Текст книги "Школа двойников"

ПЕРВАЯ ШПАРГАЛКА

Петербург прекрасен в любое время года. Разумеется, для тех, кто понимает. И для тех, кто может любоваться редким простором площадей, проспектов и даже боковых улиц, гармонией фасадов и державной красотой дворцов и памятников, не обращая внимания на пыльные бури летом, несвойственные морскому климату города, и очень даже свойственные метели зимой.

Утро выдалось солнечным, и имперская столица, построенная для того, чтобы блистать, заулыбалась всеми своими бесчисленными ртами – даже такими, которым улыбаться вовсе не полагается: чугунными щербинами поваленных оград, пробоинами в дворцовых окнах, дырами в стенах домов и провалами мостовых. Впрочем, щербины, дыры и провалы – это частности, а если не обращать внимания на частности, в остальном все было хорошо.

Солнце – самый большой во Вселенной сторонник равенства – радовало богачей и бедняков, эмансипированных дам и настроенных на домострой мужичков, сплетничающих старух и хулиганистых мальчишек.

Сославшись на солнечную погоду, директор компании «Перигор» Игорь Кокошкин предложил Лизавете прогуляться, а заодно и побеседовать. Когда она позвонила в компанию имени Талейрана и спросила господина Кокошкина, тот подошел моментально. Он словно ждал ее звонка. Едва Лизавета представилась, тут же закричал «Да, да, конечно, знаю», немедленно согласился встретиться и даже не спросил, зачем он вообще нужен ведущей теленовостей. В целом, вел себя как очень отзывчивый товарищ, прямая противоположность своему другу, буке и забияке Целуеву.

Лизавета появилась на углу Восстания и Невского точно в срок, в половине одиннадцатого. Господин Кокошкин уже поджидал ее.

Он действительно не походил на коллегу и приятеля. Высокий, плотный шатен, некрасивый, с грустными глазами бассета, косолапый и неуклюжий в своем мешковатом костюме, будто специально сшитом «вне моды, вне времени и вне страны». Но абсолютными антиподами они с Целуевым не были. Обаятельная улыбка и проникновенный, заглядывающий в душу взгляд – вот что выдавало в двух товарищах представителей одного клана.

– А вы в жизни гораздо обаятельнее, чем на экране. И не такая злючка, – начал профессиональный психологический разбор консультант по политике. – Почему вы столь неулыбчивы в эфире, столь сосредоточены на том, о чем говорите?

– А на чем я должна сосредотачиваться – на подсчете пролетающих гусей?

У них были разные профессии. Консультант «вскрывал» собеседника ласково и с подходцем, мог не спешить, Лизавета же, привыкшая к вечной диктатуре эфирного дефицита времени, действовала напрямик, резко, чаще всего нелицеприятно.

– Нет, при чем тут гуси? Просто можно мягче, нежнее…

– Ага, нежненько так рассказывать о захвате заложников, очередном взрыве, банковской афере или многомесячной задержке зарплаты! Вам не кажется, что в этом случае ласковая улыбка моментально превратиться в оскал дебила?

– Я же и не утверждаю, что улыбаться надо всегда. – Психолог немедленно уступил даме и сменил тему: – Я, вообще говоря, из ваших поклонников, вы очень сильно работаете, мощно, производит впечатление…

Лизавета не обратила внимания на «барскую похвалу» так же, как тремя минутами раньше пропустила «барский гнев».

Какое-то время они молча шли по Лиговке.

– Не могу понять, зачем я вам понадобился, – опять заговорил Игорь Кокошкин. Он, вероятно, был из породы болтливых знатоков человеческого сознания и подсознания.

– А я думала, вам Людмила Андреевна все рассказала, – воспользовалась домашней заготовкой Лизавета. Она сразу решила, что поразительная сговорчивость совершенно незнакомого и занятого человека не может быть беспричинной. Причина – предупредительный телефонный звонок однокурсницы.

– Ох уж эти мне журналисты, все время зрят в корень, – не растерялся печальный Кокошкин.

– И никак не могут заткнуть фонтан. – Лизавета решила не пояснять, какой именно фонтан.

– И начитанные, черт подери…

– Выпускники одной альма-матер, – пошла на мировую Лизавета. Пикировка мешает расспросам, а она все-таки встретилась с главой «Перигора», чтобы узнать как можно больше о его скрытном коллеге, о его друге-враге.

Приступить к допросу немедленно не получилось. Дорогу им преградил мастодонтистый желтый броневик – инкассаторы, почему-то в неурочный час, утром, приехали в банк с благостным названием «Покровский». Броневичок поставили на тротуаре, чтобы бравым охранникам в милицейской форме, бронежилетах и с автоматами было удобнее отбиваться от потенциальных налетчиков.

Один из стражников грозным взглядом остановил Лизавету, попытавшуюся проскользнуть в узенький проход между броневиком и стенкой дома. Далее последовал не менее грозный окрик:

– Куда прешь! Не видишь – деньги грузят! – Для вящей наглядности милиционер качнул дулом автомата.

Лизавета приостановилась и шепнула спутнику:

– Зачем они старательно делают вид, будто банк можно ограбить без сговора с охраной?

– Вот за это вас и называют злюкой. Банки и просто так грабят…

– У вас неполная информация. Я чуть ли не ежедневно читаю сводки ГУВД. Там все время сообщают об ограбленных банках. И что получается – как ограбление банка, так какая-нибудь замечательная несуразность. – Лизавета назидательно подняла пальчик. – Великое мошенничество – обманом выманили сорок тысяч долларов, в обмен подсунули куклы из российских рублей! Вы меняли хоть раз пусть даже десятку в банке?

Психолог Кокошкин согласно кивнул. Осторожно придерживая Лизавету за локоть, он повел ее в обход броневика, по проезжей части.

– Наверняка вашу жалкую десятку, я уж не говорю о стодолларовой купюре, обнюхивали и так, и этак, и ультрафиолетом подсвечивали, и пальцем «плечо президента» поглаживали. И все эти предосторожности вокруг относительно небольшой, по банковским меркам, суммы. – Они вышли на тротуар, Лизавета освободила локоть и продолжила: – И вот появляется человек, намеренный получить сущий пустяк, сорок тысяч баков. Тут, естественно, все теряются и покорно принимают гору нарезанной бумаги. А потом бегут в милицию. Милиция возбуждает уголовное дело по факту мошенничества и включает описание этого потрясающего преступления в сводку. А я, прогрессивный журналист и по совместительству отрешенное от мира наживы и чистогана существо, ни разу не посещавшее храм злата, то бишь банк, должна возмущенно озвучить сей безрадостный факт. Вот тогда я буду добрая. Если же я позволю себе усомниться в лопоухости банковского кассира, то я злючка. Предпочитаю быть не лишенной здравого смысла злючкой.

Пока Лизавета разглагольствовала, психолог опять уцепился за ее локоток и помогал лавировать в людском потоке. Народу на Лиговке в этот час было довольно много.

– Вы логично рассуждаете, – похвалил девушку Кокошкин.

– Спасибо. Приходите еще, у меня много таких историй. Но я собиралась говорить не об этом. – Лизавета испытующе посмотрела на психолога, тот тонко улыбнулся. – Как сказала вам Людмила Андреевна, меня интересует ваш однокашник.

Кокошкин снова прозрачно улыбнулся и продолжал молчать. Ждал, когда она назовет имя.

– Ваш коллега Олег Целуев…

– Целуев… Сложная личность… – многозначительно произнес психолог и опять умолк.

– Я слышала, люди вашей профессии страшно любят рисовать психологические портреты. Может, попробуете? Тем более что Целуев был вашим другом.

Игорь Кокошкин вздохнул и оттопырил нижнюю губу, отчего лицо его, и раньше отмеченное печалью, стало совсем унылым.

– Вы рассуждаете, как обыватель. Говорить о друзьях и близких с профессиональной точки гораздо труднее. За время общения глаз «замыливается». К тому же мы, психологи, тоже люди и отнюдь не «всегда на работе». Хирурги стараются не оперировать родственников, следователю и судье дают отвод, если подозреваемый или обвиняемый его друг. А мы из другого, что ли, теста?

– Хорошо, – не стала спорить Лизавета, – тогда расскажите о нем просто как друг.

– Правильный ход: не настаивать, а искать обходной маневр. – Он опять помог ей увернуться от столкновения. На этот раз они чуть не врезались в маленького сизоносого мужичка с огромной тачкой.

– Это вы только что сказали, что вовсе «не всегда на работе»?

– Еще более грамотно – обходной маневр и атака с тыла.

– Я разрешаю вам нарисовать мой психологический портрет, но после того, как поведаете все, что знаете о Целуеве.

Психолог опять вздохнул:

– Да нечего рассказывать. Он – то, что в романах русских классиков именуется словом «подлец».

– Даже так?

– Ладно, извольте… Только сначала присядем, я не умею вести серьезные разговоры на ходу.

Он огляделся и заметил кафе. Вернее, киоск, внутри которого стояли два столика из литой пластмассы и шесть стульев. Подают в подобных заведениях безалкогольные и горячительные напитки, кое-где имеются электрочайники или электросамовары. Тогда в ассортименте появляются растворимый кофе и чай из пакетиков.

– Что будете пить? – галантно поинтересовался психолог.

– Яблочный сок, если его нет – минералку.

Кокошкин пошел к стойке и вернулся с двумя бутылками французской воды «Эвиан». Протянул одну Лизавете.

– Стаканы – только для горячительных напитков, воду следует пить из горлышка.

Все-таки тонкий вкус и дорогостоящие замашки рано или поздно погубят отечественную торговлю. В невзрачном уличном заведении подавали привезенную из самой Галлии «Эвиан» и знать не хотели родную, кондовую «Полюстровскую».

– Вы употребили слово «подлец».

– Да! А как еще можно назвать человека, который женится на связях и привилегиях и бросает жену – к тому времени больную, – потому что связи перестали работать?

– Никак, – охотно ответила на риторический вопрос Лизавета.

– А как можно назвать человека, который способен оклеветать друга, ну пусть не друга, приятеля, лишь бы пробиться в аспирантуру? Или человека, который не отдает долги?

– И все это Целуев?

– Да. – Психолог отхлебнул минералки и поставил голубую бутылку на стол. – Он женился на дочке второго секретаря обкома, еще когда мы учились на втором курсе. Девица была не красавица и даже не лощеная-холеная, а наоборот – болезненная и от этого сварливая. Жениха подобные вещи не волновали. Зато учиться и пробиваться стало легче. В аспирантуру тогда было не попасть. Он быстренько сориентировался и перепрыгнул на кафедру политической психологии. Мест там тоже не было, но наш герой не смутился, два звонка сверху, потом этот разговор «начистоту» с завкафедрой, разговор о конкуренте, который якобы высмеивает труды заведующего… – Кокошкин замолчал, не то вспоминая «этот разговор», не то раздумывая, что еще можно сказать, потом опять приложился к бутылке. – Ученые самолюбивы и обидчивы, так что место Олежек получил. Потом обком и обкомовские связи перестали действовать. Когда его тесть ушел на пенсию, а не в банк, пришла пора разводиться. Причем он продолжал дружить с некоторыми старыми друзьями уже бывшего тестя – с теми, кто нашел свое место под новым солнцем. И не без помощи бывших «товарищей» открыл собственную фирмочку, которая стала заниматься политическим консалтингом. Консультирует, так сказать, по всем вопросам политического бытия! – Теперь Игорь Кокошкин говорил проникновенно, страстно. Он даже забыл про воду.

– Вы не пожалели черной краски. У вас получился тип в духе Никколо Макиавелли.

– Не трогайте автора «Государя», он по сравнению со своими последователями чистый младенец.

– Он был первым.

– В политике первых не бывает. До Макиавелли правители тоже умели быть беспринципными.

Игорь Кокошкин допил минеральную воду, поморщился:

– Может, что-нибудь покрепче?

– Рано еще. – Лизавета посмотрела на часы.

– Плевать, что рано. Я бы выпил, для дезинфекции, раз уж… замарал язык…

В его голосе звучала глубинная, застарелая горечь. Так пылко в наше время не говорят даже о законченных подонках. Если, конечно, подонок не нагадил по-крупному лично рассказчику. Совершенно очевидно, между Игорем Кокошкиным и Олегом Целуевым существовала, выражаясь языком милицейского протокола, личная неприязнь. А Лизавета в эту личную неприязнь влезла со своим любопытством.

– Хорошо, только мне белое вино. Ничего крепче я в одиннадцать утра не вынесу.

– Спасибо за компанию.

Сам Игорь выбрал коньяк.

– А его работа?.. – осторожно спросила Лизавета, когда они пригубили каждый свое. Точнее, Лизавета действительно только коснулась губами края стакана, а Игорь Кокошкин резким движением опрокинул коньяк в рот.

– Что – работа? – Горькая складка, падавшая от носа к губам психолога, стала еще более резкой; именно она делала его похожим на упитанного Пьеро.

– Чем он занимается? То есть я знаю чем, – поправилась Лизавета, – только и эту работу можно делать по-разному.

– Работа… Я говорил уже – когда он начинал, ему сильно помог тесть. В конце восьмидесятых публичной политикой занимались и партийные функционеры. Как раз входили в моду околополитические науки, и связи в эшелонах власти помогали утвердиться на вершине холма. А в девяностые ситуация в нашем деле не очень-то изменилась. Стало даже хорошим тоном привлекать к работе околополитических консультантов.

– Шарлатанов. – Лизавета намеренно показала быку красную тряпку. Правда, бык отреагировал довольно миролюбиво:

– Шарлатаны так шарлатаны, как кому нравится. Я не берусь однозначно утверждать, что политическая психология – строгая наука, вроде математики. Мне самому многие теоретические построения кажутся надуманными. Я только знаю, как что действует. – Кокошкин немилосердно сжал пластиковый стаканчик так, что тот хрустнул. – Знаю, скажем, как поправить лицо и манеру держаться, чтобы понравиться максимальному количеству людей. Подчеркиваю: не всем, а многим. Знаю, какой формы должна быть челка и какой костюм у претендента на роль душки-военного. И как должны выглядеть отец народа или сухарь-технократ. Это все равно что стиральный порошок – домохозяйки не знают химическую формулу, но знают, как с его помощью стирать белье. То же самое и имиджмейкер…

– Так вы с Целуевым имиджмейкеры?

– Нет, мы с ним психологи, – сказал Игорь и, поймав вопросительный Лизаветин взгляд, поспешил пояснить: – Тут все непросто. Обычно работают целые коллективы, по нескольку фирм и центров. Вот, к примеру, сейчас, насколько я знаю, на главного кандидата в президенты трудится множество разных команд специалистов…

– Так на то у него и штаб огромный, там весь государственный аппарат… – Лизавета опять пригубила вино.

– Я не про это, – отмахнулся от реплики Кокошкин. – Я об ученых-консультантах. К примеру, ребята из конторы «Н-М» – по моему, это инициалы Макиавелли – разработали имидж. Отдельная бригада занимается поездками – планируют, куда и когда. Они же нанимают чернорабочих психологов, которые мотаются по регионам и, как разведчики, готовят материал – о социально-психологическом климате, о настроениях масс, отыскивают популярные местные истории, анализируют, какие «кодовые слова» на какую аудиторию произведут впечатление. Это наша работа. Мне парень из той бригады рассказывал, что они порекомендуют кандидату использовать во время выступлений в Волгограде душераздирающую историю о заводе, выпускавшем аппаратуру для подводных лодок и в связи с конверсией перешедшем на товары народного потребления, в том числе фаллоимитаторы. Теперь товарами, в частности – искусственными фаллосами, выдают зарплату, причем рабочие довольны – на рынке эта продукция пользуется спросом. Кандидат на эту тему будет шутить.

Лизавета чуть не поперхнулась глотком вина:

– Значит, команда претендента собирает по всей стране фривольные истории? Очень недурственное занятие.

– Не только, – Кокошкин ничуть не смутился, – хотя качественную историю найти нелегко.

– Качественную непристойность? Не найти? – тряхнула рыжими локонами Лизавета.

– Непристойность, которая сработала бы в нужном направлении. Но там не только байки коллекционируют. Отбирают эмоционально значимые для местного населения проблемы, решение которых положительно скажется на имидже кандидата. Для каждого города целую цидулю сочиняют – там и проблемы настоящие, а не имитаторы: бедственное положение в здравоохранении, то, что больные дети даже в реанимационном отделении голодают, или разворовывание бюджетных денег. Анализируют местную прессу, узнают, какие горячительные напитки пьют аборигены и за какую футбольную команду болеют. Разведчики выясняют расклад политических карт, советуют, с кем из местных бонз встретиться, кого обласкать, кого проигнорировать. Вполне серьезные разработки. Ну и частности – к какому монументу цветы, на какой улице спонтанная остановка и так далее.

– И так далее. – Лизавета лукаво улыбнулась. – Монотонная работенка. Этакий политический маркетинг…

– Да, что-то в этом роде. Заказ основного претендента – хороший заказ, денежный. Да и вообще, в Москве основные деньги крутятся, – вздохнул глава компании «Перигор».

Все петербургские предприниматели – и те, кто занимается программным обеспечением, и продавцы позолоченных унитазов – при каждом удобном случае с неподдельной завистью поминают московские финансы, московские контракты и легкую столичную бизнес-жизнь. Поставщики предвыборных советов, как выяснилось, не исключение. На фоне подобных вздохов и стонов забавными выглядят грезы о превращении губернского Санкт-Петербурга в международный банковский центр и связанный с этой метаморфозой невиданный приток капиталов. Метаморфоза, которая после жалоб деловых людей кажется не более реальной, чем превращение Дафны в дерево, а Адониса – в гиацинт.

– Вы так выразительно вздыхаете. Неужели Целуев допущен к московскому пирогу?

– Конечно! Я, пожалуй, добавлю коньячку. Вы как?

– У меня еще осталось вино…

Пока психолог Кокошкин ходил за очередной порцией утреннего коньяка, Лизавета раздумывала о природе ненависти вообще и ненависти двух консультантов, в частности: в том, что они ненавидят друг друга, сомнений не было. Еще она думала о том, как частная ненависть влияет на судьбы стран и народов.

Подножка при поступлении в аспирантуру, еще пара столь же локальных гадостей. В результате два ученых готовы разодрать один другого на кусочки, словно маралы в ходе брачных игр. Волею судьбы оба крутятся в сфере политики, оба так или иначе связаны с крупными деятелями. А ведь все социологические прогнозы, политологические советы и стратегические научные концепции зависят и от личных отношений совершенно малозначительных граждан. Консультант А, нанятый политиком Б, ненавидит консультанта В, который работает уже на политика Г. В результате Б и Г передрались и готовы палить друг в друга из пушек. А один из них сидит в парламенте. А другой… Всю пальбу, получается, подстроил консультант, написавший патрону в докладной, что научно-объективно Г – его конкурент по жизни и к тому же крайне любим народными массами, следовательно, его лучше убрать. Мысленно нарисовав гипотетическую пружину, которая правит миром, Лизавета ужаснулась: «Боже, что я несу?!» Ужасаться и бредить в том же духе далее не получилось – вернулся Игорь Кокошкин. Грузно опустившись на хрупкий стульчик, он сделал вид, что забыл, о чем шла речь:

– О чем мы говорили?

Тему беседы Лизавета не забывала ни при каких обстоятельствах.

– О столичных заказах, которые перепадали…

– Вот именно, что перепадали… Все дело в связях: кто кого кому порекомендовал. Олежек тут был в порядке. А московский заказ…

Лизавете надоело его нытье:

– Вы и на местных неплохо зарабатываете. То Думу выбирают, то Законодательное собрание, то губернатора. Так что не бедствуете!

– Оно, конечно, так, – согласился вечно печальный Кокошкин, – но почему-то на моем счете в банке нулей меньше, чем у Целуева.

– Кто ж виноват, что он лучше работает!

Комплимент врагу выбил психолога из привычного грустного равновесия:

– Кто? Он? Да он элементарных приемов не знает, хватается за что попало и цены заламывает. У нас, к сожалению, пока еще думают, что раз дорого, значит, хорошо. Хотя сейчас уже начинают разбираться, что Олежек за фрукт и с чем его едят. Он ведь полез совсем в странные истории. Готовит невесть что. Нанимает специалистов втемную! – Кокошкин прищурил левый глаз, а правый и вовсе закрыл, дабы развеять все Лизаветины сомнения относительно моральной чистоплотности и научной состоятельности его коллеги.

– Это в каком смысле – «втемную»?.. – Лизавета выпрямилась и внутренне напряглась, почувствовав, что они добрались до горячего и она все же узнает, почему Целуев так странно общался с Сашей Маневичем во время неполучившегося интервью. – Как можно нанять специалиста, не объяснив ему, что делать? И если втемную, то как вы об этом узнали?

– Слухи просачиваются… – Кокошкин опять принялся терзать стакан. – В нашем деле принято хвастаться заказами и клиентами. А он делает какую-то работу, приглашает разных специалистов, но никто не знает, на кого он пашет.

– Ну, в политике есть и совсекретные области. Кроме коммерческой, бывают еще политические тайны. Может, его клиент готовит оружие возмездия и не хочет раньше времени светиться?

– Может. Только странное оно, это оружие. Олег нанимает мастеров по сценической речи и сценодвижению. А еще за хорошие деньги он заказал у одного фотокора серию непонятных снимков. Мы как-то пили с этим парнем, так он сам удивлялся: ему оплатили командировки, и он снимал лидеров разных партий и движений, в том числе кандидатов в президенты, но нужно было снимать только движение: идет, садится в машину, выходит из самолета.

– Ну и что? – Лизавета с трудом разыгрывала равнодушие.

– Парадокс: парень не знает, что и зачем снимает. Учителя сами не знают, кого учат и зачем. Я тут приглашал недавно педагога – надо было позаниматься речью с доверенным лицом одного кандидата в Петербурге, тот не говорил, а мямлил. Эту женщину, педагога, я давно знаю, классная училка, просто волшебница, два урока – и вместо мямли получается Цицерон, причем безо всяких камешков.

– Камешки использовал Демосфен, – осторожно поправила психолога Лизавета. Но Кокошкин был слишком увлечен повествованием.

– Не важно. Речевик, старорежимная такая тетечка, в пенсне и крахмальной блузке с рюшами, рассказала мне, что недели две назад учила неизвестного ей типа говорить точно так же, как другой столь же неизвестный ей тип.

– То есть? – ошалело переспросила Лизавета.

– То и есть. Я сам обалдел. Ей показали видеопленку, на которой сидел, ходил, говорил абсолютно незнакомый ей мужчина, и попросили научить говорить точно так же другого парня. Потом предъявили парня.

– А она?

– Что – она! Она научила. Я же сказал, волшебница. Вот такие причуды. – Кокошкин горестно вздохнул. – И если вы считаете, что здесь все чисто, то…

Лизавета так не считала, но вдаваться в подробности ей не хотелось. Она допила вино и принялась прощаться:

– Спасибо за помощь. Ничего не возразишь, необычный заказ у вашего Целуева.

– Он такой же мой, как и ваш, – буркнул Кокошкин. – Минуту, я вас провожу.

Психолог допил вторую дозу коньяка и заторопился следом за девушкой.

Галантный президент фирмы «Перигор» довел Лизавету до телецентра. О странностях Целуева они больше не говорили. Теперь болтовня была вполне светской, но с политическим уклоном. Попрощались на паперти – так весь Петербург называет ступени у телевизионного центра. Название утвердилось после памятных митингов в поддержку «Секунд», когда старушки подбрасывали в костры не традиционные во времена сожжения Яна Гуса вязанки хвороста, а целые бревна.

Откланялся психолог эффектно – так, словно решил напоследок доказать, что он не плакса, каким казался во время разговора, а подлинный мастер психологического трюка. Он по всем правилам склонился к Лизаветиной руке (большая редкость в наши дни, сейчас почему-то принято тянуть дамскую ручку к губам, а не приникать к ней с поклоном), мастерски исполнил поцелуй, потом ласково произнес «До свидания» и, как вежливый человек, секунд тридцать смотрел вслед Лизавете. Потом повернулся и уселся в подкативший «Опель-рекорд». Лизавета, разглядевшая представление боковым зрением, хмыкнула. Унылый психолог разыгрывал свою партию. Он притворялся откровенным плаксивым простаком, а потом дал понять, что его поза – только игра. Теперь Лизавета не могла сказать с точностью, кто в данный момент ведет в счете – он или она.

В редакции было тихо и пусто. Те, кто впрягся в работу с утра, – уже на съемках, остальные появятся не раньше часу дня. Лизаветин кабинет тоже был тих и пуст. На полу белела подсунутая под дверь записка – от ранней пташки, от трудоголика Маневича: «Звонил, звонил и звонил! Дома тебя нет, и вообще никого нет. Нашли Леночку, уехал в отделение. Отыщи меня непременно. У-у-у, злыдня!» Записки от Маневича всегда отличались крайней эмоциональностью и неопределенностью. Как она могла найти человека, уехавшего неизвестно когда, неизвестно на сколько и неизвестно в какое отделение?