Текст книги "Странствующий оруженосец"

– Итак, господа, за морского змея! – Мишель поднял кружку, и все поспешили занять свои места. Сделав несколько глотков, Мишель даже зажмурился от удовольствия, – судя по восхитительному букету, вину было не меньше десяти лет, а то и больше. – Рыбу начинают есть с головы, – произнес он, – Этьен, приступай. Хотя жалко такую красоту портить…

Хозяин бережно вытянул нож из хребта морского змея, отрезал ему голову и при помощи деревянной лопатки переложил сомнительное лакомство на блюдо.

– Приятного аппетита! – подмигнул Этьен Мишелю и, вежливо поклонившись, отступил назад на несколько шагов. В напряженной тишине Мишель отрезал ножом небольшой кусочек, удивившись про себя, до чего легко сталь рассекла казавшуюся жесткой голову морского чудища, взял его и откусил. Пожевав немного, он скривил губы, оглядел гостей, не сводящих с него любопытных глаз, и сказал:

– Студень! Рыбный студень!

Глава шестая
Город

Мишель потыкал кинжалом в обезглавленного «морского змея», сковырнул несколько чешуек и поднес их на кончике лезвия к глазам.

– А это лук поджаренный! Интересно, остальное тоже из студня? – Мишель со скрежетом вытащил из ножен меч и рубанул им по блюду. Золотистые окуньки брызнули в разные стороны, толстое тело «чудовища» развалилось на куски, явив изумленным гостям белое рыбье мясо.

– Вот тебе и раз! – выдохнул Гийом. – А еще интереснее, за какую это тухлую форель ты содрал такие деньги?

Этьен, который, несомненно, знал, что обман его рано или поздно раскроется, и просто ждал развязки, невозмутимо произнес:

– Да побойтесь Бога, сеньоры, сом – дорогая рыба, ловить ее опасно. А какой чудный студень пошел на голову? А сама работа?

– Да уж, – вкладывая меч в ножны, усмехнулся Мишель, которого вся эта история с морскими чудовищами из сомов изрядно повеселила, – вырезать такую голову, да еще луком все голое тело сома выложить. Ладно, Этьен, за свой обман выставишь нам вина да завтраком накормишь. А теперь раздели на всех своего «морского змея».

На некоторое время возбужденные разговоры поутихли – гости вкушали отлично сготовленное нежное мясо, потом поднялся высокий и худощавый темноволосый юноша, имя его, как сообщил Мишелю Гийом, было Кларенс де Брасье, и предложил еще раз выпить за Гийома, удостоившегося звания оруженосца, и пригласившего их всех на этот вольный пир.

«Вот оно что, – подумал Мишель, – вот, что здесь празднуется. Теперь буду знать, в честь чего ем-пью. Надо же, как я угадал с подарочком! Что ж, основная причина наших с Гийомом распрей, пожалуй, исчерпана. Он ведь три года уже переварить не может, что дядюшка посвятил меня в оруженосцы, а его нет. Только почему в Аржантане?»

Когда опорожненные кружки с дробным перестуком опустились на стол, и обычные светские разговоры возобновились, Гийом, бросив довольный взгляд на Мишеля, сообщил:

– Как видишь, Мишель, сир Рауль де Небур удостоил меня такой чести.

– Велика честь – за столом прислуживать, – презрительно бросил Мишель и фыркнул в кружку.

– В обязанности оруженосца, конечно, входит служение своему сеньору и членам его семьи, но истинное предназначение оруженосца, тебе, надеюсь, известно, – обиделся Гийом.

Мишель ничего не ответил, а только равнодушно пожал плечами.

Гийом развернулся к Мишелю, упер кулаки в объемистые бока:

– Ну, а ты, дорогой друг, куда собрался?

– К сиру Раулю, представь себе. Он меня уже давно назначил своим оруженосцем, разве что мне не пришлось служить мотовилом его племянницам и читать им вслух романы, – Мишель даже не взглянул на Гийома и не заметил, как тот покраснел и запыхтел от возмущения. Поднявшись, он опустил тяжелую ладонь на плечо Мишеля и проговорил:

– Выйдем на воздух, побеседуем?

– С удовольствием! – отозвался Мишель, резким движением сбросил руку Гийома и тоже поднялся. – Мой меч всегда при мне, а твое оружие где? Дома забыл? Или потерял где?

Гости, наконец, заметили, что дружеская перебранка вот-вот грозит обернуться нешуточной дракой. Несколько молодых людей встали со своих мест, готовясь вовремя остановить сотоварищей, если они всерьез примутся разрешать свой спор при помощи оружия. Гийом обернулся на стол, за которым все еще сидели несколько слуг, и зычно крикнул:

– Поль! Принеси-ка мне мой меч! Я докажу, что не зря ношу имя Гийома Завоевателя!

Мишель, спокойно глядя на него, как бы невзначай обронил:

– Мало чести просто носить имя! Попробуй доказать, что ты достойный наследник великого норманна! Сомневаюсь, что в твоих жилах, как в моих, течет истинная кровь детей фьордов!!!

Не дожидаясь, пока слуга принесет меч, Гийом с медвежьим рыком размахнулся и выметнул кулак в лицо Мишеля, но тот чуть присел, уклоняясь, перехватил его одной рукой за плечо, другой – за пояс и послал грузное тело в сторону, прямо на стол. Прием, некогда отработанный вместе с Виглафом, сработал блестяще: проехавшись животом по блюдам, опрокинув несколько кувшинов и бутылок, Гийом свалился по другую сторону стола, так и не сообразив, что произошло. Секунду назад он готовился расквасить самодовольную физиономию Фармера, и вдруг оказался на полу, перемазанный в соусе, в окружении черепков и рыбьих скелетов. Едва он собрался подняться и все-таки осуществить задуманное, как на него накинулись несколько человек и подняли, крепко держа за руки и плечи. Напротив стоял Мишель, которого пытались удержать трое.

– Господа! Прекратите! Будьте благоразумны и рассудительны, неужели вам мало минувшего турнира? – Кларенс де Брасье попытался призвать буйных приятелей к спокойствию. Гийом, тщетно попытавшись вывернуться из сильных рук своих приятелей, смирился и опустился на скамью, не желая приближаться к Мишелю. Хозяин трактира, выскочивший в зал, как только услышал грохот и возбужденные голоса, облегченно вздохнул, видя, что разрушений и жертв в его трактире не предвидится. Мишеля насильно усадили за стол, и двое дворян остались сидеть рядом с ним, на случай, если тот решит продолжить драку. Кларенс, между тем, желая отвлечь всеобщее внимание, обратился к Этьену, который гонял мальчишку, заставляя подбирать осколки и объедки с пола:

– Скажи-ка нам, Этьен, где ты научился готовить такого чудного морского змея? Сомневаюсь, что в заурядном аржантанском трактире.

– Если вы действительно хотите знать, то я, конечно, открою вам свою тайну…

– Хотим, хотим, – загомонили все остальные. – И садись к нам, выпей, мы тебя отблагодарим за ужин.

Усевшись на самый край скамьи и прихлебывая эль, Этьен поведал интереснейшую и печальную историю. Оказалось, что несколько лет назад он был ни больше, ни меньше, как главным поваром при дворе франкского короля Филиппа. Сам монарх, лично, хвалил его блюда, жаловал драгоценные подарки, только ему доверял готовить обеды, когда принимал у себя знатных гостей. Однажды, на свои именины Филипп Август заказал приготовить что-нибудь новенькое и особенное, и Этьену пришла в голову мысль сотворить морского змея. Он уже был достаточно опытен в приготовлении всяческих съедобных фальсификаций наподобие бисквитной копии дворца или торта в виде головы королевского шута, который с тех пор люто возненавидел повара. Но в тот миг, когда чудовищное с виду блюдо внесли в обеденный зал и водрузили на стол, с одним юношей – очередным фаворитом его величества, при виде оскаленной морды из студня случился обморок. Придя в себя, чувствительный молодой человек наотрез отказался впредь есть что-либо, приготовленное руками Этьена, и король не стал возражать. Тем не менее, Филипп показал себя справедливым монархом и, щедро одарив повара, отпустил его на все четыре стороны. Благодаря королевским дарам, Этьен без особого труда перекупил у прежнего хозяина трактир, назвал его «Морским змеем» и зажил, конечно, не в такой роскоши, как прежде, но все же безбедно и, главное, безмятежно. Теперь уже не приходилось дрожать за свою голову, доставляя очередное яство к королевскому столу. Правда, иногда хотелось вернуть из забвения свое мастерство, и потому Этьен несказанно обрадовался, когда Мишель заказал знаменитого «морского змея».

Окончив свой рассказ, Этьен испросил дозволения отправиться спать, пообещав утром накормить благородную компанию хорошим завтраком.

Напоминание о франкском короле вызвало у изрядно подвыпивших господ поток двусмысленных шуточек относительно трепетной дружбы монарха с Ришаром, принцем Пуату. Мишель, чувствуя очередной приступ вдохновения, поднял руки, призывая всех к тишине, поднялся и нараспев, раскачивая в руке кубок с вином, произнес следующее:

 
Хей, ла-ла! Хей, ла-ла!
Принц имеет короля!
Хей, ла-ла! Хей, ла-ла!
Йа-ха!
 

Заключительный боевой клич потонул в грохнувшем смехе, кое-кто даже повалился со скамьи, не в силах удержаться на ней. Отсмеявшись, молодые люди немедленно потребовали продолжения, и Мишель, особо не напрягаясь, выдал небольшую сирвенту на тему нежной дружбы Филиппа и Ришара.

Когда шутки иссякли, и никто уже не мог выцедить ничего остроумного из личной жизни сюзеренов, молодые люди постепенно разбились на небольшие кучки по три-четыре человека, на столах появились игральные кости. Мишель оказался в компании Кларенса де Брасье, двух своих «телохранителей» и Гийома, который уже позабыл недавнюю ссору. За игрой Мишель узнал, что Гийома, его приятелей из Небура и сыновей некоторых соседей сира Рауля пригласили на турнир к какому-то барону, чьи владения находились недалеко от Аржантана. Турнир был устроен на Пасху, которую Мишель пропустил, страдая от тошноты и головокружения в домике Мари, и длился несколько дней. После турнира ближайшие друзья Гийома решили отправиться в город и вольно справить там недавно случившееся посвящение его в оруженосцы. Мишель с трудом скрывал зависть и досаду, слушая рассказы о турнире и поединках, – уже почти год ему не представлялось возможности поучаствовать в битве, пусть и не настоящей, но хорошо сыгранной. Последний раз он был на турнире только прошлой весной – это было скромное маленькое действо, зачинщиками которого стали ближайшие соседи. Утешало Мишеля разве что редкостное везение в кости. Он без труда удвоил свою наличность, заполучив к ней в придачу кинжал одного из игроков, оставшегося без денег. Бедняге не терпелось отыграться, и он, недолго думая, поставил на кон новенькую кольчугу, которую выиграл на турнире. Первым кинул кости Мишель, один из кубиков сразу повернулся стороной с шестью точками, а второй некоторое время неторопливо катался по столу, зависая то на одной, то на другой грани, заставляя играющих стискивать кулаки от нетерпения. Гийом, которому тоже часто везло, даже зажмурился и зашептал молитву. Наконец, кубик успокоился, все единым движением склонились к столу, и Мишель с победным воплем вскочил:

– Двенадцать! Кольчуга моя!

– Это мы еще посмотрим! – проворчал хозяин кольчуги, яростно встряхивая деревянный стакан. Снова кости запрыгали по столу, но Мишель уже не беспокоился – чтобы два раза подряд выпало «двенадцать», такого на его памяти еще не было. Не случилось и на этот раз. Раздосадованный баронет стукнул кулаком по столу и, обещав утром вынести Мишелю его выигрыш, отправился спать. Решив остановиться на этом, Мишель тоже оставил игру и вышел наружу, в сырой неуютный холод.

Город молчал в глубокой ночи. Масло в фонаре, висевшем над изображением морского чудовища, почти все выгорело, слабый мерцающий свет выхватывал из темноты щербатые бревна стены трактира, густо заросшие лишайниками, полукруг утоптанной земли возле порога, мутно блестевшее кольцо на двери. Мишель, выйдя из бледного круга света, сделал несколько осторожных шагов вдоль стены, касаясь ладонью осклизлой древесины. Впереди забрезжил свет, послышались голоса, – он подошел к воротам во внутренний двор трактира, где хозяин держал всякую живность. Голоса стали громче и отчетливее, но Мишель не обратил бы на них никакого внимания, если не странность и нелепость произносимых отрывистых фраз. Не в силах справиться с любопытством, Мишель прильнул глазом к щели между кольями забора и увидел двух человек, сидящих друг против друга прямо на земле перед перевернутым вверх дном корытом, на котором лежали какие-то лоскутки. Рядом догорал небольшой костер. Эти двое вели между собой странную игру. Каждый из них держал по несколько таких же прямоугольных лоскутков, что на днище корыта, и на них был виден полуистертый рисунок. Они по очереди выкладывали картинки и, накрыв одну картинку другой, откладывали их в сторону, произнося при этом странные словосочетания. Один из игроков, смуглый и кучерявый, с потемневшим металлическим ошейником на шее – скорее всего, чей-то раб-сарацин, кидал картинки небрежно и быстро, второй же – молоденький подмастерье в кожаном фартуке – долго думал, прежде чем выложить свою картинку, и клал ее осторожно, будто готовясь в любой момент поменять на другую.

– От судьбы не уйдешь, – посмеивался чернявый над нерешительностью своего партнера. – Карты правду говорят!

– Ерунда это все! – отмахнулся тот, но Мишель отчетливо услышал в его голосе старательно подавляемый страх. – Разве может судьба зависеть от каких-то клочков старой гнилой кожи? Все в руках Господних! Где ты только раздобыл эту дрянь?

– Дрянь-то дрянь, а вот смотри, что у меня для тебя осталось, – блеснул белыми зубами сарацин, кидая на корыто карты.

Мишель вытянул шею, привстал на цыпочки и увидел засаленные рисунки, некогда выжженные на хорошо выделанной коже и раскрашенные выгоревшими от времени красками. На одном кусочке кожи была нарисована простая виселица с повешенным, на другом – скелет в черном плаще с капюшоном и косой в кривых костлявых лапах, а за плащом какая-то смутная вереница тел.

– Виселица и смерть, – пробормотал парень, невольно отодвигаясь назад и внимательно глядя на свои картинки. – Ну и что?

– А вот то самое! – засмеялся сарацин, схватил его за запястья и вывернул руки, чтобы увидеть рисунки. – Повесят тебя, как щенка! Нечем тебе крыть!

– Врешь! – подмастерье вскочил, сжимая кулаки. – У меня в роду все с ремеслом скорняжным связаны, воров да разбойников отродясь не было, вот и я дело свое знаю, а против закона ничего не совершил! Не за что меня и вешать.

– Ну, может, и не повесят. Только вот виселицы советую стороной обходить, – приглушенно добавил сарацин, зловеще посверкивая черными глазами. – Мне карты еще ни разу не соврали.

– Тьфу, нехристь! – парень злобно сплюнул, вскочил и толкнул ногой калитку, которая, широко распахнувшись, едва не задела Мишеля, успевшего вовремя отпрянуть в сторону и прижаться к частоколу. Сарацин визгливо расхохотался ему вслед. Продолжая бормотать ругательства, скорняк пошел прочь от трактира.

Мишель медленно побрел обратно. «Странная игра, никогда ничего подобного не видел. Одни картинки почему-то оказываются как бы сильнее других, да еще что-то предсказывают! Прав был подмастерье, хотя и перетрусил здорово – неправильно все это, против Бога, да и что с сарацина взять. Почему-то вспомнилась Мари… Она наверняка знает про эти картинки, возможно, умеет понимать их игру…»

– Мишель, ты где? – грязную улочку осветил узкий прямоугольник света из приоткрывшейся двери трактира: Гийом вышел наружу и осматривался, пытаясь отыскать Мишеля.

– Здесь я, здесь, – отозвался тот. На мгновение он задумался, стоит ли рассказывать Гийому о только что увиденном. Но что он может сказать про эту странную игру? Скорее всего, не поверит или скажет, что нечего благородному соваться в темную жизнь простолюдинов, и будет прав.

Гийом предложил пройтись по улице, и Мишель нехотя согласился. Некоторое время они неспешно шагали в кромешной тьме, слыша только дыхание и шаги друг друга, потом Мишель заговорил:

– Значит, поедем вместе…

– А для чего ты к барону де Небур все-таки подался? Неужели наскучила вольная жизнь? – с добродушной усмешкой спросил Гийом.

– Можно сказать и так. А вообще, я поссорился с отцом. Теперь вот хочу доказать ему, что я вовсе не намерен опозорить род Фармер. Для начала решил отправиться к дядюшке, ведь после отца, он для меня самый близкий человек. Да и я для него, похоже, тоже – детей-то у него нет, одни племянники с племянницами да целый сонм пажей с оруженосцами.

Он услышал, как Гийом обиженно засопел:

– Барон де Небур всех любит и ценит. Меня одним из первых… после тебя, в оруженосцы посвятил, коня замечательного подарил, всюду с собой берет, когда отлучаться приходится по делам разным. Вот скоро созван будет Крестовый поход, все идет к тому, я же все разговоры знатных рыцарей внимательно слушаю да на ус мотаю, ручаюсь, что сир Рауль в числе первых возьмет меня с собой!

– И я с вами, – примирительно сказал Мишель – разжигать ссору ему сейчас не хотелось, к тому же надо было отдать должное отходчивости Гийома. Ведь он и прошлые распри не стал поминать, и недавнюю перебранку быстро забыл. Хоть и собирался Мишель вершить свои подвиги в одиночку, не полагаясь ни на кого, кроме себя самого, все же рад был мысли о том, что рядом будет кто-то знакомый. – Вдвоем всяко веселее.

– Вот и отлично! – обрадовался Гийом. – Знаешь, сколько славных дел мы с тобой совершим в Святой Земле! Сколько неверных перебьем!

– Ага, и Саладина самого в плен возьмем, – насмешливо поддакнул Мишель, но Гийом и не собирался шутить:

– А что, и Саладина!

Они еще долго бродили взад-вперед по улице, на которой располагался трактир, опасаясь уходить далеко, чтобы не заблудиться, и оглашали ночную тишину возбужденными криками, живописуя свои грядущие подвиги в Святой Земле. Уже начало светать, из окон донесся чей-то натужный кашель, запищал младенец, залаяла собака – город нехотя, тяжело просыпался. Мишель тронул Гийома за руку:

– Смотри, утро уже, а мы и не ложились!

Гийом встряхнул головой, отгоняя завладевшие разумом фантазии, и ответил:

– Ну и заболтались мы с тобой! Идем-ка спать.

Пожелав Гийому спокойной ночи и героических снов, Мишель осторожно, стараясь не разбудить Жака, который непременно бы начал докучать своими причитаниями, вошел в длинную комнату с узким окном напротив двери, улегся на заботливо застеленную шкурами и плащом лавку и почти сразу же уснул.

* * *

Мишеля разбудил громкий стук в дверь. Ему показалось, будто он только что прилег на лавку и не успел еще толком уснуть, однако, открыв глаза, увидел, что комната освещена тусклым солнечным светом, с трудом, пробивавшимся через слюдяное окно.

– Еще спит?! – услышал он возмущенный бас Гийома. – Сколько же можно!

Отстранив Жака, тщетно пытавшегося оградить сон хозяина от настойчивых поползновений его приятеля, Гийом подошел к лавке и похлопал Мишеля по плечу.

– Чего тебе? – сердито буркнул тот и натянул на голову плащ, который тут же был бесцеремонно сорван.

– Не слишком же ты учтив со своим другом! – шутливо рассердился Гийом. – Пожалуй, стоит бросить тебе перчатку и вызвать на поединок.

– Какой, к дьяволу, поединок! – возмутился Мишель, подтягивая плащ обратно на себя. – Я спать хочу. Мало мне клопов, так ты еще… Всю ночь по улице слонялись взад-вперед, так дай хоть днем отдохнуть.

– В Царствии Небесном отдохнешь, – продолжал гнуть свое Гийом. – А ну-ка…

Он схватил со стола кувшин с водой, откинул плащ и собрался устроить Мишелю холодную ванну, да Жак вовремя схватил его под локоть, и вся вода выплеснулась на самого Гийома. Несколько ледяных брызг все же попали на лицо Мишеля, он резко вскинулся, собираясь усмирить не в меру буйного дружка, но, увидев его широкую грудь, сплошь залитую водой, с хохотом повалился на спину.

– Вы простите меня, ваша милость, не хотел я, чтобы так получилось, – невозмутимо произнес Жак, медленно отходя к двери, – но я ведь предупреждал вас, что сир Мишель спит и никого не желает видеть. Пойду спущусь в зал, распоряжусь насчет завтрака.

С этими словами Жак проворно выскочил за дверь и захлопнул ее ровно в тот момент, когда оправившийся от неожиданности Гийом запустил в его голову кувшин. Глиняная посудина грохнула о дверные доски, черепки веером разлетелись по комнате.

Утирая слезы, Мишель сел на лавке и укоризненно покачал головой:

– Если бы хоть один черепок коснулся волос моего верного старого Жака, твоей бестолковой голове пришлось бы познакомиться с моим мечом. А если тебе угодно кидаться кувшинами в слуг, для этого у тебя есть твой Поль. Учти на будущее.

– Да ладно… – отмахнулся расстроенный Гийом, с досадой оглядывая насквозь промокшую одежду. – В самом деле, вставай. Мне нужно к оружейнику – починить кое-что после турнира, хотел тебя взять. Пойду переодеваться…

В дверях Гийом обернулся и подмигнул Мишелю:

– А вызов мой остается в силе, не забудь.

Вместо ответа Мишель ткнул большим пальцем в пол.

В лавке оружейника он смог оценить боевые заслуги Гийома, глядя на помятый шлем и зазубренные края окованного щита. Побитое снаряжение мастер взялся починить только к завтрашнему утру, и, полюбовавшись некоторое время на красивое, но пока еще недоступное им разнообразное рыцарское вооружение, приятели отправились на городскую площадь, где, по словам оружейника, должна была разыгрываться ежевоскресная мистерия.

… – Разве я сторож брату своему? – нараспев произнес Каин, разводя руками и отступая назад. На лице его должно было, судя по всему, отразиться холодное равнодушие, но получилась довольная самоуверенность – мол, я не я, и лошадь не моя.

Человек, вопросивший Каина, внимательно посмотрел себе под ноги, на кусок полотна, прикрывавший человеческое тело, опустился на колени и резким движением отбросил ткань, эффектно слетевшую с помоста прямо в зрителей, в ужасе отпрянувших назад. Жуткая гримаса, которую состроил оказавшийся под полотном якобы убиенный Авель, заставила женщин в толпе сдавленно вскрикнуть. Едва завидев тело брата, Каин со стоном, полным душевной муки и терзаний совести, закрыл лицо обеими руками и убежал.

Проводив его многозначительным взглядом, коленопреклоненный горожанин медленно поднялся, встал в позу римского оратора, перекинув серый плащ через руку, и начал громко вещать:

– Хоть и был Каин изгнан за свое страшное прегрешение в пустынные земли, однако, нашлась женщина, ставшая ему женой. И родились у них дети, внуки и правнуки. И смешалось грешное семя Каина с благочестивым семенем детей Сифа…

Мишель стоял в первых рядах толпы, прямо перед помостом, и не удержался от замечания:

– Мужеложство какое-то… Содом и Гоморра…

Оратор не услышал ни мишелевой фразы, ни последующего за ней смеха и продолжал выжимать суровую и поучительную мораль из мистерии по весьма отдаленным мотивам библейского сюжета о Каине и Авеле. Мишель, махнув рукой, развернулся спиной к сцене, продрался сквозь разношерстную толпу не без помощи кулаков и локтей и пошел прочь с площади.

Ежевоскресная мистерия, разыгранная булочниками, мясниками, ремесленниками и прочими благочестивыми горожанами, совершенно не понравилась Мишелю. Конечно, он не ожидал от них чуда преображения, но излишний пафос и безбожное перевирание первоисточника раздражали невероятно. Толстый румяный Каин, аккуратно всунувший свой мясницкий нож подмышку тщедушному Авелю, причем последний прежде, чем улечься на пыльные доски помоста, вынул нож и положил рядом, чтобы ненароком не напороться; какой-то лавочник, игравший все остальные роли и произносивший лирические отступления, – все это, сыгранное вдобавок совершенно бездушно под руководством самодовольно ухмыляющегося дородного священника, произвело на Мишеля крайне удручающее впечатление. Мерзкий Каин, святой Авель, Сиф – ни плохой и ни хороший, а так себе, серединка на половинку, а все люди – потомки гадкого Каина и сомнительного Сифа – так и перебиваются, бедняги, с плохого на очень плохое… Честные горожане с удовольствием все это съели, выражая восторг радостными криками и букетиками фиалок, падавших под ноги исполнителей.

Мишелю вспомнились мистерии, которые устраивал отец Фелот на Рождество и Пасху. Он набирал детей со всей округи, не считаясь с их происхождением, в представлении, порой, участвовало до двадцати персонажей, и крестьянские дети играли наравне с благородными. Мишель непременно принимал участие в каждой мистерии, и старался перепробовать самые разнообразные роли, от Иисуса до Иуды. Личность персонажа как бы врастала в его душу на тот месяц-полтора, пока длились репетиции, и Мишель чувствовал странную раздвоенность, порой не понимая, кем именно произносится та или иная фраза и совершается действие: им самим, или доставшимся ему персонажем.

Рождественское представление разыгрывалось обыкновенно в замке Фармер, в главном зале, при большом скоплении гостей, прибывавших из достаточно отдаленных местностей, а также слуг и пейзан, которым раз в год, в этот праздничный день дозволялось войти во внутренние покои замка.

Нынешнее действо было тем более неприятно Мишелю, что на прошлогоднюю Пасху отец Фелот решил представить этот же самый сюжет. Мишель в мистерии не участвовал – отшельник отбирал детей от семи до двенадцати-тринадцати лет, но присутствовал на всех репетициях, чтобы не пропустить ни единого слова отца Фелота, потому что наставления, которые он давал детям, объясняя их роли, часто превращались в проникновенные проповеди. И сейчас Мишель вспомнил как отец Фелот объяснял суть библейской притчи: «Человек по природе своей греховен, – говорил отшельник, потрясая указательным пальцем, – и Каин, и Авель, и Сиф были детьми Адама и Евы, запятнавших себя грехом непослушания, и несли тяжкую печать первородного греха. Любой из них мог бы убить своего брата. Но! Бог дал людям закон! А Каин нарушил его: сперва в малом, принеся в жертву не должное, затем в большом – дав волю своему гневу, взяв на себя роль судьи и лишив жизни брата.»

Задумавшись, Мишель не заметил, как добрался до противоположного конца длинной городской площади, где на дозволенном расстоянии от церкви начинались рыночные прилавки. Некоторое время он бродил меж пестрых рядов, слегка оглушенный криками торговцев, гусиным гоготом, отчаянным поросячьим визгом и куриными стонами, пока, наконец, не наткнулся на очередное скопление зевак. Вытянув шею, Мишель увидал зрелище, которое привлекло столько любопытных, причем, было их, пожалуй, намного больше, чем на мистерии. На наспех сколоченном из свежих досок эшафоте стояла длинная виселица с тремя петлями. Бесцеремонно расталкивая простой люд, не смевший громко выражать свое недовольство, Мишель пробрался поближе к помосту. Как раз в этот момент к месту казни подвели оборванца со стянутыми за спиной локтями и запястьями, вслед за стражниками на помост взобрался шериф и зачитал приговор. Из него следовало, что казнимый – главарь разбойничьей шайки, вот уже более полутора лет державшей в страхе всю округу, беззастенчиво грабившей и убивавшей купцов, перевозивших в Руан и Алансон свой товар, простых крестьян и даже благородных путешественников. Люди встретили приговор злорадными выкриками, свистом и улюлюканьем. Рассматривая злобного атамана, Мишель с трудом мог представить себе, что все преступления, которые перечислялись в приговоре, совершил этот потрепанный малый, весь в синяках и кровоподтеках, полумертвый от одного только вида виселицы.

– Главаря вешают, а разбойнички-то его разбежались… – мрачно произнес кто-то позади Мишеля.

– Во-во, изберут себе нового и опять за свое, – ответил второй, и Мишелю показалось, что он слышал раньше этот голос. Скосив глаза в бок, он увидел рядом того самого паренька, что играл ночью с сарацином в странные кожаные картинки. – Может, это и не главарь вовсе…

Между тем к разбойнику подошел уже знакомый Мишелю пухленький священник – много забот у него было в этот день, – отпустил ему грехи и аккуратно перекрестил, после чего казнимого подвели под одну из веревок, заставили подняться на скамью. Палач развязал ему руки, нахлобучил на голову холщовый мешок и надел петлю. Разговоры вокруг Мишеля стихли, все замерли в ожидании. Выдержав паузу, палач легонько ударил носком сапога по одной из ножек скамьи, она, заранее надпиленная, подломилась, и висельник задергался, раскачиваясь из стороны в сторону. Представление окончилось. Толпа зашевелилась, над ней пронесся едва уловимый разочарованный ропот – так просто и быстро, даже обидно: разбойник не кричал, не сопротивлялся, не угрожал, как будто, не главаря грозной шайки вешали, а жалкого рыночного воришку…

Мишель отвернулся и хотел было выбираться с площади, как вдруг со стороны виселицы послышался грохот, а люди вокруг ахнули единым вздохом. Оглянувшись, Мишель увидел, как повешенный корчится под виселицей с оборванной веревкой, силясь сорвать с головы мешок. На помосте никого уже не было – священник отправился по своим делам, а палач был занят пересчетом денег, которые вручил ему человек, зачитавший приговор, и никто не помешал разбойнику освободиться от холстины и, держась обеими руками за горло, продавленное глубоким следом от веревки, кинуться в толпу. Раздался оглушительный женский визг, люди, тесня и давя друг друга, расступались, давая дорогу разбойнику. Мишеля так плотно зажали со всех сторон, что ему пришлось отступать вместе со всеми, не имея возможности сопротивляться.

– Эй, эй! Нож отдай! Нож! У него мой нож! – зычный голос послышался где-то рядом с Мишелем, и не успел он подумать о том, что надо бы всерьез позаботиться о собственном здоровье и безопасности, как вдруг увидел совсем близко вытаращенные, налитые кровью глаза на искаженном болью, злобой и страхом лице. Между Мишелем и висельником случайно оказался все тот же подмастерье.

– Ты… это… не балуй… – растерянно произнес он. Разбойник, словно повинуясь его словам, остановился, тяжело и хрипло дыша, замер на несколько мгновений, а потом совершил внезапное движение, после которого скорняк тихо вскрикнул, будто захлебнувшись, и стал медленно сползать вниз. Оскалив зубы в жуткой ухмылке, разбойник отшвырнул кинжал, метнулся в сторону и исчез. Давка неожиданно прекратилась – все кинулись вперед, поглядеть, что случилось, Мишель отступил на пару шагов, и обмякшее тело юноши распростерлось перед ним. Кровь сильными толчками выхлестывала из перерезанного пополам горла, на губах несчастного пузырилась розовая пена. Коротко задергалась нога, послышался натужный булькающий хрип, и бедолага застыл неподвижно.

Позади раздался хриплый крик, потом глухие удары и возбужденные возгласы:

– Поймал!

– Крепче держи! Бей, бей его!

Растолкав зевак, плотным кольцом окруживших тело подмастерья, к нему пробрался высоченный детина, и Мишель тотчас же узнал в нем мясника, игравшего Каина. Нож, лежавший неподалеку, принадлежал ему и тоже участвовал в мистерии, изображая орудие убийства невинного Авеля. Но на этот раз смерть была настоящей.