Текст книги "Странствующий оруженосец"

* * *

В кромешной темноте все звуки казались особенно четкими и громкими. Мишель сразу же услышал легкие шаги, шорох ткани, пахнущая травами прядь волос, скользнула по лицу, и прохладные губы коснулись щеки.

– Мари? – шепотом спросил Мишель, хотя в этом не было никакой надобности. – А Жак?

– Он спит, – прошептала Мари и скользнула под меховое покрывало. – Я подмешала ему в сердечный отвар добрую порцию макового молочка, так что он теперь не проснется до утра, хоть в ухо ему свисти.

Сквозь тонкое полотно рубашки Мишель ощущал горячее тело Мари, прильнувшей к нему, руки ее осторожно блуждали по его лицу, груди, шее.

– Опять завтра будешь изображать монашку? – прошептал он, касаясь губами ее виска.

– Это для Жака, он у вас строгий такой, – тихо засмеялась Мари и потерлась носом о щеку Мишеля. Повернувшись на бок, он обнял ее, провел ладонью по всему телу, восхищаясь удивительно нежной кожей.

– Какая ты красивая, – шепнул Мишель.

– Ты тоже, – отозвалась она, и рука ее снова, как в тот раз, скользнула вниз, пробуждая острое и сладкое желание…

…Мишель, истомленный и обессиленный, уже погружался в сон, когда почувствовал, что Мари приподняла с его плеча голову и настороженно прошептала:

– Ты слышишь?

Мишель привстал, опершись на локоть, и прислушался. Со двора доносился непонятный шорох, кто-то возился возле стен, можно было уловить негромкий людской гомон.

– Что это?! – уже в полный голос вскрикнула Мари. Темнота сменилась красноватым колеблющимся полусветом, будто вокруг дома горели костры или факелы. Мишель, забыв про осторожность, быстро вскочил, резко качнулся в сторону, чертыхаясь и ругая на чем свет стоит проклятого ди Маргаретти, нашарил в темноте штаны и вышел в комнату. Глянув мельком в окно, он увидел людские фигуры с факелами, окружившие дом. На лавке спал мертвецким сном Жак, плащ, которым он укрылся, сполз на пол, и на нем уютно устроилось кошачье семейство. Кошка широко раскрытыми глазами смотрела в окно, а, увидев Мишеля, испуганно встрепенулась, прижав уши.

Скорее всего, вокруг дома собралось мужичье, непонятно, правда, для чего, у них могут быть ножи, а кольчуга в одной из седельных сумок, рыться в темноте сейчас недосуг. Мишель отыскал пояс, проверил наличие на нем меча и кинжала, одел его прямо поверх рубашки и, ударом ноги отворив дверь, вышел в прохладную ночь.

Дюжины две пейзан толпились во дворе, некоторые занимались тем, что рассыпали под стенами пучки сена. Заметив появившегося на пороге Мишеля, они загомонили громче, подняли факелы, освещая его.

– Что вам здесь нужно? – рявкнул Мишель, щурясь от яркого света. – А ну пошли по домам!

– Ведьму! – крикнул кто-то, а остальные яростно подхватили: – Да, да, ведьму нам сюда!

– Нет здесь никаких ведьм! – Мишель для убедительности выдвинул меч ладони на две из ножен и со стуком загнал обратно. – Идите к бабам своим, проспитесь! Кому сказано!

Из толпы выбрался здоровенный косматый мужик в мятой грязной рубахе, телосложением напоминавший убитого Жана, приблизился к Мишелю и пробасил:

– Она извела моего брата! Жан добрый был, дружил с ней, а она извела его до смерти, извела… Теперь ей не жить! Мы и ее изведем!

– Красного петуха пустим! – поддакнул скрипучий старческий голосок.

– Не она его извела, а я убил, – раздельно произнес Мишель. – Понятно? Шли бы вы все отсюда, пока я не рассердился. А то тем же самым мечом, что Жана, и вас всех зарублю! – кинжал перекочевал из ножен в левую руку Мишеля. Увидев блеснувшее лезвие, большая часть мужиков отступила назад, однако, старший, судя по всему, брат Жана остался стоять на месте.

– Она все равно виновата, – упрямо твердил он. – Мы пришли извести ее, а вас, господин, не тронем.

– А я вас трону! – грубо бросил Мишель и, выхватывая меч, сильно ударил крестовиной волосатого громилу в лоб, отчего тот осел и плюхнулся задом на землю. Крестьяне, сгрудившись плотной кучкой, молча смотрели на охающего брата Жана, и вдруг к нему подскочил худосочный рыжий мужичок с реденькой клочковатой бородой и, тыча в Мишеля пальцем, завопил, захлебываясь и скаля желтые зубы:

– А-а-а! Эта шлюха его околдовала! Это они, ведьмы, хорошо умеют – затуманят разум красотой дьявольской и пропал человек! Он убил Жана, покалечил Пьера, и хочет нас всех на куски изрубить по ее наущениям! Надо его связать и в церковь отвести! Пусть молитву над ним очищающую читают!

Мужичок вскинул тощие руки, закатил глаза и козлиным голосом затянул на непонятный мотив:

– С нами Бо-о-о-г!..

Мишель, подумав, что может ненароком выбить дух из тщедушного тела, только широко замахнулся, и этого оказалось достаточно, чтобы певец рухнул на спину, вереща и защищаясь руками и ногами – точь-в-точь трусливый пес перед человеком, поднявшим палку или камень.

– Кто следующий? – процедил Мишель, поигрывая мечом.

– Что они хотят? – Мишель обернулся и увидел совсем близко бледное, в шафранных отблесках огня лицо Мари, она испуганным взглядом окидывала толпу во дворе, крепко вцепившись в плечо Мишеля.

– Сиди дома и не высовывайся, – сухо сказал Мишель, убирая ее руку со своего плеча. – Я сам разберусь.

– Я разбужу Жака? – Мари медленно отступала назад, не сводя глаз с возбужденно гомонящих мужиков.

– Не надо, иди!

Едва Мишель произнес эти слова, как кто-то завопил:

– Вон она! Лови ведьму! – и толпа, точно единый огромный зверь, кинулась к Мишелю. Описав в темном небе огненную дугу, упал под окном факел, и разбросанная солома тотчас же занялась, ярко осветив расчищенную площадку вокруг дома. Крестовиной меча в зубы, в висок, в скулу, ногой в чей-то живот, – стараясь не проливать крови, Мишель спокойно отбивался от лезущих через головы друг друга мужиков, стремящихся во что бы то ни стало пробраться в дом. Кто-то уже корчился на земле, прижимая руку к ушибленному месту, кто-то убегал прочь, в глубину леса. Вдруг краем глаза Мишель на долю секунды увидел костлявое запястье, крепко сжатый кованый, остро заточенный тесак, какими рубят мясо, и ухмыляющуюся физиономию спугнутого им рыжего. Повернув руку, Мишель полоснул наугад лезвием клинка, и вслед за глухим звуком рассекаемой плоти раздался жуткий вопль боли. Поливая хлещущей из отрубленной кисти кровью все вокруг, рыжий заметался среди мужиков, потом рухнул на землю, покатился в одну сторону, в другую, не переставая истошно визжать. Расступаясь, притихшие крестьяне глядели то на несчастного товарища, то на Мишеля, исподлобья озиравшего кучку застывших от ужаса людей. И, словно сговорившись, они повернулись и быстро пошли прочь, оставив хрипло стонущего рыжего на произвол судьбы. Никто из них ни разу не оглянулся.

Прогоревшая солома светилась в темноте красноватыми искрами, огонь не успел подобраться к стенам, да и не взять было жарким языкам влажной древесины, и пожара, по счастью, не случилось.

Разбуженный криками Жак, с трудом справляясь с сонной слабостью, появился в дверном проеме.

– Что здесь происходит? Кто это? Почему он кричит? – Жак разглядел рыжего мужика, который уже не имел сил кричать, а только тоненько скулил сквозь стиснутые зубы, крепко сжимая второй рукой окровавленный обрубок. Чуть поодаль, втоптанная в сырую землю, лежала отрубленная кисть руки, скрюченные пальцы продолжали сжимать тесак.

– Уже ничего не происходит, – устало сказал Мишель, оттирая пот со лба. Он чувствовал легкую дурноту, заново начал ныть висок. – Позови Мари, пусть лоскутов захватит.

Рыжий впал в беспокойное беспамятство, мотая головой и подергиваясь всем телом, пока Мари туго перевязывала культю.

– Что нам с ним делать? – спросила она, подняв глаза на Мишеля.

– Домой отправить, – буркнул он, присел над мужиком и звонко хлопнул его по щеке. – Эй, ты, рыжий, ну-ка вставай да иди восвояси.

Рыжий приоткрыл глаза, повращал ими, едва соображая, что происходит, и где он находится. Мишель еще раз крепко хлестнул его по обеим щекам и велел Жаку принести воды. Только после того, как холодные потоки обильно смочили плешивую голову рыжего, он более осмысленно посмотрел вокруг, узнал Мишеля, испуганно шарахнулся назад, но задел перевязанный обрубок и вскрикнул от боли. Поднеся к глазам культю, он дрожащим голосом проговорил:

– А где моя рука?

– Вон валяется, – Мишель указал на отсеченную кисть. – Забирай ее и уходи, мы со всяким сбродом возиться не будем.

Придерживая за шкирку, Мишель помог мужику подняться. Прижимая кусок своей плоти, беспрестанно оглядываясь и спотыкаясь, рыжий побрел прочь.

– Иди-иди, – сказал ему вслед Мишель. – Сам нарвался, плакать никто не будет, – и добавил вполголоса: – Может, для тебя лучше было, если б я тебя совсем зарубил…

Мари, уже знавшая, по чью душу приходили крестьяне, смотрела рыжему вслед со смешанным чувством жалости и ненависти – жаль было покалеченного мужичка, больно ему, как бы не помер, столько крови потеряв, но и злобы было предостаточно. В который раз люди платят ей черной неблагодарностью, обвиняют в несуществующих преступлениях. Если бы не Мишель, гореть ей заживо в собственном доме…

Звезды на небе потускнели, на востоке показалась над деревьями, медленно расширяясь, светлая полоса. Ночь близилась к концу, когда трое усталых человек вернулись в дом. Жак, все еще пребывавший под действием макового сока, сейчас же улегся на лавку, освободив от кошек плащ, и мгновенно заснул. Мишель и Мари некоторое время молча сидели рядом на постели. Девушка, спрятав лицо на его груди, судорожно всхлипывала, а Мишель пытался успокоить ее.

– Все уже позади, не надо плакать…

– Почему они так ненавидят меня? – пробормотала Мари, тщетно стараясь унять подступавшие к горлу рыдания.

– Потому что ты не такая, как они, – Мишель гладил ее по плечу и легонько покачивал. – Кому же понравится, если кто-то умнее, красивее, удачливее? Они глупые, мыслишки у них только вокруг поля, огорода да избы и крутятся, если случается нечто непривычное, необычное, они пугаются и стараются избавиться от непонятного. Мужики просто боятся тебя.

– Рыжего того жалко… – неожиданно сказала Мари. – Помрет ведь…

– Нашла, о чем беспокоиться! – рассердился Мишель. – Тебе что за дело? Одним рыжим больше, одним меньше, какая разница?

Мари подняла на него заплаканное лицо и вдруг засмеялась.

– Вот, совсем другое дело! – обрадовался Мишель и поцеловал ее в мокрую от слез щеку. Но Мари опять помрачнела, прикусила губу, пытаясь не расплакаться, и сдавленно проговорила:

– Ты уедешь, а мне тут одной жить… Погубят меня…

– Да они теперь и смотреть-то в сторону леса не станут, – воскликнул Мишель. – Если хочешь, напишу письмо домой, Виглафу, накажу ему… – тут Мишель осекся, поняв, что проговорился. Мари вскинулась, пристально глядя ему в глаза.

– Виглафу? Ты его знаешь?

– Ну, знаю, – немного смущенно сказал Мишель. – Сколько и ты, знаю, с рождения… Что ты так испугалась? Это из нашего замка он к тебе ходит. Он мне даже говорил, что в одной из дальних деревень у него живет племянница. Вот я и увидел эту самую «племянницу».

– Виглаф мне тоже рассказывал про баронского сына, которого учит уму-разуму, – улыбнувшись, сказала Мари. – Сорванец, говорил, еще тот. Вот и встретились…

Они помолчали немного, и Мишель, неожиданно для самого себя, спросил:

– А что случилось с Евой после того, как она превратилась в кошку?

Мари грустно усмехнулась:

– Ты все еще помнишь сон?

– Такое забыть невозможно, – покачал головой Мишель. – Я не спрашиваю, как ты это сделала, мне просто хочется знать, что стало с твоей мамой.

– Она тогда исчезла, и ее не было так долго, что я едва не погибла от голода. Съела все запасы, курицу зарезать боялась, а в деревню идти – и того пуще. Как же мне было страшно одной в лесном доме, особенно ночами… Кстати, Виглаф и выручил. Потом она вернулась, но жизнь в ней будто начала затухать, пока не погасла совсем спустя год. После я и обнаружила в себе все это…

– Как же ты выжила одна, такая маленькая? – спросил Мишель.

– Виглаф хотел забрать меня к себе, но я не хотела покидать наш с мамой дом – мне все казалось, что она может вернуться, а кто захочет возвращаться туда, где никто не ждет… Были в деревне женщины, которые жалели меня и помогали, Виглаф часто навещал, да и люди, прознав, что я умею лечить, стали обращаться за помощью, и, как маме, подкидывали узелки с едой…

Рассвет неторопливо прогонял ночную тьму, птицы проснулись и оглашали лес звонкими трелями, бледно-серое небо постепенно голубело, а Мишель и Мари, обнявшись под одеялом, все еще продолжали разговор, раскрывая друг другу, лист за листом, летопись своих коротких молодых жизней, чтобы потом, расставшись, перечитывать их на досуге, вспоминая краткие мгновения душевной близости. Лишь когда солнечные лучи прорезали застоявшийся между ветвей полумрак, усталость взяла свое, и они заснули, так и не раскрыв объятий.

В таком положении и застал их Жак, когда отошел, наконец, от тяжелого глубокого сна ближе к полудню.

* * *

Утром четвертого дня пребывания в домике Мари, решено было отправляться в путь. Головокружение и тошнота уже не беспокоили Мишеля, рана на виске затянулась и начала подживать, так что повязка больше не требовалась. Но Мари все же собрала увесистую холщовую сумку, положив туда несколько пузырьков с привязанными к горлышку лоскутками кожи, на каждом из которых Мишель со слов Мари, не умевшей писать, нацарапал краткое указание: «Сердце», «Голова», «Для сна», «От поноса»; завернутые в тряпочку травяные пучки, две-три берестяные коробочки с мазями.

Еду, что была привезена из Фармера, почти всю съели, но до Аржантана пропитания вполне должно было хватить, однако, накануне днем Мишель все же отправил недовольно ворчавшего Жака в «Серебряный Щит» за вяленой рыбой и вином. Старый слуга без труда догадался, для чего на самом деле баронет хочет спровадить его подальше, но высказывать свое возмущение поведением Мари и господина не осмелился.

Когда Жак расплачивался с Жилем за провизию, тот неожиданно вернул добрую часть той суммы, которую содрал с него за творчество Мишеля. На удивленный вопрос Жака хозяин трактира с удовольствием рассказал, что стоило какому-нибудь проезжему рыцарю сесть за тот стол и прочитать стихотворные излияния Мишеля, доблестный сир сразу же впадал в глубокую печаль и требовал эля в очень больших количествах. Доход Рыжего Жиля заметно возрос, и он даже попросил передать Мишелю, чтобы в следующий раз, когда он соизволит посетить «Серебряный Щит», пусть обязательно сочинит и вырежет на другом столе что-нибудь еще. А чтобы письмена были видны лучше, Жиль аккуратно замазал буквы белой глиной.

Вернувшись, Жак застал Мишеля и Мари за вполне невинными занятиями: девушка начищала медный котелок, а Мишель, раздобыв где-то кусок пергамента, растрепанное перо и чернильницу, что-то писал. Когда Жак рассказал про новый источник барыша Рыжего Жиля, Мишель заявил, что неплохо бы брать со стола ренту, и побольше. Закончив писать, он помахал пергаментом в воздухе, и когда чернила подсохли, обратился к Мари:

– Я написал письмо отцу, ты с ним отправишься в замок Фармер. Там тебя должны принять; о твоем возможном происхождении я тоже написал, так что думаю, на кухне работать не заставят. Мой отец очень добр к незаконнорожденным… Будешь в безопасности, рядом с Виглафом…

– Да-да, – нараспев подхватила Мари, сложив на груди руки и мечтательно закатив глаза. – Потом вы вернетесь из Заморских земель, украшенный шрамами, в ореоле славы, и женитесь на мне! Какая прекрасная баллада! Ах!.. – она печально вздохнула и тут же рассмеялась.

– Ничего смешного здесь не вижу, – без тени улыбки ответил Мишель. – И жениться не обещаю. Я дал слово защитить тебя, вот и держу его. Если ты останешься жить здесь, никто не поручится, что мужики не продолжат досаждать тебе. А на замок войной они всяко не пойдут – кишка тонка. От досужей болтовни стряпух ты, я думаю, сама отобьешься, если что – Виглаф глянет на сплетниц, они и языки проглотят.

– Ну, глядеть-то я и сама умею, – серьезно сказал Мари. – А куда хозяйство свое дену, овец, козу?

– На несколько дней оставишь, ничего с ними не случится, а потом можно будет и в замок пригнать. Или продашь кому-нибудь, – Мишель свернул пергамент и протянул его Мари. – Держи, да смотри не потеряй.

Наконец, все было собрано, уложено, лошади ждали во дворе, котята, чуя всеобщее возбуждение, нервно носились по всему дому. Жак, поблагодарив Мари за все, обнял ее, поцеловал в лоб и вышел из дому, сообразив, что будет лишним.

– Ну, вот и все, – сказал Мишель. Мари спокойно смотрела на него, не пряча глаза и не печалясь.

– Да, все, – отозвалась она. – Надеюсь, вы меня не забудете и не помянете лихом.

– Нет, Мари, конечно, нет, – Мишель обхватил ее лицо обеими руками, и губы их слились в долгом поцелуе. – Спасибо тебе за то, что пришла в мою жизнь.

– И тебе спасибо, – Мари отступила на шаг и слабо шевельнула кистью руки. – Иди, тебя ждет многое. И… пожалуйста, не забывай меня. Просто не забывай – и все.

– Береги себя, – быстро сказал Мишель и, резко развернувшись, вышел из дому.

Как не пытался Мишель отвлечь себя, думая о предстоящей встрече с сиром Раулем де Небур и обитателями его замка, мысли постоянно возвращались к Мари. Ни слезинки не пролила, а ведь видно было, как тяжело ей, как страшно оставаться одной теперь, после того, как она, возможно первый раз в жизни почувствовала себя защищенной, столкнувшись со смертельной угрозой. Не просила ни о чем, не уговаривала остаться, не обещала ждать, хотя могла бы позволить такое – сомнений нет, что история про странствующего рыцаря произошла на самом деле, благо тому были явные доказательства. Если бы она и вправду попросила вернуться к ней, что ей ответил бы? Бывало, крестьянские девицы, расставаясь с ним, пробовали надувать губки и требовать, чтобы «молодой сеньор не смотрел больше ни на кого», Мишель, конечно, отшучивался, а если любовница проявляла настойчивость, напоминал, кто есть она, а кто он. Мари бы он такого не сказал… Он никак не мог найти для нее место в своей душе. Она был слишком сложна и необыкновенна для мимолетной утехи, но облачить ее в белоснежные одеяния Прекрасной Дамы, посвятить ей все свои подвиги и деяния Мишель, разумеется, не мог. Да и самый образ дамы сердца, сотканный в воображении Мишеля из льстивых нитей, какими плетут свои кансоны поэты, был слишком эфемерен и чист, чтобы воплотиться в конкретной женщине… Лучше об этом не думать, а вспомнить, что избранное им поприще не позволяет оставлять привязанности к людям и местам.

К середине следующего дня, когда Мишелем окончательно овладели дорожная скука и назойливые мысли о поединках, а с языка его уже готова была слететь и осуществиться фраза, едва ли не стоившая ему жизни несколько дней назад: «Первого встречного – на поединок!», впереди, наконец, блеснула широкая лента реки Орн. Почуяв свежесть, лошади сами прибавили шагу, и вскоре жадно пили студеную речную воду, в то время как их хозяева смотрели на хорошо видимые высокие городские стены на противоположном берегу. Орн здесь был достаточно широк, моста не было, но в том месте, где тракт упирался в песчаный берег, стоял паром. Прижимистый перевозчик – толстый, раскрасневшийся от крепко пригревавшего солнца, попытался было обмануть молодого, небогато одетого дворянина с престарелым слугой, здорово превысив обычную плату за переправу, однако, Мишель, разговорившись минувшим вечером с болтливым и радушным хозяином постоялого двора, где они с Жаком переночевали, уже знал, сколько будет стоить переправа двух людей с двумя лошадьми. Толстяк недовольно морщился, принимая из рук Жака «жалкие гроши», и до середины реки нескончаемо бухтел себе под нос что-то о «скупых дворянах» и «простолюдинах, которых вообще гнать надо с такими деньгами». Некоторое время Мишель и Жак, переглядываясь и посмеиваясь, слушали причитания паромщика, пыхтевшего от жары и злости так, будто не могучая мохноногая лошадь, а он, собственноручно, крутил тяжеленный ворот, а потом Мишель, подмигнув Жаку, громко сказал:

– А помнишь, Жак, как дядюшка Рауль макнул скупого трактирщика в чан с недобродившим элем?

Жак, принимая игру хозяина, кивнул и ответил:

– Да, ваша милость, было дело…

– Вот я и думаю, не бросить ли этого, – он кивнул в сторону перевозчика, – в реку. Скажем потом – ветром сдуло… – Мишель пожал плечами и небрежно махнул рукой так, будто на Орне ежедневно сдувало в воду одного-двух паромщиков, все к этому давно привыкли и воспринимали, как нечто обыденное.

– И рыбы съели, – добавил Жак.

Толстяк побледнел, прикусил губу, и весь оставшийся путь обиженно сопел, но не сказал более ни слова.

Города Мишель не любил с детства. Они казались ему чересчур шумными, многолюдными, душными и в целом бестолковыми. Привычный к неторопливой, размеренной провинциальной жизни, к закрытому и независимому мирку родного замка, Мишель терялся в сутолоке и гомоне городской толпы, и не только душой. Однажды, когда ему было около шести лет, отец взял его в Руан на турнир, и Мишель умудрился потеряться на базаре, засмотревшись на мистерию. Кончилось тем, что громко рыдающего Мишеля, который и слова не мог произнести сквозь нервную икоту, один из актеров поднял на импровизированную сцену, и оттуда его увидели слуги барона Александра. Ужас, охвативший все его существо, когда он обнаружил, что стоит один в толпе совершенно незнакомых ему людей, кричащих, свистящих, хлопающих в ладоши, надолго запомнилось Мишелю.

Сейчас Мишель, конечно, не боялся заблудиться и потеряться, однако, ощущение безнадежной оторванности от всего знакомого и близкого, поутихшее в последние дни, возникло вновь. Больше всего Мишелю хотелось устроиться в каком-нибудь трактирчике поближе к городским воротам, сесть за дальний стол в углу и пропустить несколько кружек эля или вина. Поэтому, едва увидев зазывающую вывеску «Морской змей», на которой было изображено хвостатое чудовище, пожирающее корабль, Мишель без колебаний толкнул полукруглую дверь, взявшись за истертое до блеска медное кольцо. И тут же от тоски не осталось и следа. Столы большей частью были заняты молодыми людьми примерно одного с Мишелем возраста и, без сомнения, благородного происхождения. Они весело и громко переговаривались, смеялись, столы, сдвинутые в центр зала, ломились от множества блюд, кувшинов с элем и вином. В углу отдельно стоял небольшой стол, за которым сидела более спокойная и менее знатная компания – это были слуги пирующих господ.

Едва Мишель успел осмотреться, как к нему подскочил хозяин трактира и, указывая пальцем на дверь, умоляюще зашептал:

– Сеньор, простите великодушно, но эти благородные господа велели никого не пускать. Они купили на сегодняшний вечер и ночь весь мой трактир со всеми комнатами…

Мишель начал было отвечать, что ему наплевать, кто кого купил, когда он желает поесть, выпить и отдохнуть, но тут из-за дальнего конца стола, пошатнувшись, поднялся молодой дворянин – высокий, широкоплечий и плотный, с длинными светлыми волосами, завязанными на затылке в пучок, и, широко замахав рукой, громко крикнул:

– Эгей! Это же мой сосед и друг детства Мишель де Фармер! Я не верю своим глазам! Дружище, иди же к нам!

Трактирщик мгновенно исчез в полутьме подсобного помещения. Мишель, обрадованный и удивленный тем, что его давнишний недруг – один из сыновей барона де Бреаля Гийом величает его «дружищем», пробрался к нему, молча указав Жаку на стол, где обедали слуги. Гийом, обнявшись и расцеловавшись с Мишелем, будто и не было между ними жестоких драк не до первой, как водится у мальчишек, крови, а чуть ли не до смерти, усадил его рядом с собой и провозгласил:

– Господа! Это воистину необыкновенная и счастливая встреча! Буду считать ее хорошим предзнаменованием. Мы не виделись почти три года! Давайте же выпьем за его здоровье и силу! Помнишь, как ты расквасил мне нос? – Гийом наклонился к Мишелю, тыча пальцем в небольшую горбинку на носу, и подмигнул: – Но и я тебе бока намял! Эй, трактирщик! Вина сюда, да не скупись – получше да постарше, за все тебе заплачено сполна.

Мишель между тем оглядывал компанию молодых дворян. Кое-кого Мишель видел в замке сира Рауля де Небур, большинство же ему было незнакомо, но в основном его занимало, зачем они все здесь собрались. Что же касается Гийома, так он с семи лет служил пажом в замке дядюшки Рауля, иногда приезжая в Бреаль навестить своих близких, и что он делает здесь, Мишелю было не понятно. Однако он воздержался пока от расспросов.

Хозяин, которому помогал мальчишка лет двенадцати да на кухне, видимо, кто-то еще готовил, умудрялся одновременно угождать всем, не забывая о слугах и помня любое требование каждого из гостей. Пока Гийом произносил свою речь, перед Мишелем появилось огромное деревянное блюдо с плавающим в остром соусе мясом, оплетенная бутылка с вином, судя по въевшейся в глину пыли, очень старая, и большая кружка, которую мальчишка немедленно наполнил. Гийом похлопал Мишеля по плечу, приглашая его произнести тост, а сам грузно опустился на лавку. Только сейчас Мишель заметил, насколько его приятель был пьян. Держа наполненную до верха кружку перед собой, Мишель встал, откашлялся, пока присутствующие бурно приветствовали его, и начал:

– Я безмерно рад видеть всех вас здесь и сегодня! Надеюсь, что проведу с вами много интересных дней и совершу множество великих дел. Такое блестящее общество, к каковому принадлежим мы все, вдохновило меня на следующие строки.

На долю секунды Мишель задумался, на какие же такие строки вдохновила его эта уже изрядно выпившая блестящая компания, большую часть которой, судя по всему, составляли младшие сыновья нормандских баронов или вовсе безземельных рыцарей. Пока все шикали друг на друга, призывая к тишине, Мишель лихорадочно вертел в голове слова, силясь составить их в более-менее удобоваримые рифмованные строки, но в голову ничего, кроме «Тарам-парам, трубят рога! На замок подлого врага!..» не лезло.

 
Тарам-парам, трубят рога!
На замок подлого врага!
Лупите палкой по столам!
Тарам-парам! Парам-тарам!
 

Мишель почувствовал легкий ужас, когда осознал, что за бред вырвался из его уст, но пьяные доблестные молодцы с воодушевлением подхватили заключительное «Тарам-парам! Парам-тарам!», положив друг другу руки на плечи и раскачиваясь в такт дурацкому припевчику. Мишель попытался было продолжить в том же духе, но необходимости в этом уже не было – кто-то затянул известную песню, и все тут же подхватили ее, вставляя в конце каждого куплета так полюбившееся всем «Тарам-парам». Мишель преспокойно уселся на свое место, выпил вина, попел немного со всеми, и принялся за еду. Громогласное гудение распевавшего рядом Гийома внезапно смолкло, и новоявленный приятель обратился к Мишелю:

– Представляешь, этот пройдоха трактирщик утверждает, будто его коронное блюдо готовится из морского змея!

– Ну, так надо его распробовать, – сказал Мишель.

Гийом поморщился, и, склонившись к самому уху Мишеля, проговорил:

– Дерет он за это угощеньице будь здоров! Мы все скинулись и денег хватило только, чтобы он никого не пускал, кормил да поил нас всем, кроме этого дурацкого змея. Ну, и на ночлег тоже, – посмотрев по сторонам прищуренными глазами, Гийом понизил голос до сипящего шепота: – Уверен, у многих тут денежек еще предостаточно осталось, да жмутся все…

Мишель сочувственно покивал, а сам призадумался. Неплохо было бы показать свою щедрость новым знакомым, да деньги у Жака. Как бы не засмеяли – маменькин сынок, повсюду с няньками ездит… Не насмешек, конечно, опасался Мишель, а их последствий – может статься, что за разгромленный трактир придется выложить еще большую сумму, чем стоит это загадочное блюдо…

– Как зовут трактирщика? – шепотом спросил Мишель у Гийома и, услышав ответ, сказал уже громче: – Эй, Этьен! Иди сюда! А приготовь-ка нам… – он воздел глаза к потолочным балкам, потом оглядел стол, и, наконец, выговорил: – Морского змея! На всех! Зря, что ли, он у тебя на вывеске намалеван?

Разговоры мгновенно смолкли, все уставились на Мишеля так, будто он заявил, что собирается купить весь Аржантан.

– Но, господин, это блюдо очень дорогое, – робко сказал Этьен.

– А ты денег моих не считай! – прикрикнул на него Мишель. – Делай лучше, что велено! Видишь, за тем столом сидит седой человек? Это мой слуга, Жак. Возьми с него положенную плату да не смей обманывать.

Хозяин трактира, едва не подпрыгивая от радости, подбежал к столу, за которыми сидели слуги. Мишель, которого пришедший в неописуемый восторг Гийом едва не задавил в своих медвежьих объятиях, не мог видеть, как Этьен почтительно к Жаку, и как тот, услышав, что от него требуется и в каком количестве, обернулся на своего хозяина, поглощенного принятием благодарностей, потом покачал головой и принялся отсчитывать деньги.

– Ну, Мишель, ну, спасибо! – Гийом никак не мог успокоиться, потрясенный до глубины души щедростью своего врага детства. – А я… а я плачу за вино к такому блюду. Эй, пострел! Держи, – он сунул в ладонь подбежавшего мальчишки – бледного, худого и замаранного, несколько монет. – Это на вино к морскому змею.

Хозяин, скрывшийся на кухне, не появлялся уже довольно долго, и кто-то из молодых господ начал подшучивать, не отправился ли он ловить морского змея. Уже начали обсуждать, водится ли эта тварь в Ла-Манше или же за ним придется отправиться к Северному Морю или того дальше – в Атлантику, когда Этьен торжественно выступил в зал, держа на вытянутых руках огромное блюдо. Гости, сидевшие за дальним концом стола даже привстали, чтобы разглядеть удивительное яство. Хозяин гордо прошествовал к Мишелю и водрузил заказанного морского змея перед ним. Внешний вид сего зверя пробуждал одновременно опасение и жгучий аппетит – в окружении маленьких полосатых окуньков с красными плавниками и белыми бусинками глаз возлежало, свернувшись кольцом, чешуйчатое тело, положив жутковатую остроносую змеиную голову на раздвоенный хвост. Зверюга была очень похожа на ту, что украшала вывеску трактира, но в отличие от неумелого рисунка, выглядела так, будто ее только что изловили, живьем зажарили и уложили на чеканное медное блюдо. Покинув свои места, все сгрудились вокруг, разглядывая чудо кулинарного искусства. Этьен скромно стоял в сторонке, сияя от удовольствия и гордости точно начищенный бронзовый чан.

– Господи, где ж такие водятся? – спросил Гийом, на всякий случай отодвинувшись подальше от стола.

– У меня на кухне, – немедленно отозвался Этьен. – Угощайтесь, господа. Честно говоря, это блюдо я приготовил здесь впервые.

– В таком случае, это надо отметить! – Мишель, вытащив из ножен кинжал, встал, примерился и вонзил его в тушу морского змея. В единый момент ему показалось, что чудовище сейчас вскинется, оскалив пасть, гибкое чешуйчатое тело выгнется струной и метнется к нему. Ничего подобного, конечно, не произошло, разве что отвалились две-три чешуйки, обнажив черную кожу. Стоявший за спиной Мишеля мальчишка, повинуясь щелчку пальцев, быстро наполнил опустевшую кружку из очередной запыленной бутылки, которую принес вслед за Этьеном.