Текст книги "Что за жизнь у нас такая?"

После продолжительной паузы водительская дверь медленно, сохраняя некую интригу, открылась. Из нее сначала появились мужские ноги в светлых, широких брюках, обутые в светлые же легкие мокасины. Потом плавно, неторопливо выплыло крупное нарядно одетое, мужское тело. Тело принадлежало пожилому, ухоженному мужчине, равно как и голова с жидкой, растрепанно-рыжеватой пародией на когда-то, безусловно, приличную волосяную растительность. На самом темечке и вокруг него лоснилась, отсвечивая на солнце, округлая лысина. На носу повисли, зацепившись за крупные, оттопыренные уши, солнцезащитные зеркальные очки. Круглая форма оправы очков в сочетание с мясистым носом, пухлыми чуть вывернутыми наружу губами и обвисшей на скулах кожей, напоминали крота из детской сказки «Дюймовочка». Заметно оплывшая, обрюзгшая фигура говорила об отсутствии физических нагрузок и нарушении обмена веществ. Бледно серое лицо одновременно выражало надменное высокомерие и раздражение. Откровенное недовольство мужчины, скорее всего, было связано с вынужденной необходимостью покинуть прохладный салон и ступить в обжигающе-знойный ад улицы. Мужчина вразвалочку, еле переставляя ноги, бережно перенес себя к витрине киоска, словно это было не тяжеловесное тело, а как минимум хрустальная чаша, наполненная эликсиром счастья, который расплескать просто непозволительное преступление.

Старый хозяин новой жизни пренебрежительно брезгливым взглядом окинул сооружение в целом, конкретно ни на чем не останавливая внимания. Скорее всего, скромное сооружение не произвело на взыскательного покупателя благоприятного впечатления поскольку подбородок его сморщился, а губы не смотря на свою, мягко говоря, припухлость, поджались до ниточки и провалились в рот. Он осуждающе бессловесно громко фыркнул себе под нос, как замученная досужими оводами лошадь. Несомненно, пожилой франт выразил бы свое осуждение более презрительно и театрально окажись в данное время на площадке перед киоском ожидающая публика, но в связи с тем, что являть свою игру не перед кем, манерный актер ограничился недовольным бурчанием под свой собственный нос.

Пройдясь все той же взыскательной походкой сначала в одну сторону вдоль киоска, потом, потоптавшись на углу, медленно проследовав в обратном направлении, он с отсутствующим видом осмотрел полки с товаром. Со стороны складывалось впечатление, что чрезвычайно занятой гражданин старательно решает некую проблему: соответствует ли затраченное на ожидание время, качеству овощей и фруктов, стоимости товара. Видимо не прейдя к общему знаменателю, подошел к закрытому окошку и нервно постучал костяшками пальцев по стеклу. В ответ никакой реакции. Несколько секунд ожидания повисли в воздухе. Операция по привлечению внимания продавца повторилась уже более настойчиво. И опять тишина. Губы гражданина переформатировавшись, вытянулись трубочкой очень похожей на судейский свисток. Правая рука автоматически вынула из кармана широких дорогих штанов уже изрядно помятый несвежий носовой платок. Отточенным движением промокнув изрядно вспотевшую, блестящую лысину, а заодно и отекшее, расплывшееся лицо, возмущенный покупатель, забыв о вальяжности, двинул за киоск походкой великого завоевателя. Весь внешний вид его буквально кричал: «Берегись! Растопчу!»

Только мужчина скрылся за углом, как тут же раздались «раскаты грома» в его исполнении, а в ответ «сверкнули молнии» продавщицы.

– Вы по какому такому праву не реагируете на мой стук? . . . Я же видел через стекло вашу реакцию, . . . вы слышали мой стук . . .

Требовательный голос мужчины заглушил грохот от передвигаемых ящиков и нарочито громкий обмен фразами между водителем и продавцом. Судя по отголоскам, они никак не могли удачно пристроить пустую тару, чтобы она не загораживала проход и не мешалась под ногами. На крикуна демонстративно не обращали внимания, что приводило его в несказанное бешенство.

– Я к вам обращаюсь, женщина! – «выпрыгивал из штанов» нервный гражданин.

– Слушайте, уважаемый, – переводя шумное дыхание и злобно растягивая слова, громко прошипел женский голос. – Вы же видите, что я занимаюсь приемкой товара. Заметьте, не сижу, не лежу, – голос крепчал, поднимаясь в тональности, – сама таскаю ящики! У меня нет грузчика . . . все сама . . . все сама . . . это уже, между прочим, вторая машина только за последние двадцать минут . . .

– Да хоть десятая! Мое какое дело? – крушил бастионы настойчивый покупатель. – Вы могли ответить на вопрос?

Не услышав в словах и тоне никакого сочувствия к стараниям, женщина взвизгнула:

– Все ответы написаны на бумаге в окошке . . . или букв не знаете . . . отойдите . . . не мешайте работать.

– Ну правда, мужик, отойди . . . мешаешь же . . . итак не повернуться, ты еще приперся, – вмешавшийся в перебранку мужской голос по всей видимости принадлежал водителю разгружавшейся Газели. – Чем права качать, лучше бы помог . . .

При спокойной, и даже умиротворенной обстановке на площадке перед киоском, за киоском атмосфера неудержимо накалялась. Казалось, вот-вот кто-то не выдержит и пойдет в рукопашную.

– Да я смотрю – вы совсем с ума сошли! Предлагаете мне ящики таскать! – по-женски голосил обиженный франт. – Дайте мне немедленно жалобную книгу! Я вам сейчас отпишу . . .

– Ты, мужик, видать времена попутал, – беззлобно хохотнула женщина. – Какая тебе книга? Я вот отпущу машину и закроюсь документы оформлять да товар перевешивать. И плевать мне на твои угрозы. Ну-ка вали отсюда быстренько . . .

– Вы как со мной разговариваете? – не унимался мужчина.

Опять раздалось гневное женское шипение:

– Не доводи до греха . . . не буди во мне зверя . . .

– Да что мы с ним нянчимся, – невозмутимо вклинился в разговор водитель, – позвони в милицию, пусть приедут и заберут хулигана. Мы ему спокойно объясняем, что идет приемка товара . . .

– Ладно. – Покупатель резко «осадил лошадей». Спросил уже примирительно. – Виноград свежий?

– Все свежее . . . иди, жди, – устало отмахнулась продавщица. – Там в тени под деревом сидит старик, так ты за ним будешь.

Несколько удрученный, с красным от волнения лицом, бунтарь вернулся к витрине, на исходные позиции. Приподняв на лоб запотевшие очки, принялся детально изучать выставленный на полках ассортимент. Алексей Николаевич, ставший невольным свидетелем разыгравшегося на его глазах скандала, теперь уже с неприкрытой заинтересованностью разглядывал высокомерного гражданина. Голос казался до боли знакомым, вот только лощеная внешность сводила на «нет» усилия воспоминаний. Кому же она все же принадлежит – эта внешность? И в тот момент, когда мужчина поднял очки, пазлы сложились.

– Мишка, здорово! – Алексей Николаевич в порыве чувств вскочил с насиженного ящика. Необыкновенно резво, буквально в два прыжка, во всех смыслах, подскочил к старому приятелю. – Я смотрю-смотрю, вроде и фигура, и голос знакомы, а вспомнить не могу кому принадлежат, а как поднял очки . . .

Мишка, в свою очередь, с непониманием, оценивающе окинул взглядом взбалмошного старика. Несколько долгих секунд лицо его не выдавало никаких признаков узнавания. Однако назойливый незнакомец не собирался сдаваться, его не останавливала стена отчуждения, широко, искренне улыбаясь, он протянул руку для приветствия:

– Давай, давай, вспоминай . . .

Вопреки пролетевшим годам, отдаленное, изрядно подзабытое прошлое, приоткрыло дверь памяти.

– Лешка, ты ли это? Не сразу узнал, – Михаил Борисович сдержанно пожал руку. – Да, не красит время старую гвардию. Сильно, сильно ты постарел . . . не узнать просто. Должно быть болеешь. Впрочем, возраст – понятное дело. В твоем, брат, возрасте все болезни цепляются. Держись . . . уже . . . держись . . .

Беспардонное заявление приятеля о нездоровье, говоря откровенно, даже обидели мужчину. Не такой уж он и дряхлый старик, чтобы вот так, ни за что ни прошто, хлестать по самолюбию. Всего то на пару лет постарше будет Мишки-хлыща, да и выглядит совсем неплохо. В последние годы возраст, безусловно, сказывался, но ведь не до такой степени, чтобы при встрече через несколько лет, с налету, тыкать в старческую ущербность. Да, не скопил монет для роскошной жизни. Да, нет у него заграничной одежды. Советское донашивает. И что теперь?

Это Зинаида Григорьевна не смотря на собственное, не всегда хорошее самочувствие, постоянно опекает мужа, над каждым чихом колдует. Сам же Алексей Николаевич ощущает себя еще вполне и вполне бравым мужиком, способным в случае необходимости оказать всякую помощь и участие своим близким. Он уже достаточно продолжительное время находится на заслуженном отдыхе. По правде говоря, если бы не настойчивые требования жены, он и сейчас, скорее всего, работал. Помнится, как она после долгих предварительных уговоров, разошлась не на шутку, когда прямо на даче у него случился сердечный приступ. Мужа тогда срочно увезли на скорой и женщина сутки напролет дежурила у его постели. К счастью для всех, обошлось, однако, приговор Зинаиды Григорьевны оказался жестким – никакой работы. При том, что на самом деле, она не знала: этот приступ у мужа случился не в первый раз. Просто свои болячки он привык не светить перед близкими, а еще лучше – прятать во избежание волнений. Как-то не по-мужски плакаться о проблемах, уж так он считал.

Да и откуда было взяться отменному здоровью, если бурили они и на Новой земле, и в Заравшане, и Чернобыльскую аварию устраняли. Мало ли еще чего довелось испытать? Обида, лишь на мгновенье накрывшая легким крылом недовольства, тут же слетела. Если припомнить былые годы, Мишка всегда отличался бестактностью, не сказать жестче – нагловатостью замешанной на откровенном хамстве. Весь накопленный за годы жизни негатив, выплескивался из него при всяком удобном случае. Одни собеседники не терпели его наглости и делали замечания, другие – пропускали мимо ушей, чем способствовали еще большей развязности. Но даже услыхав нарекания в свой адрес, хамоватый балагур невинно улыбался, менял тему разговора, как ни в чем не бывало, сохранял свое весьма сомнительное лидерство. Неоспоримым лидером, неким центром вселенной Мишка становился в любой компании буквально молниеносно и как-то совершенно незаметно. Его громкий голос и безапелляционный тон воздействовали на людей словно завораживающий, подчиняющий гипноз.

Прошли годы, но бывший знакомец оставался все тем же, что и раньше. Это только молодые и незрелые считают, что с течением жизни люди меняются. Многоопытный Алексей Николаевич был твердо уверен: никто никогда не меняется и Мишка тому яркое подтверждение. Просто в разных жизненных ситуациях человек раскрывается полнее, порой даже так, как от него совершенно не ожидаешь. Тем не менее, подлец, увы, не становится порядочным, а злой – добрым. До определенных испытаний гнилье не проявляется, а случись неприятности или трудности, с которыми он никогда не сталкивался в жизни и повел себя человек так, как заложено у него в генах. Мишка всегда отличался эгоистичным характером, прикрытым хамством. Правда, хамил он исключительно равным себе или тем, кто в ранговой иерархии стоял на ступень ниже. Зато перед «сильными мира сего» умел выслужиться: всегда вовремя и стакан воды подаст, и дверь в машину откроет, и пальтишко накинет.

– Весь такой нарядный! Весь такой шикарный! – не без доли лести восхитился Алексей Николаевич.

– Так уж прямо шикарный, – игриво «сконфузился» Михаил Борисович. – Мал-мал зарабатываю. Это правда. Свой бизнес . . . – многозначительно подмигнул собеседнику. – Не большой . . . на жизнь хватает.

– Ну, мил-человек, тебе иначе нельзя. У тебя ведь того . . . жена молодая. А молодой жене что требуется? Жизнь достойную организовать! И самому . . . того . . . соответствовать.

Михаил Борисович искусно сделал вид, что не заметил в словах мужчины откровенного насмешливого сарказма.

– На качество жизни не жалуюсь. Мы с Юлей уже почти двадцать три года вместе. Янке, дочке нашей, недавно исполнилось двадцать два. Институт закончила в этом году.

Алексей Николаевич в изумлении всплеснул руками:

– Вот это да! Жизнь, можно сказать, ракетой со сверхзвуковой скоростью мимо проносится. Кажется, словно вчера ты от Ирины с Ольгой ушел. И бабы то, бабы, как тебя всем своим обчеством поносили? А ведь прошло, забылось . . . Главное, живешь того . . . справно. Да еще с молодой женой . . . А языками того . . . почесали . . . и забыли. . . Слушай, чего мы на солнцепеке загораем? Ты давай, ступай в тенек к ящику под деревом. Видишь, у меня там газеткой накрыто, а я сейчас . . . того . . .

Не успел еще Михаил Борисович на предложение знакомца отреагировать, как тот быстро нырнул за угол голубого киоска.

– Вы уж меня простите, милая дама, – раздался заискивающий голос из-за машины. – Я тут товарища встретил. Все равно ждать. Уж не могли бы вы еще один приличный ящик одолжить?

– Где я вам ящиков наберусь? Да еще, понимаешь ли, приличных? – ворчливое недовольство усталой продавщицы не сулило ничего хорошего. – Вон они, ящики то все – хлипкие. Тот, что я вам дала, еще с прежних времен задержался. А эти современные – совсем чахлые. С них и навернуться недолго.

– Вы извините, пожалуйста, – начал было оправдываться пожилой мужчина.

– Ладно . . . есть у меня табуретка самодельная . . . выдержит, думаю, вашего товарища.

Раздался резкий скрип, возня, хлопнула дверь.

– Не беспокойтесь, пожалуйста, – еле слышно простонал старик. – Вам ведь самой потребуется.

– Забирай, говорю. У меня стул есть в случае чего, – отрезал женский голос тоном, не терпящим возражений.

Довольный Алексей Николаевич выплыл из-за киоска, держа в руках, словно хрупкую святыню, грубо сколоченную то ли небольшую лавку, то ли широкой табурет. Он нес изделие перед собой будто завоеванную в тяжелом бою, награду и радостно улыбался.

Михаил Борисович вальяжно расположился на громоздком, но удобном ящике, где еще совсем недавно томился в ожидании Алексей Николаевич. Тот пристроил свой табурет рядом так, чтобы происходящее на площадке не выпадало из поля зрения. Михаил Борисович нехотя поправил зеркальные очки на носу, ненавязчиво покрутил перед собой дорогой барсеткой и, растягивая слова, произнес:

– Знаешь, Леха, у меня назло всем сплетням и бабским пересудам жизнь сложилась замечательно. Любой позавидует. Ирка, зараза такая, долго про меня всякие гадости распространяла, одно слово – злобная баба. Уж сколько проклятий на меня насылала, вспомнить, понимаешь ли, страшно. Но ничего у нее не вышло. Мы с моей Юленькой живем душа в душу, дочку Яночку вырастили умницей, красавицей. Вот так, брат. А что Ирка? Так и осталась брошенкой никому не нужной . . .

Алексей Николаевич, отвернувшись, криво усмехнулся, достал сигареты и жадно закурил.

– Это ты напрасно так про Ирину. Когда ушел из семьи? Ольга еще в детский садик ходила? Ирина одна дочку тянула, а на дворе, между прочим, уже девяностые безработицей да безденежьем стояли. Что у врача за зарплата была? Смех и слезы, да и ту вовремя не давали. Она днем в больнице принимала, потом полы намывала, потом с уколами моталась по городку. . .

– Мне самому нелегко приходилось. Что делать, если заработков не было, – пытался оправдываться горе-отец.

– В белую, конечно, не было. Зато черный налик во всю процветал . . . Впрочем, я тебе не судья. Просто про Ирину не надо плохо говорить . . . Она, между прочим, никогда ничего плохого о тебе не говорила . . . Переживала сильно ваш развод . . . Но ни-ни . . .

Михаил Борисович спросил, не скрывая удивления:

– Интересная картина. А кто же тогда сплетни распускал? Кто меня почем зря чистил?

– С чего ты взял, что тебя чистили?

– Так Юля рассказывала . . . – слова повисли в воздухе, после чего наступила тягучая пауза.

– Ну, что с молодой возьмешь? Может чего перепутала? – затушив сигарету прямо об асфальт, добросовестный старик направился к урне. Избавившись от окурка, вернулся молча на свое место.

– И про брошенку ты зря . . . Ирина женщина умная и добрая, намыкалась здесь. Предложили ей место в санатории, что в Бору . . . в сердечно-сосудистом . . . значит. Теперь она его возглавляет . . .

– Как это возглавляет? Юля говорила, что она туда рядовым кардиологом поехала, – искренне изумился мужчина.

– Правильно. Поехала рядовым, а стала руководящим. Туда попасть на лечение – целое дело, не для простых смертных. Аппаратура там, значит, . . . специалисты хорошие, . . . условия . . . Только Ира не зазналась, своих не забыла . . . Нашим помогает, пристраивает . . . Хороший она человек, – шумно вздохнул рассказчик. – Ольга, дочка, тоже медицинский закончила, с матерью работает. Они, значит, Ирина с Ольгой, в Бору дом построили. С работой, значит, рядом. У Ольги муж врач, двое деток растут. Хорошие ребята.

Михаил Борисович нервно вскочил, однако, вовремя спохватившись бурной реакции, демонстративно одернул рубашку, пригладил волосы и вновь присел на ящик. Он так артистично проделал все эти манипуляции, что непосвященный человек принял бы его действия, как заранее обдуманные, а не результат неприятного потрясения. Мол, для того и поднялся, чтобы . . . оправиться.

– Ты то откуда все это знаешь? Ирка с девчонкой в скорости после развода уехала. Сюда больше не возвращалась.

– Уехала, – спокойно кивнул осведомленный старик. – Она с моей Зинаидой Егоровной все годы связь поддерживала. Не скажу, что уж очень дружили: общались, с праздниками друг друга поздравляли. Ирина даже два раза Зину к себе определяла. Золотой она человек! Однако зачем я тебе об этом балакаю? – нарочито картинно спохватился хитрый рассказчик. – Дурья башка! У тебя ведь другие интересы. У тебя жена молодая.

Михаил Борисович неловко хохотнул:

– И правда! Мне то какое до них до всех дело? Я, понимаешь ли, с Юленькой через неделю уезжаю в Турцию, – спина моментально распрямилась, подбородок подтянулся, не дать, не взять, – сокол в предвкушении охоты. – Отель, само собой, пять звезд, полный пансион, на самом берегу моря. Люблю, знаешь, поваляться на пляже. Юля тащит на разные экскурсии, а мне зачем? Искупался и винцо себе потягивай прямо на лежачке. Жена, конечно, на меня обижается, что не составляю ей компанию. Я здесь, по работе, так набегаюсь, что гори эти экскурсии огненным пламенем.

– Само собой, – жена молодая, ей побегать хочется, мир посмотреть, пообщаться. А тебе, понятное дело, – полежать, погреться, отдохнуть.

Увлеченный самолюбованием, рассказчик не заметил наигранно-участливого тона собеседника.

– Ты из наших, из чернобыльцев, давно кого-нибудь видел? – поинтересовался Алексей Николаевич.

– Кого конкретно?

– Костю, Пашку, Серегу?

Приятель задумался, что-то прикидывая в уме:

– Давно. Несколько лет назад, точно даже не вспомню.

– Вы же семьями дружили? – непроизвольно сорвался вопрос.

– Дружили . . . когда с Иркой жили. Как к Юле ушел, так дружба постепенно закончилась.

– Что так?

– Жене мои друзья, их супруги . . . понимаешь . . . показались скучными, неинтересными, – неуверенно пояснял Михаил Борисович, откровенно испытывая некое неудобство за собственные слова. – Постоянно говорят о проблемах, о здоровье. Анекдоты для нее наши – убогие, музыка – древняя, мужчины и женщины – безвкусные. Вообщем отошли от моих друзей.

– Ну да, ну да! Молодая женщина есть молодая. Зачем ей старики да старушки? Она им, поди, в дочери годится? Стало быть, с ее друзьями-подружками задружили? – Алексей Николаевич проводил взглядом отъезжающую Газель.

– Нет. Вернее, несколько раз сходили то к одной подруге на день рождения, то к другой. Пустые они какие-то. Скажут глупость и ржут. Мужики у них одно название что мужики. С работы на работу скачут, деньги зарабатывать не желают. Пьют, словно лошади, сквернословят на каждом шагу, без мата говорить не умеют. Не мое это. Не хожу я в ту компанию и Юльке запрещаю.

– Понятно. Серьезному бизнесмену к чему такая компания? Хотя, теперь молодежь не очень то и дружит. Зачем тебе друзья? . . . Зато жена молодая . . .

– Слушай, я же инфаркт перенес, – многозначительно сообщил франт. – В больнице лежал, понимаешь ли. Какие уж тут пьянки-гулянки?

– Да ты что? Где лежал?

– Где? Где? У нас, в родной больнице.

– В нашей? Ты же человек состоятельный, мог бы себе позволить платную, с хорошими врачами . . . С сердцем не шутят.

– Зачем зря деньги тратить? Какая разница, где лечиться? Что у нас, что в платной, что в бесплатной – везде одинаково лечат.

Алексей Николаевич подозрительно прищурился:

– Это Юля твоя так считает?

– Я с ней, между прочим, полностью согласен. На дураках врачи наживаются. Полежал. Ничего, обошлось . . .

Еле дотерпел до конца лечения. Еда больничная, сил нет, как надоела, – беднягу так перекосило, что в искренности сказанного сомневаться не приходилось.

– Обычно еду больным стараются из дома носить согласно индивидуальной диеты.

– Зачем из дома? В больнице кормят как нужно, как правильно. Юля тоже считает – больничная пища самая безопасная.

– Конечно. Молодые теперь грамотные, не чета нам – старикам. Лучше знают, лучше разбираются, чем наши стариковские болячки лечить, – Алексей Николаевич поднялся с ящика. – Пойдем к окошку. Газель ушла, сейчас откроют.

Пожилые мужчины подошли к киоску и выстроились друг за другом, рядом с еще закрытым окошком. Солнце все так же нещадно припекало. Продавщица явно не торопилась приступать к торговле. Из помещения доносились возня и громкое, недовольное бурчание женщины. Немного помедлив, Михаил Борисович неожиданно зло произнес:

– Слушай, Лешка, я вот теперь думаю: про мой инфаркт наверняка Ирка знала, и Ольга знала. Надо же какие сволочи! Ведь ни та, ни другая в больнице меня не навестили, лечения достойного с реабилитацией не предложили. И это при их то возможностях?! Твари и есть твари! А я ведь на Ольгу алименты платил, содержал ребенка столько лет в ущерб настоящей семье. Вот так, брат, неблагодарность происходит: кормишь, поишь, одеваешь, обуваешь, а как беда – никого рядом нет.

– Зина говорила, что у тебя как Янка родилась, жена на алименты подала. Ты, вроде, на двух дочерей тридцать три процента платил? Это получается – Ольге доставалось семнадцать, что ли?

– Не важно. Деньги есть деньги, – смазал ответ франт.

– Ты же старшую дочь как бросил вместе с женой, так ни разу не навестил, ни подарка не подарил, ни с днем рождения не поздравил . . .

– Какие могут быть счеты, когда отец при смерти . . .

В это время окошечко шумно распахнулось и, к великому изумлению очередников, приветливый голос продавщицы спросил:

– Что вам?

Алексей Николаевич моментально переключился на покупки, не потому что не хотел связываться с несправедливым знакомцем, просто достучаться до этого человека было невозможно. Благодарная женщина искренне, по-доброму советовала лучшие фрукты и овощи, а безотказный покупатель соглашался и покупал. Зинаида Егоровна подошла к киоску неслышно. Увидев полную сумку покупок, с трудом переводя дыхание, обрушилась на мужа:

– Алексей, ты с ума сошел? Куда столько набрал? Тебя нельзя одного отпускать в магазин. Забыл, врачи запрещают поднимать тяжести.

Мужчина робко отбивался:

– Ты уж меня совсем в инвалиды записала. Подумаешь, купил вкусненького. Ты же любишь виноград и гранаты тебе нужны . . .

– Ну и что? Завтра бы купили. Зачем нагружаться? Честное слово, совсем как ребенок.

Не обращая внимания на импозантного мужчину рядом с мужем, решительно забрала сумку. Сунула ему свою, с одним кирпичиком хлеба.

– Зина, прошу тебя, прекрати. Я набрал, я и понесу, – приговаривал Алексей Николаевич, пытаясь завладеть предметом раздора. – Отдай. Тебе нельзя носить тяжелое . . .

Зинаида Егоровна ловко подхватила под протянутую к ней руку мужа и они, азартно споря, направились в сторону дома. А растерянный Михаил Борисович смотрел в след уходящей паре и где-то там, глубоко в душе, маленький червячок зависти уже грыз его сердце.

Виноватый

Резким, противным, металлическим скрипом дверь, ведущая в первый подъезд одной из многоэтажек, сонно, как-то нехотя выпустила в холодное ноябрьское утро возрастного коренастого мужчину в теплом драповом пальто и меховой шапке. Одеяние раннего прохожего как нельзя лучше соответствовало той погоде, которая вот уже неделю установилась в городке. Осень в этом году случилась ранняя и необыкновенно холодная. Сразу после томно бархатного бабьего лета в самом конце сентября, когда уже и надежды то растаяли на его приход, внезапно грянули холода. Может быть, подступись они плавно понижающейся температурой воздуха, не наблюдалось бы столь очевидного контраста между давно ушедшими остатками лета и приближающейся зимой. Мрачный, промозглый дождями и заморозками, октябрь навис над городком темно серыми свинцовыми тучами. Ясных солнечных денечков можно пересчитать по пальцам, да и то одной руки. А неделю назад к ненастью добавился северный ветер, прошерстивший улицы, площади и дворы города. Он то пропадал, то внезапно объявлялся завыванием в вентиляционных трубах жилых домов, грохотом плохо закрепленных конструкций, разлетевшимся мусором из урн и мусорных баков.

Пять утра – это то время, когда спящие видят чудесные сны, когда самые ранние «пташки» еще только-только тянуться под теплыми одеялами, собираясь с силами чтобы покинуть ласковые постели. Григорий Павлович, не смотря на усталость и тяжелую, пульсирующую головную боль уже во всеоружии направлялся в свой гараж. У него в пакете все необходимые инструменты для разделки мяса. Времени в обрез, приходится спешно поворачиваться. Обычно он без излишней суеты и торопливости, выполнял самим собой возложенную работу. За долгие годы научился грамотно, четко формировать нужные куски, подбирать товар в соответствие с пристрастиями постоянных клиентов, что необходимо отметить, совсем непросто. Теперь же все шло наперекосяк.

Внезапно налетевший сильный порыв ветра пронизывал насквозь даже через зимнее пальто на ватной подкладке. То самое пальто, которое в приличном состоянии дошло из советских времен до сегодняшних дней, хотя и пропахло едким запахом нафталина. Постоянно его не носили даже в самые сильные морозы, а вот в таких экстренных ситуациях, годилось как нельзя лучше. Невольно сгруппировавшись под холодной волной воздуха одолевшей утепленную одежду, мужчина снял перчатку и, недолго покопавшись в кармане пальто, достал электронный ключ, приложил к замку металлической калитки. Моментально мигнула бледным светом лампочка, едва слышно щелкнул замок, калитка открылась. До спасительного гаража оставалось всего ничего: пройти три бокса и четвертые ворота – его. За гаражами ветра не чувствовалось и оттого холод не пробирал до костей, но стоило выйти на проезжую дорогу, разделяющую ровные ряды кооперативных строений, как ощущались все прелести погоды.

Еще бросок и бесстрашный путешественник у цели. Теперь предстояла самая неприятная часть действия. Нужно было последовательно справиться с тремя навороченными замками с секретами, охранявшими гараж и, главное, машину от вездесущих воров и угонщиков. Предварительно оглядевшись по сторонам и убедившись, что кроме его одинокой фигуры, никаких других субъектов на горизонте не наблюдалось, сосредоточенно выверенными манипуляциями рук и тела, Григорий Павлович терпеливо принялся одолевать «преграды», выстроенные самим, в том числе, для себя. Между тем, рваные порывы ветра гуляли вдоль гаражных рядов, словно пьяный мужик шарахаясь по дороге: то кружа пылью и мелким песком, то гоняя всяческий мусор, то гулко грохоча пустыми пивными банками, безразлично брошенными какими-то лентяями мимо мусорного бака. «Хорошо осадков нет, – подумалось хозяину, – а то Раисе потом вывози грязь. До постоянного снега еще далеко, если и полежит ночь, то утром обязательно растает. Начнут мясо забирать – натащат снежной жижи. Пусть лучше ветер, да сухо».

Наконец, пал последний бастион: громоздкая тяжелая дверь с удивительной беззвучной легкостью, поддавшись воле хозяина, приоткрылась. Мужчина, не смотря на внушительный вид, ловко проник в свое детище через довольно узкий проем. Привычным движением он нащупал выключатель, нажал на выступ и, помещение наполнилось ярким голубым сетом неоновых ламп, расположенных на стенах по периметру помещения. О внутреннем «убранстве» гаража можно говорить долго и с восхищением. Григорий Павлович самолично обустраивал свое детище, игнорируя предложения желающих подзаработать. Не потому что пожалел денег, но из потребности собственными руками «создать» удобный во всех пониманиях личный «кабинет», где будет располагаться все сааме главное и дорогое. Этот «кабинет» надлежало разделить с самым верным другом – автомобилем.

Машина, в понимании Григория Павловича, обладала собственной душой и характером, имела половую принадлежность и, соответственно, только ей присущие особенности. Он разговаривал с автомобилем: извинялся и оправдывался, когда невольно обижал или нагружал его; непременно здоровался и прощался; ласково бубнил под нос, смывая прилипшую грязь или заправляя бензином. Он как заботливый отец ухаживал и оберегал своего друга. Имеющуюся на сегодняшний день машину купил три года назад специально под свои планы. Мощный внедорожник черного цвета служил верой и правдой и ни раз выручал своего хозяина.

Гараж, Григорий Павлович обустраивал целых четыре года, шаг за шагом, продумывая интерьер до мелочей. Каждый сантиметр площади носил собственную функциональную нагрузку. Несведущий, случайно попавший воспримет интерьер несколько настороженно, ему непременно покажется, что хозяин помещения уж слишком показательно развешал и расставил инструменты, приспособления и оснащение. На самом деле ни о какой показухе речи не шло и обстановка лишь подчеркивает увлечения и склонности мужчины к порядку и удобству. Слева, сразу от входа располагался первый, довольно удлиненный верстак, над которым, согласно пониманиям хозяина, в определенной системе, размещались гаечные и разного рода прочие ключи, за ним, вдоль стены, следовала сварная конструкция трех полочного компактного стеллажа, где находились приборы, приспособления и автомобильные запасные части. Словом, значительная территория прилегающая к левой стене помещения, служила для работы по ремонту и обслуживанию автомобиля. Загоняя машину багажником вперед, при открытых воротах, копаться под капотом было много удобнее и светлее, поэтому все подручные средства и были вынесены ближе к входу.

Затем следовал дополнительный, небольшой ни то стол, ни то тумба, где стояли тиски, точило, несколько самодельных приспособлений уже просто для работы по хозяйству. Опять узкий стеллаж с полками аж до самого потолка. Здесь, на полках, заставленных многочисленными банками, контейнерами и коробками, аккуратно разложенные по емкостям, хранилась всякая мелочь в виде разнокалиберных гвоздей, болтов, гаек, саморезов и так далее по списку. К торцевой стене, как раз напротив входа в сооружение, крепился самый большой, сварной стеллаж, на полках которого размещались хозяйские мало ценные вещи, те, что есть в каждой семье, и которые хранить в квартире было не удобно, а выбросить жалко. Гаражные полки являлись тем пересылочным местом между антресолями в ухоженной квартире и мусорным баком. Правда, иногда кое-какие сомнительные ценности удавалось пристроить знакомым или совершенно посторонним людям.