Текст книги "Уходи не оглядываясь"

Глава пятая

Кира застыла, глядя на улицу. За окном тусклый осенний день тихо перетекал в непроглядный вечер. Один великий поэт воспевал осень «с красою тихою, блистающей смиренно» – в принципе, вполне убедительно воспевал. Ему вторил еще один поэт, любивший короткую, но дивную осеннюю же пору с лучезарными вечерами. Но сегодня можно было лишь с грустью вспоминать и о поэтах, и об их странной неприязни к летнему зною, всего пару месяцев назад терзавшему город. Скучные дожди смыли даже воспоминания о летней пыли и жаре. Они несли сырость и слякоть, а когда прекращались, с остывших небес срывались колючие снежинки, превращая грязь под ногами в серую холодную кашу. Утренние туманы сменяла отвратительная липкая морось, оседавшая влажной пленкой на черных голых стволах, на стеклах автомобилей и окнах домов, на лицах и волосах. Прохожие шлепали по смеси снега и воды, кутаясь в осенние пальто и куртки и прикрываясь от надвигающейся зимы капюшонами и зонтами. Воздух, как казалось Кире, состоял из тумана и выхлопных газов. Город, словно побитая собака, поджимал хвост и прятался от наступающих холодов в продуваемой насквозь подворотне. Таким же безнадежно-безрадостным было сегодня и настроение Киры.

Хорошо, что она согласилась на предложение Валеры и стала его помощницей. Нельзя сказать, что это вернуло ее прежнее светлое настроение, но уж точно дало ощущение нужности и уверенности в себе. Деньги, конечно, не главное, но важнейшее из второстепенного, как говорил профессор Йокус фон Покус. И потому лично заработанные, тем более не совсем копейки, здорово подняли и самооценку. Теперь Кира вечером не стояла у входной двери в ожидании, когда раздастся знакомый щелчок замка. Более того, частенько она приходила домой позже Игоря. Муж, конечно, мягко упрекал супругу в том, что она слишком много времени и сил отдает работе. Но теперь Кире было чуточку… все равно.

Одним словом, от подозрений в неверности мужа она почти полностью избавилась. Хотя правильнее было бы сказать, что ей стало некогда ни следить за его выражением лица, ни прислушиваться к его интонациям, ни вычислять, куда это он отправился поздно вечером и сколько времени там может пробыть. Валера оказался недурным психологом. Собственно, по книге записей это было понятно и раньше. Но теперь Кира прочувствовала это, так сказать, на собственном опыте.

Правда, в выходные та, прежняя, Кира возвращалась. Сейчас именно она размышляла о великих поэтах и их непонятной любви к осени. Вот тот же Пушкин отчего-то писал, что весной болен, а осень любил и лесами любовался. Нынче же любоваться было уж точно совершенно нечем. Лесов, о которых столько было написано, ни одетых в осеннюю листву, ни начисто ее лишенных, из окна Киры видно не было. Единственные леса, доступные ее взгляду, были строительными. Через дорогу вот уже второй год сооружали торговый центр.

За пеленой то ли дождя, то ли приближающегося снега не было видно даже солнца. Оно зябко куталось в низкие осенние тучи, прячась за многоэтажками офисных центров и жилых небоскребов, окружавших дом Вороновых. Игорь, как только они с Кирой поженились, купил квартиру в престижном районе, хотя, не без некоторой гордости, сетовал на то, что и до центра далеко, и с инфраструктурой не все в порядке. Дом, где жила чета Вороновых, был модной двадцатидвухэтажной башней из красного кирпича, которая смотрела на мир уже привычными металлопластиковыми окнами и гордилась постоянно текущими кондиционерами. Башня, конечно, была увенчана пентхаусом и украшена изрядным числом магазинов на первых двух этажах. Владельцы магазинов, что вполне понятно, с определенным трепетом ждали, когда же откроется торговый центр напротив, и вполголоса радовались каждый раз, когда появлялось новое объявление о том, что строительство заморожено на очередные полгода.

Реклама оператора мобильной связи поселилась над пентхаусом сразу после сдачи дома и осталась здесь, вероятно, навсегда, хотя самого оператора уже год как не существовало. В любом случае мысль о том, что ее нужно снять, в голову никому не приходила. Точно так же, как никто уже не задумывался о том, каким образом ее удалось водрузить на крышу.

Еще одним символом достатка жильцов дома была консьержка, которую пытались, но не смогли заменить неодушевленным серым домофоном. Консьержка занималась тем, что не пускала «кого попало», и страшно гордилась тем, что знает «всех своих» в лицо. Свои, правда, менялись не очень часто, и было их не слишком много. В свободное от своих не очень обременительных обязанностей время консьержка читала глянцевые журналы, которые покупала, впрочем, не за свои, а за «обчетвенные» деньги. И потому была в курсе всех сплетен, которыми готова была поделиться с любым желающим. Умный Валера даже пытался сманить ее в свой кабинет для психологической разгрузки тех, кто не нуждался в серьезной помощи психолога. И остановили его от этого шага только соображения врачебной тайны: Мария Васильевна, конечно, просто физически не смогла бы ее хранить.

Марь-Васильна, к слову, была в курсе не только свежих сплетен из мира шоу-бизнеса или кино. Она знала доподлинно, кто из жильцов кому с кем изменяет, кто пьет, кто пошаливает с наркотиками, а кто, как уважаемые Вороновы, работает изо всех сил. Отчего-то, правда, она была уверена, что Кира оказывает… э-э-э… эскорт-услуги, назовем это так, и что Валера вовсе не семейный психолог, а настоящий сутенер. Но тут уж ее никто не собирался переубеждать. Правда, и не смог бы.

Кира вспомнила, как с месяц назад Марь-Васильна поймала ее у лифта и минут пять рассказывала, что на восьмой этаж вселился положительный и одинокий бизнесмен, который «щедрый и профессионалок очень любит. Ты бы присмотрелась к нему, деточка». К счастью, Кира возвращалась домой усталая и смогла только поблагодарить…

Девушка вынырнула из размышлений, передернула плечами. Почему-то ей показалось, что она только что вошла с улицы и наконец надела сухие тапочки. Ощущение быстро прошло – она почувствовала себя очень уютно в теплой, мягко освещенной комнате. Так уютно, что даже скучно.

Воскресенье заканчивалось. Вообще этот осенний уик-энд был обычным, за пару последних лет вошедшим в привычку. Легкий завтрак с фрешем и тостами. Ослепительно-яркий глянцевый журнал с рецептами вечной молодости и сексуальности, которые отчего-то совсем не действуют. Игорь журналы почему-то называл «дерьмовой макулатурой» и сердился, когда Кира пыталась ему прочитать какой-нибудь очередной рецепт если не вечной молодости, то хотя бы здоровой жизни.

– Кира, умоляю, убери эту дрянь! – с раздражением говорил Игорь. – Не надо мне напоминать, что я почти на восемь лет тебя старше и что мне к сорока ближе, чем к тридцати.

Иногда, конечно, между ними возникали легкие ссоры, и последнее время это было все чаще. Все чаще Игорь не то чтобы одергивал Киру, но пытался уйти от разговоров на сколько-нибудь серьезную тему. Хотя подарки по-прежнему дарил, привозя из командировок всевозможные милые мелочи. Дарил и цветы, но Кира нередко замечала, что именно такие утром видела в цветочном магазине на первом этаже их дома.

Кира полюбила скайп – вернее, полюбила беседовать с родителями именно по скайпу. У нее возникало ощущение, что она вроде бы и с родителями, но наслаждалась тем, что для этого не надо ехать через город и убивать пару часов в неизбежных воскресных пробках.

Сырой и серый воскресный день подходил к концу. Обед был приготовлен, стиралка успешно справилась со своей задачей, уборку еще в пятницу не менее успешно выполнила раз в неделю приходящая домработница. Для Киры не осталось ничего из дел усердной жены – только бестолковое сидение у окна, за которым, сколько ни смотри, не увидишь ничего нового.

За спиной у Киры всхрапнул Игорь, сегодня отчего-то проведший на диване перед огромной «плазмой» почти весь день. Совсем недавно Кира почти любила его храп, – вернее, она относилась к этому как к милой особенности, ну вот кто-то любит читать исторические книги, кто-то старается после работы отдохнуть, к примеру, за изготовлением парусников или навесных полочек. Потом стала относиться как к неизбежному, увы, пороку. Ну мало ли у кого что бывает. Кто-то храпит, кто-то пьет только несладкий чай, кто-то по часу принимает ванну, кто-то готов сутками смотреть телевизор…

Примерно так же она стала относиться к носкам, которые Игорь почему-то никогда не складывал в стиралку, а разбрасывал по комнатам. Когда-то это забавляло – Кире даже казалось, что он старается разложить их по всей квартире сколько-нибудь равномерно, потом смешило, но почему-то с недавних пор стало раздражать, несмотря на всю любовь Киры к мужу.

Игорь всхрапнул и проснулся от собственного храпа. Кира готова была спорить, что сейчас он встанет и отправится в кухню, чтобы налить себе в тяжелый квадратный стакан изрядную порцию коктейля. Она хотела уже было попросить, чтобы и ей он налил немного вина, но тут на кухне зашуршало, а потом хлопнул заветный ящик. Это могло означать только одно: Игорь решил подымить. Причем покурить не какую-нибудь сигарету или сигару, а именно трубку. И сейчас уже выбрал, какую именно будет набивать. Раньше Кира смотрела на это сквозь пальцы, но вонь табака, который в последнее время предпочитал муж, просто выводила ее из себя. Она в который уж раз пыталась понять, почему табаком называются эти отвратительные хлопья, синтетически пахнущие чем-то, что должно напоминать вишню.

Кира оторвалась от созерцания осеннего города и направилась в кухню. По дороге она успела подумать, как сильно изменилась за последние пару месяцев. И как здорово, что она изменилась. Ей даже показалось, что вот такая, временами раздраженная, временами усталая, а временами и почти совсем другая Кира нравится мужу гораздо больше. Правда, не настолько, чтобы он отказался от хоть одной из своих привычек. Все оказалось именно так, как она и предвидела: любимый супруг с отрешенным лицом ковырял в трубке нержавеющим шомполом.

«Ну вот как тут удержаться? – вдруг завелась мысленно Кира. – Ведь знает, что курить вредно, что я врач, пусть и не самый настоящий, и куда лучше представляю себе, что может натворить с человеческим организмом всего одна сигарета. Так нет же, он продолжает…»

– Может, покуришь на лестнице? – Кира задала вопрос, на который заранее знала ответ.

– Холодно, – привычно ответил Игорь. – Давай лучше форточку откроем.

Однако ни открывать форточку, ни тем более устраиваться с ней рядом он не стал. За последний год это уже стало почти привычным и почти спектаклем, в котором каждый актер отработал роль до автоматизма. Кира, подлинная героиня трагедии, делала вид, что дым ей мешает и вообще отвратителен. (Хотя отец у нее всю жизнь курил крепкие дешевые сигареты, да и Игорь тоже, пусть потом и перешел на трубку, утверждая, что выбирает себе настоящий табак, а не вот ту гадость, которую кладут нынче в сигареты. Даже с гордостью как-то заметил, что его стаж курильщика уверенно перешагнул рубеж двадцатилетия. Одним словом, Кира за столько лет уж должна была перестать обращать на этот запах малейшее внимание.) А Игорь, не герой, но просто замечательный персонаж, якобы внимательный и, безусловно, прислушивающийся к жене, делал вид, что понимает ее страдания и мечтает их облегчить. Хотя сейчас уже Кира не была в этом уверена. Сегодняшний день словно отменял все привычные ритуалы, придавая каждому из них какие-то новые значения.

Чтобы все-таки не заводиться, она взяла чашку с еще теплым кофе и книжку. Еще раз взглянула на мужа, который раскуривал трубку. Та сипела и шипела: ей тоже хотелось в коробочку на полке и очень не хотелось работать. Ругаться не осталось сил, да и незачем было.

– Я спать… – процедила Кира. – Завтра рано вставать. Ты бы тоже шел.

– Погоди, – внезапно заговорил Игорь. – Нам надо поговорить…

Кира недоуменно посмотрела на мужа. Интересно, о чем сейчас нужно было говорить? Когда все стало так спокойно, скучно, словно они и живут, и разговаривают сквозь толстый слой ваты.

– Что-то случилось? – спросила Кира. Спросила больше для проформы, чем в самом деле желая узнать, что происходит.

Всего какая-то пара месяцев ожидания объяснения, казалось, выжгла ей душу до самого дна. И теперь любая, даже самая страшная правда была не страшна. Во всяком случае, в ту минуту она была уверена.

Игорь в ответ только кивнул. Кивнул, но больше ни слова не сказал. Кира почувствовала, что он не может решиться произнести хоть слово. Уроки Валеры даром не прошли – в том смысле, что Кира научилась задавать самые, как она раньше думала, страшные вопросы и совершенно не бояться ответов. Научилась тому, что любое действие куда лучше тишины бездействия.

К тому же давно уже пора было поговорить. С того самого, до определенной минуты прекрасного августовского вечера.

Кира подошла к мужу и стала у него за спиной. Тот дымил, трубка сипела и шипела, но оба не обращали на это ни малейшего внимания.

– У тебя появилась другая? – спросила Кира и удивилась тому, как спокойно звучит ее голос.

Игорь опять молча кивнул. Но жена молчала и этим вынудила его открыть рот.

– Да, я влюблен, прости…

Кира почувствовала, что земля ушла у нее из-под ног. Мир мгновенно потерял все краски и звуки. Как она к этому ни готовилась, как ни уговаривала себя, что ей все почудилось, но все-таки приготовиться не смогла.

Словно огромная невидимая лошадь ударила ее в живот. Стало трудно дышать, слезы подступили к глазам, руки затряслись.

Это был страшный, чудовищный, совершенно несправедливый удар, но она ждала его два с лишним месяца. И потому смогла устоять и даже не согнулась, хотя внутри все горело и скручивалось от боли.

– Уходи, – не проговорила, прошептала Кира. – Сию же минуту уходи!

Игорь с удивлением посмотрел на жену. Он-то ожидал слез, криков, каких-то бабских глупостей вроде наигранного обморока, звонков мамочке, чашек, летящих в голову. Но ничего этого не было, только страшный хриплый шепот и всего несколько слов.

Вероятно, если бы Кира закатила скандал, Игорь бы остался. Возможно, объяснил бы все, что с ним происходит. И, может быть (как он надеялся), дал бы себя уговорить остаться. Но эта просьба, то есть приказ, все мгновенно расставила по местам. Теперь уже обратного хода не было, не осталось никакой надежды все вернуть или исправить.

Игорь, тут стоит ненадолго отвлечься, ничем не отличался от прочих мужчин. Да, он должен был постоянно себе доказывать что-то, пытаться увериться в том, что необходим, что без него не справятся, что он не идеален, но все же… Доказать-то это было достаточно просто, а вот нести ответственность за каждый шаг – много сложнее. И каждый раз решаться все переменить становилось труднее и страшнее.

Ну вот зачем он сейчас начал этот разговор? Кира такая тонкая и ранимая, наверняка уже все поняла. И молчала, пыталась удержать семью… А он сдуру все испортил… завелся, дурак, от простой просьбы покурить на лестнице. Ну вышел бы… Вернулся. И привычный уютный мир остался бы на своем месте. А там, глядишь, и ситуация с Аришей устоялась. Может быть, у нее появился бы другой. И он, Игорь, благородно отошел бы в сторону, чтобы не лишать счастья дорогого ему человека. Отошел бы и остался с женой, такой хорошей, доброй и чуткой.

Остался бы… Всего минуту назад это было бы возможно…

«Ну, может быть, у меня еще появится шанс… Пусть она сейчас выгнала. Но, может быть, еще что-то изменится…»

Размышляя, Игорь собирался. Вещей было слишком много, чтобы увезти все сразу. И это было правильно: оставался слабый шанс еще раз войти в этот дом хозяином, забрать то, что просто не влезло в дорожную сумку, и, может быть… получить, вернее, вернуть свое.

Кира в его сборах участия не принимала. Она все так же стояла у окна и невидящими глазами смотрела в быстро сгущающуюся осеннюю темноту. К счастью, ей не понадобились никакие объяснения. Ее накрыли странные, казалось бы, противоположные ощущения. С одной стороны, боль от предательства была невыносима. Как смертельный удар, после которого вся кровь покидает тело. Так из души сейчас вытекала вся радость и все то, что делало ее, Киру, живой и любящей.

Но была и другая сторона – странное удовольствие от того, что теперь уже все ясно. Теперь уже не надо ничему искать объяснения и оправдания, можно рассмотреть ситуацию трезвыми глазами и попытаться извлечь хоть какие-то, пусть минимальные уроки.

«Хорошо, что я удержалась и не начала скандалить… И хорошо, что не стала требовать у него объяснений. Пусть бы ушел и больше никогда здесь не появлялся. Может быть, я бы смогла хоть как-то, пусть с пустым сердцем, но жить дальше…»

За спиной послышались шаги Игоря, потом рядом с ней на пол опустилась полупустая дорожная сумка. Кира удивилась, что муж не стал забирать ни свои обожаемые диски, ни костюмы, которые выбирал всегда тщательно и неторопливо. Но сейчас ей было все равно, что он взял, а что оставил. Лишь бы сам исчез как можно быстрее.

– Кирочка, спасибо тебе… – Голос мужа звучал непривычно мягко. – Ты такая хорошая… Самая лучшая. Спасибо тебе за все.

– Прощай! – Больше ни на что сил у Киры не осталось.

Наконец щелкнул замок. Теперь уже не веселым звонким «щелк!», а протяжным и унылым «р-ж-ж-ж». И только теперь Кира позволила себе расплакаться.

* * *

Машина Игоря плавно набирала скорость. Он почти не смотрел на дорогу, насколько это было возможно. Но взять в руки телефон не решался, не решался набрать номер, втайне еще надеясь, что Кира вот-вот позвонит и скажет одно только слово «возвращайся». Но телефон молчал, а расстояние от модной двадцатидвухэтажки все увеличивалось.

– Ну что ж, пусть сегодня будет так… А там поглядим.

Он набрал номер и почти сразу услышал ответ.

– Аришенька, я еду к тебе… Ну что значит «как отпустила»? Я же вполне взрослый мужчина. Понял, что больше ни минуты не могу там оставаться и что совсем не могу без тебя, собрался и уехал. Что? Нет, конечно. Никуда я не собираюсь возвращаться. Ты же у меня самая лучшая. Жди, скоро буду.

* * *

С восьмого этажа Кире отлично был виден выезд из двора. Вот показался «Гелендваген» Игоря, огромный, наглый, уверенный. Вот он, словно на цыпочках, вырулил на проезжую часть, вот с той же черепашьей скоростью поехал по проспекту на запад.

– Интересно, почему он едет так медленно, – сказала неизвестно кому Кира.

Ответа, конечно, не последовало. Кира подумала, что муж, похоже, ждет ее звонка. Вот только ни звонить, ни звать обратно она не собиралась. И дело было не столько в измене (что само по себе малоприятно), сколько в том, что он врал. И продолжал бы врать, если бы Кира не завела разговор.

Наверное, и вранье можно было бы стерпеть. Вон сколько у Валерки клиентов годами врут своим половинам, а потом приходят к психологам проблемы семейные решать. А не врали бы, может, и проблем было бы меньше…

Или больше.

Совсем как у нее сейчас. Кира подумала, что предстоят многочисленные и крайне неприятные беседы с матушкой, которая уж сколько раз упрекала ее, что она полностью растворилась в муже, забыла себя и т. д. и т. п. А потом, после того как Кира пошла на работу, столько же раз упрекала ее, что нельзя ставить крест на домашних заботах и посвящать себя только карьере…

Но это, конечно, еще не проблемы. Проблемы начнутся чуть позже – с разменом квартиры, сменой документов, поиском нового жилья… Если, конечно, у Игоря достанет совести, чтобы выгнать ее из дома, купленного специально для нее. Вернее, для них… Хотя можно же при разводе потребовать…

Вопросы в Кириной голове закручивались, как ей показалось, в спираль… Роились и жужжали, гудели, как толстые летние шмели, и словно вылетали невесть откуда… За ними полезли и воспоминания – те самые, непрошеные, подтверждающие.

Вот Игорь достает из чемодана длинную узкую коробку, а потом еще одну, почти такую же. Первую прячет обратно, а вторую вручает ей со словами «Смотри, какая красота! Уникальная роспись, второго такого нет в целом мире!». Милый шелковый шарф с росписью батик, конечно, был очень хорош. Но Кира-то видела ту, первую, точно такую же коробку… Значит, там тоже что-то такое же было «уникальное» и «единственное в своем роде». Было и колечко из ЮАР с неплохим бриллиантом, и почему-то точно такое же попало в портфель мужа… Тогда он усмехнулся и объяснил, что коллега из маркетинга отдал ему, чтобы жена раньше времени не увидела. Был и чек на две шубы, хотя ей досталась только одна. Чек был написан по-итальянски, и Игорю в голову не пришло хотя бы спрятать его. Что Кира может знать язык (латынь-то в медицинских учат в обязательном порядке), он и не подумал.

Воспоминаний становилось все больше, они, словно кислота, травили Кирину душу. И почему-то раз за разом слышались ей слова Игоря «Ты такая хорошая… Самая лучшая…».

Они звучали все громче и громче, наконец стали оглушительными, словно набат. Кире хотелось избавиться от них, выбросить из головы, из дома, из жизни… И она закричала:

– Хороших не бросают! От самых лучших не ухо-о-дят! Слышишь ты, не ухо-о-дят!

Но этого было мало, звук собственного голоса словно разбил какие-то невидимые цепи, Кира почувствовала, что может просто на куски разорвать теперь уже бывшего своего любимого. Она схватила с полки вазу и со всей силы грохнула ее о пол кухни. Осколки разлетелись веселым веером, некоторые даже выскользнули в гостиную. Следом полетели на пол тяжелые хрустальные стаканы для виски, потом тарелки с затейливой китайской росписью, потом чайник. Но он оказался металлическим и не разбился, а со звоном опрокинулся на бок. Крышка откинулась, и вода разлилась, замочив пушистые Кирины тапочки.

И только тогда девушка чуть пришла в себя: тапочки мгновенно промокли насквозь. Кире показалось, что на ноги надеты две дохлые лягушки. И не просто надеты – обжигающий холод словно пополз вверх по ногам, он обволакивал, втягивал в себя, убивал, превращал в огромную третью безнадежно и навсегда дохлую лягушку ее саму, еще полчаса назад живую и почти спокойную…

Кира сбросила тапки, но легче от этого не стало: мокрые плитки кухонного пола неприятно скользили, крошечный осколок стекла тут же подло вонзился в палец, да так, что к воде на полу стала примешиваться кровь из ранки.

– Черт, – прошипела Кира. – Надо же обработать…

Стараясь двигаться как можно осторожнее, Кира вытащила аптечку из крайнего шкафа. Коробка была достаточно вместительной, бинт и пластыри лежали поверх всех упаковок с таблетками, но Кира отчего-то вытащила из дальнего угла нижнюю упаковку со снотворным, которое пила очень редко и в самых крайних случаях.

Уже совершенно не обращая внимания на то, что под ногами, и поранившись еще пару раз, она наполнила тяжелую керамическую чашку водой из-под крана и села возле кухонного столика. Задумчиво и осторожно извлекла все таблетки из одного блистера, вытащила из коробочки второй блистер, опустошила и его, затем заглянула в коробочку, не осталось ли еще.

Горка таблеток на столе поблескивала в ярком свете, манила и словно шептала: «Еще немножко, и тебе станет хорошо и спокойно… Бояться нечего, только представь, как станет легко и радостно…» Шепот становился все громче и громче. Как загипнотизированная этим предвкушением свободы и спокойствия, Кира положила несколько таблеток на ладонь и поднесла ее ко рту. Потом взяла в другую руку чашку и…

И зазвонил домофон…

Этот звук развеял чары. Руки Киры задрожали – она с ужасом посмотрела на горку таблеток на столе, потом перевела взгляд на левую ладонь, потом на чашку… И с размаху бросила все на пол. Таблетки раскатились, вода из чашки расплескалась, отломавшаяся ручка улетела куда-то в глубины дома.

– А-а-а!

Никогда в жизни Кира так не кричала. Она словно выворачивала наизнанку собственную душу – должно быть, пытаясь изгнать всю гадость и грязь, скопившуюся за последнее время и черной жижей заполнившую все внутри.

Кира кричала долго, пока не почувствовала, что заболело горло. И вот это ощущение – такое простое и однозначное, напомнившее почему-то о далеком детстве – привело ее в чувство. Ровно настолько, чтобы сбежать из полуразгромленной кухни и закрыться в спальне. Где не было шепчущих о свободе и спокойствии таблеток, мокрых тапок и луж на полу. Где можно было накрыться с головой одеялом и просто всласть поплакать.