Текст книги "Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов"

Эти два дела чрезвычайно интересны и доказывают, до какой степени еще живы старинные традиции Картушей.

Сначала я намерен поговорить о знаменитой шайке Делонг или Лафон, которая причинила мне массу хлопот, но в то же время дала повод к очень интересным психологическим наблюдениям. В одно прекрасное утро некто Лафон был пойман с поличным при воровстве в книжном магазине Фламариона в галереях Одеона. Разумеется, вор назвался вымышленным именем – Ренье, но я очень скоро узнал, что это неправда, так как он под фамилией Лафон содержал на улице Амстердам маленькую книжную лавочку, которую пополнял книгами, наворованными в различных больших магазинах.

Скоро новые сведения окончательно выяснили моральный облик этого субъекта.

Этот Лелонг уже под третьим именем Даниэль оповещал в мэрии улицы Друо о своем бракосочетании с мадемуазель Z., молодой девушкой из прекрасной семьи, которую негодяй очень ловко обманул как относительно своего общественного положения, так и нравственных качеств.

Казалось весьма сомнительным, чтобы подобный рыцарь легкой наживы имел на совести только кражу нескольких книг.

Вот почему я назначил тайный надзор над его лавочкой, и скоро мы узнали, что Лелонг был главой и организатором шайки воров, которая опустошала наиболее шикарные магазины Парижа, но до сих пор ускользала от полиции.

Лелонг с дьявольской ловкостью завлекал к себе приказчиков всех больших магазинов в квартале Сен-Дени, каковы, например, торговые фирмы «Грелу», «Каген» и «Фавро», «Обине», «Буден» и пр. Он ссужал этих молодых людей незначительными суммами денег, а потом склонял их воровать товары в уплату долга.

Как только несчастные совершали первую кражу, они попадали во власть Лелонга. Этот негодяй, под угрозой доноса, принуждал их продолжать красть… Наворованного товара нашлось на очень значительную сумму, достаточно сказать, что я нашел одних лент на 30 000 франков. Но самый интересный инцидент во всем этом деле разыгрался в окружном суде.

Адвокат одного из обвиняемых указал на меня, как на свидетеля в пользу его клиента, и я, без всякого умысла, просто потому, что это казалось мне справедливым, просил снисходительности присяжных к этим молодым людям, которые по вине опасного шантажиста могли сделаться профессиональными ворами.

Во время перерыва прокурор отозвал меня в сторону, и между нами произошло довольно крупное объяснение.

В ответ на выраженное им удивление, что магистрат «позволил себе выступить в роли» свидетеля со стороны обвиняемого, я ответил, что считал первым и самым главным долгом магистрата сказать правду, как подсказывает совесть, а не стараться во что бы то ни стало обвинять нескольких несчастных, которые и без того уже наказаны восьмимесячным арестом.

Этот инцидент сильно меня опечалил.

К сожалению, есть много магистратов, которые считают личным для себя поражением оправдание подсудимого или смягчение вины.

Предвижу, что найдутся люди, которые, прочитав эти строки, пожмут плечами и скажут: «Какая странная сентиментальность у полицейского, обязанность которого состоит в том, чтобы преследовать и задерживать виновных!» Но я отвечу, что эти люди не знают психологической стороны страстных охотников, которые не едят убитой ими дичи.

Полицейский, которому нередко приходится проводить целые ночи без сна, если убийца или вор ускользнет ото всех его розысков, вздыхает с облегчением, когда дичь, наконец, поймана, и это чувство удовлетворенности тотчас же располагает его к снисходительности по отношению к обезоруженному, который уже в его руках. Самолюбие полицейского удовлетворено.

Самолюбие судьи выступает на сцену с того момента, когда он начинает требовать головы подсудимого.

Если требование его удовлетворено, то очень часто он же начинает хлопотать о помиловании!

Только один палач жаждет до конца «чисто обработать дело» и просит только, чтобы не повредили его «машины».

Как видите, самолюбие – главный грех всех наших чиновников!

После шайки магазинных воров немало хлопот мне доставила шайка, специальностью которой было грабить виллы в окрестностях Парижа.

Случай, как всегда, навел полицию на следы этих грабителей.

В одно январское утро, на рассвете, какие-то три субъекта с огромными тюками явились на одну из городских железнодорожных станций. Размеры их ноши заинтриговали дежурного жандарма, который пожелал задать им несколько вопросов, тогда двое, бросив тюки, убежали, а третий, схваченный жандармом за руку, выхватил револьвер, чтобы защищаться.

Полицейский, с помощью начальника станции и двух служащих, связал его по рукам и ногам и доставил ко мне. Субъект оказался рецидивистом, уже несколько раз судившимся. Он очень скоро сознался, что в компании с двумя сообщниками ограбил дачу в Сент-Манде и принадлежит к шайке, практикующей этого рода кражи.

Восемнадцать негодяев попали на скамью подсудимых. Главарь шайки Гильоме по прозвищу Драница, так как его профиль очень походил на плохо выструганную тесовую дощечку, и два его главных помощника – Бутоне по прозвищу Сапун и Пуссен, именуемый Зуавом, – были положительно интересные типы. Все трое очень молодыми (главарю еще не было двадцати лет) принялись за свой опасный промысел, стоивший им больших усилий и хлопот, чем любой честный труд. На суде, во время разбора дела, не было недостатка в анекдотах.

Эти бандиты были большие шутники. Они охотно посылали предметные письма лицам, которых ограбили или собирались вторично ограбить.

«Милейший господин NN., – писали они, – мы не взяли ваших выводков, потому что они еще слишком тощи, но мы вернемся через месяц. Что же касается ваших кроликов, то будьте покойны, мы принесем вам шкурки, как только эти милые зверьки будут съедены. Ваши вина превосходны, жаль только, что их уже нет больше. Не мешало бы вам написать своему поставщику».

Всего комичнее то, что негодяи действительно присылали шкурки кроликов, а спустя около месяца похищали остальную дичь.

Шайка разделялась на несколько групп, которые действовали самостоятельно и иногда неожиданно встречались в одном и том же доме, который рассчитывали ограбить. Рассказы об этих qui pro quo, более забавных, чем водевильные фарсы, значительно оживляли разбор дела.

Однажды ночью Пуссен и Бутоне забрались на одну виллу. Обшарив дом и собрав кое-что, пришедшееся им по вкусу, эти господа решили комфортабельно расположиться на ночь. Эта шайка придерживалась анархистского принципа – грабежа в одиночку, каждый работал за свой собственный счет, и это избавляло их от трудностей дележа.

Бутоне, войдя в спальную и найдя там кровать, улегся без церемонии, а чтобы не проспать час, назначенный для отъезда, завел будильник, оказавшийся тут же. Он спал уже крепким сном, когда пришел Пуссен, который в качестве знатока вин очень долго промешкал в погребе. Сначала Пуссен испугался, услышав храпение, но потом, подойдя ближе, узнал товарища.

– А, – сказал он, – это Бутоне. Лягу рядом с ним. Воображаю, как он удивится, когда увидит меня завтра утром!

Но наутро они оба были удивлены, когда увидели, что приготовленные ими пакеты и даже будильник на камине исчезли.

Дело в том, что в ту же ночь атаман шайки Гильоме с несколькими другими товарищами также посетили эту виллу. Найдя своих главных помощников спящими, он велел тихонько унести их пакеты, часы и все, что попалось под руку.

Эта шайка совершила несколько значительных краж. Например, ей удалось совершенно ограбить в Бюзанвале виллу коменданта Анри. Они унесли на пятнадцать тысяч драгоценностей и серебра.

В доме коменданта Анри произошла поистине эпическая сцена.

Бутоне и его сообщники проникли на виллу в ночь на 21 января. Не будучи в состоянии унести все зараз, злоумышленники возвратились на следующую ночь. Каково же было их изумление, когда они увидели зажженные люстры в столовой, а за столом Пуссена и нескольких других товарищей, которые весело ужинали, запивая гастрономические яства лучшими винами коменданта.

Взбешенный Бутоне, по праву первенства, приказал товарищу уступить ему позицию. Пуссен ответил словами Камбронна под Ватерлоо.

Тогда обе шайки схватились за оружие, развешанное на стенах, и вооружились старинными саблями, шпагами и ятаганами. Несколько минут продолжалась битва, достойная рыцарей Круглого стола.

Уже с обеих сторон лилась кровь, когда Пуссен выступил парламентером. Он заявил, что добыча достаточно богата, чтобы ее можно было разделить. Его предложение было принято с энтузиазмом. Противники обнялись и поцеловались, раненые перевязали свои раны, все уселись за стол и братски чокнулись стаканами.

Все эти негодяи имели подруг сердца из категории продажных женщин самого низкого пошиба, и среди них постоянно происходили кутежи, так как недостатка ни в чем никогда не было.

Во время розысков по этому делу меня всего более интересовал вопрос, каким образом составляются подобные ассоциации, как могут существовать эти обособленные мирки преступников, а главное – почему лица, раз вступившие в них, уже никогда не могут выйти.

За год перед тем Пуссен, который был в первый раз осужден за кражу со взломом и уже носил среди своих единомышленников прозвище Зуав, по всей вероятности потому, что служил некоторое время в отряде спагисов, попал в тюрьму Санте и работал в мастерской, где изготавливаются бумажные фонарики. Рядом с ним сидел молодой белокурый заключенный, по имени Бутоне, с которым Пуссен скоро подружился. Бутоне окончил центральную школу, тотчас по выходе из школы молодой человек, не имевший средств, но жаждавший хорошо пожить и наслаждаться всеми благами жизни, начал жить мошенничеством и воровством. В конце концов он, конечно, попался и очутился в тюрьме.

Поблизости от них сидел третий заключенный, для которого тюрьма уже не имела тайн, как профессиональный вор, он уже несколько раз отбывал наказание.

Этот субъект, по имени Матере, нашел возможность завязать с Пуссеном и Бутоне разговор, не возбуждая подозрения сторожей. Срок их наказания кончался приблизительно одновременно, и они начали строить планы на будущее…

Современная тюрьма выбивает человека из строя жизни, быть может, даже более, чем в прежнее время. Очень редки случаи, когда несчастному, побывавшему в тюрьме, соглашаются дать работу.

Были попытки сделать что-либо в этом направлении, но ничего значительного не было сделано, а между тем положение очень серьезно, когда подумаешь, что ежегодно в тюрьмах Франции перебывает до 200 000 человек. Отсюда нетрудно догадаться, каким образом вербуется та армия преступления, о котором так часто говорят в газетах.

Старый рецидивист Матере без особого труда сговорился с Пуссеном и Бутоне, а когда он предложил им организовать шайку, которая грабила бы запертые на зиму дачи в окрестностях Парижа, оба с радостью согласились… Очутившись на свободе, они встретились, и началось составление шайки, которое происходит приблизительно таким же способом, каким в доброе старое время добровольцы-рекруты записывались в полки.

В нескольких маленьких кабачках близ площади Мобер Матере собрал сначала старых бывалых товарищей, потом начал вербовать участников шайки среди каменщиков, устроивших стачку и потерявших работу.

Наблюдая всех этих субъектов, я все более и более убеждался, сколько сил, энергии и ума, пригодных для честного труда, отнимают у общества эти преступные ассоциации.

Я уже несколько лет был начальником сыскной полиции, когда однажды ко мне привели одного субъекта, пойманного при воровстве в магазинах Лувра. Меня поразило страдальческое выражение его загорелого и усталого лица.

Между тем этот человек, пойманный в ту минуту, когда он опускал, кажется, кусок кружев в карман, упрямо отказывался сознаться и даже не хотел указать свое место жительства. Меня всего более поражала его манера выражаться цветистыми, претенциозными фразами, которые в большинстве случаев обличают профессиональных воров… По мере того как он говорил, я всматривался в него, и лицо его показалось мне знакомым.

– Ну, довольно, – прервал я его в ту минуту, когда он принялся рассказывать какую-то романтическую историю о своей семье, – это бесполезно, мой милый, потому что я вас узнал. Вы – Лафон, называемый также Лелонг.

Тогда несчастный в изнеможении опустился на стул и прошептал:

– Я погиб.

Лафон рассказал мне о своем бегстве из Кайенны и о бесчисленных мучениях, которые он перенес для того только, чтобы тотчас по возвращении попасться в воровстве в магазинах Лувра.

Его рассказ был ужасен. Лафон, бежав с каторжных работ, попал к племени голлиби, которое хотело выдать беглеца, чтобы получить обещанную премию, но он согласился сделаться их рабом. Потом он бежал с этой новой каторги, оказавшейся, если только это возможно, еще более ужасной, чем первая. Почти нагой и не имея другого оружия кроме простого ножа, он долгое время скитался в девственном лесу.

Это путешествие было беспрерывной борьбой с дикими зверями, пресмыкающимися и стихиями, одним словом, борьбой не на жизнь, а на смерть. Нужна была энергия, превосходящая обыкновенные человеческие силы, чтобы превозмочь усталость и не лечь под лианами в ожидании смерти.

– Но теперь я окончательно погиб, – сказал Лафон, закончив свой рассказ, – если меня отправят обратно, я умру, во второй раз уже нельзя сделать того, что я сделал.

Я спросил, почему он, добыв свободу такой дорогой ценой, рискнул так глупо попасться на пустяшном воровстве?

– Что делать? – ответил он. – Ведь нужно же жить. У меня нет других ресурсов, кроме воровства.

Это была правда. Таков общий закон для всех рыцарей легкой наживы.

История Пуссена и Бутоне закончилась чисто театральным эпилогом. Оба были арестованы по доносу их товарищей в окрестностях Монса в тот самый день, когда они собрались жениться и сделаться добрыми буржуа.

Один хотел жениться на очень зажиточной фермерше, другой – на прехорошенькой и богатой содержательнице меблированных комнат. Дело не обошлось без обмороков, причем обе невесты чуть не выцарапали глаза жандармам.

Знакомясь с преступными подонками общества, я узнавал, насколько было необходимо, парижский свет, его маленькие тайны, его лицемерие, фальшивый энтузиазм и показную мораль.

Однажды я был в большом затруднении, когда господин Тайлор поручил мне расследовать дело о предполагаемом похищении одной молодой особы, принадлежавшей к испанской колонии. Говорили, будто эта девушка была схвачена среди белого дня на площади Триумфальной арки, посажена в карету и увезена неизвестно куда.

Весь Париж в продолжение нескольких дней сильно интересовался этим романом, который, как и вообще все романы, выдвигал на вид нечто совершенно иное, кроме вопросов чувства.

У молодой девушки было большое приданое, которое опекун не хотел выпустить из своих рук и от которого похититель вовсе не желал отказаться.

В сущности позиция похитителя была гораздо выгоднее, так как испаночка была очень красива и, очевидно, любила его. В конце концов победа осталась на его стороне, и это вполне справедливо. Я возмущался поведением этого опекуна, который вместо того, чтобы принудить похитителя жениться на девушке, им скомпрометированной, наоборот, всеми силами старался расстроить этот брак.

Однако Розина вышла замуж за своего Альмавиву, а Бартоло был посрамлен.

Так закончилось дело, давшее мне возможность судить о всемогуществе денег. Пока результат оставался неизвестен, вокруг опекуна толпилась масса людей, всячески поносивших похитителя, но как только брак сделался совершившимся фактом, когда похититель стал законным мужем, он нашел в тех же самых лицах своих горячих приверженцев. Кстати, он сделал блестящую служебную карьеру, и, говорят, молодая испанка очень с ним счастлива.

Вскоре после этого я имел случай наблюдать психологию женщины в чисто парижской драме.

Один молодой человек, занимавший прекрасное место на одном из заводов в окрестностях Парижа, был найден на дороге с разбитым черепом, а на некотором расстоянии крестьяне поймали его взбесившуюся лошадь.

Сначала думали, что это несчастный случай, но вследствие доноса пришлось сделать обыск в квартире покойного, где было найдено письмо, в котором он признавался, что совершил значительные растраты из вверенных ему хозяйских денег, и, не желая пережить позора, решился покончить жизнь самоубийством.

«Но, – писал он, – я не желаю компрометировать имя моей семьи и постараюсь придать моей смерти вид несчастного случая».

Действительно, несчастный с отчаянной энергией, которой можно только удивляться, довел свой план до конца.

У него была лошадь, которая, как ему хорошо было известно, страшно боялась железнодорожных поездов. Он подъехал на ней к месту в ту минуту, когда проходил поезд. Лошадь, конечно, испугалась, понесла и сбросила всадника около каменной стены, о которую он разбил себе голову.

Судебное следствие, начатое по этому поводу, обнаружило, что молодой человек растратил 40 000 франков из кассы завода, на котором служил.

Но как он их растратил?

Было известно, что он имел шикарную любовницу, которая стоила ему очень дорого. Судебный следователь поручил мне арестовать эту особу, которая была актрисой и с успехом играла в одном из городов Южной Франции.

Эта была высокая, красивая, хорошо сложенная женщина, улыбка которой имела обворожительную привлекательность. Я узнал ее тотчас же и вспомнил, что уже видел ее у господина Клемана, когда был секретарем при судебных делегациях. В то время она была героиней одной истории, которую я прекрасно помню, так как эта история привела меня к первому знакомству с тайнами парижской жизни.

Эта хорошенькая девушка была тогда ученицей консерватории, и один господин, занимавший видный пост в политических сферах, до безумия увлекся ею. Он был очень богат и тем настойчивее ухаживал, чем энергичнее был отпор с ее стороны. Наконец, в один прекрасный день или, вернее, вечер он мог считать себя на верху блаженства. Его заставили подписать вексель на весьма значительную сумму, и прелестная ingenue торжественно обещала поехать с ним обедать в ресторан на левом берегу Сены.

Она сдержала слово и во все время обеда была очаровательна, но за десертом, когда влюбленный потребовал возмещения стоимости своих векселей, юная комедиантка очень ловко ускользнула, а вместо нее явилась мамаша, предложившая себя в качестве искупительной жертвы.

Однако, когда пришло время расплачиваться по векселям, пыл влюбленного значительно охладел, так что потребовалось вмешательство полицейской префектуры, и господину Клеману пришлось улаживать это дело, основанное, без сомнения, на явном подмене выданного товара.

Бывшая ученица консерватории выказывала во всем такие же хищнические аппетиты, она не только разоряла несчастного, покончившего самоубийством, но еще и обманывала его, вот почему молодой человек, после одной бурной сцены, решился умереть.

Действительно, продолжительные наблюдения над самоубийцами приводят к тому убеждению, что несчастный в очень редких случаях решается покинуть жизнь вследствие одной какой-нибудь причины… всегда действует совокупность нескольких мотивов… Очень возможно, что несчастный убил бы себя спустя несколько дней, чтобы избежать позора ареста, но он не покончил бы с собой именно в этот день, если бы любимая женщина, ради которой он сделался преступником, цинично не призналась, что ему изменяет, это было последней каплей, переполнившей чашу горечи.

Тогда он ясно осознал необходимость немедленного конца. Он велел оседлать лошадь и поехал на смерть…

По всей вероятности, сцена, предшествовавшая самоубийству, была особенно бурная, и молодая актриса сама поняла, что зашла слишком далеко, потому что я нашел в квартире самоубийцы письмо, полученное уже тогда, когда он уехал, и которое ему не суждено было прочесть.

Вот это письмо:

«Мой обожаемый Эдуард, приезжай, я была несправедлива и раскаиваюсь. Прости меня.

Мария».

Раскаяние оказалось запоздалым. Молодой человек был привезен домой уже мертвым.

Арест актрисы был простой формальностью. Было очевидно, что она воспользовалась похищенными деньгами, но так же достоверно, что бедняга, совершивший ради нее кражу, скрывал от нее, каким образом он добывал деньги, которые ей давал. Она очень скоро была выпущена на свободу, и с тех пор я ничего уже о ней не слышал.

Эта женщина была до некоторой степени типом, олицетворяющим женскую испорченность и соблазн, на ее опыте я впервые убедился в справедливости старинного определения, над которым так много смеялись: «фатальная женщина». Да, фатальные женщины существуют и доводят до преступлений или смерти несчастных, загипнотизированных их глазами.