Текст книги "Одна – здесь – жизнь"

(Смеемся оба. Я, дальше:)

– И еще одно она мне сказала: «Марина! Знать, что вы – есть – знать, что смерти – нет».

– Ну, это, конечно, для вас flatteur[274]274
  Лестно (фр.).


[Закрыть].

– При чем?! Просто она сказала то, что есть, то, что тогда было, ибо от меня шла такая сила жизни – и сейчас шла бы… и сейчас идет, да только никто не берет!

– Да, да, конечно, я понимаю, но все-таки…

– Я непременно напишу Але, чтобы ее разыскала, потому что мне необходимо, чтобы она знала, что я никого, никогда за всю жизнь так…

Мы у метро, и разговор кончен.

* * *

Маленькое тире – только всего в один день:

15-е мая 1937 года, суббота. Письмо из России – авионом – тяжелое. Открываю – и первое, что вижу, совсем в конце: Сонечка Голлидэй – и уже знаю.

А вот что я – уже знаю:

«Мама! Забыла Вам написать! Я разыскала следы Сонечки Голлидэй, Вашей Сонечки, – но слишком поздно. Она умерла в прошлом году от рака печени – без страданий. Не знала, что у нее рак. Она была одна из лучших чтиц в провинции и всего года два тому назад приехала в Москву. Говорят, что она была совершенно невероятно талантлива…»

* * *

А вот – вторая весть, уже распространенная: рассказ сестры одной Сонечкиной подруги – Але, Алей записанный и мне посланный:

«Она вышла замуж за директора провинциального театра, он ее очень любил и был очень преданный. Все эти годы – с 1924 года до смерти – Соня провела в провинции, но приезжала в Москву довольно часто. Мы все ее уговаривали устроиться и работать в Москве, но она как-то не умела. Конечно, если бы Вахтангов остался в живых, Соня жила бы иначе, вся бы ее жизнь иначе пошла. Ее очень любил К<ачало>в, он вообще мягкий и добрый человек, но помочь ей никак не сумел. Кроме того, у него очень ревнивая семья, и Соне трудно было бывать у них. Тяжело… С 3<авад>ским она почти не виделась. Редко, редко. С<еров>? Одно время он очень увлекался ею, ее даром, но его увлечения длятся недолго.

Ей надо было заниматься только читкой, но она так была связана с театром! Разбрасывалась. А в театре, конечно, – труднее. В провинциальных театральных коллективах она была ну… ну, как алмаз! Но ей редко попадались хорошие роли. Если бы она занималась читкой – она одна на сцене – представляете себе? Да, она была маленькая – маленькая. Она часто играла детей. Как она любила театр! А если бы вы знали, как она играла, – нет, не только в смысле игры (я-то ее мало видела, она работала главным образом в провинции) – но она была настоящим героем. Несколько лет тому назад у нее начались ужаснейшие желудочные боли. И вот она сидела за кулисами с грелкой вот тут, потом выходила на сцену, играла, а потом, чуть занавес, опять за грелку.

– Но как же тогда, когда начались эти боли, она не пошла, ее не повели к доктору?

– Она приехала в Москву и пошла к очень хорошему гомеопату. Он ей дал лекарства, и боли как рукой сняло. Потом она только к этому гомеопату и ходила. Так она прожила года четыре и все время себя хорошо чувствовала. В последний раз, когда она приехала в Москву, я нашла, что она страшно похудела, одни глаза, а все лицо – очень стало маленьким. Она очень изменилась, но этого не знала и, даже когда смотрелась в зеркало, – не видела. Потом ее муж мне сказал, что она ничего не может есть. Мы позвали доктора, а он сказал, что надо позвать хирурга. Хирург ее внимательно осмотрел и спросил, нет ли у нее в семье раковых заболеваний. Она сказала, что нет. Тогда он сказал, что ей нужно лечь в больницу. Мы от нее, конечно, скрывали, что у нее. Но ей ужасно не хотелось в больницу, и она все время плакала и говорила: “Это ехать в гроб! Это – гроб!” Но в больнице она успокоилась и повеселела и начала строить всякие планы. Ей сделали операцию. Когда ее вскрыли, то увидели, что слишком поздно. Доктора сказали, что жить ей осталось несколько дней.

К ней все время приходили ее муж и моя сестра. Она не знала, что умирает. Она все время говорила о том, как будет жить и работать дальше. Сестра у нее была в день ее смерти, и муж, и еще кто-то. Софья Евгеньевна любила порядок, попросила сестру все прибрать в палате (она лежала в отдельной палате). Ей принесли много цветов, и сестра их поставила в воду, убрала все. Соня сказала: “А теперь я буду спать”. Повернулась, устроилась в кровати и уснула. Так во сне и умерла.

Я не помню часа и числа, когда она умерла. Меня не было в Москве. Сестра, наверное, помнит. Мне кажется – под вечер. Когда же это было? Летом, да, летом. Тогда прилетели челюскинцы.

Она так, так часто вспоминала вашу маму, так часто рассказывала нам про нее и про вас, так часто читала нам ее стихи. Нет, она никогда, никогда ее не забывала».

…После ее смерти ее муж куда-то уехал, пропал. Где он сейчас – неизвестно.

Соню – сожгли.

* * *

«Когда прилетели челюскинцы…» Значит – летом 1934 года. Значит – не год назад, а целых три. Но год – или три – или три дня – я ее больше не увижу, что – всегда знала, – и она никогда не узнает, как…

Нет! она навсегда – знала.

* * *

«Когда прилетели челюскинцы» – это звучит почти как: «Когда прилетели ласточки»… явлением природы звучит, и не лучше ли, в просторе, и в простоте, и даже в простонародности своей, это неопределенное обозначение – точного часа и даты?

Ведь и начало наше с нею не – такого-то числа, а «в пору первых зеленых листиков…»

Да, меня жжет, что Сонечку – сожгли, что нет креста – написать на нем – как она просила:

 
И кончалось все припевом:
Моя маленькая!
 

Но – вижу ее в огне, не вижу ее – в земле! В ней совсем не было той покорности и того терпения, одинаково требующихся от отжившего тела и от нежившего зерна. В ней ничего не было от зерна, все в ней было:

 
Ja! ich weiss woher ich stamme:
Unersattlich wie die Flamme,
Nahr ich und verzehr ich mich!
Glut wird alles, was ich fasse,
Kohle – alles, was ich lasse, —
Flammes bin ich sicherlich!
 
 
Знаю я – откуда родом!
Точно огнь – ненасытимый,
Сам себе я корм и смерть.
Жар – все то, что я хватаю,
Уголь – все, что я бросаю,
Я воистину огонь!
 

Жжет, конечно, что некуда будет – если это будет – прийти постоять. Не над чем. Что Сонечки нет – совсем. Даже ее косточек. Но Сонечка – и косточки… нет!

Инфанта, знай: я на любой костер готов взойти…

Первое, что я о ней услышала, было: костер, последнее: сожгли. Первое, что я о ней услышала, было: костер, и последнее: костер.

Но как странно, как наоборот сбылись эти строки Павлика:

…Лишь только бы мне знать, что будут на меня глядеть – Твои глаза…

– Ведь Инфанту – жгли, а Карлик – глядел: на нее, вечно-молодую, сжигаемую, несгораемую – поседевший, поумневший Карлик Инфанты!

Моя бы воля – взяла бы ее пепел и развеяла бы его с вершины самой (мне еще суждённой) высокой горы – на все концы земного шара – ко всем любимым: небывшим и будущим. Пусть даже – с Воробьевых гор (на которые мы с ней так и не собрались: у меня – дети, очереди… у нее – любовь…)

Но вдруг я – это делаю? Это – делаю? Ни с какой горы, ни даже холма: с ладони океанской ланды рассеиваю пепел – вам всем в любовь, небывшие и будущие?

* * *

…А теперь – прощай, Сонечка!

«Да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастия, которое ты дала другому, одинокому, благодарному сердцу!

Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..»

(Lacanau-Océап, лето 1937)

Комментарии

Мемуарные портреты Марины Цветаевой

Настоящий том художественной прозы Цветаевой включает в себя практически все лучшее, на наш взгляд, из написанного ею в этом жанре.

В первую очередь, это «прекрасный цикл» (по словам

В. Ходасевича) ее знаменитых мемуарных очерков-порт-ретов.

Портретная галерея в книге открывается образами матери и отца поэта. Желание сохранить память о родительском доме, «воскресить весь тот мир», побудило Цветаеву к написанию очерков «Мать и музыка», «Сказка матери», «Отец и его музей» и др.

Центральное место в сборнике занимают портреты ее современников, крупных поэтов XX века, среди которых «беспутный» и «совершенно неотразимый» Бальмонт, «герой труда» Валерий Брюсов, «живой» и «похожий» Мандельштам, «миросозерцатель» и мистификатор Макс Волошин, «беззащитный от легенд» Андрей Белый. Перед читателем проходят живые и убедительные образы, к тому же тесно переплетенные с автобиографией самого автора, тех, кто оставил заметный след в жизни Цветаевой. Будучи до конца верной прошлому, она писала только о том, что сама видела, помнила, переживала.

Героем, точнее героиней, «последнего портрета работы Цветаевой» стала актриса Сонечка Голлидэй, с которой автора связывала дружба в первые послереволюционные годы в Москве. Яркость красок в описании этой нежной и романтической дружбы, удивительно привлекательный и трогательный образ героини, живописные портреты студийцев-вахтанговцев и т. д. – все это позволило ведущему критику русской эмиграции Владиславу Ходасевичу дать общую, и в то же время точную, характеристику мемуарной прозе Цветаевой. В своей рецензии на «Повесть о Сонечке» критик писал: «Это – один из тех литературных портретов, в которых Марина Цветаева за последние годы обрела себя как прозаика и обнаружилась настоящим мастером. Тема создания живых художественных образов, современников Цветаевой, по существу мемуарная, разработана поэтом при помощи очень сложной и изящной системы приемов – мемуарных и чисто беллетристических. Таким образом, оставаясь в пределах действительности, Цветаева придает своим рассказам о людях, с которыми ей приходилось встречаться, силу и выпуклость художественного произведения» (Возрождение. Париж. 1938. 25 марта).

Раздел прозы, посвященной послереволюционной Москве, не выпадает, как могло бы показаться, из общего замысла книги. На страницах лирического дневника поэта запечатлены картины революционного быта столицы («Чердачное»), выразительно, порой карикатурно, даны образы отдельных сотрудников советских учреждений («Мои службы», «Из дневника»), с любовью и благодарностью здесь был написан еще один «портрет», на этот раз артиста Московского художественного театра Алексея Стаховича («Смерть Стаховича»). Мемуарные зарисовки дополняются в дневнике множеством формул, отражающих и личные переживания автора, и темы творчества, и философские рассуждения о жизни и др. («О любви», «О благодарности», «Отрывки из книги “Земные приметы”»).

Проза Марины Цветаевой стала одной из ее главных книг жизни и творчества, в которой она все сама о себе сказала и многое о своих современниках.

Тексты печатаются по изданию: Цветаева М.И. Собр. соч.: В 7 т. М.: Эллис Лак, 1994–1995. Т. 4, 5.

Мать и музыка

Впервые – в журнале «Современные записки» (Париж. 1935. № 57).

Мать Марины Цветаевой, Мария Александровна Мейн (1868–1906), была человеком одаренным: прекрасно рисовала, много переводила (в совершенстве владела четырьмя иностранными языками), великолепно пела. В юности пережила любовь к человеку, с которым не могла соединить свою судьбу (он был женат), и совсем молодой вышла замуж за Ивана Владимировича Цветаева, вдовца с двумя детьми. М.А. Мейн, несмотря на слабое здоровье, занималась не только воспитанием дочерей (обучала их музыке, живописи), но и помогала мужу в его работе по созданию Музея изящных искусств. Умерла от туберкулеза. Влияние матери на Марину Цветаеву было огромным: «Главенствующее влияние – матери: музыка, природа, стихи, одиночество», – писала она.

С. 9. …в ундинном месте… – «Ундина» – романтическая повесть немецкого писателя Фридриха де Ламотт-Фуке (1777–1843), переведенная В.А. Жуковским. Любимое произведение Цветаевой в детстве.

Дорэ. – Доре Гюстав (1832–1883) – французский художник-график. В доме Цветаевых хранилась «Божественная комедия» с его иллюстрациями.

«Sans Famille». – «Без семьи», роман французского писателя Гектора Мало (1830–1907).

С. 11. Ася. – Цветаева Анастасия Ивановна (1894–1993) – писательница, мемуаристка, младшая сестра М. Цветаевой. Автор обширных «Воспоминаний» (М., 1971) о детских и юношеских годах жизни сестер Цветаевых. Несколько раз переиздавались.

С. 12. Узнала – я… в Русском Доме Св. Женевьевы. – Имеется в виду дом для престарелых в Сент-Женевьев-де-Буа, под Парижем, где Цветаева в 1933 г. познакомилась с дальними родственницами своей матери, рассказавшими ей о юности М.А. Мейн и об ее предках (Бернацких). Цветаева мечтала написать повесть о детстве и юности М.А. Мейн.

С. 13. …со стариком Поссартом… – Поссарт Эмиль (1841–1921) – великий немецкий трагический актер, режиссер. Гастролировал с труппой по Европе. Во время гастролей Поссарта во Фрейбурге зимой 1904/05 г. М. А. Мейн пела в его хоре.

Августа Ивановна – экономка Цветаевых.

«Вечерние досуги». – Под таким названием выходили сборники рассказов и стихотворений для детей в 1890-е и 1900-е годы.

«Все ноты ринулись с листа, // Все откровенья с уст». – Ср. со стихотворением М. Цветаевой «Есть час Души, как час Луны…» (1923): «Все вещи сорвались с пазов, // Все сокровенья – с уст!»

С. 14. «Вечным третьим в любви». – Из стихотворения М. Цветаевой «Наяда».

…с «Ундинами», с «Джэн Эйрами», с «Антонами Горемыками»… со св. Еленой… – «Ундина» – см. выше. «Джен Эйр» – роман английской писательницы Шарлотты Бронте (1816–1855). «Антон-Горемыка» – повесть русского писателя Д.В. Григоровича (1822–1900). Св. Елена – остров, где в заточении провел свои последние годы Наполеон (1815–1821).

С. 16. …жар в долине Дагестана. – Из стихотворения М.Ю. Лермонтова «Сон» (1841). Цветаева перевела его на французский в июле 1939 г.

…из Андрюшиной хрестоматии. – Андрюша, Цветаев Андрей Иванович (1890–1933) – единокровный брат Цветаевой, сын И.В. Цветаева от первого брака, впоследствии искусствовед, музейный работник.

Дедушка. – Мейн Александр Данилович (1836–1899), дед Цветаевой со стороны матери, чиновник.

С. 17. …Валерины флаконы… – Валерия, Цветаева Валерия (Лёра) Ивановна (1883–1966) – единокровная сестра Цветаевой, дочь И.В. Цветаева от первого брака.

«История маленькой девочки» – повесть Е.А. Сысоевой (1829–1893).

С. 18. Страховской тучи. – Страхово – деревня близ Поленова, на противоположном от Тарусы берегу Оки.

Сегюровской «Foret des Lilas» – повесть французской писательницы Софьи Федоровны Сегюр (1799–1874).

Бэкар (бекар) – музыкальный знак, указывающий понижение звука на полутон.

Бэккер – русская дореволюционная фортепьянная фирма, названная по имени ее основателя Я.Д. Беккера (1851–1901).

С. 19. Дядя Струй – персонаж «Ундины».

«…холодный ключ забвенья…» – слова из стихотворения А.С. Пушкина «В степи мирской, печальной и безбрежной…» (1827).

С. 20. «Смерть Цезаря» – картина (литография в раме), висевшая в доме Цветаевых. Возможно, речь идет о картине итальянского живописца Винченцо Камуччини (1773–1844).

…не слышал, ни нас, ни наших гамм, ганонов и галопов… – Ганон Шарль-Луи (1819–1900) – французский пианист, органист, педагог; автор этюдов и пособий для «фортепьяно и элементарной фортепьянной методики».

С. 21. «Eckerhardt» – исторический роман (1855) немецкого писателя И.В. Шеффеля (1828–1886).

Вера Муромцева – Муромцева-Бунина Вера Николаевна (1881–1961), жена И.А. Бунина. В юности часто бывала в доме историка Д.И. Иловайского, деда Валерии по материнской линии (см. ниже).

С. 22. «Слепой музыкант» – рассказ В.Г. Короленко.

С. 23. Муся Потапова – подруга М. Цветаевой по музыкальной школе.

С. 24. «Нувеллист» – ежемесячный нотный журнал, издававшийся в Петербурге в 1840–1905 гг.

С. 25. «Дивный терем». – Имеется в виду романс М.И. Глинки «Северная звезда» на слова Е.П. Ростопчиной.

…я потом узнала в Нибелунгах… – «Сказание о Нибелунгах» – древнегерманский эпос.

…в бессмертном эпосе Зигрид Унсет. – Имеется в виду трилогия «Кристин, дочь Лавранса» – «Лучшее, что написано о женской доле» (см.: Цветаева М. Письма к Анне Тесковой. Болшево, Моск. обл.: Дом-музей Марины Цветаевой в Болшеве, 2008.).

Святополк-Мирский Дмитрий Петрович (1830–1939) – критик, историк литературы. После революции оказался в эмиграции. В 1932 г. вернулся в СССР, был репрессирован.

С. 27. «Леберт и Штарк» – Зигмунд Леберт и Людвиг Штарк – авторы учебника «Большая теоретическая и практическая школа для систематического обучения игре на фортепиано от первого начала до высшего усовершенствования» (т. 1–2), выходившего в Москве на русском и немецком языках (1877–1897 гг.).

С. 28. Педель – надзиратель за поведением студентов в русских университетах.

С. 29. Первый брак отца. – И.В. Цветаев был женат первым браком на Варваре Дмитриевне Иловайской (1858–1890).

Дед Иловайский. – Иловайский Дмитрий Иванович (1832–1920), русский историк монархистского направления. Отец В.Д. Иловайской. Семье Иловайских Цветаева посвятила очерк «Дом у Старого Пимена».

С. 33. Нет, можно войти дважды в ту же реку. – Перефразированное изречение древнегреческого философа Гераклита (VI–V вв. до н. э.): «Никто дважды не ступал в одну и ту же реку».

С. 34. …Пандориного: «А что там внутри?» – По греческому преданию, Пандора, нарушив запрет Зевса, открыла ларец и выпустила все беды и несчастья человечества.

«Рояль был весь раскрыт…» – Из стихотворения А.А. Фета «Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали…» (1877)

С. 35. Нерви – городок в Италии, колония русских политэмигрантов в начале 1900-х годов.

С. 36. «Warum» – фортепьянная пьеса немецкого композитора Р. Шумана (1810–1856).

Впервые – в газете «Последние новости» (Париж, 1935, 17 февраля).

По воспоминаниям А.И. Цветаевой, свою сказку М.А. Мейн рассказывала дочерям летом 1904 г., в Шварцвальде, куда семья вынуждена была уехать из-за ее болезни.

С. 41...чистильщик Дик… маленькому Лорду… – Из повести американской писательницы Френсис Вернет (1849–1924) «Маленький лорд Фаунтлерой».

С. 42. «Но я другому отдана…» и т. д. – Неточная цитата из романа «Евгений Онегин».

С. 43. Доктор Ярхо – детский врач в семье Цветаевых.

Отец и его музей

Впервые – в газете «Последние новости» (Париж. 1933. 1 сентября).

Очерк, как и три последующих, посвящен памяти И.В. Цветаева. К воспоминаниям об отце Цветаева обращалась неоднократно: в 1933 г. в связи с двадцатилетием со дня его кончины она написала три очерка на русском языке («Музей Александра III», «Лавровый венок», «Открытие музея»), в 1936 г. по-французски – цикл новелл под общим названием «Отец и его музей».

Отец Марины Цветаевой, Иван Владимирович Цветаев (1847–1913), родился в селе Дроздове, расположенном недалеко от Иваново-Вознесенска, в семье священника, окончил Шуйское духовное училище, затем – Владимирскую семинарию. Профессор Московского университета. Ему принадлежит идея создания Музея изящных искусств, одно время носившего имя императора Александра III. Ныне это Государственный музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина.

С. 49… одна московская старушка… – Речь идет о Варваре Андреевне Алексеевой, «богатой москвичке купеческого звания» (слова И.В. Цветаева), скончавшейся в 1894 г. Ее душеприказчики получили от нее «словесную просьбу позаботиться о Музее изящных искусств». Пожеланием покойной было, чтобы Музею присвоили имя императора Александра III.

…1846 г. – И.В. Цветаев родился в 1847 г.

С. 50. Папа и мама уехали на Урал за мрамором для музея. – Цветаев с женой Марией Александровной уехали на Урал летом 1902 г. Мрамор был необходим для фасада здания, к тому моменту уже более чем наполовину возведенного.

С. 51. Лёра. – Валерия Цветаева.

Дедушка – А.Д. Мейн.

С. 52. …читая… посвященную мне О. Мандельштамом «Флоренцию в Москве»… – Посвященное Цветаевой стихотворение О. Мандельштама «В разноголосице девического хора…», где поэт называет московский Успенский собор «Флоренцией в Москве».

Нечаев-Мальцев Юрий Степанович (1834–1913) – промышленник, миллионер, владелец знаменитых стекольных заводов в городе Гусь-Хрустальный, меценат. Нечаев-Мальцев пожертвовал на музей свыше двух миллионов рублей.

Клейн Роман Иванович (1858–1924) – академик, архитектор и строитель Музея изящных искусств.

С. 53. Канитферштан. – Слово, запомнившееся детям по балладе В.А. Жуковского «Две были и еще одна…», в которой использован сюжет рассказа немецкого писателя И.-П. Хебеля (1760–1826) «Kannitverstап». Приехавший в Амстердам немец в ответ на все свои вопросы слышит: «Канитферштан», что значит по-голландски «не понимаю». Герой же думает, что это – имя некоего мифического персонажа.

С. 56…сгорела часть коллекций… – Это произошло в ночь с 19 на 20 декабря 1904 г. В результате пожара сгорело, по подсчетам И.В. Цветаева, 175 ящиков с гипсами и копиями римских бронз.