Текст книги "Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов"

29 сентября 1887 года Тайлор, по расстроенному здоровью, передал мне бразды управления сыскной полицией.

Каждое утро по заведенному порядку я приезжал к префекту полиции.

– Я намерен поручить вам очень важную миссию, – сказал мне господин Граньон. – Вчера вечером, – продолжал он, – в исходе двенадцатого часа, когда я занимался в своем кабинете, мне доложили, что какой-то господин желает меня видеть по очень важному делу. При этом мне вручили его карточку. Вот она: «Господин X… директор справочного агентства… улица…» Я приказал ввести этого господина, который извинился, что обеспокоил меня в такой поздний час, и объявил, что считает своим долгом сделать донос по важному делу, касающемуся государственной безопасности. Он утверждает, что некая госпожа Лимузен, живущая на бульваре Ваграм номер 32, занимается шантажом, доставая за деньги ордена, и, что всего важнее, обладает частью планов мобилизации. По словам этого господина, утверждавшего, будто он сам видел эти документы, достаточно будет простого обыска, чтобы захватить бумаги, касающиеся национальной обороны. Доносчик в подтверждение своих слов предложил лично представить госпоже Лимузен полицейского агента под видом богатого фабриканта, который желает получить крест Почетного легиона. Господин X. предсказывал, что эта дама пообещает ему выхлопотать орден за 25 000 франков.

– Мы не имеем права пренебрегать этим доносом, – сказал господин Граньон, – тем более, что дело касается национальной обороны.

Мне оставалось повиноваться этому приказанию, столь ясно и категорически выраженному, и я просил только префекта дать мне подробные указания относительно образа действий. Было решено, что я буду держаться поблизости дома госпожи Лимузен и, уже смотря по тому, что мне скажет агент, сопровождающий господина X., я сделаю обыск или не сделаю его.

Признаюсь, я находил поведение префекта вполне корректным. Что заговорили бы о нем на другой день, если бы доносчик напечатал в газетах, что префект полиции упустил случай задержать шпионку?

В сущности, ни Граньон, ни я не особенно верили в возможность продажи орденов, но, во всяком случае, нам казалось, что эта женщина – опасная интриганка, которая, хвастаясь своими связями с влиятельными лицами, может эксплуатировать доверчивых людей, и ее не вредно несколько пообуздать.

Господин Граньон вручил мне форменный приказ произвести обыск. Потом, когда я уже уходил, он напомнил мне, сколько неприятностей – и совершенно незаслуженно – ему пришлось вынести по поводу дела Обонеля. Этот чиновник за 250 франков продал газетке «Фигаро» копию с плана мобилизации 17-го корпуса. Полиция, не получив никакого распоряжения от военного министра, не имела права начать преследование Обонеля, между тем оппозиционные газеты напали на господина Граньона за то, что тот допустил побег Обонеля в Бельгию.

– Если ваш агент заметит что-нибудь подозрительное, – добавил Граньон, – то, не колеблясь, сделайте обыск. Я не хочу иметь второго дела Обонеля.

Я в точности исполнил данное мне предписание.

Выбрав из моих агентов человека смышленого и развитого, к тому же по наружности отчасти походившего на провинциального коммерсанта, я дал ему приказание отправиться к госпоже Лимузен в сопровождении господина X. Наш агент должен был назваться господином Ланглуа, негоциантом из Руана.

В то же время я и два других агента поместились на террасе маленького кафе на бульваре Ваграм, откуда прекрасно был виден дом номер 32.

Прошло часа полтора, прежде чем мой агент вышел из дома госпожи Лимузен и подошел ко мне. Он был один.

X. не сопровождал его.

Он подробно передал мне весь свой разговор с госпожой Лимузен, которая ответила, что может выхлопотать ему орден Почетного легиона.

– Милейший мой Ланглуа, – сказала она, – мне очень легко это сделать, а вам это обойдется всего в 25 000 франков. Наконец, для вашего спокойствия и в виде гарантии, я дам вам расписку, подписанную сенатором генералом д’Андло. Приходите завтра в двенадцать часов, и я познакомлю вас с двумя генералами, которые подтвердят вам все то, что я сказала, так как они оба примут участие в этом деле и получат за комиссию.

Мой агент добавил, что с недоумением видел в руках госпожи Лимузен письма на бланках Военного министерства.

При таких условиях я не смел медлить и обязан был исполнить в точности приказание начальника.

В сопровождении двух агентов, но, конечно, без мнимого Ланглуа, миссия которого еще не была окончена, я вошел в квартиру госпожи Лимузен.

Меня встретила худощавая женщина маленького роста, накрашенная и в белокуром парике.

Сначала она приняла меня с жеманной любезностью и, кокетливо улыбаясь, с поразительной словоохотливостью выложила передо мной весь свой арсенал высоких связей.

Я слышал последовательно имена генералов Тибодена, Буланже, Кафареля, д’Андло, многих депутатов и сенаторов.

В то же время она представила мне своего мужа. Господин Лимузен, торжественный в своем белом галстуке и черном сюртуке, был бы типичным благородным отцом, однако он казался сильно смущенным и равно ничего не знающим о делах жены.

Когда госпожа Лимузен заметила, что ее громкие фразы не производят на меня никакого впечатления, она переменила тактику и заговорила дерзким, насмешливым тоном.

– Вы слетите с места, сударь, я даю вам слово… – говорила она с ироническим задором.

Я только пожимал плечами и попросил, чтобы она открыла мне все ящики, а главным образом – письменный стол, который стоял посреди комнаты.

В нем я нашел письма, которые, несмотря на громкие подписи, показались мне ничего не значащими и банальными, так как я знал по опыту, что повсюду, – как у профессиональных воров, так и у полисменов, – подчас оказываются визитные карточки и письма депутатов.

Признаюсь, содержание этих писем нисколько меня не поразило, даже письмо генерала Тибодена по своей наивной простоте мало чем отличалось от посланий, найденных мной у других интриганов в жанре госпожи Лимузен.

Я предоставил ей полную свободу изливать свои угрозы и даже брань, отнюдь не думая усугублять ее вину оскорблениями, нанесенными должностному лицу при исполнении им обязанностей.

У меня никогда не было привычки взводить еще новые обвинения на тех несчастных, которых мне приходилось арестовывать, за исключением только тех случаев, когда они, в исступлении или по глупости, угрожали мне револьвером. Тогда, чтобы поддержать престиж начальника перед своими агентами, я был вынужден составлять протокол.

Тем не менее я все-таки торопился избавиться от этого потока ругательств, лившегося на меня.

Я сложил в портфель все бумаги, найденные у госпожи Лимузен, и отнес их к господину Граньону. Признаюсь, в этой поспешности я нарушил одно предписание закона, которое, кстати сказать, очень редко применяется.

Закон предписывает занумеровать и составить перечень всех бумаг, захваченных в присутствии обвиняемых или тех лиц, у которых производился обыск. Затем эти бумаги должны быть немедленно опечатаны.

На практике полицейскому чиновнику почти невозможно все это выполнить. На это потребовался бы не один, а двадцать или тридцать начальников сыскной полиции, потому что иногда ему приходится делать до двадцати обысков в день.

По выходе от госпожи Лимузен, я поспешил доставить господину префекту полиции захваченные бумаги, а также привез к нему агента, который разыграл роль Ланглуа.

Господин Граньон и я были того мнения, что эта дерзкая авантюристка познакомит пресловутого Ланглуа с подставными генералами в надежде, что провинциал, не знающий никого в Париже, не заметит ее обмана, самое большее – ее генералы окажутся переодетыми лакеями.

Тем не менее мой агент получил приказание отправиться на следующий день к госпоже Лимузен.

Со своей стороны, я занял свой вчерашний наблюдательный пост в кафе на бульваре, чтобы следить за различными перипетиями организованных мной розысков.

Признаюсь, я был поражен, и мое чувство бывшего офицера оказалось оскорблено, когда я увидел, что из подъезда дома номер 32 вышел не какой-нибудь более или менее экзотический авантюрист, а седой господин, в котором, по его осанке, по седым усам и бородке и по ленточке Почетного легиона в петлицах, нельзя было не признать настоящего военного.

Мой агент был удивлен не менее меня, когда госпожа Лимузен представила его не двум, а одному генералу, которого назвала генералом Кафарелем, помощником начальника Генерального штаба в Военном министерстве!

Я тотчас же отдал приказание двум агентам проследить за этим генералом. Они проводили его вплоть до дверей Военного министерства, и один из них спросил привратника, кто этот господин, только что вошедший.

– Генерал Кафарель, помощник начальника Генерального штаба! – последовал ответ.

Я был ошеломлен.

Итак, французский генерал лично подтвердил какому-то Ланглуа, что гарантирует обещания госпожи Лимузен!

Само собой разумеется, я тотчас же отправился к господину Граньону доложить обо всем случившемся.

Префект полиции не хотел верить, что генерал, которого мы видели, был действительно генерал Кафарель.

Он дал мне понять, что, может быть, переодетый мошенник, заметив, что за ним следят, был настолько дерзок, что вошел в министерство, а привратник, обманутый сходством, ответил, не рассмотрев его хорошенько.

Тем не менее господин Граньон соглашался, что дело очень серьезно, так как (необходимо заметить) в первоначальном доносе был намек, будто госпожа Лимузен намерена продать военные тайны Германии.

Как уже известно, впоследствии разъяснилось, что в этом обвинении не было ни одного слова правды.

Господин Граньон полагал, что должен, прежде всего, уведомить правительство, и отправился к непосредственному своему начальнику, министру внутренних дел, но так как тот был в отсутствии, то пришлось обратиться к господину Рувье, тогдашнему президенту Совета министров, у которого он и попросил инструкций.

Господин Рувье был того мнения, что необходимо послать названного Ланглуа в Военное министерство, чтобы не оставалось никакого сомнения относительно личности генерала Кафареля.

По приказанию Граньона, которое я передал моему агенту, тот написал генералу Кафарелю, что обстоятельства заставляют его немедленно уехать из Парижа и что он просит принять его в министерстве, хотя был воскресный день.

В тот день, а именно 1 сентября, Ланглуа был принят генералом Кафарелем в кабинете помощника начальника Генерального штаба, и мой агент узнал то самое лицо, которому он был представлен госпожой Лимузен.

Кроме того, для большей уверенности и для более тщательного контроля, я послал с ним одного из моих секретарей. На этот раз уже не могло остаться никакого сомнения.

Генерал Кафарель был сообщником или неосторожной жертвой интриганки, при обстоятельствах, опасных для национальной безопасности. Во всяком случае, он сделал промах, приняв Ланглуа. По крайней мере, никто не имел права сказать, что агент, посланный мной, был агентом-подстрекателем.

Тем не менее, чтобы подвести этот случай под рубрику преступлений, предусмотренных сводом законов – если бы даже со стороны генерала Кафареля было какое-нибудь обещание и если бы он выказал свою солидарность с госпожой Лимузен, – все-таки нужно было, чтобы обещания госпожи Лимузен и генерала не оправдали доверия и потерпевший счел бы себя обманутым.

Дело в том, что в своде законов не был предусмотрен подобный случай и не имеется параграфа, определяющего наказание за продажу орденов Почетного легиона.

Пришлось до некоторой степени обойти закон и дать делу такое толкование: будто продавец орденов, действуя произвольно, тайно сбывал чужую собственность.

Господин Граньон отвез рапорт моего агента и, может быть, даже всю папку с бумагами по этому делу к председателю Совета министров и к генералу Феррону. Впрочем, на этот счет я ничего не знаю достоверно. Мне известно только, что впоследствии мой начальник не пожелал ничего сказать перед следственной комиссией и просил министра внутренних дел освободить его от профессиональной тайны.

Но в тот визит Граньон высказал председателю Совета и военному министру, что констатированные факты не должны служить поводом к юридическому преследованию и что, по его мнению, ради чести и достоинства армии, в которой нежелательно подрывать доверие солдата к начальнику, а также для того, чтобы не дать повода к разговорам на публике, что лицо, способное продавать за деньги ордена, может быть способно на нечто худшее, не следует предавать это дело огласке и ограничиться исключением из армии скомпрометированного лица.

Рувье присоединился к этому мнению, по вопросам, чтобы у госпожи Лимузен был сделан вторичный обыск.

Я возвратился на бульвар Ваграм и, насколько мне помнится, не нашел больше никаких важных бумаг.

5 октября Граньон был вызван в Военное министерство. Здесь генерал Феррон, спросив у него несколько дополнительных сведений, попросил его подождать в соседней комнате, пока он покончит объяснение с генералом Кафарелем.

– Господин префект, – сказал министр, возвратившись спустя некоторое время к моему шефу, – мне кажется, виновность очевидна. Вам нет надобности начинать дополнительных розысков, и вы можете нынче вечером уехать в Турин, где собирались посетить международную выставку огнеупорных материалов. Через двадцать четыре часа генерал Кафарель будет арестован…

На следующий день генерал Кафарель не был арестован, а два дня спустя появилась сенсационная статья в газете «XIX век», которая сыграла роль искры, брошенной в порох.

По поводу этой статьи циркулировала масса фантастических гипотез, но, кажется, наиболее фантастическое объяснение дал сам редактор этой газеты, господин Порталис.

В самом деле, кто был виновником разоблачения тайны?

Мне кажется, на этот вопрос очень трудно ответить, тем более что при нынешней организации прессы, при тех средствах, которыми располагают большие парижские газеты, почти невозможно скрыть от журналистов начатое полицией расследование какого-нибудь важного дела.

В данном случае скандальная история была известна значительному числу лиц. О ней знали все министры, очень многие депутаты и некоторые из моих агентов. При таких условиях почти невозможно, чтобы кто-нибудь не проболтался.

Вот та статья, из-за которой, как говорится, весь сыр-бор загорелся.

«ПОЧЕТНЫЙ ЛЕГИОН НА АУКЦИОНЕ

Некое влиятельное лицо в Военном министерстве, генерал французской армии, с громкой исторической фамилией, содержит лавочку орденов Почетного легиона, не далее, как в стенах здания на улице Сен-Доминик.

Красные ленточки котируются там точно ценности из бирж, и стоимость их колеблется от 25 000 до 50 000 франков.

Генерал, фамилию которого мне называли, разумеется, действует не один, он располагает многочисленными сообщниками, которые, точно загонщики на охоте, приводят к нему клиентов… Упоминают об одном прусском бароне и одной даме, которая живет недалеко от Триумфальной арки.

Кроме того, в этих проделках замешано несколько офицеров и сенаторов наряду с авантюристами, космополитами и прочими.

Становится страшно при одной мысли, что планы мобилизации находятся в подобных руках. Кто торгует орденами, может торговать также и тайнами национальной обороны… Увы, быть может, государственная измена уже совершена.

Вмешательство правосудия необходимо.

Но не странно ли, что в столь важном деле, касающемся чести армии и национальной обороны, Военное министерство и полицейская префектура остаются в бездействии.

Может быть, и на этот раз хотят предать молчанию и забвению этот новый скандал?

Но отныне общественное мнение уже оповещено. Оно потребует света, полного всестороннего разоблачения.

Если в этом скандале замешан сенатор, то это еще не причина, чтобы все дело кануло в воду».

В тот же день, в четыре часа пополудни, в префектуру полиции явился комендант Делан, состоящий при Генеральном штабе, и устно передал господину Лепину, главному секретарю, временно замещавшему господина Граньона, находившегося в то время в Турине, приказ генерала Феррона арестовать генерала Кафареля.

Несмотря на настойчивую просьбу господина Лепина, комендант не мог оставить ему никакого письменного приказа, никакого распоряжения, одним словом – никакой официальной бумаги.

Комендант утверждал только, что приказ об аресте был подписан парижским генерал-губернатором.

Само собой разумеется, что господин Лепин не желал принять на себя такой ответственности в отсутствие начальника и поспешил телефонировать в Министерство внутренних дел, прося оттуда инструкций.

Главным образом его пугала фактическая трудность задержать генерала Кафареля. Он боялся, что статья в газете «XIX век» предупредила его об опасности и что он уже бежал из Парижа.

Вот почему господин Лепин просил разрешения послать циркулярные депеши всем префектам с предписанием арестовать генерала, буде он окажется в каком-нибудь департаменте или на границе.

В то же время он вызвал господина Тайлора, который уже оправился от болезни и снова мог занять свой пост, и приказал ему послать агентов для ареста генерала, если им удастся найти его еще в Париже.

Лепин предполагал отправить генерала Кафареля на гауптвахту.

Насколько мне помнится, Лепин несколько раз тщетно посылал в Военное министерство, прося предписания об аресте. Ему прислали только наружные приметы генерала Кафареля, когда ему было 24 года!

Итак, генерал Кафарель был арестован без письменного приказа…

В то время, когда господин Тайлор исполнял это поручение, я был в отсутствии. Возвратясь и узнав о случившемся, я ужаснулся при мысли о последствиях, которые мог иметь подобный арест, совершенный простыми агентами, от которых невозможно требовать надлежащего такта.

Во мне проснулось давнишнее уважение к армии, и я вообразил, что достаточно будет какой-нибудь грубости или бестактности со стороны агента, чтобы подтолкнуть генерала на самоубийство.

Взяв фиакр, я помчался на улицу Тремуль, на квартиру, занимаемую генералом Кафарелем.

Я вздохнул с облегчением только тогда, когда узнал, что генерал уехал с двумя агентами, арестовавшими его, и дело обошлось без всяких инцидентов.

На следующий день я сопровождал судебного следователя господина Аталена в квартиру господина Кафареля, где был произведен обыск. Мы захватили большую пачку бумаг, среди которых, однако, не было ни одной компрометирующего свойства.

Было ясно, что этот несчастный генерал, прежде всего, стал жертвой дерзких авантюристов.

Удивительно, как могли решиться арестовать этого человека, не имея против него серьезных улик и ни одного факта, предусмотренного законом? Я до сих пор еще слышу взволнованный голос его защитника, господина Демана, когда он припоминал перед судом безукоризненное прошлое этого честного солдата, павшего искупительной жертвой политических интриг и честолюбия.

Я лично того мнения, – и открыто утверждаю это, – что генерал Кафарель был жертвой случая и политики.

Его единственное преступление состояло в том, что он нуждался в деньгах и попал в лапы ловких мошенников, которые вместо того, чтобы ссужать его обещанными суммами, его же обирали.

Несчастный обращался к госпоже Лимузен! По своей наивной прямоте и при полном неведении парижских плутней, он считал себя обязанным этой женщине, которая делала вид, что хочет ему помочь!

Генерал Кафарель, с которого позорно сняли крест Почетного легиона в камере Консьержери, где он был заключен, бесспорно, оказался одним из тех, которые наиболее пострадали в этой печальной истории.

Зато я могу прибавить, что этот человек сумел честно и без шума возобновить свою трудовую жизнь.

Я не стану останавливаться на всех подробностях этого первого скандала, повлекшего за собой столь печальные последствия и который был для меня самым тяжелым периодом моей службы в сыскной полиции.

Впрочем, эта история еще достаточно жива в памяти всех, и я отмечу только некоторые частные инциденты, сохранившиеся в моих воспоминаниях.

Итак, не мне пришлось арестовать госпожу Лимузен.

Я вызывал эту женщину к двум часам в сыскное отделение, когда судебный следователь, господин Атален, попросил меня сопровождать его на бульвар Ваграм, чтобы произвести последний обыск у госпожи Лимузен и арестовать ее.

Когда мы вошли в квартиру, служанка объявила нам, что ее госпожа уже арестована тремя агентами сыскной полиции.

Я был поражен этим неожиданным известием и немедленно послал одного агента за госпожой Лимузен на набережную Орлож.

Прибыв, она рассказала мне, что действительно какие-то три господина приехали к ней утром и сказали:

– Сударыня, вы знаете, что вас ожидают в сыскном отделении?

– Позвольте мне, господа, – ответила она, – отправиться добровольно к господину Горону!

– Нет, нет, – возразили таинственные посетители, – карета ожидает вас внизу.

Впоследствии оказалось, что госпожа Лимузен была арестована тремя журналистами!

Очень возможно, что их фиакр встретился с нашим, в котором судебный следователь, господин Атален, и я ехали на улицу Ваграм.

Похитители госпожи назвались и сказали, что они журналисты. Один из них, Эрик Бенар, предложил ей укрыться в его загородном доме. Он хотел мало-помалу выведать от нее все детали и делиться ими с публикой, помещая в своей газете фельетоны захватывающего интереса, точно романы Понсона дю Террайля или Габорио.

Легко себе представить, что госпожа Лимузен, хотя и отказалась от этого заманчивого предложения, но, будучи поразительно болтливой, не могла удержаться, чтобы не разболтать массы сенсационных вещей.

– У меня опечатали, – говорила она, – письма господ Вильсона, Буланже, Тибодена…

Затем она очень охотно дала список лиц, которые были с ней в деловых сношениях.

В тот же вечер все так или иначе замешанные в процессе были интервьюированы.

В этом деле мне впервые пришлось вести ожесточенную борьбу с журналистами. В конце концов, становилось возмутительно, что нельзя шагу ступить, не встретив репортера!

Приезжая к госпоже X. или к господину Z. для обыска, я мог быть наперед уверен, что встречу с полдюжины репортеров с записными книжками в руках, расспрашивающих «моих клиентов».

Когда мне пришлось делать обыск в квартире генерала д’Андло, я увидел из окон целую стаю репортеров, расположившихся за столиками соседнего кафе.

Во время этого обыска, среди бумаг, не представлявших большой важности, но все же устанавливающих факт, что генерал сильно нуждался в деньгах и пускался в самые странные и рискованные аферы, я нашел хорошенькую шкатулочку, запертую на ключ.

Одному из моих агентов, некоему Вербену, удалось ее открыть. В ней оказались кресты и орденские ленты. Тогда Бербен воскликнул с забавным акцентом парижского гавроша:

– Патрон, вот, коробочка с образчиками!

Теперь я расскажу другой забавный инцидент.

Уже в то время осведомлялись относительно людей, принадлежащих к известному кругу общества, – позволяет ли состояние их здоровья перевезти их в арестный дом?

Говорили, что генерал д’Андло очень болен. Судебный следователь пригласил с собой доктора Бруарделя, но это светило медицинского мира могло констатировать только то, что больной имел достаточно сил, чтобы бежать. Впоследствии Корнелий Герц причинил гораздо больше хлопот господину Бруарделю!

По поводу дела д’Андло мне было приказано провести обыск на улице Цирка у одной наездницы, которая слыла за очень близкую приятельницу бежавшего генерала.

Я захватил большую связку писем и бумаг и на этот раз не забыл их опечатать! Я довел свою пунктуальность до того, что потребовал, чтобы эта дама сама приложила свою печать на пакеты.

Между тем, спустя несколько дней, она уехала в Америку, а так как без нее нельзя было вскрывать печатей, пришлось оставить их в неприкосновенности… Процесс состоялся, а эти бумаги и поныне, должно быть, еще покоятся в каком-нибудь пыльном углу канцелярии.

Отсюда следует, что в полицейском деле не всегда удобно согласовать закон и здравый смысл.

Каждый день приносил мне все новые и новые предписания арестов и обысков. По правде сказать, я ничего не понимал в том, как руководится это дело, и с недоумением видел, что некоторые лица тайком раздували этот процесс, печальные последствия которого они публично оплакивали.

Наконец, 23 октября над моей головой разразилась буря. Я присутствовал при снятии печатей с бумаг, арестованных мной у госпожи Лимузен, как вдруг услышал ее восклицание:

– Здесь недостает всех писем генерала Тибодена и двух писем Вильсона!

Так как после обыска я передал все бумаги господину Граньону, теперь отправился к нему, чтобы сообщить о заявлениях госпожи Лимузен.

На следующий день я встретился опять с этой дамой у судебного следователя Аталена, и она еще раз настойчиво потребовала свои письма. Я снова отправился к господину Граньону, который сам отвез упомянутые письма господину Буше, генеральному прокурору, Бернару – прокурору республики и Аталену, судебному следователю.

Увы, это еще не был конец!

На суде, во время разбора дела Кафареля, обнаружилось, что письма, возвращенные господином Граньоном, были переписаны Вильсоном, – следовательно, извлечены из опечатанного пакета, уничтожены и подделаны только в тот день, когда Лимузен их потребовала.

В наличности подделки не могло быть сомнения. В 1884 году, – время, когда были написаны эти письма, – бланки палаты имели с правой стороны, вверху листка, клеймо фабрики, расположенное в таком порядке: В. F. К. – Rives.

Между тем в 1885 году клеймо изменилось, и его оттискивали посреди листка в следующем виде: Rives В. F. К.

Письма Вильсона, написанные в 1884 году, оказались на бумаге, изготовленной в 1885 году.

Всем еще памятен скандал, вызванный этим разоблачением, хотя с тех пор прошло более десяти лет. Что касается меня лично, то я никогда не забуду тех неприятностей и передряг, которые я испытал, когда был вызван следственной комиссией, назначенной палатой депутатов.

События следовали с ошеломляющей быстротой.

Господин Граньон, вызванный следственной комиссией, замкнулся в профессиональной тайне. Он сообщил, что передал военному министру два письма, одно подписанное Алексис, другое – Берже, двумя чиновниками. Они были немедленно исключены со службы. Письма генерала Тибодена отыскали в забытом опечатанном пакете. Оставались письма, подписанные Вильсоном. Вот показания, данные Граньоном перед следственной комиссией:

– Я не могу дать вам никаких объяснений. После того, как я сделал заявление президенту Совета министров. Я не должен его повторять, пока не буду освобожден от профессиональной тайны, которая меня связывает. Я говорил о двух письмах, переданных мной генералу Феррону, так как военный министр мне это разрешил. Если правительство мне разрешит, я расскажу обо всем остальном.

Мой начальник действовал честно и с достоинством. Правительство же, вместо того, чтобы дать ему разрешение говорить, предложило ему подать в отставку. Граньон отказался это сделать. Тогда господин Фальер уволил его.

Но прежде чем покинуть префектуру, господин Граньон совершил один отважный шаг, за который я навсегда сохранил к нему большую признательность. Вечерние газеты напечатали маленькую заметку следующего содержания:

«По распоряжению господина Граньона, префекта полиции, помощник начальника сыскной полиции, господин Горой, назначается начальником сыскной полиции вместо господина Тайлора».

На следующий день в газетах появилось официальное сообщение об отставке префекта полиции.

Передавая управление префектурой своему преемнику, господину Буржуа, Граньон сказал:

– Я назначил Горона на пост, который он вполне заслуживает, я принимаю на себя всю ответственность за него.

Во всей этой печальной истории с орденами я только свято повиновался моему начальнику. Со своей стороны, он честно и благородно выполнял свой долг, принял на себя ответственность за мои поступки. В то же время он дал суровый урок своим начальникам, которые исключили его со службы.

Между поведением префекта полиции и образом действий правительства был такой поразительный контраст, что общественное мнение было возмущено.

Читатель не должен ожидать от меня никаких новых разоблачений по поводу исчезновения и появления писем Вильсона, тем более что в точности я не знал ничего, что происходило, а господин Граньон, храня до конца профессиональную тайну, не поверял мне никаких секретов.

Единственное, что я могу сказать, так как это мне известно и даже подтверждено свидетельскими показаниями самой госпожи Лимузен, это – что поддельные письма были буквально такого же содержания, как и исчезнувшие.

Отсюда следует, что было бы гораздо проще оставить их в портфеле, тем более что они не имели никакого значения, и лицо, подменившее их, сделало глупость.

Во многих газетах было напечатано, что префект полиции, по приказанию министра внутренних дел, передал всю пачку с делом Лимузен господину Греви, президенту республики. Я не знаю, правда ли это, но если это было так, то господин Граньон, повинуясь своему начальнику, сделал только то, что должен был сделать.

Президент республики всегда имеет право знать все подробности административного следствия.

Во всем этом есть только одна поистине чудовищная вещь, а именно, что такой безукоризненный чиновник, как Граньон, ожидает с 1887 года должной реабилитации.

Граньон, обладая большим умом и твердостью, действовал всегда честно и корректно. Быть может, немного найдется таких хороших администраторов, как он, а между тем он оказался первой жертвой в этом вильсоновском разгроме!

Объявляя мне о моем назначении, он не пожелал оставить мне иллюзию, которой, впрочем, у меня не было.

– Я очень опасаюсь, любезный Горон, что ваша служба будет недолговечна… – сказал он.

Увы, она продолжалась только одну ночь!

На следующее утро господин Буржуа объявил мне, что находит нужным на время устранить меня от дел, ввиду того что я также нахожусь под следствием, направленным против Вильсона и Граньона, по обвинению в подмене документов. Господин Буржуа, которого я видел в первый раз, принял меня с безукоризненной любезностью.

– Так как я нисколько не сомневаюсь в вашей невиновности, – сказал он мне, – то распорядился, чтобы вы сохранили свое жалованье на время вашего устранения, и разрешаю вам самому назначить своего временного заместителя.

Господин Буржуа, слывший радикалом, принял по отношению ко мне далеко не радикальное решение, за которое я тем более признателен ему, что должность начальника сыскной полиции возбуждала очень много аппетитов, и недостатка в кандидатах не было, так что, когда по прошествии месяца я снова занял свой пост, можно было подумать, что мой временный заместитель с сожалением его покидает.