Текст книги "Странствующий оруженосец"
Автор книги: Марина Смелянская
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Странствующий оруженосец
Марина Смелянская
© Марина Смелянская, 2017
ISBN 978-5-4490-0685-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Рукопись, найденная в шкафу
В любой старой квартире найдется дальний угол на антресолях, или полка в шкафу, или еще какое-нибудь забытое место, где пылятся старые журналы, газеты, письма, фотографии. Однажды, совершая большую уборку и выбрасывая ненужные вещи, хозяйка наткнется на эти хрупкие, пожелтевшие листы бумаги, сыплющие удушливой трухой при малейшем прикосновении, и нечто необъяснимое заставит ее резко умерить уборочное рвение. Минуту назад в картонную коробку для мусора безжалостно отправлялись старые «Работницы», «Правды», какие-то детские рисунки и школьные тетрадки, и вдруг рука, ухватившись за уголок тонкой газетной бумаги, на котором можно разглядеть несколько слов с твердым знаком на конце и странным окончанием «-ыя», замирает, потом осторожно достает перевязанную бумажной веревкой пачку и… на этом уборку можно считать законченной. Вернувшийся с работы муж застает свою половину сидящей на полу в коридоре перед вывернутым наизнанку шкафом, среди вороха тряпья и скомканной бумаги, читающей ветхие желтоватые листки, мелко исписанные фиолетовыми строчками с изящными росчерками. Посреди прихожей стоит ведро, в котором давно киснет тряпка, ужин не готов, растерянная голодная кошка бродит среди руин и недоверчиво косится на пылесос…
Именно так все это и выглядело, когда я решила опустошить шкафы-антресоли и, не щадя ностальгических воспоминаний, выбрасывала подшивки «Веселых картинок», первые свои изобразительные и литературные опыты и черновики папиных научных работ. Неожиданно я нашла истертый до лохмотьев кожаный портфель. Заглянув во внутрь, я обнаружила там несколько дореволюционных газет, судя по заголовкам, выпускавшихся в Одессе, письма и рукопись, обернутую двумя слоями серой бумаги. На письмах значился одесский адрес и фамилия с инициалами, принадлежащими моей прабабушке, но больше всего меня заинтересовала рукопись. Спустившись со стремянки, я уселась прямо на полу и развернула оберточную бумагу. Справившись с приступом кашля, насморка и слез, вызванного невидимым облачком бумажной пыли, я стала читать, и оторвать от этого занятия меня смог только голодный муж спустя несколько часов.
Поначалу читать было невероятно трудно, но потом непривычное написание слов, не слишком разборчивый почерк и периодическое многократное чихание уже не мешали мне следить за приключениями нормандского рыцаря сира Мишеля де Фармера, происходившими в конце двенадцатого века на территории Англии и Франции. Короткая пауза на приготовление ужина мужу и прочим домашним питомцам, пересказ уже прочитанных мною событий, противоаллергическая таблетка, – и мы уже сидим вдвоем посреди уборочной разрухи, водя пальцами по строчками и помогая друг другу читать неразборчивые слова. Квартира приняла прежний мирный вид под утро, когда загремели по соседней улице трамваи; тогда же была наконец выгуляна терпеливая и кроткая собака…
Так в нашу жизнь вошел сир Мишель и зажил самостоятельной, независимой жизнью. Порой с этим гордым и бесстрашным благородным нормандцем было очень трудно совладать…
Рукопись моей прабабушки не имела начала и конца, часть листов была вовсе утеряна, даты нигде не были указаны – возможно, потому что писалось все это по наитию, для развлечения себя и близких, и больше всего напоминало зарисовки к будущему большому роману, которому никогда не суждено было родиться. Об авторе я знала немного, только из скупых воспоминаний моей бабушки. Ее мать, Мария Смелянская, жила в Одессе на Канатной улице, закончила Одесскую Консерваторию и преподавала игру на фортепиано. В 1941 году она вместе с мужем была убита фашистами. В бабушкиной комнате висела старая фотография – темноволосая дама в светлом кружевном платье, темной длинной накидке и изящно изогнутой шляпке, убранной розами, поверх высокой прически.
Идея воплотить в жизнь мечту моей прабабушки возникла сама собой. Эскизы и наброски были настолько живые и яркие, что сами просились собраться в единую картину. Это было похоже на составление мозаики из старых фигурок, половина из которых потерялась, приходилось придумывать и дорисовывать их самим. Поначалу слова, отпечатанные на компьютере стандартным шрифтом, без твердых знаков и «ять», казалось, описывали совсем другого человека, сир Мишель никак не желал вписываться в современные законы стилистики и орфографии. Его можно было понять – однажды попав в чужой роман, он был оскорблен так, что готов был вызвать своего двойника на поединок, а потом угрюмо замкнулся в себе. И теперь, наученный горьким опытом, он сопротивлялся изо всех сил, не желая больше позировать. Но то ли нам удалось вновь завоевать его доверие, то ли он почувствовал некую родственность душ – моей и его создательницы, настал миг, когда сир Мишель согласился принять обновленный облик. Новая жизнь ему очень понравилась, и он настолько в ней освоился, что мы не всегда могли предвидеть, что ему взбредет в голову выкинуть в следующей главе. Были моменты, когда он заставлял меня бросить все – работу, домашние хлопоты и заботы, и настойчиво звал за собой, требуя немедленно зафиксировать на экране компьютера его очередное похождение или интересную мысль, пришедшую ему в голову. Кое-что он доверял описывать только мне, полагаясь на женскую интуицию, иногда требовал мужа. Порой мне представлялось, будто мы открываем вчерашний файл, а там прибавились сами собой еще несколько абзацев!
Отреставрированные эпизоды из рукописи перемешались с нашими связками, и мы сами не всегда понимали, где слова, написанные на прошлой неделе, а где те, что были придуманы в конце прошлого века. Казалось, будто между той девушкой и мною протянулась невидимая нить, по которой движутся мысли и образы, процесс творчества происходил сам собой, мне же оставалось только вовремя нажимать на кнопки, а потом, перечитывая, исправлять ошибки.
Кое-что из «рукописи, найденной в шкафу» не попало в роман совсем. Например, стихи провансальских трубадуров, вынесенные в эпиграфы и встречающиеся в тексте, в рукописи были процитированы на старо-французском, и приходилось выискивать их современные переводы. Иногда случалось проводить расследования и выявлять, кто был прототипом того или иного персонажа, проверять даты исторических событий. Например, под личиной сира Пейре де Бариллета скрывался широко известный в описываемые времена менестрель Бертран де Борн, который посеял столько раздоров в королевской семье и между своими соседями, что Данте в «Божественной комедии» поместил его в один из кругов Ада, несущим в руке собственную голову. Однако мы не стали скрупулезно отслеживать точность всех исторических событий и совпадение с реально существовавшими персонажами, – в конце концов, сиру Мишелю было виднее, как живому свидетелю, и мы во всем полагались на его безупречную честность и в большинстве случаев трезвую память. Так же оставили без изменения и написание имен собственных, географических названий и некоторых исторических терминов.
Когда все листочки рукописи были перечитаны, обработаны и переписаны, оказалось, что роман подошел к логическому концу. Но доблестный сир Мишель все еще не желает завершать свой путь подвигов и приключений, и поэтому мы с надеждой (и легким беспокойством) ждем от него продолжения.
В роли правнучки – М.Д.
Часть первая
Пролог
«Нынешним утром собираюсь я покинуть отчий дом и поместье Фармер, дабы ступить на путь подвигов и приключений, целью коего есть получение рыцарского пояса и шпор. Но прежде перед отцом небесным и совестью своей даю слово делами доказать, что достоин буду принять высокий рыцарский сан. Посему нарекаю себя в мыслях своих странствующим оруженосцем и обещаю вершить дела свои именем Господа и только им; быть до конца преданным вере своей и твердым в слове своем; свято чтить обычаи предков; никогда не отступать перед опасностью, даже если имя ей смерть; никогда не прощать предателей, клятвопреступников и вероотступников; всегда приходить на помощь нуждающемуся и молящему о ней.
Тех же, кто прочтет эти записи, если меня уже не будет на земле этой грешной, смиренно молю о прощении за боль, причиненную своими проступками, свершенными не из злого умысла, а по глупости и беспечности, за обиды и несправедливости. Живите в мире и согласии.
Мишель, баронет де Фармер, рыцарь в душе своей».Четвертый день Великого поста,год 1183.
Деревянный ставень покачивался от ветра и тихо постукивал о стену. Сверху доносилось воркование горлиц – в этих протяжных однообразных звуках слышалась одна и та же, бесконечно повторяемая безответная просьба: «пожа-а-алуйста, пожа-а-алуйста, пожа-а-алуйста». Мишель давно уже отвлекся от пергамента, свернувшегося трубкой в его расслабленной руке, и подставив лицо теплому уже совсем по-летнему ветру, смотрел на туман, поднимающийся над ржавыми с прозеленью холмами и перелесками, на позолоченные облака, в глубине которых поднималось невидимое солнце. В прозрачном воздухе звуки просыпающегося двора легко доносились до самого верха донжона.
– Лошади готовы, ваша милость.
Задумавшись, Мишель не заметил, как в комнату вошел Жак – старый слуга, бывший рядом с ним всю его недолгую жизнь длиной в шестнадцать лет, и готовый сейчас разделить все трудности путешествия. Жак держал в руках свою котомку и теплый плащ, подбитый заячьим мехом.
Вздохнув, Мишель развернул пергамент и пробежал глазами написанное. Добавить было нечего, он плотно свернул его и еще раз вздохнул.
– Передать это барону Александру? – осторожно спросил Жак и протянул руку.
– Нет, – коротко ответил Мишель, резко встал с сундука, поднял его крышку и небрежно бросил туда пергамент, потом сложил туда письменные принадлежности и прикрыл все это отрезом сукна. Крупная гончая, лежавшая рядом с хозяином, положив голову на его сапог, вскочила вместе с ним и выжидающе завиляла хвостом. Мишель потрепал пса по голове – его звали Саладином или просто Салом, – повернулся к Жаку и твердым голосом произнес:
– Я готов. Идем, Жак.
– С отцом прощаться будете? – тихо спросил тот, отведя глаза в сторону.
– Зачем? – пожал плечами Мишель. – Мы уже попрощались.
Обойдя сокрушенно молчащего Жака, он покинул комнату, быстро прошел по галерее и спустился в зал. Там начинали готовиться к обеду: слуги вытряхивали красную скатерть с хозяйского стола, протирали влажной ветошью отполированные рукавами доски; из кухни поднимались ароматные запахи выпечки. Мишель почувствовал легкий угол – словно тоненьким копьецом в сердце ткнули – он уходит, покидает родной дом, быть может, навсегда, а здесь продолжается все по-прежнему, и будет так после его ухода. Никто даже и не заметит, что его нет, разве что собаки. Впрочем, сейчас они радостной гурьбой кинулись к Мишелю, а завтра также будут рады кому-нибудь еще. Только кто ж теперь будет украдкой кидать им под стол куски мяса и пропитанные соусом хлебные горбушки? Ведь от хозяина замка, барона Александра де Фармер, такого угощения не дождешься – разве что кость обглоданную кинет. И перечить ему не смеют – даже младшенький любимчик Эдмон, и тот никогда не утешит заискивающе глядящую в глаза псину лакомым куском: давиться будет, но сам съест, то ли наказания боясь, то ли паинькой прикидываясь.
На смену мрачным мыслям вспыхнула мальчишеская заносчивость – ну и пусть! Возитесь тут со своими тряпками, плошками, играйте в игрушки, ройтесь в земле или других заставляйте – все одно, а я избираю себе путь воина, судьбу, достойную потомка викингов и сына крестоносца!
Ни на кого не глядя, Мишель прошествовал через зал с таким видом, будто произнес эти слова вслух, и все смотрят на него с восхищением. Но на самом деле мало кто из слуг обратил внимание на молодого баронета, уходящего куда-то с воинственным выражением лица – зрелище привычное. К вечеру вернется весь измочаленный, измазанный (и где только благородный так уделаться смог?) и станет требовать еды да питья, а то еще велит нагреть бочку горячей воды на ночь глядя…
Во дворе стояли две взнузданные и оседланные лошади с туго набитыми седельными сумками; Мишель, увидев одну из них – черную, как смоль, с белой полосой вдоль морды, почувствовал, как на душе, подернутой ледком тоски, чуть потеплело. Виглаф-конюх, пожалуй, единственный из слуг в замке знал, куда и зачем отправляется Мишель, и приготовил ему свою (да и Мишеля тоже) любимую лошадь – вороную кобылу-полукровку, дочку злобного арабского жеребца Сарацина. Фатима унаследовала от отца прекрасные формы и сообразительность, а крутой нрав и непримиримость к принуждению ей, по счастью, не достались. На ней катали, обучая понемногу верховой езде, шестилетнего Эдмона, младшего брата Мишеля, и ребенок уже считал покладистую кобылу своей, бесцеремонно дергая ее за хвост и приводя этим кормилицу в полуобморочное состояние. Мишель, однако, имел свои виды на Фатиму, потому что вместе с Виглафом выкормил ее овечьим молоком – ее мать околела вскоре после родов. И теперь, увидев свою любимицу, готовую разделить с ним неизведанный путь, Мишель ощутил одновременно несколько чувств: благодарность Виглафу, всегда безошибочно определявшему, что творится в душе юноши – вот и теперь; почти детское злорадство – не достанется лошадь младшенькому; радость за благородное животное, истосковавшееся за зиму по вольным пастбищам и простору.
Мишель ласково поглаживал Фатиму по блестящей гибкой шее, поджидая Жака, замешкавшегося на кухне, когда к нему подошел Виглаф.
– Ты твердо решил? – когда поблизости никого не было, старый конюх обращался к Мишелю как к своему внуку, такова была негласная договоренность, установившаяся меж ними, Мишель же говорил с ним почтительно, как со старшим. Да и трудно было поступать иначе, даже сам барон никогда не позволял себе понукать Виглафом, приказывать ему – повеления его звучали как просьбы, а зачастую он советовался с Виглафом о многих важных делах, как с равным: если Мишелю он мог приходиться дедом, то барон Александр почитал его вторым отцом. Не только характером, но и внешностью Виглаф внушал к себе уважение – высокий рост, широкие плечи, белоснежная грива волос, перехваченная на лбу истертым кожаным ремешком, густая окладистая борода. Одевался он всегда просто – кожаная безрукавка, надетая на голое тело в любую погоду, аккуратно залатанные штаны, широкий пояс и высокие сапоги грубой свиной кожи. В понимании Мишеля именно так должен был выглядеть властный и мудрый ярл, повелевающий своим народом одним взглядом пронзительно синих глаз, и в детстве он часто воображал, будто Виглаф – один из древних богов, живущий среди викингов со старых времен. Он пришел вместе с норманнами на новые земли да так и остался здесь со своим народом, с горечью в душе наблюдая, как потомки великих храбрых завоевателей становятся простыми землевладельцами, без сожаления променявшими зов лебединой дороги на каменные крепкие замки, справедливые поединки за свою честь на многословные и слащавые куртуазности. В пылу фантазий, Мишель как-то забывал, что повторяет мысленно слова Виглафа, слышанные не один раз. Случалось, что проведя бессонную ночь, рисуя перед мысленным взором то нападение викингов на Рим, то поход в сказочный Винланд, и могучего бога-Виглафа, принявшего облик воина и призывающего удачу избранному народу, Мишель приходил в конюшню и с трудом избавлялся от наваждения, что перед ним не чудесный воин, а конюх замка Фармер Виглаф Сигурсон…
– Так ты твердо решил? – повторил свой вопрос Виглаф, когда Мишель, задумавшись, так и не ответил ему.
– Да, твердо, – склонил голову Мишель и взял свою кобылу под уздцы.
– Это твой путь, – коротко благословил его Виглаф, не прощаясь, развернулся и направился к конюшне. Почти сразу же подошел Жак, перекинул сумки с провизией через седло своей лошади – невысокой гнедой кобылки с густой топорщащейся челкой, и, вздохнув, тихо проговорил:
– Не хорошо так вот, не попрощавшись…
– Жак, ты опять за свое! – раздраженно передернул плечом Мишель. – Это мое дело, с кем я прощаюсь, а с кем нет.
– Но ведь отец…
– Мой отец! – резко оборвал его Мишель, с ходу, не вставляя ногу в стремя, вскочил в седло и, оправляя кожаный дублет, все-таки бросил короткий и равнодушный – хотелось бы верить! – взгляд на узкие окна второго этажа башни.
– Поехали.
Глава первая
Ссора
Вчерашний день ничем не предвещал последовавших утром событий.
Несмотря на зарядивший к ночи дождь, едва дождавшись, когда все в доме угомонятся, Мишель выбрался через кухню наружу, в промозглую морось. Пройдя через двор к густым зарослям одичавших кустов шиповника, он натянул на голову плащ и, пригибаясь, нырнул в путаницу мокрых колючих прутьев. Нащупав в темноте щеколду на калитке, уводящей из-за стен замка прямо в деревню, Мишель отворил тихо скрипнувшую дверь. Спуститься с холма по раскисшей тропинке, миновать черное незасеянное поле, на окраине которого приютился кособокий сарай, до верха заваленный сеном, и вот уже из серой дождливой мглы на него смотрят с притворной обидой блестящие карие глазки, а низкий грудной голос произносит с укоризной:
– Ваша милость, я вся промокла и замерзла, пока вас ждала!
– Пришла-таки? Ничего, я уж тебя согрею, – усмехнулся Мишель, подхватил девушку на руки и торжественно внес в сарай.
Ани, кареглазая крестьянка с толстой темно-русой косой, встретилась Мишелю в поле, когда он, едва завидев неторопливо бредущую девушку с вязанкой хвороста, немедленно принялся теребить повод, заставляя лошадь встать на дыбы. Та, не разделив желание хозяина порисоваться перед девушкой, заартачилась, вскинулась на дыбы и тут же, опустившись на передние ноги, задрала вверх круп, недовольно брыкаясь. Не удержавшись в седле, Мишель позорно слетел в грязь, а лошадь, освободившись от неучтивого всадника, помчалась домой, в замок. Пес Саладин, всегда сопровождавший хозяина в прогулках, с азартным лаем кинулся за ней, норовя куснуть за ляжки и ловко увертываясь от бешено мелькающих копыт. Девица поначалу звонко расхохоталась, но потом, увидев, что молодой господин лежит без движения, бросила вязанку и подбежала к нему. А Мишелю только этого и надо было. Он старательно притворялся, пока девушка дула ему в лицо, хлопала по щекам, развязывала шнурок на куртке и вполголоса причитала:
– Ох, беда-то какая! Это ж надо было так убиться! Нашего барона сын, старший!.. Молодой такой, хорошенький… Ой, что же делать-то?
Немалых трудов стоило Мишелю сдерживать смех, слушая сбивчивые слова, в которых путались страх, жалость и любопытство. Наконец, когда она в очередной раз наклонилась и принялась обдувать ему лицо, Мишель неожиданно схватил ее за руки и притянул к себе.
– Что делать? Поцеловать, конечно же! – закричал он, и тотчас уши его заложило от пронзительного визга. Вывернувшись, девушка вскочила и что было сил побежала прочь, позабыв свой хворост. Мишель бросился за ней вдогонку, благо нисколько не ушибся, упав в сырую мягкую землю, без труда настиг и ухватил за косу. Споткнувшись, девица шлепнулась и тут же разревелась. Мишель мгновенно скис, растерянно стоя над ней и не зная, что предпринять.
– Я думала вы убились, – всхлипывая, проговорила та. – А вы нарочно… Думаете, если девушка простая, так и пугать надо? Я хотела помочь вам…
Мишель помог ей подняться, вытер со щек слезы, попытался отряхнуть от комьев влажной земли платье. Девица, перестав злиться и только изредка всхлипывая, с удовольствием принимала заботу сеньора, и когда Мишель, отойдя на пару шагов и критически оглядев ее, удовлетворенно кивнул, сказала:
– Я так испугалась за вас, ваша милость! Вы ведь такой молодой, красивый…
– Ты тоже, наверно, когда не зареванная, – ответил Мишель, занятый теперь собственной одеждой. Нет, ну надо было сегодня сесть именно на эту рыжую стерву, которая чуть что, начинает брыкаться! Иди теперь домой пешком, в грязи перемазавшись… И Сал куда-то подевался… – Как звать-то тебя, заботливая?
– Ани, – скромно потупив глазки, ответила девушка. – А вас я знаю, ваша милость. Вы Мишель, старший сын нашего барона Александра.
– Ну-ну, – хмыкнул Мишель. – А откуда знаешь?
Ани покраснела, смутившись еще больше, и, хихикнув, сказала:
– О вас все девушки наши говорят…
– Да? – заинтересованно переспросил Мишель. – И что же они обо мне говорят?
– Ну… – Ани замялась, борясь со смехом и стеснением, не удержавшись, прыснула и выговорила:
– Что вы, ваша милость, ну… хороший любовник…
– Так-так, продолжай, – пытаясь сохранять серьезность, потребовал Мишель. – Может быть, ты хочешь проверить эти досужие россказни?
Давясь от смеха, Ани резко развернулась и бросилась бежать через поле к деревне. Мишель на этот раз не стал ее преследовать, лишь крикнул вослед:
– Где проверять-то будем? А?..
Девушка остановилась, посмотрела на него через плечо и, вскинув руку в сторону сарая, притулившегося у края поля на дальнем его конце, побежала дальше.
Мишель некоторое время постоял, усмехаясь и покачивая головой, и только собрался повернуться и идти восвояси, как сильный удар лап в спину свалил его на колени. Сал, пробежав немного за лошадью, опомнился, кинулся обратно и, увидев, что хозяин все еще там, где он его оставил, радостно кинулся к нему, как всегда, изо всех своих собачьих сил.
…Ани оказалась весьма искушенной в любовных играх, и Мишель едва волочил ноги, возвращаясь домой в млечно-белом предутреннем тумане, который оседал на лице противной холодной пленкой. Он с удовольствием остался бы спать в душистом сене, уткнувшись носом в ароматный разрез платья на груди Ани, но она боялась младшей сестры, которая приметила, как старшая уходила из дома и не преминула бы наябедничать строгому отцу. Поэтому ей нужно было вернуться до света, чтобы с раннего утра, как ни в чем не бывало, заняться хозяйством, и пусть эта мелюзга попробует что-нибудь доказать. Разумеется, на следующую ночь было назначено очередное свидание, и разрумянившаяся девица, поцеловав Мишеля в щечку, покинула его. Разговоры о младших сестрах и суровом отце напомнили ему о собственном брате, который запросто мог выдать его, и об отце, который уже как-то высказал ему в довольно бесцеремонных выражениях свое мнение относительно его любовных похождений. Полежав немного, покусывая травинку, Мишель со вздохом оделся, спрыгнул с сеновала и поплелся к замку.
Выбравшись из-под цепких веток шиповника, Мишель стянул плащ и с силой встряхнул его.
– Ну, и где же ты шлялся? – голос отца прогремел в тишине так внезапно и громко, что Мишель, сильно вздрогнув, выронил из рук плащ и вскинул голову. Барон Александр был полностью одет, видно, он так и не ложился, задумав подстеречь сына.
– Вышел… воздухом подышать… – проговорил Мишель, сглотнув сухой колючий комок в горле.
– В соседнюю деревню! Так я тебе и поверил, негодяй! – с этими словами барон, будучи намного выше и сильнее сына, без труда справился с его невольным сопротивлением и, крепко держа за ворот, так, что Мишель и головы повернуть не мог, повел в башню. На лестнице, ведущей из нижнего зала донжона на второй этаж, Мишель споткнулся, грохнув коленями о деревянные ступеньки, но барон только встряхнул его, как щенка, не останавливаясь, и Мишелю пришлось, стиснув зубы, шагать рядом с ним, превозмогая слабость в немеющих от острой боли ногах.
Барон втолкнул Мишеля в свой кабинет и отпустил.
– Стой здесь и слушай, что я тебе буду говорить, – сказал он, и Мишель, все еще не оправившись от испуга, покорно остался стоять посреди комнаты, глядя прямо перед собой. Конечно же, отец отчитывал его и раньше, бесчисленное количество раз, но никогда Мишель не видел его в такой ярости. Барон отошел к столу, заваленному скрученными пергаментными свитками и перьями с вымазанными в чернилах оконечьями, скрестил руки на груди и заговорил:
– Я долго закрывал глаза на твое наглое поведение, но всему есть предел. Ко мне пришел отец Дамиан из Сен-Рикье и сообщил, что многие девицы признались ему во грехе прелюбодеяния. Дело-то, конечно, привычное, но преподобный отец, пойдя на нарушение тайны исповеди, сказал мне, с кем они грешили…
– Ну, и с кем же? – проговорил под нос Мишель. Ему, наконец, стал ясен истинный повод нынешнего «нравоучения», он осмелел и вознамерился держать оборону до конца.
– Что? – барон Александр быстро шагнул к нему. – Что ты там еще бормочешь, бездельник?
– Интересуюсь, с кем нынче грешат деревенские девицы, – хмыкнул Мишель, бросив короткий взгляд на отца и тут же отвернувшись в сторону.
Барон сжал кулаки, с трудом удержавшись, чтобы не треснуть сына по ухмыляющейся физиономии.
– С тобой, негодяй! Полдеревни обрюхатил, а еще шутом мне тут выделываешься! – барон Александр разжал ладони и стиснул их еще сильнее, да так, что побелели костяшки пальцев. – Мал еще зубы на отца скалить!
– Беру пример со старших, – тихо сказал Мишель. Он прекрасно понимал, что вступать в перебранку с отцом, когда он по-настоящему разозлен и оскорблен, все равно, что дразнить льва, но дух противоречия пересилил страх. К тому же, за дверью слышался шорох и сопение: Эдмон был уже тут как тут.
– Что-о? – барон Александр недоуменно посмотрел на Мишеля. – С каких еще старших?
– А с тех, чьи сынки от грешных крестьянок в сокольничих ходят и…
Мишель собирался закончить еще более едкой фразой, но не успел. Одна за другой, три хлестких пощечины обожгли его щеки, после третьей Мишель повалился на пол, закрыв лицо обеими руками. Первый раз в жизни отец ударил его по лицу.
Барон Александр сразу же догадался, кем вздумал попрекать его строптивый сынок. А имелся в виду сокольничий Эмери – сын барона Александра от кухонной прислужницы, появившийся на свет незадолго до того, как пришла в Фармер баронесса Юлиана.
Возня за дверью притихла, не шевелился и Мишель, будто пощечины выбили из него дух. Между пальцев, плотно прижатых к лицу, просочилась тонкая струйка крови и поползла по дощатому полу между сухих соломинок.
– Не тебе совать нос в мои дела! – бросил барон Александр. – Сопляк еще, чтобы осуждать меня! Я в твоем возрасте и третьей части из твоих грешков наворотить не успел! Так что молчи и слушай! Теперь твоя свобода кончится, шага, не спросившись у меня, сделать не посмеешь. Или убирайся совсем из замка, с глаз моих долой! Не хочу краснеть перед соседями из-за твоих выходок. У всех старшие сыновья при деле, кто фьефом управляет уже, кто в оруженосцах у сеньоров благородных, но никто из них не шляется с деревенской шушерой по лесам и не кроет, как жеребец, всех встречных девиц! Господи, за какие грехи мне такой позор? … Да ты просто недостоин быть сыном покойной матери своей баронессы Юлианы! Счастье, что ушла она в Царствие Небесное и не видит, в какое отребье превратился ее первенец, любимый сын, надежда и опора рода!
Едва прозвучала оброненная дрогнувшим голосом последняя фраза, неподвижно лежавший на полу Мишель неожиданно вскочил и, брызнув текшей из разбитого носа кровью, кинулся с кулаками на отца.
– Ты виноват, что она умерла! – истошно завопил он, яростно молотя барона Александра кулаками в широкую грудь.
Немного испугавшийся отец подхватил Мишеля, отстраняя от себя, однако он продолжал размахивать руками и ногами, зажмурив глаза и крича:
– Ты ее погубил! Ты и твой любимчик Эдмон! Не нужны вы мне, никто! Без вас проживу!
Барон де Фармер, растерянный и мгновенно позабывший весь свой гнев, опустил отчаянно бьющегося, рыдающего Мишеля обратно на пол. Никогда он еще не видел его таким, даже на похоронах матери он не проронил ни единой слезинки, а тут… Черт знает что! Надо позвать Жака. Выходя, барон Александр едва не зашиб прильнувшего к щели между дверными створками Эдмона, ухватил его за шиворот и увел в детскую, дав для убедительности подзатыльник. Возвращаясь назад, барон встретил Жака, осторожно идущего по коридору с лампадой в руке. Разбуженный криками, слуга не на шутку перепугался и поспешил наверх, разнимать поссорившихся господ. Он давно уже опасался подобного, наблюдая, как Мишель сбегает по ночам из дома, а барон молча терпит это, накапливая злость. Хозяин привел Жака в свой кабинет и молча указал на Мишеля. Жак, шепча под нос неразборчивые причитания, помог Мишелю подняться, отвел в его горницу. Там Мишель злобно выкрутился из его рук, захлопнул дверь перед самым носом слуги, бросился на ложе и пролежал неподвижно оставшуюся ночь и утро.
А изрядная доля правды в горьких словах Мишеля все-таки была.
С Юлианой ван Альферинхем барона Александра познакомил его друг, рыцарь из Брабанта по имени Фрейк ван Альферинхем, с которым они воевали в Святой Земле и оба были тяжело ранены. По возвращении Фрейк пригласил барона Александра к себе в поместье Альферинхем – отдохнуть, подлечить раны, а заодно и познакомиться с сестрой – прелестной и благонравной, по его словам, девушкой, в сердце которой пока еще не горело ничье имя, кроме Божьего.
Многие воспоминания о пребывании в Святой Земле были далеки от героических и воспеваемых в балладах, молодому крестоносцу хотелось за новыми впечатлениями избавиться от неприятного груза недавнего прошлого. Честь оставалась честью, а добрая слава – доброй славой, однако были моменты, не соответствовавшие радужному представлению, сложившемуся в дворянских кругах о доблестном воинстве Христовом. Прекрасно, когда неверные сарацины трусливо бегут, едва сверкнет твой клинок, но, если в кармане ни гроша, на дне фляги плещется тухлая вода, а в седельных сумках нет ничего, кроме засохшей хлебной корки, приходится поступиться некоторыми добродетелями. К тому же, богатые сарацинские и еврейские дома все равно были бы разграблены. Если не тобой, то другим. Не следует так же забывать, что рыцарь, каким благонравным он ни был бы, всегда остается мужчиной…
…Поначалу барон Александр избегал встреч с Юлианой, боясь, что в разговоре со скромной девушкой может проскользнуть крепкое словцо из тех, что частенько встречаются в мужских разговорах, а за три года походов и сражений речь его успела достаточно огрубеть. Попривыкнув к богатой изысканности, Александр стал чаще встречаться с Юлианой, они подолгу уединялись, беседуя – барон красочно рассказывал о своих приключениях в Святой Земле, опуская некоторые подробности, а девушка восторженно внимала ему. И вот однажды настал момент, когда Фрейк понял – скоро его сестра станет женой хорошего друга, а также полноправной хозяйкой большого фьофа. Что может быть лучше?
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
