта заполняет паузы между строфами стихотворений, помогает сочинять. К вечеру в его поношенной шляпе не набирается и пары монет. Эфир чёрствого хлеба стоит пять. Наверно, забыл даже запах. Думал, отпустят как проводника. Как же! Остов ржавого корабля – всё, что осталось от парома, где мы пили шампанское.

– Ульвиг?

– Я – воин.

– Здесь не ведут тех войн, к каким ты привык. Единственный наш враг в городе – мы сами. Но война учит служить чужим интересам. На войне все – наёмники, ведь для себя человек хочет мира. Войны и строительство объединяют людей. Искусство же, напротив, разделяет, множа ненужные смыслы.

Если бы не ты, я бы растворилась или, как говорят в нормальном мире, умерла от голода. А ты приносишь эфиры хлеба, молока, сыра, а иногда и мяса – утки или жареного барашка. Как и откуда не спрашиваю, боюсь. Моим снам тоже сначала поверили, и мы наслаждались вином и рыбой. Но мост слишком быстро ушёл под воду, чернила рисунка исчезли с листа, а нас переселили в звёздный квартал. Я – снова изгой, как бывало при жизни. Живу благодаря тебе. По утрам уходишь туда, где у статуй в фонтанах больше всего лиц, а когда возвращаешься под вечер, с трудом узнаю твоё. Но никогда не смиришься. Ночами стоишь у окна, скребёшь подоконник ногтями, и в напряжённых зрачках плещется лунное золото. Отворачиваюсь, закрываю глаза. Волк накануне охоты.

– А я – никто, – сказала им Маугли, – дорога моя сожжена. Могу всему научиться и стать кем угодно. Хочу работу скульптора. Скучный у вас город, одинаковые фонтаны, улицы, площади. Я бы его приукрасила для разнообразия.

Разнообразие в лабиринте недопустимо, но скульптора у них раньше не было. Многоликие янусы-близнецы – её творения. Живёт в четырёхугольном доме через площадь от пирамид. За талант прощается многое. Волосы стали белее, черты лица жёстче, улыбка надменней. Носит меха и драгоценности, вдыхает неразбавленный джин. Ездит в собственной лодке на открытие фонтанов, как в карете. Она не помнит о нас.

* * *

– Маугли – в тюрьме. Тюрьма внутри тюрьмы – почти смерть. Эфира не будет. Сможет выйти оттуда не иначе, как сквозь стены.

Кто-то у стойки бара разбил склянку с эфиром. Жаркое. Аморген замолчал на полуслове, глубоко вдохнул и замер, как статуя. Тяжёлые веки прикрыты, тёмно-каштановые волосы откинуты со лба. Понятно, как он выживает. В человеческом мире это называется фриганизм[57]57
  Фриганизм (freeganism от free – «свободный, бесплатный» и vegan – веганизм, вегетарианство) – стиль жизни, отрицающий принципы общества потребления, нежелание быть частью экономической системы купли-продажи. В качестве источника продуктов питания и других материальных благ фриганы используют свалки, мусорные контейнеры и т. п.


[Закрыть] или проще – «подбирать объедки». Эфир не хлеб, но суть хлеба. Без эфира мы растворяемся, превращаемся в духов, в тени теней. Густая дымка над каналами, из-за которой чайки боятся летать, и есть духи. Вечные узники города, их не освободит волна.

– Вы должны помочь мне вытащить её. Маугли здесь из-за вас!

Ты удивлённо молчишь. Не веришь Аморгену. Думаешь, очередной трюк, как снотворное в шампанском, ловля на живца, попытка скинуть нас на дно колодца. Думаешь, если бы не он, мы бы лишись своих снов по-другому. В Институте на Кипре. В миру. Но прошлое никого не отпустит, как и стая разъярённых Псов. Говорят, их видели в городе. Они – единственные, у кого в карманах билеты в оба конца с открытыми датами.

– Если бы не она, вы бы не встретились, – продолжает Аморген.

Я вспоминаю уличных бродяг, ты – заснеженное утро в Альпах. А может, мы и живы сейчас, благодаря Маугли? Или эта мысль – тоже киношный трюк?

– Маугли была в городе на хорошем счету. За что же её посадили?

– За счёт статуй. Догадываетесь о принципе лабиринта? Иллюзии бесконечности? Все улицы похожи, не помнишь, проходил по ним или нет, в итоге бродишь кругами и нужную линию – к выходу – всегда пропускаешь. Пока статуи рождались близнецами, их нельзя было сосчитать, они не служили ориентирами в лабиринте. Ничто не нарушало покоя над морем. Никто не попадал в гавань раньше установленного срока, до полного очищения не садился на корабли, что везут в новую жизнь.

В тот вечер на площади я узнал одно из лиц януса. Фаюмский портрет из Каирского музея. Луна позолотила бронзу, отразила во взгляде характер. Судьбу. Я вспомнил свою: чаша и меч. И свернул в переулок, куда смотрела статуя. Вскоре услышал шум моря. Туман скрывал узкую песчаную косу, уходившую далеко в воду, как волнорез. Песок мягко проседал под ногами. Я подумал о тебе. Каждое утро, закрыв за мной дверь, ты начинала рисовать мост через море – уцелевший сон. Снова и снова. До усталости, до мозолей на пальцах, до слёз, до исступления. Но чернила испарялись с листа задолго до завершения рисунка. Здесь невозможно сберечь свои сны.

Коса почудилась мостом с перилами из песчаных скульптур. Мифические существа – наполовину люди, наполовину звери: человеческая голова заканчивалась хвостом животного, а животное держало в зубах человеческую голову. Символ бесконечности, похожий на змея, глотающего хвост. Маугли лепила его чешую, легко надавливая на послушный сырой песок тонкими пальцами. По-прежнему ярко светила луна.

– Всё-таки здесь невыносимо долгие ночи! – бросил я вместо приветствия.

Она с минуту смотрела на меня, вспоминая, потом кивнула.

– Да, бессонница. Неужели никто не понимает, что если лишить человека сна, он начнёт грезить наяву. Мы всё забываем: себя, друг друга, то, что должны делать в городе. Мы же бесполезны для них!

– По-моему, именно этого они и добиваются. Всякий в городе должен утратить себя. Их боги тоже утратили…

(о богах вспомнил внезапно, глядя на хвост змея, будто ударило молнией)

… Трезубец Посейдона, раздвоенные копыта Сета, крылья и заострённые уши Аполлиона, рога Одина… растворились в христианском Дьяволе. Дьявол – абстракция зла, безликий Янус. Теперь любые – и тёмные, и светлые – намерения можно трактовать как дьявольские. Страшный Суд без сравнений, оценок и меры грехов, без доказательств вины. Одно лицо, одна кара для всех.

– Наши лица стирает город. Как и память. Я пыталась делать статуи похожими на жителей города, но у них у всех одинаковые лица. Говорят одни и те же слова на одном языке, шаги по мостам над каналами соразмерны, мысли сонастроены. Надеялась, что, глядя на статуи, они задумаются над собственной убогостью, над угасанием внутри всего человеческого. Но нет, здесь не понимают простых символов. Ангел, отрезающий крылья, карты Таро. История повторяется. Люди отказываются видеть то, что не вписывается в систему их ценностей. Для них мои статуи не более чем украшение фонтанов. Моё искусство не искусство, потому что никому не нужно, никого не способно спасти. И я перестала резать мрамор, выбрав песок. Об этом месте никто не знает, случайно его нашла. Никто не увидит мои скульптуры из песка, не посмеётся над ними. Здесь их смогут разрушить только ветер и время. Самая сладкая свобода – творить для себя, ради процесса. Песок же недолговечен. Но в песчинке я увидела мир![58]58
To see a World in a grain of sandAnd a Heaven in a wild flower,Hold Infinity in the palm of your handAnd Eternity in an hour…(William Blake “Auguries of Innocence”)

[Закрыть]

Всматривался в лица на песке, они были знакомы. Те, кого пропускал в жизни, проходил мимо: нищие на Карловом мосту, игроки в казино, парень, выдавший нам ключ от шале в Альпах. Никогда не замечал случайных встречных, не помнил их красоту.

– На недавнем открытии фонтана, – рассказывает дальше Аморген, – с блеском, под аплодисменты и бравурную музыку срывали покрывало со статуи, все четыре лица януса были разными. Юг – юн и наивен, Север – суров, Запад – отважен и смел, Восток – задумчив и грустен. Указатель. Все на корабли! Но заметили его не сразу. Маугли забрали вечером. А утром светило солнце, и она улыбалась толпе…

И это был не первый такой указатель, не первая разноликая статуя. Иначе не смог бы найти.

– Знаешь, что я открыла? – спросила она тогда на песчаной косе.

– Что?

– Творчество делает меня живой. Помогает сохранить себя, свою суть. Когда леплю, память возвращается, как и во сне. Творчество заменило всё, что у меня отняли. Сны – бессмертие, вечное возвращение, поэтому здесь мы их и не видим. Нас очищают, растворяют друг в друге. Но стать другим – значит умереть. Люди создают что-либо, чтобы быть собой. Мои статуи – слепок жизни, кем была и кем хочу оставаться несмотря ни на что. Не буду творить по чужой указке, только то, что хотела бы видеть сама.

Слушал её и чувствовал освобождение от звука отбойного молотка. Улицы, площади и кварталы в городе росли как грибы. С утра до ночи долбил брусчатку площадей, готовил место под новый фонтан. Жуткий оглушающий грохот жил у меня в голове, дробил мозг на осколки стекла и камня. Прислушался ещё раз: ничего, тихий плеск волн.

– Ты видела корабли? Они забирают в новую жизнь?