Текст книги "Тупо в синем и в кедах"

Когда Мистер Гослин удалился соснуть (Полинино слово – соснуть, эх, не зря, не зря я валандаюсь у Полины сутками, наука не проходит даром), удалился соснуть часок после обеда, Кузя рассказала, что на вопрос, как его зовут, Мистер Гослин ответил: «Мифтер Гофлин», со свойственным ему достоинством и шепелявостью. А учительница, во-первых, объявила: дети, познакомьтесь, это Миша-Гоша, подмигивая Кузе, что мол, двойные имена сейчас в тренде. А во-вторых, Кузе она про Мистера Гослина сказала, что ему надо на реабилитацию к логопеду и психологу. И сейчас она позвонит. И они сейчас пойдут. И там надо заплатить совсем недорого, столько-то за десять уроков, и… «Спасибо, мы сами», – ответила Кузя, и они с Мистером Гослином удалились.

Словом, фокус не удался. Агния, гремя посудой, подытожила, проговорив своим несравненным низким голосом: «Отдадим мальчика в Гарвард». Кузя и Дима невесело рассмеялись. У нас ведь теперь даже нет возможности выкупить нашу бывшую, любимую нами, теплую веселую квартиру. И не только потому, что ее у нас украли, а потому что нет возможности оплатить даже первый взнос. Какой там Гарвард.

А я бы хотела, чтобы Мистер Гослин пел. Классику. В белой рубашечке с бабочкой. И еще жилетик с атласной спиной. Чтобы ему ставили подиум перед оркестром, потому что он маленький. И его объявят, он выйдет из-за кулис. Он смелый у нас. И первой скрипке протянет свою маленькую ладошку. И чтобы мужчина, который первая скрипка, был похож на доктора Варения Алексеевича. Ну вот, Мистеру Гослину помогают встать на подиум. И он поет Генделя «Ларго». Это из моей детской жизни самое любимое. После этого «Ларго» я больше не ходила в музыкальную школу. И в школу не ходила. И вообще не ходила.

Бесит. Опять. И тошнит.

Потом допишу.

#my_future_indefinite #mister_goslin #in_high_spirits

#в_приподнятом_настроении

Ну во-о-от… Мистер Гослин на сцене. И я такая сижу в седьмом ряду в центре. Белый воротничок. Темно-синее платье. Фу, нет, не синее… В школе все одеваются тупо в синее. Чо-то не катит совсем: телефоны меняются раз в год или в полгода. Компьютеры тоже. Лекарства новые изобретают. А форма у нас изменилась два раза в истории: из коричневой с белым стала синей с белым. Не, конечно, клетчатые юбочки там, жилеты… Но это как-то не приживается вообще. Форма синяя: пиджак, сарафан, юбка, брюки. Все синее. И кеды. Ка-пец. Я так понимаю, что кеды – это, как говорит Дима, признак личной свободы. Типа вот учителям, чиновникам, министрам – нате вам, синяя форма, а мне лично – кеды. Так пусть на концерте Мистера Гослина у меня лучше будет вишневое платье с белым воротником, который подарила miss Pauline. Это такой крутой воротник, который на коклюшках кружевницы плели. И коклюшки в их руках как птички: клю-клю-клю-клю. Воротник цвета топленого молока. И чтобы Полина сидела рядом. И Агния. И Кузя с Димой. И Лали с братьями и дедушкой. Ай, пусть все приходят с Лали: и братья, и родители, и дедушки, и прадедушка, и новая прадедушкина ворчливая жена-молодушка… И чтобы Тони Матоски тоже сидел с нами в седьмом ряду и держал Полину за руку. Вот я об этом мечтаю. Вижу нашего Мистера Гослина на сцене – и вот тогда я безмятежно плачу. Не задыхаюсь, ничего. Просто думаю, вижу и плачу. И слезы стекают мне в уши, потому что, когда я про это думаю, я лежу на спине, смотрю в белый потолок, чтобы не отвлекаться на окно или на складки одежек на стуле.

А вот еще я плачу, когда, например, много взрослых занятых людей спасают утенка из канализационного люка. И вытаскивают его после многочасовых попыток. Наверное, надо объяснить себе самой, почему я не плачу, когда спасают ребенка из-под завалов или взрослого. Ну, наверное, потому, что это долг человечества, закрепленный со всех сторон законами, которые нельзя нарушать. Нельзя не попытаться спасти человека. Запрещено. Кроме того, это считается грехом – не подать руку ближнему. А если спасают утенка, изначально придуманного жизнью, чтобы он все-таки вырос и только потом его сожрали, вот это вызывает во мне, в моей душе офигенное невероятное тепло, благодарность и любовь к людям и к жизни.

И еще – единство чувств. Не знаю, это правильно так говорить или нет. Вот концерт – опять концерт, да, но пока без участия известного сопрано Мистера Гослина – концерт большого голландского симфонического оркестра. Люди сидят восторженные, нарядные, почти такие же нарядные, как я на концерте Мистера Гослина, и вдруг в зрительный зал из всех дверей входят волынщики в высоких шапках и барабанщики в каких-то замысловатых беретах, идут важно, ритмично, играют марш, чтобы им удобно было шагать. Все в клетчатых килтах. Коленки мелькают в складках, голые, мосластые, беззащитные. Красиво как! И лица у всех ужасно детские, взволнованные. А потом звучит «Amazing Grace». То есть «Великая благодать». Полина говорит, что правильно переводить «Божья благодать». Ну правда Божья благодать, правда: люди в зале плачут, потому что невозможно не плакать – чувства эти, которые в душу не помещаются, такие хорошие чувства, многим незнакомые, они выливаются слезами. И эти волынщики с барабанщиками, которые идут, идут, идут, это ж сколько в мире прекрасных музыкантов, и величественная музыка, и еще та долговязая, тощая, страшненькая, как я, девочка-барабанщица в шапке наперекосяк, налезшей на ухо, девочка, которая замешкалась в проходе и чуть не упала, но чья-то рука в белой перчатке – хоп! – подхватила ее и поставила на место! И девочка-копия-я давай опять колошматить по барабану и шикарно крутить в руках палки с мягкими бомбошками на концах – бум-бум – оп, перекрутила – бум-бум! Та-дам, та-рам! Ну как не плакать, как же не плакать, что такое, оказывается, вообще существует в этом несправедливом мире, где умирают девочки с тоненькими пальчиками и убивают таких классных, ни в чем не виноватых пациков на востоке страны! Где у честных людей нечестные наглые люди, обойдя закон, отнимают жилье! Как может такое существовать в одном мире: «Божья благодать» и такой адский сволочизм и несправедливость? Я потом лежу и еще долго плачу в одиночестве. Чтобы уши были мокрые и чтобы наконец перестать ненавидеть некоторых людей.

При всех я не плачу. Чтобы Дима не расстраивался. Он почему-то расстраивается больше всех, если я вдруг шмыгаю носом. Бежит на улицу курить. Курит и смотрит куда-то в конец нашего квартала, где нет ничего, кроме моей маленькой черной яблони с замерзшими яблоками на ветках. Курит, курит… А курить – вредно.

* * *

#thinking_about_doctor_nathan

#думая_о_докторе_натане

Ах да… Я нашла этот концерт в интернете, посмотрела выход всех волынщиков, барабанщиков и тыщу раз посмотрела на девочку-меня, чтобы понять, кто! кто это не дал ей упасть, протянув руку. Совершенно непонятно. Вот она спотыкается и сейчас упадет. Откуда-то из ниоткуда высовывается рука в белой перчатке и крепко – стой! – придерживает девочку за локоть. А потом исчезает обратно в темноту. Чья рука? Кто это был? Что ли, Бог? Или какой-нибудь ангел, небесный доктор Натан?

#shopping #the_last_of_the_mohicans

#lali’s_family #back_pack

#покупки #последний_из_могикан

#семья_лали #рюкзак

Полина говорит, что я мечтательница и что это очень хорошо. Хорошо или не очень, зато дешево. Это совершенно ничего не стоит, зато ты в своих мечтах можешь побывать в любом из миров, которые видел когда-то Даниил Андреев, книгу которого я все-таки одолела. Верней, прочла. И буду читать еще и еще, чтобы понять. Ну или просто мечтать о длинных волосах, о джинсах там или кедах… Новые модные джинсы называются «бойфренд». Типа ты встала, надела джинсы своего бойфренда, широкие на тебя, болтаются так мило, и пошла себе по делам.

Я иногда слышу, как Кузя и Дима в своей комнате решают, как и на что распределить зарплату. Деньги, которые получаю я, как инвалид, надеюсь, временно (еще не хватало быть иждивенцем), они откладывают на что-то туманное, со мной связанное. А Димину зарплату они делят на статьи: коммуналка, оплата долга, еда, в чулок Агнешке, Лизке и Мистеру Гослину на книги, одежки и еще одна фантастическая статья, как говорит Полина, в духе нашей семейки, – статья «на светлое будущее». И так грустно и смешно, когда вдруг на что-то не хватает денег и Кузенька уверенно говорит, мол, ничего-ничего, возьмем из светлого будущего. И Кузя с Димой вытаскивают деньги из светлого будущего, Агнешка – из чулка, и решают проблему.

Вчера Кузя получила какие-то гонорары за «стыдные тексты». Она подрабатывает фрилансером в женских журналах и пишет под псевдонимом, потому что ей неловко: она пишет очень популярные сейчас тексты для домохозяек, как соблазнить мужчину или какими духами пользоваться в какое время года… (На полях: Кузя о духах! У нее вообще никаких духов нет и давно нет.) А она ведь была известным редактором до всего, что случилось.

Так вот, Кузя получила большой гонорар, сразу за год. И они выделили мне сумму денег. Агния, наша капитанша и пиратка, объявила, что пора снаряжать корабль, чтобы достойно отправить меня в школу. И что со мной поедет Полина. В молл. Ий-э-эх! Такая подозрительная парочка плешивых, стриженных под ежик подружек-хипстерш пойдет выбирать униформу и всякие тряпочки в школу. А эти продавцы типа (сейчас они называются консультанты, сказала Полина): а вам для кого? И так на нас будут смотреть как на сумасшедших. Меня прямо затошнило, как я это представила. Но Лали милая, милая Лали вызвалась ехать с нами. Ох, каким табором мы выбрались в молл. Во-первых, мы с Полиной в Диминой машине. Я в маске. Уже смешно. В другой, шикарной машине ехала Лали и ее мама Лилит, ей тоже очень хотелось присмотреть себе что-нибудь к весне. Тетя Лилит очень красивая, у нее густые волосы до плеч, и, хоть она одевается в черное, всегда подбирает себе что-то, чтобы искрилось, блестело и сияло. Она еще раньше сказала: «Говори мне: калбатони Лилит». А я все время путалась в этом слове «батони, калбатони». И она махнула рукой и велела называть ее просто Лилит. Лилит ужасная хохотушка, и мы с ней любим сплетничать про всякое. Она вкусно готовит, и мне все это уже разрешено есть. За рулем еще ехал папа Лали, дядя Левон. Чтобы, как у них принято, присмотреть за своими девочками, заодно и за нами с Полиной. Это был ужас, когда мы такой колоритной компанией ввалились в магазин. И меня сразу потеряли.

В этом нет моей вины вообще. Я впервые за сто лет попала в такой гигантский сияющий аквариум. И мне показалось, что кто-то меня зовет. Я пошла туда, откуда был звук, прошла пару шагов и завернула за угол. В тупике у стены с какой-то яркой рекламой на чем-то низком сидел абсолютно невероятный мальчик с дредами и суровым неподвижным профилем индейца, последнего из могикан. Он тонкими, просто нереальными, как щупальцы, пальцами притрагивался к большому округлому диску, похожему на маленькую летающую тарелку. Я примерзла к полу и стояла, стояла и внимала, как мальчик выбивал своими щупальцами: Ли-и-и-и-иза… Ли-и-и-иза… Ли-ли-ли-лиз-з-зка, Лизо-зо-зо-зонька, Лиза, Лиза…

Там меня и нашел наш табор, впереди мчалась вспотевшая от страха Полина с шалыми глазами, за ней Лали с родителями. Дима, оказывается, пробрался в радиоузел молла и оттуда читал воззвание ко всем людям планеты, что если кто увидит высокую худую девочку с очень, очень короткой стрижкой и, вероятней всего, в медицинской маске на лице, чтобы сообщили по такому-то номеру. Думаю, это был личный номер Генерального Секретаря ООН или Интерпола.

Лали сказала, что я, оказывается, находилась под гипнозом последнего из могикан больше часа. И когда они меня нашли, мальчик играл на своей, как сказала Лали, ржавой сковородке для мчади, которая называется по-грузински «кеци», а я топталась перед ним и под бренчанье этой кеци качалась, как береза на ветру, закинув голову и прикрыв глаза.

Потом мы нашли в интернете, что этот инструмент называется ханг. А как называется мальчик, я, к сожалению, не узнала. Поскольку все искали меня, а я полтора часа отплясывала старинные танцы вымерших народов нашей планеты, никто никаких покупок не сделал. Поэтому мы побрели мерить и покупать. Это было ужасно. Просто ужасно. Я много чего не могла понять в этом нашем «ивенте», как говорят сейчас молодые люди в телевизоре. (Ивент – типа событие, дело, проект.) Но самое странное, что я должна была надевать прикид в примерочной, потом выходить, стоять, и все – и Дима, и Полина, и Лали, и тетя Лилит, и дядя Левон – все должны были придирчиво меня осматривать, одобрительно кивать или кривить губы и качать головой: «не-не-не», снимай. И на очередной «не-не-не» я взяла в примерочную очередные штаны и просто села там на пол, мечтая исчезнуть или как-то перенестись куда-нибудь, а лучше всего – в тот угол, где играет последний из могикан на грузинской сковородке. К моей удаче, дядя Левон и Лилит стали спорить между собой, что коротко, а что нет, в чем мне и Лали будет холодно в нашем климате, что прилично носить сегодня девушке и что это за рваные штаны за такую цену, кто такое придумал, давай я порву все штаны в доме. Бери, Лали, носи хоть каждый день, но ты мне больше не дочь, а ты не мать дочери моей и не защищай ее!

Не совсем помню, как я вырвалась из этого мира тряпок одного цвета, переходящего в другой. У меня вдруг поплыла голова, и, чтобы никого не пугать, я тихонько вышла. Возле входа, чтобы никто меня не искал – а вот она я, готовенькая, – улеглась на пластиковую лавочку. Там у каждого магазина такие места отдыха – квадратом поставленные цветные лавочки, а посередке какой-нибудь горшок с фикусом или еще с чем-то там зеленым. Очень я уважаю, когда цветное все. Белое бесит. Белые стены. Белые палаты. Белая тишина. Боксы. Доктор Натан носит цветную форму нарочно. Его тоже бесит белое. Он носит зеленую униформу, цветную шапочку и носки разного цвета. Всегда. Специально. Это его личный протест против белой тишины. Он вообще такой клевый, что надо ему написать письмо про все тут у нас. И про мальчика и ханг.

Так вот. Вероятно, эти лавочки были поставлены специально для мужей с лицами растерянными и скучными, как у собак, привязанных у входа в магазин, чтобы они там сидели, стерегли пакеты с уже купленным. Вот смешно смотреть, как они печальные взгляды свои не отводят от входа и тянут шеи, не моя ли идет (такая картинка, вечером перескажу на уроке по-английски). Но! Какой-то изобретальный и предприимчивый поставил неподалеку от таких лавок маленькие кофейни с большими плазменными телевизорами, где работают спортивные каналы. И там сейчас кипит жизнь. Главное, что пакеты можно закрыть в прозрачные камеры хранения, не отходя от стойки с кофе, и заняться настоящими мужскими делами: пить кофе и разговаривать о высоком. О спорте. Например. Или о себе.

Потом мы ходили еще куда-то, смотрели еще что-то. Из магазина в магазин, рассматривали одежду, примеряли, читали ценники, искали бирки, интересовались составом ткани, мяли, тянули, расспрашивали консультантов, меняли в примерочной размеры. Как только мои дамы входили в магазин, я с готовностью радостно плюхалась на лавку. Я не устала физически. Просто рябило в глазах от этих странных людей, которые носились азартно с бумажными и пластиковыми пакетами с названиями фирм, брендов… У какого-то очень дорогого бутика дядя Левон сказал с уважением: «Здесь люди на деньгах». А где-то над теми, кто на деньгах, кто рядом с деньгами, кто без денег, над всеми ними, живыми, над каждым, шуршал песок в песочных часах, сползал, сползал вниз. Завал!

Я лежала, а Лали как ангел парила надо мной, а потом присаживалась рядом, на краешек лавки, аристократично, ровненько держала спину, и мы разговаривали про Цветаеву и про то, что гений и злодейство – вещи совместные. Лали уже помогла купить мне синее барахло в школу: пиджак, юбку, блузку, брюки. Дима купил мне джинсы-бойфренды и свитшот GAP. Всё, из-за этого мы опять вылезли из бюджета и опять разорились. И я опять чувствую себя виноватой. А Дима успокаивал и пообещал, что купит позже и тот рюкзак, который мы смотрели с Лали, и чудные тетради с Британией для школы, и все, что я захочу, потому что нет такого, чего бы он ни сделал для того, чтобы моя зеленоватая от усталости, унылая рожа сияла радостно, как сегодня.

Я оставила Лали дежурить у магазина, где Лилит и Полина рассматривали блестящее, искрящееся, сияющее для «женщин без возраста», дядя Левон с Димой неподалеку пили кофе и спорили про спорт. Дядя Левон ведь не только хлебопек (baker), он еще тренер по дзюдо. Все его три сына – дзюдоисты. А Лали – изменщица. Она – каратистка. У нее уже коричневый пояс. Но по ее внешнему виду не скажешь. Тоненькая, маленькая, длинная густая черная коса. Красавица. А может подпрыгнуть и так вставить с ноги, что мало не покажется. И это ее, такую отважную каратистку, на тренировку провожают, с тренировок встречают, на прогулках сопровождают братья-дзюдоисты. Тоже та еще семейка. Нет. Слишком уничижительное слово – семейка. Настоящая хорошая благородная семья. Будь я талантливой, я бы написала о них большую повесть, продала бы ее и отдала бы Диме деньги за новые бойфренды и свитшот. (На полях. Но о них надо написать обязательно. Как они спаслись и попали в этот город.)

Так о чем я… А! Вот я оставила Лали ждать всех и сидеть с прямой княжеской спиной опознавательным знаком, чтобы все собрались в одном месте, а сама поплелась пялиться на витрины. У входа в один магазин стоял такой красивый и нарядный парень, ну убиться об стену вообще, какой красавец. В лиловой шапочке, в желтой лыжной куртке. Смотрел прямо на меня и так мне приветливо рукой показывал, мол, заходи в магазин. Я даже оглянулась, меня ли он зовет. Вроде меня… Больше никого в этом проходе и не было. Я взбодрилась, заиграла глазами, дылда неказистая, думала еще здороваться с ним или так пройти, задрав нос, типа «очень надо», оказалось, это манекен в натуральную величину и натуральную красоту. А ко мне навстречу из магазина вышел какой-то дядечка пузатенький в розовом шарфе, белом стеганом лыжном жилете, нарядный, ручки как лапки сложил на груди, на меня уставился, чисто такой котик-муркотик, и давай тараторить:

– Вы кто? Вы спортсменка? Нет? А почему в маске? К нам только спортсмены в масках приходят, иностранцы. Боятся микробов. Потому что у нас тут в молле окон нет, а кондиционеры накапливают пыль, бактерии. Ну вы знаете, да? Так вы спортсменка? Ноги длинные. Глаза хорошие… шея тонкая… Сухая девочка какая, прелесть же! А ну маску сними, а ну сними… Не капризничай! Тэк! Завтра приходи в десять утра, будем тебя снимать в новой коллекции… Для купальников ты суховата, а для лыжного снаряжения в самый раз. В самый раз! – разглядывал меня розовый дяденька.

– Весна же, – трещал он и не давал вставить ни слова. – А лыжные трассы работают. И снаряжения полно. Надо продавать. Вот тут твое фото повесим (а там – фотографии на всю витрину!). И билборд поменяем на улице Садовой и у «Квик-маркета». Завтра в десять утра на мейк-ап. Поняла? Стрижка отличная. Пять долларов в час. Поработаешь смену, получишь сорок долларов.

И мальчику какому-то с бровками такими, подрисованными чуть ли не на лбу:

– Мась, запиши этой девочки реквизиты все. Видишь, я сразу нашел! Работать совсем не умеешь, мась, – розовый дяденька ругал мальчика с бровками. – Поувольняю к… «Нет модэе-е-ели, нет модэе-е-е-ели», – дразнил и перекривлял розовый мальчика с бровками. – Вот! Сама пришла и стоит! Поменьше надо в телефоне шариться с мальчишками, мась! – уже визгливо кричал дяденька в розовом. И мне такой: – Снимай маску, не прикалывайся. Зубки покажи!

Он занес руку, чтобы сдернуть маску, но его локоть перехватила крепкая рука дяди Левона:

– К-кто разрэшил тибе рибенка трогать за лицо? – Дядя Левон подхватил Розового под руку и отвел в сторону.

Розовенький вскудахтнул, всплеснул лапками и прямо расцвел на глазах:

– Тренер Лашхия! Это вы?! Какая фактура! Какая фактура! Давайте сделаем фотосессию в кимоно. У нас новая партия боевых кимоно из рогожи, очень крепкие красивые и дорогие кимоно. Давайте? – Ему так понравился теплый, большой и крепкий Лалин отец, что он аж прижался нежно к дяде Левону и прямо повис на его локте.

– Ха-рашо-о-о, – медленно произнес дядя Левон, стряхнув с руки Розового, водя усами, – только я сюда своих сыновей пришлю.

Розовый согласно кивал, играя ресничками.

– И воспитанников из старшей группы пришлю.

Розовый счастливо ахнул и опять закивал.

– Пусть. Памериют. Тваи кимоно.

Розовый уже чуть не плакал от счастья и умиления.

– Пакистанские кимоно, – продолжал тихо взрыкивать дядя Левон, – которые на третий тринировка рвуцца как бумашка! Это максимом на третий! Мак-си-мом! Лиза! Лали! Лилит! – вскричал дядя Левон. – Кому сказал, зачем тут стоите! Кому сказал, домой поехали, кому сказал!

Как хорошо! Мы купили фруктовый торт для Мистера Гослина, Кузи и Агнешки и поехали домой. Уффф… Ну и денек!

А дома Полина с Агнией закрылись в комнате, и Полина показывала Агнешке платье, которое она купила. И никому больше не показала. Подумаешь, я дома у Полины посмотрю. У Полины вкус. И какая-то тайна. Говорящая по-английски тайна. Я слышала.

Дома обнаружилось, что у меня совсем нет давления, все испугались, что я вот-вот потеряю сознание. И кинулись меня кормить, сразу перешли на ненавистный шепот, мол, что в школу еще нельзя, а я лежала и кричала «можно-можно, я все слышу!». И Мистер Гослин притопал, улегся рядом со мной, обнял меня за шею и тоже закричал: «Мофно! Мофно Лифе в фколу». Агния тогда сказала громко: «Раз скандалит, ругается, значит, все нормально. Устала просто, и все». Завтра все это пересказывать на английском Полине. И еще два параграфа по химии. У-у-у! Бесит!

* * *

Дима обнаружил, что Лали забыла в нашей машине свой новый рюкзак, который ей купил дядя Левон, тот самый рюкзак, что мы с Лали рассматривали в магазине для «людей на деньгах». Диме было очень неохота опять ехать, но Кузя сказала, что как же так, девочке купили рюкзак. Завтра понедельник. Она же хочет с ним пойти в школу. Надо отвезти. И Дима, наш безотказный Дима, поехал. И исчез. Мы ждем-ждем. Нету и нету. Нету и нету. Дима оставил свой телефон на столе. Кузя заволновалась: позвони Лали, спроси, был ли у них Дима. Я позвонила…

* * *

Даже не знаю, как начать эту историю. Короче, так. У них есть старинная традиция грузинская. Есть такой день сразу после Нового года, называется Бэдоба. Это когда они всей семьей планируют дела на год. И вот Лилит и дядя Левон, Лали и все три ее брата решили, что они, кроме всего напланированного, должны сделать доброе дело для… моей семьи. Чуть-чуть сделать добро, маленькое, чтобы моя семья не обиделась, что они думают про нас, как будто мы совсем нищие. Нет. Они хотели сделать мне подарок как знак, подтверждающий, что у меня стойкая ремиссия и что я могу ходить в школу с Лали. И рюкзак этот купили для меня. Это вообще knockout, а не рюкзак! Я даже не смела мечтать о нем. И они – Лилит, Лали и дядя Левон – долго спорили, как мне сказать, чтобы я не фыркнула, что они думают, что мы уже совсем не можем себе позволить купить такой рюкзак… И чтобы Дима не кинулся на дядю Левона с ножиком и не зарезал его, чем бы защитил свою честь главы семьи… Они ни к чему не пришли в своем споре и решили подсунуть этот красивый, нарядный рюкзак Диме в машину, мол, само как-то разрешится. И когда я позвонила Лали, она мне сказала, что сейчас старший брат привезет Диму, рюкзак и пригонит нашу машину, потому что Дима с дядей Левоном крепко напились. Они пили, пили, ели, опять пили, много разговаривали по-мужски, тихо и громко, и опять тихо, потом кричали, потом обнимались и даже плакали. Так Лали мне сказала, чтобы я не обижалась, что они мне подарили рюкзак. Что они ужасно переживали, как нам это представить, а еще и Дима напился, наверное, впервые в жизни, в зюзю. А в рюкзаке были шикарные британские тетради, все нужные принадлежности для школы, лего «Волшебник из страны Оз» для Мистера Гослина и бархатная коробочка с серебряным кружевным браслетом от Лилит. Она сказала такие слова!.. Такие слова!.. Ну, в общем, чтобы Полина не думала, что я какая-то негодяйка и сквернословка, я напишу. Лилит, когда Дима еще был трезвый и категорически отказывался от подарков, заверял, что он зарабатывает, что он сам, все сам сделает для Лизки и для Мистера Гослина, все, чтобы мы были счастливые, – благородная Лилит (княгиня, что говорить тут) сказала Диме такие слова (I’ll burst into tears, miss Pauline):

– Вот мы с вами познакомились благодаря Полине и нашим девочкам. И мы сразу заметили перемену в нашей Лали, она стала мягче, добрей, она все время повторяет: «Лиза сказала… Лиза считает…» И все, что Лиза сказала и считает, нам кажется очень верным, Дмитрий дорогой. Рядом с вами, Дмитрий, рядом с Агнией, с Полиной, с Ксенией, с Мистером Гослином, рядом с вашей девочкой Лизой все люди вокруг меняются, становятся лучше. Дайте же и нам возможность быть вашими друзьями. И нам, нашим сыновьям и нашей дочери становиться лучше рядом с вами всеми, рядом с Лизой.

Вот такое сказала. И Дима напился…

Я лежала у себя в комнате, подслушивала и опять лила слезы себе в уши. Наверное, я все-таки very gushy person. (На полях: слишком сентиментальна.)

#mister_gosline #doctor_nathan_is_leaving

#доктор_натан_уезжает

Со страшным оглушительным лязгом и грохотом в мою жизнь ворвалась новость: доктор Натан уезжает в Америку. He’s leaving me! He’s leaving me!

А как было. День вчера сразу не задался. Такая в воздухе висела мокрая взвесь. Ненавижу дышать мокрым. Мистер Гослин рыдал, потому что его опять вели в школу раннего развития. У Агнии опять болели суставы. Она молчала, крепилась, но по ее командному пиратскому тону было понятно – ей плохо и больно. Полина в качестве private interpreter уехала встречать какую-то пару из Великобритании. Я потащилась на химию. (Учительница химии не хочет приходить к нам. Я хожу к ней домой, когда у нее нет уроков в школе.) Это ужасное для меня испытание, но Кузя говорит: «Мы – солдаты. Крепись. То ли еще будет…» А Мистер Гослин говорит: «Мы фтерепафки-ниндзя. Банзай!» Нет, я, конечно, знаю, что мои родители, моя Агния, моя «все» Полина и отважный Мистер Гослин встанут стеной на мою защиту, как триста спартанцев, если вдруг случится какая-то несправедливость. Но не переделаешь же человека, который просто не любит свою работу, просто не любит учеников, детей, людей вообще. И что делать с тем, что я лично дико раздражаю Гору в целом. И то, что она обязана меня обучать, ее ужасно достает. И то, что она понимает, что я вижу и чувствую все – и ее отношение, и раздражение, и ее отвращение и ко мне, и к делу. Вот у кого песочные часы окаменели. У нее везде засушенные цветы – розы и какие-то еще – стоят в вазах. Черные. Заденешь, осыпаются как пыль. Специально засушенные. Как ни приду, она сидит у компьютера и в «Ферму» играет. Создает себе виртуальный мир, строит усадьбу, заводит себе телят, овец, курочек. Сады разводит. На днях козочку прикупила. Мирно так копается там у себя. Мурлычет что-то под нос. И лицо у нее какое-то другое, симпатичное… Мне сразу становится ее жалко, как она сидит совсем одна, молодая женщина неопределенного возраста, муж такой у нее спортивный, сын по обмену в Австрии учится, она хвастается им всегда, сидит такая большая, неухоженная, куцый хвостик на затылке, в несвежей кофте с вытянутыми локтями, и часами создает свою версию счастливой жизни. А реальную свою жизнь все время куда-то откладывает. И вся мебель в гостиной в пластиковых упаковках. И пульты от всего в целлофане. Кароч, другого учителя приглашать нельзя, потому что именно Гора будет читать у меня химию. И тут, как говорит Дима, надо сгладить, потому что налаживать отношения с другими преподавателями с самого начала сложно. Я всегда прихожу с этих уроков подавленная, но скрываю. Во-первых, чтобы у Кузи не переворачивалось лицо и чтобы Дима не бегал курить на улицу; во-вторых, дома меня ждет Мистер Гослин с ружьем и в костюме Супермена, готовый немедленно, выставив вперед кулак, лететь мне на помощь, и обязательно чтобы за спиной развевался красный плащ, а на груди – сияла буква S. А в-третьих, у меня есть Пауль Францевич с отличными знаниями во всех областях науки, техники, искусства и литературы. (Говорит Агния: широкий круг интересов, широкий круг знаний – шикарное выражение, так и вижу, как вокруг Пауля Францевича греческие богини – покровительницы наук, искусств и прочего кружат в бесконечных хороводах, как на старинных фресках.) И когда я прихожу к Горе после консультации по химии у Пауля Францевича и у меня ни одной ошибки в домашнем задании, мне кажется, что Гора разочарована и недовольна, потому что ей не к чему придраться, не на чем сорваться и она становится сонной, печальной и одновременно раздраженной.

И вот, на днях, когда я вернулась с урока химии, я услышала, как Дима разговаривает с доктором Натаном по скайпу про меня. Я не подслушивала, а из прихожей просто услышала голос доктора Натана, как он сказал «Лиза». Доктор Натан, доктор Слава и доктор Варений Алексеевич никогда не говорят обо мне «она», как другие врачи и медсестры. При мне и про меня врачи часто говорили Кузе «она», как будто я – бездыханное тело. А я смотрела на них и думала: «она» это кто? А доктор Натан и доктор Слава даже говорят про меня «Лизочка» и по вечерам, когда было поспокойней, когда у них было время, приходили ко мне в бокс просто поболтать и меня смешить. А педиатр Варений Алексеевич, который постарше Натана и Славы и у него уже даже есть внук, говорит мне «мамочко». «Как ты, мамочко?» – Варений Алексеевич спрашивает. Потому что я – их победа. Я – их чемпион мира. Я помню, как они пришли ко мне в бокс втроем с окончательными результатами исследований. Они меня тогда замучили этими анализами. И вот они пришли с этими бумажными простынями с компьютерными графиками и чем-то там еще, а Кузя, как всегда в таких случаях, побелела, у нее вытянулось лицо, и она омерзительно фальшиво заулыбалась, чтобы я чего не предположила. Дело в том, что за все время – что-то около пяти лет, пока я болела, пока не выяснилось спустя два года после первого приступа, что со мной, – при мне вообще ни разу не был произнесен мой диагноз. И не надо мне тут говорить, что в Америке, что в Европе сразу говорят правду… Доктор Натан объяснил, что диагноз там сообщают только потому, что больному нужно заняться завещанием, нужно передавать свои фирмы, компании, свое дело, свои мастерские, булочные, свои деревообрабатывающие фабрики, свои виллы и что-то там еще, что для больного уже не имеет никакого значения. А что передавать мне? Тапки-кролики, которые мне в подарок прислала Марина, жена Варения Алексеевича? Мою старую пижаму, из которой я выросла, а я ее все равно люблю, я в ней начала выздоравливать, она лечебная? Ее? У меня даже близких друзей нет, потому что я осталась в прошлом, в длительном прошлом (Past Continuous), а мои друзья и одноклассники из города аптек ушли в будущее (Future Progressive). Короче, когда доктор Натан, доктор Слава и Варений Алексеевич втроем пришли ко мне в бокс и принесли уже окончательные результаты своих исследований и анализов, которые они тысячи раз делали, подтверждали, перепроверяли, доказывали сами себе, опять подтверждали. Боялись поверить. И наконец объявили нам… Вот как на олимпиадах объявляют победителя, примерно так объявили, я прямо почувствовала, как стою на пьедестале, на самой высокой ступеньке и мне на шею надевают медаль… Как они втроем галдели радостно, как тренеры международного класса. Гимн страны еще… Нет. Гимн страны не звучал. Потому что мои доктора сделали это вопреки государству, министерству, всем этим управлениям здравоохранения, вопреки всему. И получается – вопреки гимну страны… Просто Кузя и Дима тогда подписали какие-то специальные бумаги, что согласны, что берут на себя, что готовы, и все.