Текст книги "Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов"

За несколько дней до моего поступления в сыскное отделение в «Голуа» была напечатана маленькая статейка, имевшая довольно значительный успех. Я сохранил ее и воспроизвожу здесь как забавное, но в то же время очень верное отражение того, что говорилось тогда в других газетах и даже в журналах.

Эта маленькая пародия носила заглавие «Новая драма»:

«Вчера господин Тайлор, начальник сыскной полиции, явился к господину Бессаку, директору театра «Шато д’О».

Почтенный полицейский деятель, назвав свое имя и звание, повел речь приблизительно в следующем роде:

– Господин директор, мои служебные обязанности позволяют мне пользоваться значительным досугом, который я решился посвятить сочинению большой драмы. Эта драма, вне всякого сомнения, даст большие сборы вашему театру.

– Я буду очень рад, – любезно ответил господин Бессак.

– Разумеется, я выбрал сюжет из моей практики и разработал его со всей точностью, которой требует современный театр.

– Вы хорошо сделали.

– Моя драма называется: „История одного преступления“.

– Превосходно.

– Мне кажется, будет излишним читать вам всю пьесу, я перечислю только названия картин.

– В какую эпоху происходит действие?

– В наши дни, при господине Граньоне.

– Тем лучше, костюмы будут стоить недорого.

– Я уже сказал вам, что это натуралистическая пьеса. Впрочем, судите сами…

С этими словами господин Тайлор разворачивает рукопись и начинает читать:

– Первый акт: Преступление совершается.

– Второй акт: Полиция ищет убийцу.

– Третий акт: Убийца не найден.

– Четвертый акт: Полиция продолжает искать.

– Пятый акт: Убийца окончательно ускользает.

Господин Тайлор сворачивает рукопись и добавляет с торжествующей улыбкой:

– Не правда ли, как это жизненно? А?»

Эта пародия, как и вообще почти все пародии, была несправедлива. Может быть, господин Тайлор не был идеальным начальником сыскной полиции и, без сомнения, был бы более на месте в должности судебного следователя, так как ему недоставало расторопности и энергии, без которых немыслимы преследование и розыск преступников. У него не было также той особой жилки полицейского, горячо увлекающегося своим делом. Зато, бесспорно, это был очень умный человек, обладавший знанием и опытностью и всегда с чрезвычайным тактом и благоразумием руководивший розысками своих агентов.

По правде сказать, ему не везло.

Обстоятельства сложились так, что в один месяц случилось такое большое количество преступлений, что ему было немыслимо расследовать все с одинаковым усердием и, наконец, в его распоряжении не оказалось достаточного числа искусных агентов.

В полиции так же, как и во всем, бывают периоды удачи и неудачи. Правление Масе было золотым веком сыскной полиции, его преемнику господину Кюне, отличавшемуся редкой энергией, не менее везло.

Период неудач наступил при господине Тайлоре, который имел один крупный недостаток: он был скептиком и не верил ничему – ни доносам, ни анонимным письмам, ни случаю. Разумеется, к анонимным письмам и их авторам нужно относиться с должным презрением, и я никогда не мог побороть чувства брезгливости и отвращения, прочитывая подобного рода послания. Но полицейский должен взять себе за правило, что в жизни все возможно и ничем не следует пренебрегать. Помню, однажды господин Тайлор получил анонимное письмо следующего содержания:

«Милостивый государь! Если вы хотите открыть шайку воров, отправляйтесь на улицу Бушебри, в гостиницу господина Z., и вы найдете в комнатах господ NN (фамилии были выписаны полностью) два чемодана, наполненные серебром и драгоценностями».

– Не отправиться ли нам? – спросил я.

– К чему! – ответил господин Тайлор, пожимая плечами. – Это, вероятно, ложная тревога, чтобы заставить полицию побегать. Просто пошлем агента, этого будет вполне достаточно.

Тем не менее я стал настаивать, подталкиваемый предчувствием, если хотите, даже чутьем, которое подсказывает полицейскому, что он напал на след. Господин Тайлор, всегда чрезвычайно любезный, согласился, чтобы доставить мне удовольствие, ехать со мной. Мы не только нашли два вышеупомянутых чемодана, но открыли всю шайку, состоявшую из 20 ловких и крупных мошенников, которые впоследствии были приговорены к каторге.

Но, по-моему, главная причина непопулярности господина Тайлора заключалась в том, что он не умел ладить с прессой. Твердо убежденный, что сведения, даваемые газетам, могут быть вредны для расследования преступления, он систематически отказывался принимать журналистов. Эти последние начали ему мстить.

Господин Тайлор не любил сообщать журналистам никаких сведений. Впрочем, он, вообще, был молчалив.

Помню, как-то раз, по поводу знаменитого дела Пранцини, встретив репортера на лестнице, возле квартиры Марии Реньо, он совершенно неожиданно соблаговолил рассказать, что в коридоре был найден опрокинутый подсвечник.

– Как вы думаете, не слишком ли много я рассказал? – смеясь, спросил меня Тайлор, когда репортер удалился.

Он принадлежал к категории тех, которые убеждены, что дела правосудия и полиции не должны подлежать публичному оглашению до суда.

Я смотрел на прессу несколько иначе и понимал, что, каково бы ни было ее влияние, вредно или полезно, но с ней лучше жить в мире. Нужно быть человеком своего времени, – и мне кажется, что начальник сыскной полиции скорее останется в проигрыше, чем в выигрыше, если не будет давать сведений репортерам.

Я не стану говорить о тех великих ежедневных неприятностях, когда газеты вкривь и вкось критикуют и комментируют все поступки полиции, есть другие, более серьезные неудобства. Если вы ничего не пожелаете сказать репортерам, то они сами будут искать и наводить справки. А так как теперь они почти столь же многочисленны, как агенты сыскной полиции, и если принять в расчет, что они в большинстве случаев гораздо умнее и развитее наших агентов, а главное, не стесняются в денежных расходах, то в результате они почти всегда узнают все раньше нас. А так как они не могут задержать убийцу, то приносят нам существенный вред, предупреждая преступников своими оповещениями.

Между тем, если вы сообщите репортерам все то, что может интересовать публику, не вредя ходу розысков, они вполне этим удовольствуются и даже будут очень рады избежать долгих и утомительных разъездов…

В сущности, периодическая печать, как и большинство явлений современной жизни, имеет свои хорошие и дурные стороны. Помню, когда я приехал в Сен-Кантен, чтобы арестовать Геомэ, он сказал мне:

– Если бы я на четверть часа раньше прочел «Пти журналы», вы уже не нашли бы меня здесь.

Не следует забывать, что организация полиции находится у нас в первобытном состоянии. Например, на целую Францию нет ни одного центрального пункта, куда доставлялись бы все сведения. Провинциальные суды нисколько не интересуются тем, что творится в Париже, и обратно.

Отсюда следует, что услуги, оказываемые прессой, несравненно важнее тех неприятностей, которые она причиняет. Для начальника сыскной полиции, если только он сумеет себя поставить, пресса может быть важной помощницей, хотя подчас она действительно невыносимо надоедлива.

Я знал чиновников, известных своим суровым ригоризмом и открыто афишировавших презрение к прессе, а между тем эти господа нередко приходили ко мне и говорили: «Милейший Горон, не будете ли вы так любезны поместить эту маленькую заметку в газетах?»

Итак, начальник сыскной полиции должен давать сведения прессе, конечно, осмотрительно, но без этого нельзя обойтись. Прибавлю также, что молчание и скрытность ни к чему не ведут, потому что если он будет молчать, то другие проболтаются: среди чиновников профессиональная тайна далеко не всегда охраняется.

Меня часто упрекали в том, что я слишком много даю сведений репортерам, по этому поводу я расскажу два довольно забавных анекдота. В одно прекрасное утро я был вызван к министру внутренних дел, который очень строго стал мне выговаривать за излишнюю болтливость прессы, не помню по какому поводу, кажется, в газетах был помещен очень подробный рассказ о преступлении Эйро и Габриэли Бомпари.

– Ах, господин министр, – ответил я, – я совершенно с вами согласен, что очень неприятно находиться в зависимости от более или менее точных заметок, которые журналистам заблагорассудится напечатать. Итак, если вы позволите, то с завтрашнего дня я объявлю всем им: господа, отныне вам незачем сюда являться. По приказанию господина министра внутренних дел мне формально запрещено давать вам какие бы то ни было сведения.

Министр засмеялся и, провожая меня до дверей, сказал:

– Хорошо, хорошо, мы поговорим об этом в другой раз.

Один из префектов полиции, человек выдающегося ума и больших дарований, занимавший высокий пост в политических сферах, так как был председателем Совета министров, однажды призвал меня к себе и сказал:

– Горон, я нахожу неудобным, чтобы справки давались в сыскном отделении, я желал бы, чтобы все исходило из моего кабинета.

Я поблагодарил префекта за то, что он избавляет меня от этой утомительной обязанности, и в тот же вечер оповестил об этом журналистов. Дня через два начальник опять меня вызвал:

– Милейший Горон, я обдумал и нахожу, что лучше оставить все по-старому. Продолжайте сами давать справки журналистам.

Иногда я положительно удивлялся ловкости, с которой репортеры выведывали от моих агентов все, что им требовалось.

В сущности, это объясняется совершенно просто. – Агент сыскной полиции в большинстве случаев человек очень честный, не способный изменить долгу ни за какие деньги, но в то же время он редко может устоять перед соблазном стаканчика вина, поднесенного репортером, а в особенности перед удовольствием увидеть на завтрашний день свое имя в газете, которую будет читать его жена.

Как только неосторожное слово агента наводит журналиста на след «крупного дела», в кафе Борро и «Розовых лаврах», где по преимуществу собираются репортеры, начинается распределение ролей. Одни, которые должны наблюдать за отъездом начальника сыскной полиции, становятся на набережных Орфевр или Орлож, другие занимают сторожевой пост перед зданием суда в ожидании судебного следователя.

Если бы полиция могла следить так же настойчиво за всеми убийцами, то ни один из них не ускользнул бы из ее рук.

Я убежден, что даже самый ловкий начальник сыскной полиции с трудом мог бы отделаться от репортеров. Однажды, чтобы от них ускользнуть, я вышел подземным ходом из здания суда, но, увы, на Дворцовом бульваре был встречен моими преследователями. Как только репортеры начинают свою облаву на шефа полиции, все фиакры по соседству приходят в движение, и, когда экипаж магистрата тронется с места, за ним следует длинная вереница фиакров… нечто вроде свадебного или похоронного кортежа… Вернее, это походит на свадьбу, потому что репортеры почти всегда веселы, только у начальника сыскной полиции бывает подчас мрачное лицо, точно на похоронах…

Помимо того, нынче все уличные мальчишки, все камло и привратники уже знают, что могут получить монету в сто су, если доставят первые в газету известие о важном преступлении, – и сколько раз, приехав в дом, где совершено убийство, я уже находил там, подле трупа, репортера с записной книжкой в руках.

В сущности, у начальника сыскной полиции слишком много дел, чтобы постоянно тратить время на борьбу с журналистами. Вместе с тем он нередко может с пользой их эксплуатировать.

Иногда при розысках в некоторых преступлениях, когда я имел сильное подозрение в отношении какого-нибудь субъекта, но не был еще окончательно уверен в его преступности, я старался не называть его имени, чтобы газеты не подали ему мысль бежать. Однако репортеры приходили и сами называли мне его. Тогда я изменял тактику и давал журналистам самые подробные сведения, чтобы посредством газетных оповещений повсюду были известны приметы предполагаемого преступника, и куда бы он ни скрылся, его везде могли задержать.

Что касается меня, то я редко имел поводы жаловаться на прессу за все восемь лет, пока я служил в сыскной полиции, зато часто она оказывала мне весьма существенные услуги.

Пресса имеет то важное преимущество, что может создавать известное настроение умов и заинтересовывать общественное мнение таким пустячным фактом, как, например, розыски Эйро.

Это пресса, рассылая ежедневно во все страны статейки в жанре Понсона дю Террайля, заинтересовала участью стряпчего с улицы Монмартр всех женщин Гаванны и Гонолулу! И только благодаря прессе теперь удается задерживать убийцу где-нибудь в дебрях Америки или Австралии.

Наконец, пресса имеет еще одно преимущество, которого не следует забывать. Ей свойственно подталкивать и разжигать дремлющую энергию. Благодаря ей шеф полиции как будто постоянно слышит за спиной ироническое эхо: «Поймает, не поймает»…

Конечно, если бы не было прессы, мы чувствовали бы себя гораздо спокойнее. Полиция могла бы вести все дела, как ей кажется удобнее, и начальник сыскной полиции не дрожал бы перед мыслью: если один из моих агентов сделает промах, завтра все газеты накинутся на меня.

Но пресса существует, ее могущество с каждым днем возрастает, и было бы немыслимо ее игнорировать. Итак, нужно стараться жить с ней в мире.

Я мало-помалу начинал знакомиться с личным составом сыскной полиции и узнавать специальные качества главных агентов, которые в течение восьми лет были моими сотрудниками.

Главный инспектор Гальяр, прослуживший лет двадцать в полиции, был очень энергичным и умным агентом. Прежние начальники сыскной полиции, господа Клод и Масе, называли его своей правой рукой.

Его слабой струной были медицина и судебно-медицинская экспертиза. Действительно, однажды ему пришлось бороться с докторами-экспертами при весьма оригинальных условиях. Это случилось по поводу дела Миеля, когда из Сены был извлечен изрезанный на части труп Лебона. Доктора, делавшие вскрытие, объявили, что труп был разрезан колесом парохода. Три последовательных медицинских осмотра привели к тем же выводам. Однако Гальяр стоял на своем и утверждал, что в данном случае кроется преступление. Благодаря его настойчивости, был назначен четвертый медицинский осмотр, и на этот раз доктора нашли следы зубцов пилы. Спустя несколько дней Гальяр задержал Миеля.

Жом, которого впоследствии я назначил преемником Гальяра, когда тот вышел в отставку, также был типичным полицейским. Хитрый, ловкий, проницательный, он был всей душой предан своему делу. Незаменимый в тех случаях, когда нужно было арестовать какого-нибудь отчаянного головореза, он тем не менее совершенно не годился для исполнения деликатных миссий, например, его уже нельзя было послать в Сен-Жерменское предместье. Впрочем, для этой цели у меня имелся подходящий человек, по фамилии Принц, солидный и серьезный, всегда корректно одетый, он был из тех, которые повсюду сумеют держаться с достоинством.

Я упомяну еще о Росиньоле, добром весельчаке, славившемся своей поразительной отвагой. Он карабкался по крышам точно обезьяна и только пожимал плечами, когда субъект, которого он хотел арестовать, стрелял в него из револьвера. Упомяну также Судэ, который прославился своей поездкой по Европе в поисках Артона, и о Барбасте, который впоследствии заместил Жома в должности главного инспектора. Товарищи его не любили и немножко завидовали его успехам. Этот Барбаст отличался умением заставлять преступников сознаваться. Он ловил их детски наивным способом. Впрочем, это доказывает только, что преступники редко сохраняют полную ясность ума после совершения преступления.

– Послушайте, друг мой, – говорил Барбаст предполагаемому убийце, – я не понимаю, почему вы не хотите сознаться, что убили этого негодяя. Ведь он наделал всем столько неприятностей, что, право, хотя я и не злой человек, но я на вашем месте убил бы его.

– Не правда ли? – в большинстве случаев восклицал преступник, обрадованный тем, что ему давали новый мотив самозащиты.

Но Барбаст имел один крупный недостаток. В некоторых отношениях он походил на бессмертный тип Жовера, созданный Виктором Гюго. Он был проникнут твердой уверенностью в непогрешимости правосудия и власти, и на всякого, попавшего под надзор полиции, невольно, уже a priori, смотрел, как на негодяя. Вот почему я должен был постоянно с большой осмотрительностью относиться ко всем его рапортам.

Если в его отчете было написано: «Это возмутительно безнравственный человек», – то это означало ни более ни менее как: «Этот человек в связи с замужней женщиной», и когда Барбаст писал: «У него страшно извращенная натура», следовало читать: «Неизвестно, есть ли у него любовница».

Впрочем, это свойство преувеличивать и сгущать краски составляет недостаток очень многих агентов.

Перечень моих главных агентов был бы не полон, если бы я не назвал еще Гулье, который, подобно Ориону, прекрасно говорил по-английски, так что они вдвоем могли так же легко вести розыски в Англии, как и во Франции. Когда я перешел в сыскное отделение, Гулье работал в маленькой типографии. Я понял, что он может быть гораздо более полезным на другом поприще, и перевел его в действующую бригаду.

Начальник сыскной полиции до некоторой степени полководец, который должен знать, к чему наиболее способен каждый из его офицеров, чтобы назначать им такую миссию, которую они могут выполнить. Это целый специальный мирок, которым нужно руководить с большой осторожностью, всячески щадя и поощряя самолюбие. Три сотни агентов сыскной полиции, в сущности, самые бескорыстные слуги отечества. Эти люди, которым приходится не спать по целым ночам и выполнять самые трудные, даже опасные поручения, получают такое же вознаграждение, как и простые полисмены, даже меньшее, потому что не имеют казенной форменной одежды.

Итак, можно с уверенностью сказать, что ими не руководит материальный расчет. Еще не было примера, чтобы агент взял взятку за то, чтобы не арестовать преступника. Нет, ими руководит одно только самолюбие.

Всякий, непосвященный в дела полиции, будет поражен, узнав, какими слабыми ресурсами располагает начальник сыскной полиции в этом огромном Париже для борьбы с тем, что принято называть армией преступления.

В 1848 году, когда еще существовала паспортная система, когда меблированные отели не были так многочисленны, как теперь, и когда даже подозревали о нынешней быстроте путешествий, сыскная полиция имела в своем распоряжении 160 агентов, теперь их 300. Но как их набирают? По похвальным аттестатам из полков или по рекомендациям какого-нибудь депутата или министра.

Для такого трудного ремесла нет никакой подготовительной школы!

Под моим начальством, когда я поступил в сыскное отделение, находилось приблизительно триста агентов, которые были разделены на несколько групп или бригад, и каждая из этих бригад имела особую специальность, начиная от канцелярских работ и кончая бригадой охранения нравов.

В сущности, так называемая бригада начальника была невелика, но она состояла из наиболее способных и надежных людей, так как им давали самые трудные и опасные поручения. Из входивших в ее состав агентов я уже сделал краткие характеристики Суда, Росиньоля, Принца, Барбаста, Гулье и других, о которых мне часто придется упоминать в этих записках.

Чтобы наглядно показать читателю сложность и трудность обязанностей сыскной полиции, скажу только, что шефу ее приходится ежедневно подписывать до трехсот рапортов, вот почему не следует слишком строго обвинять полицию, если она, при своих слабых ресурсах, не может арестовать всех убийц и воров. Например, господину Тайлору случалось вести расследования о пяти-шести убийствах в день. К тому же, как я уже говорил выше, ему не везло.

Впрочем, вскоре после моего перехода на службу сыскной полиции нам улыбнулось счастье. Случилось новое преступление, в котором, хотя мы и не задержали убийцы, но имели, по крайней мере, возможность выяснить личность преступника.

Дело вот в чем: какой-то субъект нанял комнату в меблированном отеле на улице Серизе и, заплатив за месяц вперед, переехал. На другой день он ушел и более не возвращался. Хозяин гостиницы, уважая права своего жильца, не решался открыть комнаты в течение двадцати пяти дней и только по прошествии этого времени заявил полиции, и дверь была вскрыта.

Тогда в комнате исчезнувшего жильца под кроватью был найден труп женщины, все одеяние которой составляла одна только сережка…

Напрасно Тайлор и я старались отыскать какое-нибудь вещественное доказательство, по которому можно было бы напасть на след убийцы. Мы нашли около трупа только узелок старых тряпок с вырезанными метками. На всякий случай мы их опечатали.

Лицо женщины было совершенно черно и наполовину истлело. Но странное дело, несмотря на то, что смерть последовала приблизительно с месяц тому назад, труп не подвергся разложению, наоборот, он как будто высох и превратился в мумию. Между тем левая рука была совершенно испорчена глубокими рубцами и ссадинами. Доктора, приглашенные для первого осмотра, объявили, что эта часть трупа была изгрызена крысами. С апломбом непогрешимых судей они указывали нам на следы зубов этих грызунов.

В то время я не имел еще большого опыта в расследовании преступлений, все-таки это заявление показалось мне чрезвычайно странным, тем более что при самом старательном осмотре комнаты я не мог найти ни одной скважины, через которую могли бы проникнуть упомянутые крысы.

К счастью, нам помог случай. В тот же вечер в наше бюро явился журналист, немножко мне знакомый, господин Эрик Бенар, в сопровождении одной молодой женщины, которая казалась чрезвычайно взволнованной.

Господин Эрик Бенар рассказал мне, что, отправившись в комиссариат господина Ренжеваля, чтобы добыть кое-какие сведения относительно преступления на улице Серизе, он встретил в комиссариате эту женщину. По ее словам, она пришла заявить об исчезновении ее сестры Берты и умоляла, чтобы ей показали найденный труп, так как смутное предчувствие подсказывало ей, что это и есть ее сестра. Старик Ренжеваль, находившийся накануне дня выхода в отставку и уже не интересовавшийся никакими делами, просто-напросто выгнал эту несчастную. Господин Эрик Бенар, присутствовавший при этой сцене и угадавший чутьем репортера, что здесь пахнет сенсационной статейкой, привез молодую женщину в отделение сыскной полиции.

Когда господин Тайлор узнал об этом инциденте, он готов был обойтись с просительницей приблизительно так же, как и старик Ренжеваль. Мой начальник, как я уже говорил, не верил ни в случай, ни в неожиданные свидетельские показания. Его первым движением было пожать плечами. Но молодая женщина была упряма. Волей-неволей пришлось ее выслушать и записать то, что она говорила.

Она рассказала, что ее сестра была беременна на четвертом месяце и имела одну известную болезнь. Она указала также возраст исчезнувшей женщины, совпадавший с предполагаемым возрастом убитой, наконец, признала сережку, которую я показал ей, так как она находилась в моем бюро.

Кроме того, она сообщила мне следующую подробность:

– Моя сестра зататуировала на левой руке двух целующихся голубков со следующей надписью: «Этьену на всю жизнь».

На этот раз мне все стало ясно, это маленькое заявление доказывало, что доктора ошиблись и крысы решительно непричастны к этой мрачной драме. Убийца сам позаботился вытравить на руке жертвы следы татуировки.

Между тем господин Тайлор все еще сомневался. Он расспрашивал свидетельницу со скептицизмом человека, дошедшего до того, что он уже сомневался в возможности отыскивать убийц.

Как бы то ни было, но мадемуазель Сенсье так настаивала и так убедительно доказывала свои предположения, что господин Тайлор наконец согласился свезти ее в морг, где она признала останки своей сестры.

На следующий день я сделал другое открытие, которое позволило мне убедиться, каким образом убийца вытравил на руке своей жертвы следы татуировки, по которым ее можно было узнать.

Тряпки, найденные около трупа, были, по заведенному правилу, перевязаны красной бечевкой и снабжены соответствующей надписью и печатью. Случайно этот узелок попался мне под руки в бюро, и я с недоумением заметил, что по прошествии двадцати четырех часов черные чернила надписи превратились в красные. Следовательно, на этих тряпках была серная кислота.

Простого анализа было достаточно, чтобы подтвердить эту истину.

Итак, убийца воспользовался серной кислотой, чтобы обезобразить лицо своей жертвы и вытравить на ее руке отличительный знак. Одним словом, он хотел сделать ее неузнаваемой.

Вскрытие на следующий день доказало, что убитая действительно была беременна на четвертом месяце и имела ту болезнь, о которой говорила мадемуазель Сенсье. Относительно личности убитой не могло оставаться никаких сомнений.

Между тем врачи, вскрывавшие труп, поднесли нам совершенно неожиданный сюрприз. Они выразили сомнение относительно наличности преступления. Их протокол гласил приблизительно следующее:

«Труп не представляет знаков насильственной смерти, равно как нет доказательств естественной смерти».

Впоследствии я часто замечал, что судебно-медицинские протоколы отличаются большой туманностью.

Мадемуазель Сенсье, узнавшая сестру, сообщила нам новые подробности.

– Моя сестра была в связи с одним итальянцем, по имени Гавелло, – сказала она нам, – по всей вероятности, это он и убил ее.

Мы навели справки об этом Гавелло. Действительно, это он нанял комнату на улице Серизе, а на следующий день, как мы узнали, взял свой вклад из сберегательной кассы и уехал в Италию… Но вот и все. Напрасно его разыскивали по всей Италии.

Драма на улице Серизе навсегда осталась тайной, так как мы никогда не могли узнать мотива преступления и даже – было ли здесь преступление.

Быть может, Гавелло, увидя, что его возлюбленная умерла, был объят безумным ужасом при мысли, что его могут принять за убийцу, а может быть, он сам убил ее в припадке ревности. Мы этого не узнали.

Отыскать итальянца в Италии дело слишком нелегкое, к тому же в его распоряжении был целый месяц, а этого времени достаточно, чтобы уехать в Южную Америку.

Конечно, это не было триумфом полиции, но все же мы сделали кое-что. Нам удалось при очень трудных условиях установить личность жертвы.

Вскоре после того случай помог нам задержать убийцу, хотя, по правде сказать, мы для этого ровно ничего не сделали.

Однажды на улице Тревиз, в людской барского отеля Фульд, была найдена задушенной служанка мадам Кувелье. Несчастная, хотя и была почти парализована, но защищалась очень энергично. Ее труп оказался страшно изуродованным, почти растоптанным. Узнать, кто убийца, не представляло ни малейшего труда, так как преступник оставил более чем свою визитную карточку: он сам написал письмо госпоже Фульд, признаваясь в своем преступлении. Это был сын привратника в том же доме, двадцатилетний Дюкре, уже бывший несколько раз под судом.

Между тем убийца в продолжение трех дней оставался не разысканным, и на господина Тайлора опять посыпался град насмешек в газетах. Я должен заметить, что нападки прессы продолжались и после ареста Дюкре или, вернее, после того, как этот преступник-мальчишка сам явился с повинной.

В сущности, журналисты, подтрунивавшие над полицией, знали только часть истины, но если бы они знали все, нас положительно затравили бы насмешками.

Вот как было дело.

Дюкре, совершив преступление, не нашел ничего, кроме кошелька с шестью франками. Три дня он бродил по Парижу. Умирая от голода и усталости, не зная, где приклонить голову, этот юный негодяй решил сам просить, чтобы его арестовали.

На последние гроши, которые у него оставались, – подобно всем преступникам, подталкиваемый желанием знать, что говорят о его преступлении, – он купил газету и прочел, что в тот вечер все восемьдесят полицейских комиссаров устраивают банкет своему префекту, господину Граньону, в салонах Лемарделе, в тех именно, где помещается теперь редакция «Журналы».

По свойству огромного большинства преступников, которые любят порисоваться и разыгрывать эффектные сцены, сначала он задумал явиться лично в Лемарделе.

– Я говорил себе, – признавался он мне впоследствии, – что мое появление будет приятным десертом для префекта полиции. Но затем я рассудил, что при моем плохом костюме меня, пожалуй, вытолкают за дверь, не пожелают даже выслушать…

Этот двадцатилетний преступник был прав! Если полиции не всегда легко задержать преступника, который позаботился принять меры предосторожности, то еще труднее самому преступнику, который пожелал бы укрыться от непогоды под кровлей тюрьмы, заставить себя арестовать.

Дюкре подошел вплоть до дверей Лемарделе, но, раздумав, повернул назад и пошел наудачу до первого красного фонаря полицейского поста и сказал полисмену, стоявшему у дверей:

– Я – убийца, не угодно ли вам меня арестовать?

– Убирайся ты ко всем чертям, негодный шалопай! – ответил блюститель порядка, наградив его здоровенным пинком в спину.

Но Дюкре был упрям, он хотел во что бы то ни стало попасть в тюрьму. К тому же его сильно мучил голод. Он сообразил, что еще один проступок не ухудшит его положения, и смело направился в первый попавшийся трактир, где приказал подать ужин. Когда ему предоставили счет, он объявил хозяину:

– У меня нет денег. Я – убийца, арестуйте меня.

– Вот негодяй, которому вздумалось устроить скандал в моем доме! – воскликнул хозяин трактира. И, взяв Дюкре за шиворот, он вытолкал его на улицу. – Смотри, головорез! Вот, как я расплачиваюсь.

Этому убийце, очевидно, не везло. Дважды потерпев неудачу он побрел дальше.

Он встретил двух полицейских агентов, с которыми заговорил весьма смело.

– Может быть, это правда! – предположил один агент.

– Отведем его на всякий случай в участок… – сказал другой.

Таким образом, убийца добился своей цели и был, наконец, арестован.

Я начал мало-помалу осваиваться с моими новыми обязанностями, и если господину Тайлору, как я уже говорил выше, недоставало энергии и духа инициативы, зато он, бесспорно, стал превосходным учителем для такого новичка, как я, так как был глубоким знатоком закона и обладал поразительными выдержкой и тактом. Я всегда относился к нему с величайшим уважением, и вплоть до его отъезда между нами существовали самые лучшие отношения.

Часто он откровенно беседовал со мной о своих огорчениях, потому что должность начальника сыскной полиции не только самая трудная и ответственная, но также и видная.

Этот период времени был наиболее активным во всей моей жизни. Мне приходилось вести массу дел под руководством господина Тайлора, который, впрочем, предоставил мне полную свободу в ведении розысков о двух шайках воров.