Текст книги "Книга Евы"

Глава двадцать шестая

Никогда возвращение домой не было таким легким. Радовало то, что семья увеличилась, что им так хорошо вместе, что не стихает разговор, хотя в основном говорили между собой женщины.

Радовали и два осла, подаренные новыми родственниками.

Ева наслаждалась прогулкой верхом, уверенным шагом животных. Подумать только – передвигаться можно и вот так, не тратя собственных сил. Когда они добрались до звериной тропы и стали подниматься в гору, ее удивило, что осел покрупнее, на котором она ехала вместе с Сифом, продолжал легко карабкаться по круче. Сама же Ева, боясь свалиться, крепко вцепилась в гриву животного. Но осел мерно двигался вперед.

Остальные взбирались пешком, а всю поклажу тащил осел поменьше: большие мешки с одеждой Леты, подушки, одеяла и небольшой ткацкий станок – куда более хитроумный, чем у Евы дома.

– Теперь ты научишь меня ткать рисунки, – сказала Ева, вспомнив красивые покрывала и юбки на стойбище.

Лета горделиво кивнула. На этот раз им не пришлось останавливаться до самой верхней ложбины. А там настал черед Леты восхищаться открывшимся видом. Долго стояли они, захваченные красотой необъятных просторов и блеском реки, вольно текущей в долине.

– Я не знала, что мир так велик, – сказала Лета, и Каин, не сводивший с нее взгляда, рассмеялся и обнял ее.

Когда они собрались двигаться дальше, Ева сказала сыну:

– Я хочу, чтобы вы взяли ослов и ехали вперед одни, а мы с Адамом потихоньку пойдем пешком за вами следом.

В ответ она встретила благодарный взгляд Каина и понимающую улыбку Леты, догадавшейся, что это был подарок ей от Евы, хотевшей, чтобы она освоилась со своим новым домом наедине с мужем.

И Адам просветлел, чувствуя потребность побыть наедине с женой. Он еще не привык к невестке, ему трудно было выдерживать любопытные взгляды юных глаз Леты, исподтишка наблюдавшей за ним.

«Она догадывается, что между обоими мужчинами есть что-то непроясненное, – думала Ева. – Ну да ладно, понемногу справится и с этим. Если удастся. Это не мое дело».

И все же морщинка беспокойства залегла на ее переносице, когда она провожала глазами молодых, ехавших верхом по ложбине. Сможет ли мальчик рассказать жене, как умер брат? Возникнет ли полное доверие между ними, если он промолчит?

«Это не мое дело, – подумала она снова, решительно отбросив озабоченность и наслаждаясь текущей минутой. – Как хорошо, что я прибрала их новый дом», – вспомнила она и представила себе новые одеяла, положенные ею на скамьи, подушки из пушицы на кровати в комнате, свежую душистую листву в горшке у нового очага.

Лета должна почувствовать свою желанность. К вечеру, когда Адам и Ева с Сифом за спиной добрались домой, в косых лучах солнца Ева увидела золотое хлебное поле, озеро и грядки с овощами и лекарственными травами, обильные плоды на яблонях, – и она испытала гордость.

Здесь все добротно, и Лета, конечно же, должна почувствовать, что удачно вышла замуж.

В радости девочки тоже нельзя было ошибиться, хотя некоторый страх еще не покинул ее.

– О, мама, – сказала Лета. – Здесь так многому надо учиться, многое я не понимаю и не умею. Ты поможешь мне?

Ева кивнула, даже не расслышав всех слов, радостно захлебнувшись первыми: «О, мама…» Она почувствовала, как проклятые слезы подступили к глазам, заволокли взгляд. Она смущенно потрепала девочку по щеке:

– Все будет легко, как в игре.

– Я очень способная, – ответила Лета.

«Как она молода». – подумала Ева.

Первую трапезу они устроили в новом доме; на столе стояли мясо и сыр, хлеб и овощи, принесенные Евой из новых запасов. Адам немного припозднился, он должен был позаботиться о животных. Мужчины поговорили об урожае, который уже надо было убирать.

– Осенью выроем большие ямы для хранения зерна, – сказал Адам.

Каин же вслух мечтал о домах для зерна, которые южные народы строят из глины, легко высыхающей на солнце.

Говорил он увлеченно, рисуя руками в воздухе.

Адам тоже зажегся, слушал, спрашивал, вовсе позабыв о своей торжественности и о насущных проблемах.

Еще до наступления вечера мужчины решили уже на следующее утро начать строительство.

Тут закричал Сиф, требуя еды; мальчик устал и капризничал после поездки. Чуть позже, когда Адам подошел к ним, мать и сын спали, глубоко и без сновидений.

Глава двадцать седьмая

Никогда раньше Ева не использовала так много слов, как сейчас. Она называла одно за другим семена, деревья, овощи – Лета должна узнать все их имена и способы применения. Обе женщины, по очереди неся на спине Сифа, без устали бродили по зарослям бальзама – деревьев, которые вскоре должны потерять свою листву, по ячменным и прочим полям, на которых уже похозяйничали мыши; они ходили среди кедров, рвали ирис, вытаскивали шишковатые корни арахиса, собирали плоды клоквинта величиной с яблоко и доставали из них косточки.

Ева описывала растения и их свойства, Лета повторяла. Она действительно была способной ученицей и умела раскладывать в памяти все по полочкам. Лишь однажды она, рассмеявшись, схватилась за голову:

– Не вмещается больше, мама, подожди.

Им было хорошо вместе, доверие между ними росло и росло. Ева никогда не чувствовала себя одинокой, но сейчас она вдруг задумалась: как же провела одна все эти годы?

Они собирали порей и чеснок, укладывали их в большие мешки и относили в пещеру-хранилище. Лета почувствовала дурноту от запаха чеснока и в минуту отдыха впервые решилась высказать свои сомнения:

– Еще маленькой девочкой я выучила, что, когда Сатана покинул рай, по его следам начал расти чеснок. Мы использовали его только в полнолуние для борьбы со злыми духами.

Ева удивилась: какая странная байка. Однако вечером она задумалась над этим, уйдя мыслями в прошлое.

И вспомнила Сатану своего детства с его негасимой похотью. Он всегда что-то жевал, и от него плохо пахло; да, откуда-то из глубины памяти возник этот запах – уж не чеснока ли?

Вполне возможно, что кто-нибудь из скотоводов встретился с ним случайно и почувствовал запах. История эта пошла дальше, получила другое содержание. Ведь именно так рождаются мифы.

С Каином и Адамом они редко виделись днем: те делали кирпичи из глины у озера и строили зернохранилище. Внизу был маленький вход на самом верху окошечко с ведущей к нему лестницей. По ней можно было взобраться и сверху засыпать зерно, а брать его по надобности через вход на уровне земли.

– Внутри сухо и красиво, как в сокровищнице, – сказал Каин.

Однажды рано утром женщины отправились прямой дорогой к дальней ложбине. Там, на полпути к водопаду, лежали огромные камни, на которых раза два в год Ева собирала особый лишайник, желтый, кислый, с немного затхлым запахом.

Ева собиралась научить Лету печь, а лишайник давал тесту возможность забродить, хлеб поднимался и становился пышным и круглым.

Целый день они провозились с ручной мельницей и водой из источника, с тмином, солью и анисом. Возле озера у Евы был большой стол для обработки теста и готовой выпечки, там же находилась и печь.

Лета была так возбуждена, что щеки ее пылали.

Когда запах новоиспеченного хлеба добрался до мужчин, возившихся у постройки, пришли и они: Каин – бегом, Адам – крупными шагами, им очень хотелось попробовать хлеба. Все было так торжественно, что Ева даже сбегала за кринкой сладкого меда, чтобы намазать его на свежий хлеб. Это был настоящий праздник!

Лета тоже поделилась своими знаниями: если замочить несколько кусочков хлеба в горшке с плотной крышкой, можно получить сусло для пива. Набухший хлеб отцедить, а напиток подсластить медом…

Рассказывала Лета и о том, как на стойбище готовят вино, хмельный напиток, от которого становится легко и весело.

Ева заинтересованно кивнула: она знала одно место, где рос мелкий дикий виноград. Может, им стоило бы принести оттуда несколько саженцев и посадить с южной стороны пещеры?

Каждое утро Ева замечала сияние вокруг девочки. «Им хорошо по ночам», – думала она, гордясь за сына. Кормя Сифа на восходе солнца, она могла видеть их, купающихся в озере, полных жажды поиграть, диких, как звереныши. Смех докатывался до нее, сердце в груди ширилось от радости – о, как она желала ее своему мальчику!

Лета была очень опрятна и куда более нежна и привлекательна, чем когда-то Ева. Она увлекала Каина плавать за лотосами, наполняла ими горшки и чаши, украшала ими себя.

Чистота царила вокруг нее. У тебя так прекрасно, что я начинаю завидовать, хотелось сказать Еве, но это могло вызвать в девочке неуверенность. Правда, лишь до того момента, пока она не заметила бы в глазах свекрови смех.

Когда дело дошло до стирки шерсти, ее расчесывания и прядения, роли поменялись: Лета показывала, Ева училась. Эта работа у девочки спорилась, ее нити были белее и тоньше, чем у Евы.

Однажды Лета набрала охапку растущего вокруг жилья колючего репейника, потом искромсала его на кусочки, долго варила в большом чане и наконец положила туда спряденные нити.

Когда вода остыла, нить оказалась блестящей и желтой. Ева удивлялась, восхищалась.

Настало время собирать урожай, зернохранилище было уже готово. Тяжело пришлось всем четверым. Молодое зерно – пшеница – уродило вдвое больше, чем старое. Гордость Каина была безгранична и так заметна, что за ужином все подшучивали над ним.

Доволен был и Адам, уверенный в том, что богатый урожай с лихвой обеспечит их хлебом и на зиму, и на весну, и даже на следующее лето останется. Он сам торжественно отсортировал зерно для будущего посева.

– Бог нас простил, – сказал он однажды вечером. – Земля наша больше не проклята, мы справимся.

Молодые подняли глаза, удивившись. Ева глубоко вздохнула. О Сатана.

Потом сказала очень твердо:

– Бог никогда не проклинал землю, это был шаман.

Как и всегда, когда она разрушала мир представлений Адама, в него вселялось бешенство. Но на этот раз обошлось без жестких слов: он молча ушел к своему каменному алтарю под яблоней.

«Почему я не помолчу? – думала Ева. – Почему я должна бить его истиной? Это его лишь беспокоит».

Глава двадцать восьмая

Пришел осенний дождь и с ним тишина и отдых. Лета ткала, Ева пряла, играла с Сифом. В один из холодных, но ясных дней, когда на небе светило блеклое солнце, к ним нагрянули гости: Эмер с Аней на осле.

Радость Леты была безгранична. Ева же с первого взгляда почуяла что-то неладное со старой женщиной. Та долго оставалась на ногах, ходила с дочерью по полю, восхищалась запасами съестного и сотканного, пивоварней, печеным хлебом, зернохранилищем. Но во время обеда, собранного Евой в старой пещере, она уже не могла съесть ни крошки и была чрезвычайно бледна.

Ева уложила ее в постель во внутренней комнате. Но Ане не спалось.

– Мне так плохо.

Теперь и в глазах Леты появилось беспокойство, а Эмер сказал:

– Аня нездорова, у нее сильные боли в животе. Пища не задерживается в ней. Ева, ты можешь помочь?

Выпроводив мужчин и Лету, Ева раздела старую женщину, заботливо вымыла ее. Осторожно пощупала живот. Сатана, здесь же опухоль, большая и твердая, как кочан капусты.

– И как давно ты ее чувствуешь?

– Еще до свадьбы наших детей, но тогда она была не больше яйца. Я не хотела мешать веселью и отвлекать тебя расспросами, думала, что пройдет.

Ева вскипятила воду, накапала туда опиума. Уже после первой ложки смеси наступило облегчение, старая женщина улыбнулась, благодарно пожала руку Евы и уснула.

Ева вышла из пещеры. Жестко и кратко, чтобы не заплакать, сказала:

– Я могу облегчить страдания. Но лечения нет. Все идет к смерти.

Лета в отчаянии рыдала на руках у Каина. Эмер застыл, как старое дерево, пораженное молнией. Взгляд Евы искал утешения у Адама. Он, весь бледный, тяжело кивнул и отправился в рощу молиться.

Ева устало подумала: «Тут никакая молитва не поможет». Потом тяжело села к столу и дала волю слезам.

Всем нужно было заставить себя поспать. Эмер ушел с молодыми, Ева приготовила новую порцию опиума, подумав при этом, что пора бы дать ей какого-нибудь другого лекарства – сок порея, например. Но боль была такой сильной, что лучше опиум. Как и в первый раз, даже маленькая доза подействовала быстро.

Ева покормила Сифа, потом с мальчиком на руках побежала за Летой, глаза которой были черны от беспокойства. Входя, она услышала, как девочка сказала Эмеру решительным голосом:

– Мама останется здесь, ей здесь будет лучше, чем дома.

Ева не услышала ответа, но подумала: «Лета права, пусть так и будет. Аня может прожить свои последние дни здесь, у нас».

Старая женщина не спала. Ева натолкла порея, выжала из него сок, сумела ложкой влить его ей в рот.

Но крепкий напиток вытек обратно. «На его пути большая опухоль, – подумала Ева. – А что мне делать, когда она не сможет принять и воду с опиумом?»

Вскоре краска вернулась на щеки старой женщины, она смогла присесть, немного поговорить с Летой, со своим мужем. Ева слышала их разговор из внешней комнаты и думала: «Как странно, утешает-то она».

Тщательно обдумав слова, она вошла к ним:

– Я хочу, чтобы ты осталась здесь, Аня. Мы сделаем все, чтобы тебе было хорошо, насколько это возможно.

Аня кивнула: да, она согласна.

– Спасибо, – сказала она.

Эмер вздохнул, ему надо было возвращаться на стойбище, к стаду, пришла пора перегонять его на зимнее пастбище. Он вернется весной и заберет жену.

– Тогда ты выздоровеешь, Аня, весной.

Аня опять кивнула, улыбнулась в утешение:

– Конечно, Эмер, мы увидимся весной.

«Она знает, – подумала Ева. – Она как-то знает, что для нее уже не будет никакой весны». Потом они остались одни, Эмер и Аня. Слова у них друг для друга были, но существовало ли что-нибудь большее, думала Ева, вспоминая слова Ани: «Я была старшей женой, а это было не так легко…»

Прощаясь с Эмером, собравшимся в обратный путь, Ева испытывала какую-то неловкость, она не могла найти прежней доверительности. «Он возвращается с облегчением, – думала она. – К более молодым женам». И Ева опустила глаза, чтобы скрыть гнев, накатывавшийся на нее. Вернувшись в пещеру, она встретилась с глазами Леты, полными злобы и горечи.

Между женщинами завязался разговор. Аня тоже принимала в нем участие, большей частью слушая, но время от времени задавая вопросы.

Несмотря на скорбь, Лета радостно говорила о своем замужестве, о новой жизни здесь, о Каине и о той атмосфере добра, в которую она попала.

– Каин не такой, как мужчины у нас, мама. Он понимает гораздо больше.

Аня кивнула, Ева рассмеялась немного смущенно, сказала:

– Аня, мы должны как-нибудь покормить тебя, а то ты совсем усохнешь. Хотя бы теплой воды с молоком, как ты думаешь?

– Попробуем, – ответила Аня.

Лета поспешила за горшком с медом; маленькими порциями, капля за каплей они влили в нее сладкий напиток. Это заняло много времени. Ане удалось удержать напиток в себе, и Ева решила в дальнейшем смешивать его с валерианой, успокаивающей и дающей сон.

А капли опиума пригодятся на более трудные времена.

«И опять мне придется встретиться со смертью, – думала Ева в тот вечер. – Теперь я никогда больше не буду бояться момента, когда она придет за мной, не внезапно и против всякого разума, как за моими детьми, умершими неожиданно и непредвиденно. А за мной сюда, в пещеру, однажды придет эта незнакомка, но я не боюсь ее. Мне печально, но не страшно».

На рассвете следующего дня, пока старая женщина еще спала под воздействием опиума, она шепотом спросила Лету:

– Ты боишься, девочка?

– Нет. – Лета покачала головой. – Я всегда знала, что смерть однажды придет к каждому из нас. Я видела, как многие умирали.

Ева поразилась: как она умна, как не похожа на других.

Лета прошептала:

– Но мне ее жаль, я хотела бы, чтобы она еще пожила. Увидела бы моего сына. Это так много для нее значило бы.

– Что ты имеешь в виду?

– У мамы не было сына, только три дочери. Из-за этого она вынесла немало презрения. Хотя она и первая жена Эмера, но никогда не пользовалась истинным уважением: ей всегда приходилось выхаживать детей других жен и прислуживать тем, кто рожал сыновей.

Лета заплакала, голос ее повысился.

– Я мечтала приехать однажды на стойбище с сыном и положить его на руки отцу и тем самым вернуть маме уважение.

Во сне Аня беспокойно задвигалась. Ева обняла девочку, стала утешать, разделяя ее горе, но сама почувствовала ту же боль и разозлилась: проклятие, какие глупости.

Лете передалось настроение свекрови, и она тоже, встретив ее взгляд, разозлилась: все это глупости. Здесь, у Каина и Евы, взгляды совсем другие, здесь уважаема и та, что родила дочь. Каин почитает лишь одного человека: свою мать. И когда Лета говорила с ним о сыне, которого собиралась родить, он рассмеялся и сказал: «Лучше девочку, как ты».

Лета смотрела на тонкое лицо матери, шептала:

– Было бы легче перенести скорбь, если бы я знала, что она была счастлива.

Ева продолжала держать Лету в своих объятиях.

– Важно не счастье, теперь ты это знаешь. Важно отвечать самому за себя.

Еве казалось, что сказала она самоочевидное, но слова эти действительно принесли утешение. Девочка кивнула, выпрямилась.

– Маме не в чем раскаиваться, – сказала она. – У нее хватало и времени, и забот, и песен, и сказок для всех на стойбище.

Но мысленно Ева была уже где-то далеко, ощупью и с удивлением она блуждала вокруг нового для себя открытия: у девочки нет страха перед смертью. А что думала она сама еще вчера вечером: нет, не боялась, только печалилась.

И вдруг нашла взаимосвязь: нет страха там, где есть скорбь. Страх и любовь несовместимы. Они исключают друг друга.

Неужели это правда? Неужели, когда любишь, ничего не боишься, даже смерти?

Нам кажется, что мы боимся за своих детей из любви к ним, что от любви возникает беспокойство. Но может быть, беспокойство возникает из-за опасения потери чего-то? Мы боимся не за другого, а за себя? Боимся собственной боли…

Аня должна умереть. А что будет с их любовью к ней?…

И Ева подумала об Авеле. Но ей больше не удавалось вызвать в себе его образ ни когда он был маленьким, ни когда его руки обнимали ее шею. Даже когда он, уже совсем юноша, ходил здесь по полям всего полтора года назад. И этого она не видела ясно своим внутренним зрением.

Но чувство, что мальчик уже мертв, оставалось, накатывалось изнутри, цельное и неизменное.

Ощущение это было таким сильным, что Ева должна была отправиться к яблоням. Прижавшись лбом к стволу самой крупной из них, она вновь попыталась вызвать разговор:

– Где же искать мне помощи?

– В жизни без страха и стен.

– А что же защитит саму жизнь?

– Любовь. Если ты любишь, бояться нечего.

Сегодня она наконец-то поняла. По крайней мере, она получила лучик от того, что тот имел в виду.

Глава двадцать девятая

Чуть позже она направилась к пастбищу, к Адаму. Уводя ранним утром овец, он взял с собой и ребенка, чтобы избавить женщин от лишних забот, освободить им побольше времени. Но сейчас груди Евы потяжелели, мальчик, наверное, уже капризничал от голода.

Она увидела их еще издали: мужа с ребенком на коленях и окружающих их отяжелевших беременных овец. Картина красивая, наполненная покоем. И она почувствовала нежность.

Приложив ребенка к груди, она продолжала смотреть на мужа, старого, одинокого, как ей показалось. И в ее сознании пронеслось: «Неужели я предаю его? Да. Мне надо попытаться побольше бывать с ним». «Да, но он ведь сам в себе закрывается, – подсказывала ей злоба. – Он и его проклятая торжественность».

И пока ребенок сосал, она ощущала, как гнев все больше и больше наполняет ее, и подумала: «Ну как я могла стать такой злой, так вдруг?»

Чуть позже она получила ответ: в злобе билось чувство вины. «Вина рождает гнев, съедающий любовь, – подумала она. – Так это происходит и у меня и у него. Вина и любовь не могут объединиться. Были бы у меня силы заставить его понять это». Потом посмотрела на небо, тяжелое и серое, – скоро начнется дождь.

– Как она? – со страхом в голосе спросил муж.

– Она скоро умрет. Нам не удается удержать в ней пищу, даже воду.

– Ты боишься, Ева?

– Нет, мне просто жалко ее.

И тут, обретя вновь слова, она подошла к нему, рассказала о своем открытии, как догадалась, что страх и любовь не могут поладить друг с другом, рассказала и о словах Гавриила про жизнь без страха.

– Сегодня я поняла это окончательно, – сказала она.

Адам кивнул, это помогло и ему. «Я могу добраться до него», – подумала она и продолжила:

– Мне кажется, что то же самое происходит и с чувством вины, Адам…

Но тут он вновь замкнулся, не жестко, лишь печально.

– Как бы мы могли делать добро, если бы не имели чувства вины за содеянное? – ответил он.

Ева поменяла грудь, кончалось молоко. А ребенок уже был большим, но скоро молоко будет и у овец, и, смешивая его с водой, она сможет кормить ребенка с ложечки.

Она уже пробовала давать ему отвар из желтого корня. Ему не понравилось, но придется привыкнуть.

Тщетно пыталась она возобновить разговор.

– Ты хорошо сделал, что утром взял с собой Сифа. Но ведь не из чувства вины ты сделал это?

– Нет. Ты выглядела такой усталой.

– Но не ты же виноват в моей усталости?

– Чувствую, что и я тоже.

Ева покачала головой, рассмеялась:

– Но было ведь и приятно, да?

– Да, – рассмеялся и он.

Возвращаясь вместе с ним к жилищу она приняла решение: я должна стараться больше разговаривать с ним.

Прошла неделя, трудная, изнурительная. Аня беспрестанно страдала от боли, валериана больше не усыпляла ее, глаза молили об опиуме.

– Дай ей, – молила и Лета.

– Это сократит ее жизнь, – очень нерешительно отвечала Ева.

Каин, слышавший шепот женщин, нашел слова и решение:

– Зачем говорить о жизни, если испытываешь такую боль? Дай ей опиума, мама.

На том и порешили.

Пять раз в сутки готовила Ева магический напиток и, как ни удивительно, организм Ани всегда усваивал его. Все остальное отторгалось, даже вода с медом.

Она таяла на глазах. Они по очереди дежурили возле нее, но минуты, когда Аня приходила в сознание, становились все реже и короче: она уже не могла говорить.

В одну из дождливых ночей Ева проснулась от нахлынувшего страха смерти. Началось все с мысли: «Скоро старая потеряет все – дочь, солнечный свет, будущее, внуков – всю эту прекрасную, многообразную жизнь».

Потом следующая мысль: «И ты, Ева, однажды будешь лежать вот так и терять все, что ты любила и создавала».

Аня дышала едва слышно, но ее рука, которую держала Ева, была еще теплой и изредка сжимала Евину руку, как бы говоря: я еще есть.

«Да, еще есть, но разве это бессильное и дурно пахнущее тело – ты? – думала Ева. – О, Аня, где же твои сказки и песни, все, чем ты была! Нет их, словно никогда и не было».

В этот момент Еву покинули все красивые мысли о скорби и любви. Остался лишь всеобъемлющий ужас, от которого у нее сжалось горло и пересохло во рту.

За ужасом последовала злость: проклятая сатанинская жизнь, чего ты стоишь, если заканчиваешься вот так.

«И твоя тоже такая же», – подумала она. А потом закричала:

– Я не хочу! – Холодный пот выступил у нее на лбу, побежал между грудями и по ногам. Захотелось куда-то бежать, спасаться.

Адам проснулся от крика, вошел к ним и с одного взгляда понял, что случилось. Он обнял жену, всю пылающую, обливающуюся потом и слезами. Он дал ей воды и заставил выпить.

– Вот так, вот так, – приговаривал он словно ребенку. Сердце Евы медленно вошло в обычный ритм.

– Мне нужно ненадолго выйти. Посидишь?

– Конечно.

– Я пойду к яблоням, покричу о случившемся.

– Ладно, накинь на себя одеяло.

– Спасибо, дорогой.

На дворе было холодно, она замерзла. Хорошенько закутавшись в одеяло, села прямо на землю, спиной к толстому стволу и стала ждать.

– Гавриил, – попросила она, – помоги мне.

Но Гавриил молчал; он молчал и тогда, когда холодный свет восхода крался к ней сквозь кроны деревьев.

«Мой страх так велик, что через него не пробиться», – думала она. Потом сжалась, поплотнее обтянула себя одеялом и сказала себе: усни, усни, это единственный способ уйти от всего.

Когда через какое-то время Каин пришел к ней, она беспокойно спала. Он поднял ее, отнес в свою пещеру.

– Аня, мне нужно к ней… – взмолилась она.

– Нет, там Лета, она позаботится обо всем…

– А Сиф?

– Мы дали ему воды с медом. Им занимается Адам.