Текст книги "Лики ревности"

– Я должна знать! – прошептала она, с тяжелым сердцем заставляя себя сделать шаг, потом другой.

Ожидание казалось Бастьену Мийе невыносимым. Он неподвижно сидел в двуколке, что, правда, стоило ему большого труда, и не сводил глаз со своей кобылки, которая ждала с привычной покорностью, внушенной посредством частых окриков и ударов хлыстом.

Ружье все это время фермер держал в руке. Уже несколько дней его глодали мысли об измене жены и своем позоре, но теперь в голове немного прояснилось – предстояло обдумать еще и неожиданные откровения Изоры. «Fan de vesse! Выйти замуж за Жерома Маро только затем, чтобы сбежать из дома! Ну и пусть катится ко всем чертям! Пока у меня есть моя Люсьена, моя Люлю…»

Он вздохнул, борясь с волнением. Вспомнил себя молодым, пылким поклонником улыбчивой горничной из шато – белокурой, миниатюрной и хрупкой. Они встречались в столетней тисовой аллее и обменивались многозначительными взглядами на выходе из церкви.

Они собирались пожениться, но планы нарушил Альфред Букар – двадцатилетний углекоп, «чернолицый» со статью колосса, нахальный и уверенный в том, что девушки от него без ума. Из всех он выбрал Люсьену и стал ее преследовать. Она отвергала его ухаживания с полнейшим равнодушием, пока однажды вечером, после танцев, он не взял ее силой. Опасаясь, что может забеременеть, по настоянию родителей Люсьена согласилась на помолвку. Букар же стал рассказывать направо и налево, что рад «покрыть грех», раз уж с ними такое случилось.

«Не знаю, кто убил этого мерзавца, но я бы дал ему медаль!» – думал Бастьен Мийе.

Однако долго радоваться Букару не пришлось. Убедившись, что не беременна, Люсьена разорвала нежеланную помолвку и нашла приют в крепких объятиях Бастьена. Он так горевал, когда потерял крошку Люлю, что, вновь обретя свое сокровище, обезумел от радости и тут же на ней женился.

И вот сейчас, один как перст в декабрьской ночи, он чувствовал то же самое – ужас от одной только мысли, что может ее потерять. Разве не говорила она, что любит его, как в первый день, – несмотря на морщинки, неуживчивый нрав, грубость и амуры с вдовой Виктор? В спальне, на супружеском ложе, где они уединялись каждый вечер со дня своей свадьбы, Бастьен многие годы доказывал ей постоянство своей страсти.

Обо всем этом Изора, конечно, не имела ни малейшего представления. Не помня себя от волнения, она подошла к узкому окошку с грязным стеклом. Мать действительно была в хижине, а с ней – мужчина…

Сцена, которая предстала перед ней, таинственная игра света и теней вызвала ассоциацию со старинной картиной, освещенной единственной свечой. Люсьена Мийе была на ногах и выглядела бесконечно печальной. Она гладила по волосам кого-то, кто сидел на стуле, опустив голову как человек, пребывающий в отчаянии. Оба молчали. Дрожащая от переживаний Изора хотела убежать, но ей помешало какое-то необъяснимое ощущение.

«Я его знаю, я точно его знаю! – пыталась сообразить она. – Я где-то видела эти руки!»

Она внимательно окинула взглядом внутреннее убранство комнаты. На узком столе стояла печка-спиртовка и две бутылки – одна с молоком, другая – с вином. В глубине – откидная койка с матрацем, на которой спал отец, когда ходил сюда рыбачить.

Изора вздрогнула и отпрянула от окна: мать обошла вокруг стула и склонилась над незнакомцем – нежно потрепала его по колену, а потом по руке.

– Будь сильным…

Она произнесла это шепотом, однако Изора услышала. Конечно, такая фраза могла бы прозвучать из уст любовника или любовницы, изнывающих в разлуке, которую незаконность их отношений делала неизбежной, но в голосе Люсьены было столько отчаяния, столько нежности, что предположение никуда не годилось.

Внезапно мужчина выпрямился и встал так, что его лицо попало в ореол света. Изора открыла рот, чтобы закричать от ужаса, но не смогла – шок был настолько силен, что у нее перехватило дыхание.

Чудовище! Она увидела лицо монстра – безобразное, покрытое шрамами, в котором не осталось ничего человеческого. Красноватая масса, на которой поблескивал один-единственный полуприкрытый глаз… А потом это существо произнесло несколько слов низким голосом – голосом, внезапно вернувшимся из прошлого. Изора сорвалась с места и побежала, петляя, как испуганный зверек: «Мама, никаких сил не осталось…»

Бастьен, который уже начал терять терпение, увидел, как дочь, спотыкаясь, несется по тропинке. Он спрыгнул на землю, закинул ружье за плечо и бросился навстречу.

– Ну?

Явный испуг Изоры оправдал худшие ожидания. В бледном свете луны, которая отражалась в тумане, подобравшемся к бричке совсем близко, девушка была похожа на привидение.

– Да скажи хоть слово! – потребовал мужчина.

Он готов был поверить, что Изора видела мать в объятиях чужого мужчины, иначе откуда эта конвульсивная дрожь и страдальческое выражение лица?

– Fan de vesse! Говори, или я отправлюсь туда, и живым он не уйдет, уж можешь мне поверить!

– Вам нужно пойти, отец, – выговорила, наконец, девушка. – Но только без ружья. Ружья не надо! Отец, ваш сын вернулся, мой брат… Арман! Это его, несчастного, мама прячет в вашей хижине! У него такое лицо… Он теперь не похож на человека!

Новость сбила фермера с ног. Со звериным рыком он отшвырнул ружье и через мгновение уже бежал по тропинке, раскинув руки и испуская короткие возгласы, от которых у Изоры замирало сердце.

Нетвердой походкой девушка подошла к двуколке. Она гладила лошадь, а в голове звенели два ужасных слова – «гель касе»[40]40
  «Les Gueules cassées», букв. «изуродованные лица» – во Франции объединение инвалидов Первой мировой войны, получивших серьезное лицевое ранение. Создано полковником Пико, который в 1916 сам получил такое ранение, с целью помочь товарищам по несчастью. (Примеч. авт., дополнено пер.)


[Закрыть]. Так называли солдат, которые вернулись с фронта обезображенными.

– Арман… Нет, это невозможно! – прошептала Изора, вспоминая, каким был брат в день мобилизации – красивый парень со светло-карими глазами и чуть насмешливой улыбкой, чьи светло-каштановые кудри только что обрил поселковый парикмахер.

Следом за этой картинкой возникла другая, от которой замирало сердце и к горлу подкатывала тошнота. Не лицо, а какое-то месиво – носа нет, всюду шишки и впадины, и только один глаз остался цел… Еле передвигаясь от внезапной слабости, она взобралась на сиденье, сжалась в комок и горько разрыдалась, все еще не желая верить в то, что видела.

«Сейчас я проснусь в доме у Маро, – пыталась успокоиться Изора. – Отец не приезжал за мной, и я не заглядывала в окно хижины! Будет утро, я выпью горячего кофе с булкой…»

Она хотела забыть о реальности, но достаточно было открыть глаза, чтобы различить мельчайшие детали в отделке коляски, а чуть дальше – темные стволы деревьев. Первое, что почувствовала Изора, – сочувствие к брату. Затем на смену пришла бесконечная жалость ко всем солдатам, которые умерли, защищая родину, и к тем, кто вернулся домой с непоправимо искалеченными телами и душами.

Жером Маро был одним из них. Впервые Изора осознала, как велико его несчастье. «Я могу любоваться розовым рассветом, цветами и лошадьми, галопом несущимися по лугу; я имею возможность читать, смотреть на огонь в очаге, ведь он такой красивый, – причем настолько часто, как захочу. А он, такой молодой, живет в темноте. И Арман, наш бедный Арман! А бедная Женевьева, которая все еще ждет, до сих пор любит… Какой ужас!»

В то же самое время на расстоянии двух сотен метров Арман Мийе, запинаясь от волнения, говорил отцу:

– Папа, никто не должен знать! Ни одна живая душа не должна меня видеть! Поклянись, что никому не расскажешь, или я повешусь!

Когда фермер бурей ворвался в хижину, Люсьена вскрикнула от испуга, а узнав супруга, окончательно сникла. Все ее усилия пошли прахом – она намеревалась держать сына вдали от окружающего мира на протяжении многих месяцев…

– Боже, только не это! – воскликнула она. – Прости меня, Арман! Я ничего ему не говорила.

– Арман? – выдохнул Бастьен при виде кошмарной маски, в которую превратилось лицо младшего сына.

Однако думал он недолго: не помня себя от радости, отец крепко обнял свое дитя, прижал к сердцу.

– Ты живой, мой мальчик! Ты с нами, дома! Остальное – ко всем чертям! Понятно, почему ты сидишь тут, на болотах – не хочешь показываться местным. Как не понять… Но теперь мы заберем тебя домой. Тебе будет лучше в своей комнате. Сестра тебя уже видела.

В ответ он услышал эхо свистящего дыхания, сопровождаемого характерными вздрагиваниями: Арман плакал.

– Изора меня видела? – переспросил он.

– Я отправил ее вперед – посмотреть, чем занята ваша мать. Я-то, дурак, решил, что моя Люлю наставляет мне рога, и разозлился. Ох как разозлился!

Не в силах совладать с эмоциями, Бастьен Мийе еще крепче сжал сына в объятиях и тоже заплакал.

* * *

По прошествии часа хижина на болотах снова опустела, и в окошке не мелькал огонек. Зато в фермерском доме все было по-другому. Люсьена развела веселый огонь в очаге, а Изора убежала стелить брату постель. Глава семьи раздавал указания, и никто не смел ему перечить, даже Арман.

Поставив локти на стол, молодой человек с горечью осматривал обстановку, в которой вырос. Отец уже открыл бутылку сидра и теперь суетился у буфета, как заправская хозяйка: доставал стаканы, искал на дальней полке коробку с печеньем.

– Ты пришел живым с этой бойни, сынок! – твердил Бастьен. – Только что ж ты так задержался?

– Расскажу, когда Изора спустится. Папа, мне трудно говорить из-за челюсти. Может, отложим разговор до утра?

Бастьен махнул рукой, соглашаясь. Он ни на миг не сводил с сына глаз. Если не считать обезображенного лица, Арман выглядел вполне здоровым. Он был молод и вынослив. «Руки крепкие, ноги сильные, – рассуждал фермер. – Будем работать вместе! Мало-помалу соседи привыкнут к его внешности, а если кто осмелится сказать хоть слово, я запихну его гаду обратно в глотку!»

В большую комнату вернулась Изора – бледная как полотно, с носовым платком в руках.

– Я проветрила комнату и застелила кровать, – тихо отчиталась девушка. – Арман, ты просил платок – вот, держи!

– Спасибо! Ты стала красивой девушкой, сестричка.

Это ласковое, неслыханное ранее «сестричка» привело Изору в смятение. Не глядя на брата, она поспешила поднести ему платок и присела у очага.

– Я видел тебя, и не раз, в Ла-Рош-сюр-Йоне, – продолжал Арман. – Узнал, что ты там живешь.

– Откуда? – удивилась девушка.

– Расскажи ей, мам!

Юноша обтер носовым платком свои деформированные губы. Если следовать медицинской терминологии, «люди, получившие ранение в область лица и в голову», часто страдали от избыточного слюноотделения, причиной которого была ограниченная подвижность челюстей. Арман не стал исключением; как и многие товарищи по несчастью, он попал в отделение больницы, в просторечии именуемое отделением слюнявых.

– Арман много месяцев был на лечении. Доктора пытались восстановить лицо, делали пересадки, но ничего путного из этого не вышло. Он скрыл от нас, что жив, потому что стеснялся своего вида. А потом, в начале ноября, все-таки решил вернуться. Только предпринял некоторые меры предосторожности. Сначала написал однополчанину, лишившемуся обеих ног, который живет в Вуване, чтобы тот навел справки о нас.

– Так, сестричка, я и узнал, что ты выучилась и теперь работаешь воспитательницей в частной школе господ Понтонье в Ла-Рош-сюр-Йоне, – перебил мать Арман. – Еще я узнал, что Эрнест погиб в числе первых. Бедный мой брат!

– Так это ты за мной следил? – догадалась Изора.

– Конечно, я! Заматывал лицо шарфом, надвигал пониже шляпу. И ни разу не осмелился подойти. Вернуться домой – большое счастье, но при условии, что ты не боишься напугать до смерти близких!

– Арман и мне прислал письмо, – добавила Люсьена. – Господи, что со мной было, когда я увидела его почерк! Он назначил мне встречу в хижине на болотах. Рассчитывал пожить там несколько месяцев, а я каждую ночь приносила ему еду и все остальное, что могло понадобиться. И ты ни в чем не нуждался, правда, сынок? А какое счастье для меня – разговаривать с ним, прикасаться… Сынок, для матери главное – когда ее дети рядом!

– И для отца тоже! – поспешил заверить сына Бастьен.

Изора оцепенела от обиды. В войну она была для родителей козлом отпущения, и Люсьена Мийе проявляла к ней не больше ласки и заботы, чем ее супруг. И вся родительская любовь, вся радость – они предназначались лишь для Армана. Больно признавать, как мало она для них значит. Однако Изора запретила себе плакать.

Арман заметил выражение ее лица и обратился к ней:

– Я часто думал о тебе, сестричка, – и в боях, в траншеях, а потом и в госпитале. Когда приходится ползать среди трупов, день и ночь нюхать кровь, порох и смерть, начинаешь по-другому смотреть на жизнь. Я обещал себе: если вернусь, крепко-крепко тебя обниму и скажу, что люблю, что ты не заслуживаешь такого обращения, которое было заведено у нас в доме. От нас с Эрнестом тебе тоже доставалось, мы тебя обижали и спокойно оставляли плакать в одиночестве в каком-нибудь закутке. Судьба несправедлива. Я вернулся, но не решаюсь тебя обнять… Нет, не могу!

Пристыженные Люсьена и Бастьен слушали сына, словно пораженные молнией. Даже не взглянув на них, Изора встала и подошла к Арману. Собрав все свое мужество, она приспустила платок, который он повязал едва ли не до самых глаз, пряча свое уродство. Узнать в этом существе прежнего Армана было невозможно. Но его слова все еще звучали в каждой частичке ее души.

– Зато я – я могу тебя обнять! – сказала девушка.

Она улыбнулась и обхватила его руками, прижимая обезображенное лицо к своей девической груди. В свою очередь, он тоже обнял ее, а из уцелевшего глаза медленно выкатилась слеза.

Глава 6
Брат и сестра

Ферма семьи Мийе, на следующее утро

Изора проснулась с ощущением, что накануне произошло нечто исключительное. Побаливала голова. Упрекнув себя в том, что вчера выпила больше, чем следовало, она провела рукой по лбу, словно это могло усмирить мигрень. Прикосновение к гладкой, нежной коже моментально напомнило ей о вчерашнем: перед глазами появилось изуродованное лицо брата.

– Господи, Арман! – прошептала девушка.

Образ несчастного брата – все, чем было заполнено еще не прояснившееся после сна сознание. Изора достала из ящика прикроватного столика маленькое овальное зеркальце. Оно лежало там годами, и Изора им почти не пользовалась. Девушка внимательно изучила в отражении свои черты, неуверенно провела пальцем по губам. В голове роились мысли одна мрачнее другой. «Кожа на лице воспалена и покрыта шрамами, рот – как зияющая дыра, приплюснутый нос… Позор, боль, жизнь кончена, и ничего хорошего впереди… Бедный Арман! Вчера он говорил, что хотел умереть, но что-то сотворить с собой не хватило духу!»

Искренне жалея брата, Изора, тем не менее, невольно залюбовалась своим личиком, свежим и… невредимым. Впервые в жизни она подумала, что хороша. «А ведь многие мне это говорили – Жером, Онорина Маро, Тома, графиня, полицейский, но я им не верила. Мне следовало бы радоваться, что я – девушка и мне не пришлось воевать. Я стану добрее и лучше, так надо! Я должна быть рядом с братом, помогать ему жить. Как, наверное, тяжело мириться с мыслью, что превратился чуть ли не в чудовище?»

Дрожа от волнения, она встала, быстро умылась и стала одеваться. Вода в цинковом ведре была ледяная, так что Изора теперь тряслась еще и от холода. Она смогла нормально дышать лишь когда надела черное шерстяное платье и толстую жилетку.

– Больше не будет, как раньше, – сказала она вполголоса.

Положив руку на дверную ручку, Изора на какое-то время задумалась. Тома с Йолантой теперь женаты. Она представила их спящими (конечно же, в обнимку!) на роскошной кровати в стенах гостиницы «Оберж-де-Вуван», но, к своему удивлению, почти не расстроилась. Прежняя чрезмерная ревность вдруг показалась Изоре смешной, а предстоящая помолвка с Жеромом – глупым фарсом. Единственное, что имело сейчас значение, – искреннее чувство, которое она испытала, прижимая к себе обезображенного брата.

Когда дети с нежностью обнялись, Люсьена Мийе заплакала, но вовсе не от радости. Растроганный Бастьен притянул жену к себе. Его красное лицо блестело от слез, и они тоже были горькими. Изора на мгновение поверила, что в сердцах родителей, наконец, шевельнулось раскаяние, что слова Армана помогли им осознать, как они были к ней несправедливы.

– Теперь я не могу оставить семью. Я буду утешать Армана и оберегать его, – прошептала она едва слышно.

Это решение придало ей сил, и Изора спустилась в кухню. Мать суетилась возле кастрюли, стоящей на раскаленных углях.

– Доброе утро, моя девочка! – защебетала она. – Я встала до рассвета, чтобы сварить нашему Арману вкусный суп. Он решил пока не выходить из комнаты – боится, как бы его не увидел кто.

– Я понимаю, мам.

– Мой сын снова дома! Мой дорогой мальчик – живой! Думаю, со временем мы привыкнем к тому, как он выглядит. И соседи тоже.

– Мам, я вспомнила: вчера, на свадьбе, я разговаривала с Женевьевой Мишо. Она собирается навестить вас с отцом. Все еще надеется…

Люсьена испуганно перекрестилась. Даже не подумав, что на дворе раннее утро, она с тревогой поглядела в окно, как если бы молодая экономка Обиньяков уже подходила к двери.

– Господи всемогущий, нужно предупредить Армана! Он не допустит, чтобы она его увидела! Не хватало еще, чтобы из-за нее он решил уехать! Он и так собирался несколько месяцев мыкаться на болотах, только бы не показываться ей на глаза… Теперь, когда он дома, я сделаю все, чтобы его удержать!

Мать мотнула головой, словно подчеркивая свою решимость. Изора была несколько обескуражена таким поворотом дела, но спорить не стала.

– Как же нам теперь быть? Мама, что мне сказать Женевьеве?

– Погоди! Вот миска с супом, отнеси брату да заодно поговори с ним! Спроси, что он думает по этому поводу. И салфетку возьми, он пачкается… Оботри ему рот, когда поест. Ты ему сестра, он не станет стесняться!

– Ну если ты так говоришь, мама… – вздохнула девушка. – Думаю, ему будет неловко, если я стану вытирать его, как маленького.

– Глупости! В любом случае мне пора: отец просил помочь на скотном дворе! – отрезала Люсьена Мийе. – Сегодня воскресенье, но на мессу мы не идем. Отец зарежет жирную курицу, а я поджарю – будет для Армана угощение! Изора, а что это отец говорил о твоей помолвке с Жеромом Мийе?

– Папа тебе рассказал?

– Да, сегодня. А я пересказала твоему брату, когда заходила пожелать ему доброго утра. Значит, правда, дочка? Но ведь он слепой! А ты еще не получила место в школе. Так что поживешь пока с родителями да подсобишь им, чем сможешь!

– Конечно, мама. Мы поженимся в будущем году. Спешить нам некуда.

– Надеюсь, что так, Изора! Ты меня понимаешь… А теперь ступай наверх, а то суп остынет!

Изора молча кивнула. Родители, не особенно стесняясь, показали, где ее место… Замирая от страха при мысли, что нужно будет снова смотреть на Армана, девушка медленно взошла на второй этаж по истертым до серости деревянным ступенькам, скрипевшим при каждом шаге. Изора призвала на помощь все свое мужество, дала себе слово улыбаться, быть ласковой и внимательной. И все же, когда она взялась за дверную ручку, захотелось убежать.

– Мама? – спросил Арман.

– Нет, это я, Изора. Можно войти?

«Входи!» – прозвучало нерадостно. Когда Изора переступила порог комнаты с закрытыми ставнями, несчастный инвалид лежал на кровати спиной к двери, с головой накрывшись одеялом. Девушка увидела достаточно, чтобы понять: Арман спал одетым, даже не расстилая постели.

– Я помогу тебе есть суп, – мягко предложила она.

– Не стоит, сам справлюсь. Спускайся, у тебя наверняка есть другие заботы. Мама имеет право обращаться со мной, как с маленьким ребенком, ты – нет!

Изора оставила реплику без ответа. Она поставила миску на прикроватный столик, рядом положила салфетку.

– Раз уж я здесь, хотела бы поговорить с тобой о Женевьеве, – сказала она без всяких околичностей. – Я встретила ее вчера вечером.

– Замолчи! Ни слова больше! Пусть катится ко всем чертям!

– Арман, насколько я поняла, она все еще не замужем и до сих пор любит тебя. Она – хорошая девушка… Не получится скрыть от нее, что ты жив. Еще я знаю, что ее мать умерла, оставив ей в наследство дом и деньги – что-то в этом роде, я точно не помню. Послушай, ты должен ей написать, иначе она придет проведать наших родителей – может, даже сегодня или завтра. Возможно, я вмешиваюсь не в свое дело, но будет лучше не скрывать от нее правду. И еще: когда она узнала, что мы с Жеромом Маро, который пришел с фронта слепым, собираемся пожениться, то сказала, что вышла бы за тебя, каким бы ты ни был, лишь бы живой!

Слова текли – стремительные, колкие, торжественные. Брат ни разу ее не перебил, и молчание показалось Изоре странным. Внезапно она поняла причину – плечи Армана тряслись от беззвучных рыданий.

– Прости меня, Арман! Прости! Я сделала тебе больно! – умоляла она, присаживаясь на край кровати.

– Пока ты говорила, я думал, что лучше бы мне умереть, потому что я теперь не человек, а урод! Урод, Изора! – кричал он, задыхаясь от слез. – Я вычеркнул Женевьеву из сердца еще там, в госпитале. Я убеждал себя, что она давно вышла замуж и счастлива. Изора, скажи ей, что меня похоронили где-нибудь далеко – в Марне! Пускай она уедет и больше никогда здесь не показывается! Тебе, пожалуй, не понять, но временами я готов свести счеты с жизнью. А иногда хочется жить, пользоваться тем, что я еще могу видеть, любоваться майскими травами, а по осени – дубовой рощей. Здоровье у меня хорошее, я смогу работать с отцом на нашей земле.

– Это не наша земля. Она принадлежит графу де Ренье, – по-детски возразила Изора.

– Не говори глупостей! Я здесь вырос, с детства возился с лошадьми. Мы с Эрнестом исходили все окрестности и болота, и о каждом клочке земли у меня есть воспоминания – и хорошие! Придет весна, и я буду гулять в полнолуние, смотреть на звезды…

Изора представила брата в ночи, похожим на блуждающую душу, которая обречена довольствоваться малыми радостями. Одинокий до боли, он будет бродить по полям в призрачном лунном свете…

– Ты еще так молод, – сказала она невпопад.

– Спасибо, что напомнила.

Арман сел на кровати и повернулся к ней лицом. Несмотря на полумрак, его уродство наводило ужас. Изора в панике зажмурилась.

– Ну вот! – глухо проронил юноша. – И остальные будут реагировать так же – пугаться, жалеть. В том, что Женевьева способна выйти за меня, я не сомневаюсь. Женщины всегда готовы на жертвы, а она – особенно. Но я не могу просить ее об этом. А наши поцелуи? Поцелуи, которые сводили с ума… Их больше не будет, как не будет и праздников, и возможности потанцевать вдвоем… Изора, окажи мне услугу! Сходи к Женевьеве прямо сейчас! Ты права, она заслуживает знать правду. Поведай ей, во что я превратился. И еще скажи…

По подбородку юноши стекала струйка слюны. Он со злостью обтер губы рукавом.

– Скажи ей, что если она любит меня по-настоящему, пускай уезжает и найдет себе мужа. Скажи ей… Если, не дай бог, она увидит мое лицо, я в тот же день повешусь! Поклянись, Изора, что передашь все в точности!

– Клянусь, – прошептала девушка.

Арман доверял сестре, а потому вздохнул с облегчением. Прикрыв лицо рукой, он лег на кровать.

– А ты правда собираешься замуж за Жерома Маро? – уже намного спокойнее поинтересовался он. – И этому не повезло, вернулся домой слепым. Черт бы побрал войну! Треклятая мясорубка, очковтирательство! Мы для них – всего лишь пушечное мясо… Изора, зачем тебе связывать жизнь с калекой? Ты – красивая девушка, могла бы найти жениха и получше. Или ты так его любишь? Влюбилась еще до того, как его мобилизовали? Господи, да ты же была еще совсем девчонкой!

– У любви нет возраста, – возразила девушка.

– И папа согласился на этот брак? Зять – углекоп?

– Бывший углекоп. Директор компании отказывается брать его на работу. Хотя сам Жером говорит, что знает все галереи как свои пять пальцев и мог бы на ощупь передвигаться под землей.

– Чтобы там подохнуть? Мама рассказывала о недавнем несчастном случае. Он произошел за несколько дней до моего приезда. Подумать только, погибло несколько человек.

– Из которых одного убили. Полиция проводит расследование.

– Что? Вот так история!

– Мама не рассказывала? Бригадира Альфреда Букара застрелили из пистолета.

– Букара? Fan de vesse! Этот не зря получил свою пулю… Ты, наверное, догадываешься, почему я так говорю.

Изора в растерянности пожала плечами. Арман привстал на локте, забыв спрятать изуродованное лицо. Она отвела взгляд и притворилась, что рассматривает что-то на полу.

– О чем я должна догадываться? После лицея я на год уезжала учиться в «Эколь нормаль». К тому же, хочу тебе напомнить, родители никогда ничего мне не рассказывают. Я для них – бельмо на глазу, и терпят меня только потому, что я приспособлена к работе. Всю войну я пахала, как вол, да и после – тоже, и никто мне даже спасибо не сказал!

– Я тебе верю, Изора.

– Прости, мне стыдно, что вывалила это на тебя.

Арман опустил голову и задумался. Он был юношей рассудительным, наделенным живым умом и способностью мыслить логично. Он быстро нашел решение, и оно казалось более чем здравым: раз уж бригадира Букара убили, сестренке необязательно знать подробности, о которых родители предпочли умолчать.

– Так что от меня скрыли? – вернулась к предыдущей теме Изора.

– Ничего особенного. Так, старая история, не имеющая отношения к делу. Букар, насколько я помню, был тот еще дамский угодник. Ты тогда еще пешком под стол ходила, поэтому с тобой подобные темы не обсуждались.

– Не стоит говорить о нем плохо, Арман. Бедный человек умер, и надо уважать его память.

Взгляд Изоры был устремлен на окно с закрытыми ставнями. Слабый луч света обрисовывал ее мягкий гармоничный профиль.

– Моя милая сестричка, – прошептал он грустно, – прошу, сходи в поселок прямо сейчас и поговори с Женевьевой до мессы, ты ее обязательно встретишь!

– Я многих встречу – семью Маро, а может, и полицейского инспектора. Можно рассказывать, что ты вернулся… и остальное?

– Я-то надеялся спрятаться от людей… Нет, это и правда глупо. Говори что хочешь, Изора. Наверняка найдутся те, кто придет полюбопытствовать, проверить, насколько все плохо. Зато потом будут бояться даже смотреть в мою сторону… Знаешь, возможно, есть выход. Один доктор посоветовал мне сделать маску из тонкой кожи. Зимой я смогу носить ее без последствий, а летом, конечно, на лице будет раздражение. Но, по крайней мере, никто не увидит, во что я превратился. Беги, сестричка, беги скорее! Мне нельзя подолгу разговаривать – слюна льется рекой… Перед тобой стыдно… Слюнявый Арман! Беги скорее, и не забудь доложить Женевьеве. Ты поклялась! Пусть она тоже даст клятву, или я закроюсь на ключ и сдохну на этой кровати!

– Не волнуйся, Арман, я очень постараюсь!

Изора вскочила и выбежала в коридор. Нежное «сестричка» эхом звучало в ее сердце, радуя и дурманя. Она готова была разрыдаться от нахлынувших чувств.

В своей комнате девушка натянула парадное пальто, обула ботинки, надела круглую шляпку с вуалеткой и торопливым шагом покинула ферму. Родители не видели, как она бежит через грязные поля, чтобы поскорее попасть на дорогу, ведущую в Феморо.

«Оберж-де-Вуван», в тот же день, в тот же час

Йоланта лежала, прижавшись к обнаженному торсу Тома. Взгляд ее больших светло-голубых глаз блуждал по потолку. Проснувшись, они слегка удивились, обнаружив себя в одной постели на красивых белых хлопчатобумажных простынях, пахнущих лавандой, и занялись любовью. Кровать была просторная и мягкая. Спокойный сон дал отдых их телам и душам, и они какое-то время просто смотрели друг на друга, а потом стали целоваться до потери пульса. Страсть взяла свое, и молодожены не стали откладывать на потом радость обладания друг другом.

– Мой любимый муж, никогда еще я не была так счастлива, – призналась она ласкающим голосом. – Я думала, что сейчас умру, и чуть не закричала. Что бы подумали о нас в соседних номерах?

– Что мы – молодожены, и у нас медовый месяц… и что я – великолепный любовник! – пошутил Тома.

Йоланта смутилась, а потом засмеялась – тихо и сладострастно. Тома внимательно посмотрел на жену.

– Скажи, а почему ты заплакала – ну, сразу после? Объясни, пожалуйста, а то я подумал, что тебе плохо.

– Нет, наоборот! Я плакала от радости, уверяю тебя! И мне бы хотелось целыми днями быть с тобой, подальше от шахты!

– Знаешь, Йоланта, я бы тоже этого желал. Но завтра надо выходить на работу. А моя маленькая женушка будет обустраиваться в нашем доме, среди наших вещей, но я запрещаю ей переутомляться. Начинается семейная жизнь… Весной я перекопаю участок за домом, и у тебя будут овощи и цветы. Ты ни в чем не будешь нуждаться, уж я позабочусь.

– Если бы только можно было не работать в шахте! – заволновалась она. – Теперь я буду жить в постоянном страхе!

– Карманы с рудничным газом в Феморо попадаются редко, взрывы тоже случаются не каждый день. Отец спускается в шахту тридцать лет подряд – и никаких последствий.

Молодая полька обняла Тома и нежно поцеловала в плечо.

– Раньше я тоже не думала, что может произойти несчастье, – сказала она едва слышно. – Тома, я не хочу тебя потерять. Ты – моя любовь, отец моего малыша.

– Йоланта, не надо думать о плохом. Сегодня – наше воскресенье. Сейчас мы встанем, оденемся и спустимся в зал завтракать. А потом пойдем гулять. Первый день в статусе мужа и жены – он должен быть прекрасным! День для любви, поцелуев и смеха. Нас оберегает сама фея Мелюзина!

– Я не верю в фей, – надула губки молодая женщина.

– А Изора верила, когда была маленькой. Мы ходили в лес, и она, выдумщица, начинала мне рассказывать, что видит крылатых существ в платьях из зеленых листьев.

– Не говори об Изоре! Я ревную.

– Ревность – ужасный недостаток, мадам Маро, особенно когда для нее нет повода. Но я обещаю, что до завтрашнего утра ты больше не услышишь этого имени.

Насмешливо подмигнув Йоланте, он обнял ее, и рука по-хозяйски скользнула между теплых упругих бедер. Она была обнажена. Он потерся лбом о ее грудь, легонько прикусывая то один, то другой ярко-розовый сосок.

– Не надо, – слабо попыталась возражать Йоланта. – Я проголодалась, и нам пора вставать.

– Я тоже проголодался, дорогая, и только ты можешь меня насытить!

Молодая женщина не смогла противиться ласкам мужа. Он вошел осторожно, предвкушая удовольствие, все еще терзаемый внутренним страхом, пережитым там, в глубинах земли. Как сладко, побывав на волосок от смерти, обладать красивым женским телом!

– Я тебя обожаю, люблю тебя! – повторял он снова и снова, пока удовольствие не заслонило собой реальность.

Йоланта сжала его в объятиях, нежная и податливая, словно удивляясь эгоистичной пылкости мужа. Снова брызнули слезы, но на этот раз она успела незаметно смахнуть их рукой.