Текст книги "Хроники Птицелова"

Мне вспомнился Он, шедший к моему подъезду, и меня затошнило от боли и страха за себя, за свою изломанную и все еще не сросшуюся душу.

Я закончила приводить себя в порядок и покинула ванную с таким видом, словно никакого шкафа для меня не существовало. Мы с тобой в неловком молчании выпили – я кофе, а ты горячий шоколад; в неловком молчании собрались и вышли на улицу, сели в машину и двинулись в путь. Ты видел, что я расстроена, но ничего не говорил. Однако по твоим рукам, крепко сжимающим руль, было понятно, что ты напряжен и разрываешься какими-то противоречиями. Неужели и это от моей простой просьбы?

– Почему ты не захотел читать мне?

Иногда нет ничего лучше прямого вопроса, но твой ответ ничего толком не прояснил.

– Я посчитал, что не стоит, – сказал ты.

– Но ты ведь читал на кладбище. А рядом со мной не захотел.

Ты так резко затормозил, что, не будь я пристегнута, могла влететь головой в стекло. Благо дорога оказалась пустой. Твой взгляд, брошенный на меня, был изумленным и немного испуганным.

– Ты… Ты была там? – пробормотал ты. – Ты видела? Слышала?

– Да, – сказала я. – Я искала тебя, твоя соседка сказала, что ты на кладбище, и я поехала туда, заслушалась и уснула. Проснулась ночью, было очень холодно и страшно… Твой Ангел привез меня оттуда к тебе. Хотя сначала не хотел, – пожаловалась я. – Он сказал, что мне лучше оставить тебя в покое.

Ты вздохнул и устало провел ладонью по лицу. Тронул машину с места, но не проехал и пяти минут, как снова остановился.

Мы опять долго молчали, только на этот раз не неловко. Я ждала твоего ответа, а ты решал, что и как мне сказать. Твои пальцы нервно барабанили по колену, взгляд не отрывался от лобового стекла, с другой стороны которого застучали капли начинающегося дождя. Вскоре весенний ливень хлынул в полную силу, и ты заговорил.

– Он хочет оградить меня от неприятностей. Сама понимаешь – шрамы, стена. Это не должно повториться.

– Но мы дали обещание, – напомнила я. – А раз должно быть все, кроме самого главного, то и чтение – тоже! Ты ведь так потрясающе читаешь.

Ты внимательно посмотрел на меня.

– Ты знаешь, кому я читал?

– Не знаю, – я не задавалась этим вопросом и задумалась. – Кроме тебя, я на кладбище никого не видела. Только старика – он вывел меня к воротам. Ему?..

Ты засмеялся.

– Помнишь, мы говорили о том, что мертвых якобы нужно оставлять мертвецам?

– Да. Ты сказал, что так не получится, и мертвым нужна помощь живых.

– Верно. Я знаю об этом не понаслышке, потому что им помогаю я.

И ты рассказал мне потрясающую и трогательную историю о том, что это Ангел попросил тебя стать таким; что почти все мертвые так или иначе привязаны к своим останкам и им ужасно тяжело коротать века в тишине кладбища, поэтому ты, Чтец, читаешь им, и они благодарны тебе за это; что на кладбище лежат самые разные люди, и потому приходится знать все языки на свете, чтобы никто не остался в обиде, даже какой-нибудь забытый воин древнего Троеграда, чье тело оставили на поле боя товарищи, и оно сгнило в земле, после ставшей городским кладбищем; что старик вовсе не был твоим слушателем, то есть был, но не так, как думала я, – он тоже Чтец, но время его давно ушло, и вскорости ты должен совсем сменить его, как только тебя сочтут готовым; что именно поэтому ты не захотел читать мне, потому что подумал, что это неправильно, ведь ты читаешь только мертвым, а я жива, и тебе совсем не хочется, чтобы я была твоим слушателем, тогда я считалась бы немножко мертвой, потому что лишь таким ты и читаешь, а ты хочешь, чтобы я непременно была живой.

Закончив рассказывать, ты продолжил везти меня к моему дому, и я уже совсем не обижалась, понимая, чтó тебя остановило и почему ты не стал мне читать. Но что-то не давало мне покоя, обрывки мыслей настойчиво бились в сознании, стремясь связаться в одну цельную, и когда машина остановилась у подъезда, это наконец произошло.

– Я знаю! – сказала я. – Давай мы будем читать вместе.

– Что? – удивился ты.

– На кладбище, – продолжила я. – Мы могли бы почитать вместе, хотя бы попробовать. Старый Чтец не разозлится, он не был сердит, даже рассказал мне про тебя и Защитника. И мертвым, может, понравится.

Ты задумался, пораженный моей идеей. Я видела, что ты никак не можешь решить, стоит воплощать ее в жизнь или нет.

– Я могу читать по-русски, по-английски, по-немецки, по-гречески и на латыни, – сказала я, разрушая непродолжительную паузу.

– Хорошо, – кивнул ты. – Когда я буду читать на одном из этих языков, я за тобой заеду, и мы попробуем читать вместе.

Я отстегнула ремень и буквально кинулась к тебе в объятия, наши губы слились в поцелуе. Но, странное дело, на нас обоих повеяло холодом; такого не случалось, когда мы были на пути к третьему небу, но искренний поцелуй, в котором выплеснулись наши чувства – да-да, и твои тоже, я чувствовала это! – вдруг ясно дал ощутить надтреснутые стены, окружавшие каждого из нас.

– Еще немного – и у тебя пойдет кровь, – рассеянно проговорил ты, легонько касаясь одного из моих шрамов.

– У тебя, наверное, тоже.

Я посмотрела тебе в глаза, надеясь получить словесное подтверждение тому, что я и без того знала, в чем была уверена: ты нужен мне, а я нужна тебе, мы не сможем жить друг без друга. Хоть какой-нибудь намек, что наше обещание может быть нарушено!

Но ты молчал. И отводил взгляд куда-то в сторону, будто там вдруг появилось нечто интересное. Я посмотрела – ничего, только угол дома.

Я сказала, что буду ждать твоего прихода. Вылезла из машины и столкнулась с Ангелом. Неизменный, со спутанными светлыми волосами, в черной сутане, он был недоволен и сильно хмурился. Я оглянулась: ты сидел в машине и все смотрел в сторону, даже не видел, что здесь твой друг.

– Вам нужно реже видеться, – сказал Ангел без предисловий. – Для начала.

– Но он мне нужен, – тихо, почти с мольбой проговорила я. – А я – ему.

– Так не должно быть. У вас ничего не получится. Вокруг вас стены. Оно и к лучшему. – Мне показалось, что он посмотрел на меня с сочувствием, но почти тут же вернул лицу суровое выражение и его взгляд стал холодным. – Вам обоим не мешало бы вспомнить, как и почему появились эти стены.

Он оттеснил меня, постучал по окну машины и открыл дверцу; ты удивленно посмотрел на него, потом улыбнулся мне и помахал рукой на прощание. Ангел сел рядом и уже хотел дать команду ехать, но я успела придержать захлопывающуюся дверцу.

– От Ангела ожидаешь получить не только наставление, но и полезный совет.

Как жаль, что я не задала прямого вопроса («что мне делать без него?», «как я смогу прожить?»), а только вымолвила эту фразу, такую странную и непонятную для тебя, не слышавшего нашего короткого разговора! Она ничего тебе не дала, а Ангел только пожал плечами и дал то, что я попросила, – полезный совет.

– Возьми горсть рябины, залей ее кипятком, добавь две ложки меда и выпей.

После этого вы с ним укатили. Я подняла голову и оглядела рябины, росшие в палисадниках. Плоды на них были ссохшимися и удручающе-черными.

Валькирии дома не оказалось, и я сразу легла спать. Но вскоре проснулась. За окном царила водянистая серость, занавески легко колыхались из-за сквозняка, просачивающегося сквозь щели. Я чувствовала себя плохо, ведь после ночи на кладбище еще не поправилась. С болью в горле и груди надо было что-то делать, так что я взяла на кухне плетеную корзинку, вытряхнула из нее засохшие корки хлеба и остатки печенья и отправилась на улицу.

Глупо надеяться, что за тот час, пока я дремала, прошло несколько месяцев и рябины успели оправиться после мучительного сна и нарастили на своих веточках красные шарики ягод, но, быть может, птицы скажут мне, куда отправиться на поиски. Так я думала, только ход этих мыслей был неправильным и бесполезным, потому что, открыв тяжелую дверь подъезда и переступив порог, я оказалась не во дворе дома двенадцать по улице Ленинградской, а в смутно знакомом мне месте, просторном и окруженном деревьями; я бывала здесь прежде, но тогда царила зима и всюду лежал снег. Сейчас снег растаял, и тяжело было сразу понять, где именно я очутилась.

Вокруг раскинулись грязно-серые хляби, у редких снежных прогалин отдающие неестественной синевой, напомнившей мне наш незабвенный напиток из греческих букв. Голые ветви тонкоствольных деревьев уныло поникли, чуть набухшие от влаги и спускающие вниз мутные капли воды. Под некоторыми из них лежали гроздья полусгнивших ягод, зацепившиеся за остатки мокрого снега и наполовину ушедшие в грязные глубины талой воды, кое-где изборожденной тонкими бурыми линиями. Над всем этим разносилось режущее ухо «сви-ри-ри».

Я посмотрела, откуда оно раздавалось, и, как и в прошлый раз, увидела впереди что-то, завернутое в старую ткань. Оно все еще лежало там, промокшее, и на нем снова сидели свиристели, время от времени пикирующие на свою добычу с ближайших деревьев, и с упоением ели, однако темно-красные струйки уже не стекали с их клювов, в них были зажаты ошметки чего-то, они сочились жидкостью, но не кровоточили.

Знакомый свиристель приземлился на мою протянутую руку.

– Ты опять здесь, – сказал он сердито. Ну точь-в-точь твой Ангел! Почему-то все очень строги ко мне.

– Я пришла за рябиной, – ответила я.

– Здесь больше нет рябины, – сказал свиристель.

– А что вы тогда едите? – спросила я.

– Иди и посмотри, – сказал свиристель, распушил перья и вернулся к своим товарищам.

Мне не хотелось идти, повсюду было очень мокро, но непонятный предмет впереди притягивал взгляд. Как будто в детстве нашла коробку, заваленную снегом, и была сжигаема любопытством, но не могла до нее добраться, а потом через целую жизнь, взрослой, пришла на то же место и увидела – вот же она, теперь я могу до нее дойти и посмотреть, что там. Хотя и раньше могла, мне просто не приходило это в голову, да и было жутковато, ведь свиристели прилетели из преисподней, и с клювов у них тогда стекала кровь.

Сейчас все немного изменилось; может, изменилась я сама или, скорее, меня изменил ты, потому что я покрепче зажала в руке дурацкую плетеную корзинку и сделала шаг. Нога тут же провалилась в талую воду и грязь чуть не по самое колено, это было настоящее болото, холодное и мерзкое, обхватывающее со всех сторон. Но я выдернула ногу из этой топи и пошла дальше. Вода и грязь просачивались в обувь, пропитывали мерзкой жижей одежду и кожу. Кое-где сквозь жуткую муть с редкими бурыми нитями проглядывала земля, и иногда на ней виднелись выброшенные или потерянные кем-то предметы, наверное, осенью или летом, но казалось, что прошло уже много-много лет с тех пор, как они покинули своих владельцев. Я видела обертку из-под шоколада, осколки бутылочного стекла, фигурку, вырезанную из дерева. Потом заметила металлический отблеск и поняла, что это ключ.

Мне тут же вспомнились ключи, которые искала твоя умершая сестра, а еще те, которые я отдала твоим родителям. И, конечно, те, что хранились у тебя в ящичках. Ты, должно быть, тоже хотел отдать их, ведь твои мать и отец так надеются, что Лилия вернется и обрадуется, когда увидит столько ключей. Как было удержаться после такого! Я глубоко вздохнула, закатала рукав пальто и свитера и опустила руку в талое болото. Дотянуться до ключа было непросто, еще сложнее – выдернуть его из земли, но у меня получилось. Это оказался старый ключ с колечком, от шкафа или от старинного сундука. Я положила его в корзинку и пошла дальше.

Следующий ключ попался мне через три шага, другой лежал чуть в стороне. Ноги уже почти ничего не чувствовали, рука онемела от холода, и меня мутило при взгляде на темные воды, но я каждый раз наклонялась и доставала найденный ключ. Один раз я увидела тонкую серебряную цепочку, прилепившуюся к гладкому камню, но не подняла ее, потому что в этом не было смысла, она не нужна ни тебе, ни мне. Я обрадовалась, увидев, что из-под этого камня выглядывает ключ, с трудом вытащила его; камень дернулся, цепочка соскользнула, и оказалось, что на этой цепочке тоже был ключ. Маленький, ржавый, со сколом на одной из бороздок, наверняка уже бесполезный, поскольку не способен ничего открыть, но все же это ключ, поэтому я забрала и цепочку тоже. Когда я добралась до цели, у меня была уже полная корзинка самых разных ключей.

Стоило приблизиться, как свиристели разлетелись по своим веточкам и сверху воззрились на меня маленькими глазками, ожидая, что же я буду делать. А что мне было делать?

С такого близкого расстояния ясно, что ткань – это не просто ткань, а длинный пуховик, давным-давно замерзший, оттаявший и промокший. Мне не хотелось обходить непонятный сверток по надоевшей топи, чтобы взглянуть, что же там такое, и рука все равно была отвратительно грязна. Я взялась ею за то, что когда-то было капюшоном с оторочкой из меха, и с силой потянула на себя. Сверток подался довольно легко, потому что и без того колыхался в воде.

Первым моим порывом было отступить на шаг, но ноги вросли в землю, и пришлось стоять так близко и смотреть на полуразложившееся тело. От кожи уже почти ничего не осталось, это была какая-то склизкая пленка, обтягивающая череп, но еще виднелись светлые волосы, и вдруг стало понятно, что мне знакомы и эти волосы, и этот пуховик. Как-то так получилось, что девушка с посиневшими губами, которая забрала у меня расческу, считая, что это ее расческа, уже давно лежала здесь, мертвая и почти сгнившая в талом болоте, и свиристели за неимением лучшего клевали ошметки ее разложившейся плоти.

– А может, они просто похожи. Были похожи.

Это я произнесла вслух, потом повернулась и пошла, с трудом переставляя ноги, в обратном направлении. Я больше не пыталась ничего рассмотреть в мутной воде и спиной чувствовала, что свиристели провожают меня внимательными взглядами.

У самого выхода из топкой рощи я оглянулась и заметила на одном из деревьев неприметную табличку с надписью «улица Ангела Разиэля».

Оставалось только посетовать на свою глупость. Ведь не запутайся я в ангельских чинах, твой Ангел при первой же нашей встрече сообщил бы мне о том, что такое место есть. И, наверное, присовокупил бы к этому, что от него надо держаться подальше.

Я как во сне добрела до своего подъезда и благополучно вернулась в квартиру. Поставила корзинку с ключами на подоконник и приоткрыла окно. Хлябей за ним не было, из-за туч выглянуло солнце, снега не осталось, только небольшие спекшиеся горки в палисадниках, по двору ездили машины и ходили люди. Я надеялась, что поток свежего воздуха выветрит тлетворный дух, занесенный мной в квартиру. Потом скинула с себя мокрую и грязную одежду и долго сидела в горячей ванне, размышляя, что бы такого почитать о том, почему так выходит. На улице нет воды и снега, и уж тем более болот, прошло совсем немного времени, но вот я снова дома, и моя одежда выглядит так, словно я выбралась из самой настоящей топи, и на мне запах тления, а в руках – плетеная корзинка с ключами, потемневшими от воды и грязи.

Но ничего толкового мне в голову не пришло. Люди не любят думать и рассуждать о странностях, и с какой-то стороны это правильно. Если бы только они выбирали этот путь почаще! Однако нет, им во что бы то ни стало нужно знать, почему выходит так и эдак, и только если что-то не умещается в общепринятые рамки, они спешно списывают это на неловкое «показалось» и уходят от опасного предмета, грозящего разрушить их представление об окружающем мире, которое, к слову, никуда не годится. Что это за представление такое, если, например, разговор с Ангелом кажется странным, невозможным! Именно таким его счел мой новый отец.

Когда я выбралась из ванны, по квартире вместе с детскими криками и шумом машин проносился холодный свежий ветер. Я пошла закрыть окно. Плетеная корзинка по-прежнему стояла на подоконнике, только лежали в ней не ключи, а крупные гроздья ярко-красной рябины.

Вскоре домой вернулась Валькирия. Мне показалось, что она выглядит расстроенной, но эта нотка печали враз превратилась в целое озеро неподдельного горя, когда она разглядела меня – простуженную, с медово-рябиновым напитком в руках и рассказом о кладбище наготове. И хотя болезнь моя уже успела перейти в отступление, поскольку ни одна бацилла на свете не сможет удерживать свои позиции, когда отравленный ею организм пускается в рискованное путешествие по слякотным болотам и запускает в ледяную жижу ноги и голые руки, а история о кладбище только собиралась рассказываться, Валькирия как будто увидела все заранее, причем в самом пагубном свете. Она переживала и никак не могла отделаться от назойливой тревоги. Я решила успокоить ее и поведала о своем маленьком приключении без излишних подробностей, всего в нескольких предложениях, и о походе за рябиной, конечно, не заикнулась вовсе. Но Валькирия почему-то расстроилась еще больше и даже завела прежнюю тему.

– Не злись, пожалуйста, – сказала она дрожащим голосом. – Просто я так беспокоюсь. Но… Ты уверена, что с этим Чтецом безопасно?

Какие глупые вопросы иногда задает моя Валькирия! Что может быть опасного в общении с человеком, который читает книги мертвым?

Но она и в самом деле почему-то была так напугана, что я решила придержать эмоции при себе.

– Конечно, безопасно, – заверила я. – Вот если бы я общалась с троеградцами – тогда другое дело. Я видела их кусочек кладбища. Жутко!

Мои слова не больно помогли. Меня это не особенно удивило, я уже давно привыкла к тому, что люди ни во что не ставят троеградскую угрозу, предпочитают просто не видеть ее, не думать о предстоящей войне.

Время шло, рябина подходила к концу, мое самочувствие улучшалось, а Валькирия все была как на иголках. Ты стал ее видением, призраком, всюду преследовавшим ее измученное сознание; она была уверена, что ты таишь угрозу и что Ару предупреждал непременно о тебе, и, значит, я нахожусь в страшной опасности. Она не хотела ничего слушать и говорить толком тоже ничего не хотела, только в волнении рассекала квартиру, закрывала и открывала окна и двери, плакала то от злости, то от страха. Я не знала, чем ей помочь и как ее убедить.

Как-то утром я решила в очередной раз попытаться отвлечь ее от тягостных мыслей. Выбрала самое простое и обыденное: посетовала, что рябина кончилась, а новую взять негде.

– Ну, где-то же они ее набрали, – рассеянно проговорила Валькирия. – Может, еще принесут. Ты ведь можешь у них попросить.

– У кого «у них»? – не поняла я.

– Ну, тот, с девочкой, что принес тебе рябину.

Я нахмурилась.

– Я не видела, кто принес мне рябину. Корзинка стояла на подоконнике, а когда я вернулась из ванной, в ней была рябина.

– Правда? – удивилась Валькирия. – Я как раз шла мимо дома и увидела. Прямо под окном стояла маленькая девочка. Она пыталась подпрыгнуть… Так смешно было. Конечно, ей никогда не дотянуться до окна! Я хотела узнать, что ей нужно, но меня опередили: Чтец подошел…

– Чтец?

– Довольно высокий, с каштановыми волосами, в руке книга в светло-голубой обложке… Чтец?

– Чтец, – подтвердила я.

– Он спросил, что ей нужно, девочка ответила, что ключи. Чтец сказал, нельзя вот так забирать что-то без спроса. И если ей очень нужны ключи, следует дать что-то взамен. Девочка протянула ему мешочек с рябиной. Он высыпал ключи из корзинки в подол ее пальто, а в корзинку положил рябину. Я думала, ты на кухне была и все видела, окно ведь было открыто…

История о появлении рябины вызвала у меня недоумение. Если ты и впрямь приходил, почему не позвал меня? Или звал, но я не слышала? И что за маленькая девочка, которой ты так легко отдал ключи? Разве ты не собирал их для родителей, питающих светлую надежду, что однажды их дочка вернется?

– Похоже, всем на свете вдруг срочно понадобились ключи, – сказала я вслух. – Интересно, зачем?

– Наверное, есть дверь, которую надо поскорее открыть, – предположила Валькирия.

Допив последний напиток из последней рябины, я провалилась в сон и через какое-то необычно затяжное время очнулась в Темных Коридорах. Мне показалось, будто в них что-то изменилось, или, скорее, во мне; чувства сгустились, темнота – тоже, душу тревожило чувство опасности, но оно не вытеснило неуемного желания поиска. Я побежала. Мой путь ничем не отличался от всех предыдущих. Поворот, лестница, поворот, широкий коридор, узкий, лестница, коридор, коридор… И мерзкое ощущение, что кто-то неотступно следует за мной по пятам. Взлетая по очередной лестнице, я услышала не столь уж далекое эхо шагов у себя за спиной. Но страха не ощущалось, только неуемное желание отыскать что-то разгорелось в разы жарче и заставило бежать еще быстрее.

Я неслась как могла стремительно и в какой-то момент на полной скорости врезалась в стену – ведь в коридорах по-прежнему было темно. Эхо шагов становилось все ближе. Каким-то чудом я разглядела, что коридор простирается в двух направлениях, но ноги наотрез отказывались двигаться наугад. Меня охватила небывалая сосредоточенность, сердце выбивало такую резкую дробь, что казалось, вот-вот остановится.

Куда же свернуть? От этого выбора зависело все.

Я посмотрела направо. В просачивающемся откуда-то сером свете виднелась лестница, уходящая вверх, в проем, полный всепоглощающей темноты, один вид которой вызывал ужас. В левой стороне такая же лестница уходила вниз, и тоже в пугающую тьму.

Шаги приближались. Я все еще не знала, куда пойти, и появилось осознание, что если я ошибусь направлением, то не смогу вернуться. Но быть обнаруженной несравненно страшнее. Все-таки я сделала шаг вправо, но не двинулась дальше, а прижалась к стене.

Мой преследователь оказался ловчее меня – он остановился прежде, чем врезался в стену. Дальше он не пошел. Я догадалась, что он тоже не знает, куда повернуть. До меня донесся едва слышный шорох, и я поняла – он водит по стене руками, словно слепой. Должно быть, надеялся обнаружить какие-нибудь подсказки, но тщетно.

Я проснулась совершенно здоровой, поэтому могла не переживать больше о том, где достать рябину. Однако на душе было неспокойно. Темные Коридоры всегда оставляли после себя тяжелое впечатление, но на сей раз они как будто положили внутрь меня тлеющий уголь, шипящий и выбрасывающий искры сомнения, беспокойства и страха. Эти искры больно обжигали, заставляли голову идти кругом. Когда я поднималась, то даже опасно качнулась.

Валькирии снова не было дома. Что-то дало мне понять: нет довольно давно. Я обошла квартиру. Все прибрано, в комнате Валькирии – слабый запах краски, мольберт не отвернут к стене, как обычно, а прикрыт большим полотнищем. Интересно взглянуть на ее законченную работу, над которой она трудилась столько времени, но я не стала этого делать – вдруг она все-таки не была доведена до совершенства и Валькирия огорчится?

Я сверилась со временем и электронным календарем. Оказалось, что я поставила новый рекорд пребывания в Темных Коридорах! Прошла целая неделя. И все бы ничего, но неизвестный, тоже что-то ищущий, не выходил у меня из головы. Кто это был? Такой же несчастный скиталец, как я, или некто иной, знающий больше и имеющий конкретную цель? Мне думалось, что правильнее второй вариант. Что-то в зловещем эхе торопливых шагов заставляло меня быть почти уверенной в этом…

С час я водила расческой по волосам. Беспокойное ископаемое, выбрасывающее в мои внутренности обжигающие искры, сменилось радостно-тревожным звоном. Для порядка я уделила расчесыванию еще минут пятнадцать, потом подошла к окну и отодвинула занавеску. Так и есть! Ты стоял напротив моего дома, держа в руке книгу в светло-голубой обложке.

Я принялась собираться и еще полчаса спустя влетела в твои объятия.

– Ты видел, кто принес мне рябину? – спросила я первым делом.

Ты удивленно воззрился на меня.

– Какую рябину?

– Валькирия говорит, ты говорил с маленькой девочкой, которая отдала мне рябину, – пояснила я.

Ты на минуту задумался.

– Я видел девочку около твоего дома, – вспомнил ты. – Помнишь? Мы сидели в машине. Я заметил, что за углом дома кто-то прячется, будто наблюдает за нами, но это оказалась совсем маленькая девочка. Я с ней не говорил – мы же сразу уехали…

– Да, с Ангелом, – кивнула я. – Это было не в тот день. Наверное, Валькирия что-то напутала.

Ты взял меня за руку – простое, очень теплое движение, – и мы направились к твоей машине. По пути ты остановился у кофейни и купил мне кофе, заметив, что я выгляжу не очень бодро. Я пожаловалась тебе на Темные Коридоры, но неприятное чувство, вызванное ими, не выдержало сокрушительного потока горько-пряного напитка, полного вишневого оттенка и аромата корицы. Раздражающий шипящий уголек заискрил последний раз и потух. Рядом с тобой не было места мрачным тревогам!

– Сегодня меня попросили прочесть эту историю, – сказал ты, уже когда мы выехали за город. – Посмотри, сможешь?

Ты протянул мне книгу в бумажной обложке, на которой было выведено ≪Φλαυίου Ἰωσήπου ἱστορία Ἰουδαϊκοῦ πολέμου πρὸς Ῥωμαίους βιβλία≫. Я уже видела ее у тебя в комнате. Тогда любопытство заставило меня заглянуть под небрежную обертку, но под ней оказался мягкий переплет матово-черного цвета, на котором не было ни единого слова.

– Это «Иудейская война» Флавия? – спросила я.

– Нет, – ответил ты, не отрывая взгляда от дороги. – Я хотел спрятать эту книгу. Первое, что попалось на глаза – вот эта обложка на «Иудейской войне», я сделал ее, потому что переплет был плохим. Сорвал с нее и обернул эту книгу, а потом забыл о ней. Но недавно меня попросили прочесть именно ее. Большая удача, что она у меня оказалась.

Я открыла книгу. Титульный лист пустовал, дальше сразу начинался текст. Язык был странным – он читался легко, но заключал в себе словесный узор, извивался и разветвлялся, придавая привычным выражениям незнакомое, внеземное звучание, певучее и глубокое.

– Я могу прочитать, – сказала я. – Но как удивительно это написано! Что это за книга?

Ты начал рассказывать мне историю о том, как появилась эта книга, из каких краев до нас долетели певучие слова, овеянные скорбью, и поистине поразителен был твой рассказ о том, как она оказалась у тебя и почему ты постарался спрятать ее от случайного взгляда постороннего. Дорога пролетела совсем незаметно, и даже когда мы остановились у ворот кладбища, еще долго сидели в машине – ты, рассказчик истории, и я, восторженный слушатель. После такого мне вдвойне захотелось составить тебе компанию в нелегком деле Чтеца и оживить голосом написанные строки старой книги, хотя я совсем не была уверена, что смогу стать достойным помощником и не разочаровать того, кто попросил тебя прочитать эту историю.

– А ты видишь их, когда читаешь? – спросила я, следом за тобой проходя мимо Защитника (и в этот раз я почувствовала страх и его желание преградить мне дорогу, но при тебе он сдержался, и мы благополучно прошествовали дальше).

– Вижу, но больше чувствую, – ответил ты. – Я ведь смотрю в книгу.

Мы пришли на то самое место, где я когда-то провела несколько не самых приятных часов, ставших своеобразным откупом за возможность послушать твое чтение. Вечер уже вступил в свои права, солнечные лучи озаряли своим зернистым светом полукружье могил и большой памятник со ступенями и креслом из тяжелых каменных плит, на котором в задумчивой позе раскинулся уже знакомый мне старик. Я несколько смутилась, опасаясь, что взгляд упрется в его мраморное лицо и не сможет от него оторваться, а ночное приключение превратится из воспоминания в жуткую иллюзию. Но стоило нам подойти поближе, и старик, привстав, кивнул нам.

– Здравствуйте, Старый Чтец, – поздоровалась я. – Еще раз спасибо, что выручили меня. Надеюсь, вы не против, что я сегодня тоже почитаю.

– Дело ваше, – сказал старик и посмотрел на тебя. – Но настоящим Чтецом тебе не стать, – обратился он уже лично ко мне. – Ты ведь Птицелов, а Птицеловы не бывают Чтецами. Так же, как и Искатели не могут стать Птицеловами, а Чтецы – Искателями.

– Я и не собираюсь, – заверила я. – Просто хочу немного помочь.

– Я понял, – сказал старик. – Ты хочешь почитать с Маркусом. Что ж, читайте.

Он уселся на свой престол из гранитных плит, а ты раскрыл книгу и сказал, что мы с тобой будем читать по одной странице и что делать это нужно выразительно, иначе слушатели заскучают. Я пообещала стараться изо всех сил, и мы с тобой принялись за дело.

История Троеграда (в сокращении, перевод с греческого)

«Мы создали рай на земле», – так испокон веков говорили троеградцы. И почти в любую эпоху они могли сказать с чистой совестью, что это сущая правда. Правда, ознаменовывающаяся вспышками великих противостояний и шумных побед, политая кровью и засыпанная останками бесчисленного числа великих героев и случайных людей, вставших на пути великой цели. За каждой победой рано или поздно следовало поражение, но великая цель оставалась великой.

Троеградцы никогда не считали, что рай должен быть на небе, что он там есть. Все, что их волновало, – это земля. Во все времена они с гордостью несли свое знамя и не оставляли попыток завершить свою миссию и воздвигнуть цветущую цивилизацию. У них никогда не было бога, только они сами. Они сами – вот то священное, что у них было, и они берегли это как могли. На их знамени – три гордых лика, смотрящие вдаль, на рай на земле, который они должны создать. Они создавали его не один раз, и каждые несколько столетий Троеград расцветал.

Первой их попыткой, которую история сохранила для грядущих поколений, был чудесный сад Далтараэтрон. Троеградцы, которых тогда называли иначе, насаждали его медленно, пытаясь осознать, как должен выглядеть рай на земле. Что-то, не похожее на бесплодную пустыню, что-то, зачаровывающее глаз и могущее дать человеку еду и место для сна. В глубоких раздумьях возводили они этот сад, и он разрастался все больше, пока не началась буря и не свалила несколько деревьев. Немногим позже мимо проходили путешественники, мужчина и женщина. Они были голодны, поэтому вошли в сад и сорвали несколько плодов. Это вывело троеградцев из многолетней задумчивости, и они погнали чужаков прочь. Потом они взяли деревья, упавшие после бури, и возвели вокруг сада ограду.

Им стало понятно, что сад нужно охранять, если они не хотят, чтобы его разоряли. Чтобы охранять сад, нужно находиться снаружи. Но где тогда жить? Троеградцы принялись возводить вокруг сада дома. Они никогда больше не впадали в задумчивость, их снедало неуемное желание защитить свои владения. Так вокруг чудесного сада вырос город. Он был окружен тремя высокими башнями, возведенными для защиты, и поэтому был назван Троеградом, а люди, построившие его, стали называть себя троеградцами. В то время на земле не было ни одного города, который по могуществу своему мог соперничать с Троеградом. Но люди сторонились его: у каждого народа были свои боги и своя вера, а у троеградцев не было ничего, только они сами. В глазах других людей это «ничего» не могли заполнить ни вино, льющееся рекой, ни богатые урожаи, ни горы драгоценных сокровищ.

Троеградцы были довольны этим. В их сообщество не закрадывались чужаки. Сами они не отрицали существования богов, но относились к ним с презрением. Их религией стала цель, раз и навсегда увековечившаяся в сознании троеградцев после многолетней задумчивости: создать рай на земле. Это простое учение гласило, что жизнь возможна только во имя исполнения этой задачи. Каждый троеградец должен положить жизнь на то, чтобы создать рай, но действовать он должен не в одиночку, а в сообществе с другими троеградцами, потому что один человек ничего не сумеет достичь.

Понятие о рае не могло ограничиться только представлением о нем. Нарисовав у себя в головах прекрасные картины, люди воплощали их в реальность, но через некоторое время находили, что до рая еще далеко. Так сад Далтараэтрон оказался забыт. Троеградцы взялись расширять свои владения, захватывать другие земли, возводить новые города. Ведь раю, думали они, следует быть большим. В нем должны царить наши законы. Ведь это наш рай.

Люди на захваченных землях погибали. Иногда им выпадал шанс остаться, но тогда они должны были принимать законы нового рая, вторгнувшегося в их жизнь огнем и мечом. Троеградцы снискали себе славу жестоких захватчиков…

Спустя много лет их огромная империя достигла своего расцвета и, вдоволь накупавшись в нем, начала рушиться. Никто не оставил записей о том, как это случилось. Быть может, никто так и не понял. Просто постепенно огромное государство расползлось по швам, города стали чахнуть и разрушаться, люди – уходить. В конце концов огромная и могущественная империя превратилась в руины, которые занесло песками.

Следующее упоминание о троеградцах относится к царству шумеров. И по сей день ученые бьются над вопросом, откуда пришли шумеры, какими силами воздвигли цивилизацию и какое название эта цивилизация носила. Но до чего же прост ответ на эту сложнейшую историческую проблему! Это была одна из последующих попыток (о, сколько их предпринималось!) троеградцев вернуть себе утраченное величие. Обосновавшись в долине Тигра и Евфрата, отпрыски троеградцев, памятуя о своих предках, начали с упорством возводить новый мир. Их первым городом стал Эреду. Они основали его в память о прекрасном саде Далтараэтроне и потому назвали первым городом мира. В последующих поколениях эта мысль изгладила из памяти троеградцев их первую попытку создать рай на земле.

Долгое время троеградцы пребывали в уверенности, что еще немного – и они смогут объявить свое творение завершенным. Но по никому не известной причине их царство вновь скатилось с вершины благополучия… Троеградцы могли полностью исчезнуть, если бы не два человека, изгнанные из города Кадингирры.

Старика Уду судили за то, что он смущал народ рассказами о Далтараэтроне. Он призывал людей вернуться на землю своего рождения и найти прекрасный сад, остаться там и заботиться о нем по самую вечность, ни с кем больше не воюя, ничего не добиваясь, ведь этот небольшой островок и был самым настоящим раем – другого быть уже не может.

Власти пришли в ярость. Слова старика показались вздором: кроме него, все давным-давно растеряли воспоминания предков о саде. А еще говорят, что правители боялись Уду, потому что он умел творить чудеса. Его изгнали, и с ним ушел его внук Моло – единственный, кто принимал рассказы Уду близко к сердцу.

Изгнанники прибились к западным людям, называвшими себя детьми Шета. Уду сделал так, что они с Моло свободно заговорили на их языке, и те приняли их за своих. Вместе с ними они пасли скот и мирились с мыслью, что никогда не вернутся к своим собратьям. Но Уду внушал Моло, чтобы он запер в своем разуме видение прекрасного Далтараэтрона и передал его своим детям. Чтобы однажды троеградцы все-таки вернулись туда, к раю – единственной цели своего существования.

Моло послушал его. Уду знал, что внук все исполнит, и в благодарность одарил Моло способностью творить чудесные вещи, как и он. Рассказывают, что когда маленький мальчик из чужого племени расплакался, потому что не мог приманить птицу, Моло легким взмахом руки превратил его плач в птичий щебет. Или что когда его служанка потеряла принадлежащую ему золотую цепь и отказалась ее искать, Моло сделал так, что она, не помня себя, несколько лет бродила по округе, ища злосчастную цепочку. Из-за этих и других чудес почти все племена считали Моло посланником бога – каждый своего.

Многие годы спустя сыновья Шета вторглись в страну троеградцев и захватили ее. К тому времени Уду умер, но мстительный Моло был с ними. Решив наказать тех, кто когда-то не прислушался к рассказам Уду, он повелел убить всех детей Кадингирры. Перед разрушенной городской стеной развели огромный костер, и Моло сам выхватывал детей из толпы и бросал их в огонь.

Когда последняя его жертва сгорела дотла, Моло обратился ко всем со словами: «Зато теперь вы будете счастливыми. У вас появятся другие дети, и они будут жить в другом городе. Город, который будут сравнивать с раем на земле. И этот город будет начинаться с врат. – Он показал на пробоину в городской стене. – Здесь воздвигнут столь прекрасные врата, что их назовут вратами Бога».

С той поры город стал называться Вавилон, что означает «Врата Бога», и он и в самом деле стал прекрасным, а по окрестным землям поползли слухи, что если сжечь ребенка во имя Моло, то обиталище твое станет таким прекрасным, что его будут сравнивать с раем на земле. И люди сжигали своих детей, произнося имя Моло. Или Молох – так они его звали.

О чем думал Моло, поступая так? Об этом уже никто никогда не узнает. Но вот что он сделал. Заронив в сознание троеградцев и сыновей Шета мысль о том, что они могут достичь рая на земле, он забрал своих детей и ушел. Исчез, не сказав им ни слова о Далтараэтроне. Хранил в своем сердце обиду за старика Уду? Или обрел дар прорицания и знал, как все случится? Это и по сей день остается неузнанным. Может, Уду и Моло вовсе и не были троеградцами, а только хотели, чтобы те вернулись туда, откуда пришли?..

А троеградцы, растворившись в амореях, как они называли сыновей Шета, продолжали напоминать друг другу о рае. И снова добились своего. Они сумели дать мощный толчок к развитию огромного царства. Не раз оно бывало разрушено, но неуклонно стремилось к давно поставленной цели. И много веков спустя достигло ее – Вавилонское царство, обитель троеградцев, превратилось в рай на земле.

Но словно злой рок преследовал несчастных. Достигнув пика своего расцвета, царство пало. Прекрасный Вавилон постепенно превратился в руины и был занесен песками, как когда-то славный Троеград.

Однако истинные троеградцы никогда не сдаются. Незадолго до того, как царство окончательно рухнуло, они позвали людей за собой. И многие ушли вместе с ними, чтобы однажды появиться снова и воздвигнуть рай на земле.

Они появились. Самой мощной их попыткой стало образование Римской империи, превратившееся в многовековую головную боль для всего мира. Вдохновляясь победами, переживая поражения, троеградцы долго не оставляли своей затеи – во что бы то ни стало превратить империю в рай, хотя все говорило о том, что это едва ли возможно. Они не поклонялись языческим богам, они не стали христианами – они по-прежнему ни во что не верили, но троеградцев было всего несколько десятков, тогда как империю населяли миллионы людей, с которыми они совсем не хотели делиться своими планами. Они не повторяли вавилонских ошибок. Троеградцы, взяли они себе за правило, это троеградцы, а другие люди – это другие люди. Мы создаем рай на земле, а они есть инструменты, которых мы в благодарность за помощь селим в нашем раю.

Только люди, не зная о цели, совсем не думали о рае… И империя все глубже уходила в грязь.

Троеградцы серьезно размышляли над этим вопросом в Средние века и находились в глубокой растерянности. Их цель никогда не будет осуществлена, это ясно. Их слишком мало, а другим людям нельзя доверять идею рая.

Тогда же, не то как чудо, не то как плод отчаяния, появилась легенда. Говорят, ее принес с собой старый истощенный человек, называвший себя потомком некоего Моло. Он нашел остальных троеградцев и рассказал им о том, что они не смогут воздвигнуть рай на земле, потому что он уже есть, и этот рай – прекрасный сад Далтараэтрон, который до сих пор цветет рядом с похороненными в песках руинами Троеграда. Он заявил, что был там. И что на земле не может существовать ничего более прекрасного. Вернуться он уже не мог, все силы он отдал на то, чтобы отыскать других троеградцев и поведать им, воскресить в них давно стертые воспоминания предков, дабы они могли отправиться в место, которому принадлежат…

Обрадованные троеградцы спросили, как же им найти прекрасный сад. Старик сказал, что об этом рассказано в книге, которую когда-то написал Моло. В ней есть все, от истории и подробного описания троеградских городов до карты, на которой указано, где именно находится их родина. Книга, конечно, не должна попасть не в те руки, ведь каждому захочется добраться до рая, тогда как он создан троеградцами и принадлежит только им, поэтому она надежно спрятана и он, старик, пришел сюда рассказать о том, где именно. Я могу представить, как троеградцы от нетерпеливого волнения подались вперед…

Дальше истории разнятся. Кто-то говорит, что старик умер до того, как успел сказать хоть слово о местоположении книги. Кто-то утверждает, что он все же успел что-то сообщить. И что книгу находили, но не троеградцы, и прятали от них же, а те не переставали ее искать.

Ради этого великого поиска – или книги, или самого сада – они продолжили строить царства, создавать цивилизации. Их государство давно уже не было единым городом за мощными стенами. Троеградцы рассеялись по земле, но не теряли друг с другом связи, и если страны вдруг стали союзниками в великой войне, вы знаете, это потому, что встретились два троеградца.

Неисчислимое множество людей погибло от их рук. Без веры во что-либо, жестокие и неумолимые, они силой пробивали себе дорогу к своему раю. И если во время войны сжигали детей, то вы знаете, что это кровь Моло говорит в них, и боль от потери страны, которую они построили и так и не смогли обрести, потому что однажды захотели большего.

И все беды земные и войны не прекратятся до той поры, пока троеградцы не найдут дорогу домой.

Читать с выражением суховатый исторический текст, лишь изредка сдобренный эмоциями неведомого автора, было очень тяжело, но в твоих устах невыразительные строки превращались в прочувствавенный монолог, сильный и трогательный. Я пыталась не отставать, но мне казалось, что получается у меня скверно. Зато крупицы диалогов, бóльшая часть которых принадлежала старому Уду и его внуку Моло, почти все достались мне, и я сама удивилась, с какими сильными эмоциями прочла их, словно на мгновение превратилась в персонажей. Мне даже стало неловко, когда я вдруг поймала себя на том, что с большим воодушевлением кричу на все кладбище: «Здесь воздвигнут столь прекрасные врата, что их назовут вратами Бога!» Но, в смущении оглянувшись, я увидела твою улыбку и одобрительный кивок Старого Чтеца.