Текст книги "Странствующий оруженосец"

Мишель развернулся и стал выбираться из толпы. Мимо протащили пойманного висельника – двое рослых молодых парней в заляпанных масляными разводами фартуках крепко держали его за плечи, но несчастный главарь разбойников, случайно спасенный и вновь обреченный на смерть, уже не сопротивлялся. До виселицы его, скорее всего, не донесут – растащат по кусочкам…

С Гийомом Мишель расстался на площади, когда решил досмотреть представление до конца, а друг детства быстро заскучал и отправился в безымянный трактир на вонючей кривой улочке, безнадежно уткнувшейся в огромную желтоватую лужу за церковной стеной. В мутной воде независимо и вольно плавала грязно-белая утка, а вокруг лужи рыскал оборванный чумазый мальчишка, хищно поглядывая на птицу. Очень ему хотелось изловить ее себе на ужин, но входить в неведомые глубины лужи паренек опасался, а утка, распознавшая его намерения, держалась в самой середине, поглядывая на охотника то одним, то другим круглым желтым глазом.

Обходя лужу, Мишель вдруг вспомнил разговор сарацина с так нелепо погибшим скорняком. Последнему выпали картинки, на которых были изображены виселица и смерть.

– Виселица и смерть… – проговорил Мишель и даже остановился, рассеяно глядя на утку. Мальчишка подозрительно зыркнул на него.

«Виселица и смерть… А ведь так и вышло. Хоть и не повесили беднягу, но гибель свою он нашел от висельника. Так или иначе, но виселица принесла ему смерть. Прав был проклятый иноверец… Что за дьявольские картинки!»

Отчаявшись поймать утку и желая хоть чем-то досадить находчивой птице, мальчишка поднял камень и, прицелившись, швырнул его в середину лужи. Взметнулся зловонный фонтан, утка, невредимая, захлопала крыльями и бросилась прочь из спасительного водоема. Оборванец кинулся вслед за несчастной птицей, которая, неуклюже переваливаясь на коротких лапках и помогая себе куцыми крыльями, помчалась вдоль по улице. Но участь ее уже была предрешена: совершив длинный прыжок, мальчишка всем телом навалился на утку, затолкал ее за пазуху и, воровато оглянувшись на Мишеля, удрал.

Всей этой охоты Мишель не заметил. Погрузившись в размышления, он оступился в грязи и едва не соскользнул в лужу, ему пришлось замахать руками, чтобы не потерять равновесие, и эти неуклюжие взмахи насмешили двух чистеньких, румяных девиц с корзинками на локтях, полными разноцветными лентами и отрезами тканей, которые аккуратно пробирались по испачканным серой пеной краям лужи – то ли служанок, то ли пейзанок, сбежавших от родителей погулять по городу, пока те бродят по базару. Их звонкий смешок вернул Мишеля к реальности, и он тут же галантно раскланялся обеим девушкам, вызвав этим у них очередной приступ смешливости.

– Леди, обопритесь на мою руку, так вам будет легче одолеть безграничные просторы этого океана, – жеманным басом произнес он и протянул ладонь. Прыская со смеху и переглядываясь, девицы с помощью Мишеля перебрались через водную преграду, и не успел он продолжить беседу, как они, взявшись за руки, резво припустили через площадь, даже не разу ни оглянувшись. Мишель пожал плечами, вздохнул и отправился в трактир, где его ждал Гийом.

Отворив скособоченную дверь, Мишель переступил порог и отшатнулся от запаха чеснока, копоти и гари, острой струей ударившего в ноздри. Сквозь дым, от которого сразу же защипало в глазах, и выступили слезы, он едва мог разглядеть длинные столы и темные шевелящиеся фигуры.

– Ну и дыра! – пробормотал он. Двигаться наугад в этом чаду Мишель не решился, – еще свежо было воспоминание о мясницком тесаке, перерубившем горло скорняку, мало ли кто с чем здесь ходит, размахивая руками, и ему ничего не оставалось сделать, как громко позвать: – Гийом! Ты где?

Несколько пьяных голосов вразнобой откликнулись на его зов, но их тут же заглушил знакомый бас:

– Молчать, ублюдки! Мишель, я здесь!

– Да где здесь-то? – ответил Мишель, протирая глаза и откашливаясь, – едкий дым, казалось, уже впитался через кожу во все внутренности. – Я жду тебя снаружи, – выдавил он и быстро вышел, с наслаждением вдохнув воздуха.

Вскоре из неприглядного трактира вышел Гийом, держа в одной руке закопченный глиняный кувшин, а в другой вяленую рыбину. Протянув свои трофеи Мишелю, он сказал:

– Угощайся, не смотря на жуткий чад, вино и еда в этой коптильне неплохие. Ну, как там Каин – убил Авеля?

– Что ж ему еще оставалось делать? – пробубнил Мишель, с трудом пережевывая пересушенное рыбье мясо. Отхлебнув из кувшина, он добавил: – Честно говоря, не понравилось мне все это действо. Помнишь, какие мистерии устраивал отец Фелот на Рождество?

– А как же! – обрадовался Гийом. – Мы с тобой там как-то даже подрались, помнишь? Я был Голиафом, а ты – Давидом, и взаправду залепил мне камнем в голову. Я упасть должен был замертво, а вместо этого треснул тебя в лоб. Хе, сорвали все представление…

Глава седьмая
Знакомство

Хоть это и звучит не внове

Претит мне поза в пустослове,

Спесь тех, кто как бы жаждет крови, И кляча об одной подкове…

Монах Монтаудонский55
  Перевод А. Г. Наймана


[Закрыть]

Поздним вечером Мишель и Гийом сидели одни за столом в «Морском Змее». Большинство их приятелей разъехались по домам, кто-то отправился ночевать к знакомым в городе, а Мишель с Гийомом решили остаться здесь и с утра начать путь к Небуру. Разговоры, в основном сводившиеся к обсуждению минувшего турнира и детским воспоминаниям, уже иссякли, и они лениво попивали эль из деревянных кружек, закусывая вяленой рыбой и сыром. Зал был почти пуст: в одном углу тихо целовалась молодая парочка, да за соседним столом раскатисто храпел толстый купец-суконщик, уронив лицо в липкую лужицу, натекшую из опрокинутой кружки с элем. Мальчишка, сын хозяина, лениво протирал свободные столы. Мишель уже начал подремывать, как вдруг скрипнула дверь, и кто-то вошел в трактир.

– Это еще кого нечистая принесла? – услышал он сонный голос Гийома. – Мишель, ты только посмотри на это чудо природы…

Мишель с трудом приподнял веки и посмотрел на дверь как раз в тот момент, когда в трактир входил высокий, худой и нескладный юноша. Ему пришлось наклонить голову, чтобы не удариться о притолоку, и все же, переставив через порог тощие и голенастые, как у цапли, ноги, он не вовремя выпрямился и задел таки макушкой дверной косяк. Нечто бесформенное и грязное, покрывавшее его голову, упало на пол, обнажив давно не мытые, желтовато-серые волосы, свисавшие на уши тонкими шнурками. Вошедший вслед за юношей низенький сутулый человечек неопределенного возраста, с не менее грязными и жирными темными волосами, быстро нагнулся, подхватил упавший то ли чепец, то ли подшлемник, и подал его своему хозяину. Тот странный головной убор свой надевать не стал – остановившись посреди зала, он оглядел присутствующих, коснулся стола, слегка поморщился, потирая кончики тонких, изящных пальцев, и сел на краешек скамьи. Мишель, уже окончательно проснувшись и заинтересовавшись странным юношей, бесцеремонно разглядывал его запыленную и заляпанную грязью одежду, некогда претендовавшую на благородное происхождение, но давно растерявшую свои величие и блеск под натиском времени, природы и платяных вшей. Внимательно всматриваясь в прыщавое лицо с тонкими чертами, которое, как и одежда, могло бы быть красивым, если бы не угри и грязь, Мишель, не понижая голоса, спросил у Гийома, так же занятого изучением «чуда природы»:

– Как ты думаешь, это его собственная одежда, или ему кто-нибудь пожертвовал?

– Скорее, он ее стянул, – раздумчиво сказал Гийом, скрестив на груди руки и склонив голову на бок.

– А этот сутулый его слуга? – продолжил рассуждать вслух Мишель, и Гийом немедленно отозвался, не спуская прищуренных глаз с долговязого юноши:

– Или подельщик.

Предмет обсуждения двух молодых дворян явно понимал, о ком их разговор, но старательно делал вид, что не слышит, выдавая себя нервно мнущими рваные края шляпы руками. Между тем, его странный слуга (или подельщик) снял с плеч тяжелый кожаный мешок, откуда торчала обернутая тряпицей крестообразная рукоять меча, подошел к хозяину трактира Этьену, который вышел к новым посетителям с твердым намерением сказать, что трактир закрыт. Не дожидаясь, когда сутулый человечек заговорит, он тоном, не терпящим возражений, произнес:

– Трактир закрыт для посетителей. Пускаем только тех, кто хочет снять комнату на ночь. Горячих блюд не подаем.

– Мой господин намерен провести в этом городе несколько дней, – ответил слуга резким противным голосом, как будто кто-то сжимал ему горло, – и желает остановиться в этом трактире.

Он говорил так громко и пронзительно, что целовавшаяся парочка встрепенулась, виновато оглядываясь и прикрывая руками разрумянившиеся лица, а лежавший щекой в липкой луже толстый купец проснулся, громко всхрапнув, приподнял голову и сказал без всякого выражения:

– Орба… оборзцы желаете… – после чего снова уткнулся в стол и захрапел пуще прежнего.

Этьен отступил на шаг, поковырял пальцем в ухе и, плохо скрывая недовольство, проворчал:

– Остались только самые дешевые комнаты. Еда в их стоимость не входит.

Сутулый по-совиному обратил свое плоское лицо назад и вопросительно посмотрел на хозяина. Тот только сжал изящными женственными пальцами край стола и глубоко вздохнул, будто принимая очередной удар судьбы, к которым он, впрочем, уже привык.

– Мне все равно, я согласен на любые условия. Будьте любезны, покажите моему оруженосцу ту комнату, которую вы сочтете возможным мне предоставить, – произнес он ломающимся юношеским голосом, то и дело срывавшимся на более высокие тона.

Мишель и Гийом невольно переглянулись, оценивая эту фразу, в которой смешались благородный стиль и некое подобострастие, если не простолюдина, то какого-то бастарда. Какой оруженосец, когда у этого мальчишки еще голос не сломался как следует и усы не растут?..

Этьен потоптался на месте, раздумывая, а не стоит ли все-таки выгнать обоих из своего заведения, но все же развернулся и пошел к лестнице, ведущей на второй этаж. Слуга юноши, втянув и без того короткую шею в плечи, подхватил свой мешок и поспешил за ним.

– Надеюсь, эта парочка расположится не над нашими комнатами, а не то из-за милого голоска этого уродца мы вряд ли уснем, – сказал Мишель, провожая их взглядом.

– Ничего, если понадобится, я его заткну, – Гийом убедительно вонзил кинжал в кусок сыра и открыто посмотрел на долговязого юношу. Тот, выпрямившись и уперев кулаки в тощие ляжки, обтянутые шерстяными шоссами, пузырящимися на коленках, развернулся к нему, несколько раз забрал воздух ртом, собираясь что-то сказать, но тут же передумывая, и, наконец, произнес своим еще больше срывающимся от волнения голосом:

– Я вижу, милостивые господа, что вы сомневаетесь в несомненном благородстве моего происхождения. Да, – он окинул взглядом свою убогую одежду, – платье мое обветшало и изорвалось в долгих странствиях, скромных средств моих порой едва хватало на еду для меня и моего верного Альмерика. А сколько нам приходилось голодать… Но отнюдь не одежда красит человека, а, напротив, высокое благородство души уравнивает грязные обноски с шелками и парчой.

Гийом вопросительно посмотрел на Мишеля: «Играем?» Тот утвердительно кивнул головой.

– Что ж, разрешите пригласить вас за наш стол и угостить, дабы разрешить возникшее между нами непонимание, – сказал Мишель, широким жестом указывая на скамью напротив себя.

Он подозвал Этьена и заказал закуски, а принявший приглашение юноша, усевшись за стол, велел хозяину принести вина и быстро вложил в его руку несколько денье. Этьен раскрыл ладонь, долгим тяжелым взглядом посмотрел на монеты, потом пожал плечами и пошел выполнять заказ.

– Я не знаю еще ваших имен, сеньоры, но уверен – они несомненно принадлежат к знатнейшим и доблестнейшим родам! – заметно оживившись в предвкушении дармового угощения, бодро сказал юноша. Сеньоры представились, в свою очередь, выразив большие надежды на происхождение нового знакомца.

– Видимо, мне придется вас разочаровать, ибо имя мое вам ровным счетом ничего уже не скажет. Арсуль де Маркуоль зовут меня…

Этьен вместе с мальчиком, несшим закуску, подошел к столу, расставил кубки и налил в них вина из невзрачного кувшинчика, который потом со стуком поставил на стол и удалился.

Арсуль высоко поднял свой кубок и громко провозгласил:

– За наше знакомство!

Они с лязгом и брызгами соединили свои кубки над серединой стола. Мишель пригубил вина и с трудом удержал невольную судорогу – такой кислятины ему пробовать еще не доводилось. Глянув на сведенное гримасой лицо Гийома, он ударил кулаком по столу и крикнул Этьена. Арсуль же преспокойно поставил свой опустевший на половину бокал и запустил пальцы в блюдо.

– Что вам угодно, сеньор? – равнодушно спросил немедленно подошедший Этьен, глядя в потолок и слегка раскачиваясь с пятки на носок.

– Это что за кислятина? – строго сказал Мишель и щелкнул ногтем по глиняному кувшину с вином.

– Что заказывали, – пожал плечами Этьен и убедительно посмотрел на Арсуля. Тот поднял голову, будто только заметил, что Мишель чем-то не доволен, и обеспокоено спросил:

– Что-то не правильно, мой дорогой друг?

– Вино неправильное, – вступил в разговор Гийом. – Кислое, как дикие яблоки… Этьен, зачем ты держишь в своем трактире такую дрянь? Или при дворе Филиппа-Августа такое подавали, как особый деликатес?

– Значит, так, господа, – обиженно начал Этьен, опершись ладонями о крышку стола. – С тех пор, как я выкупил у предыдущего хозяина этот трактир, еще никто и никогда не жаловался на мою стряпню. Никого я не обсчитал, не обманул и не дал меньшего, чем было заплачено. Вино я подал на те деньги, что вручил мне вот этот сеньор, – Этьен беззастенчиво указал пальцем на Арсуля. Тот густо покраснел, губы его задрожали, и, уперев взгляд в доски стола, тихо проговорил:

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Не понимаете?! – вспылил Этьен и выложил на стол монеты. – Вот все, что вы мне дали. Да будет вам известно, хорошее вино стоит никак не меньше су, а здесь и полдюжины денье не наберется! Так что, любезнейший сир де Фармер, не ко мне предъявляйте претензии, а к вашему новому приятелю, возомнившему, что он сможет угостить вас хорошим вином от щедрот своих нищенских. А это вино можете оставить себе даром, гордость не позволяет мне брать деньги, я все равно собирался вылить его свиньям. Вот так-то!

Этьен собрался уходить, но путь ему преградила долговязая фигура Арсуля.

– Да как ты смеешь, гнусный трактирщик, разговаривать со мной в такой манере? На что ты намекаешь? Ты сравниваешь меня со свиньей? Или же я все-таки ошибся, ну?

– Да, вы ошиблись, дражайший, – спокойно ответил Этьен, ничуть не смутившись. – Я не сравниваю, я утверждаю. Что же касается «гнусного трактирщика», то в былые времена за такие слова в мой адрес кое-кто немедленно лишил бы вас языка. Вместе с головой. Садитесь за стол, ешьте то, чем столь неоправданно любезно угощают вас господа де Фармер и де Бреаль, и не заставляйте меня лишать вас ночлега.

Влюбленная парочка, румяное счастье которой вновь было нарушено криками, потихоньку выскользнула из трактира, купец-суконщик продолжал безмятежно похрапывать, не обращая внимания на разгоравшиеся страсти.

Арсуль распалялся все больше, казалось, каждая фраза Этьена высекает из него искру. Голос его совсем сорвался на мальчишеский альт, лицо раскраснелось, он тяжело дышал, пытаясь что-то выговорить. Не дожидаясь, когда это свершится, Этьен покачал головой, развернулся и спокойно пошел к дверям трактира, намереваясь запереть их на засов.

– Сир Арсуль, прошу вас, сядьте и успокойтесь, ей Богу, этот трактирщик, где бы он не служил раньше, не стоит вашего гнева, – с трудом сдерживая смех, проговорил Мишель, осторожно, двумя пальцами потянув Арсуля за ветхий рукав. Это движение вывело юношу из оторопи, он метнулся вслед Этьену и рванул его за рубашку на плече, развернув к себе. Раздался треск ткани и короткое ругательство, Мишель и Гийом одновременно вскочили.

– Я научу тебя, как разговаривать с единственным сыном леди Эрменгарды де Маркуоль, которая имела честь присутствовать на венчании графа Анри Анжуйского, нынешнего короля Английского, и Алиенор Аквитанской! Ты, грязная свинья, научишься разговаривать с благородными особами, изредка посещающими твой хлев! – он пытался трясти невозмутимого Этьена, но вместо этого сам мотался всем своим тщедушным телом. Мишель сел обратно на скамью, всхлипывая от смеха, а Гийом, сумев сохранить побольше хладнокровия, подошел к Арсулю и крепко сжал его плечо.

– Сир де Бреаль, умоляю, уберите от меня этого нездорового молодого человека, иначе наутро вам придется уезжать без завтрака и провизии, – сказал Этьен, выглядывая из-за Арсуля.

– Ты еще смеешь судить о моем здоровье? – продолжал визжать Арсуль, не обращая внимания на спокойные пока еще увещевания Гийома, который все крепче и крепче сжимал его костлявое плечо. – Оставьте меня, сир Гийом, иначе я вынужден буду…

– Нет, это я вынужден буду… – сказал Гийом, обхватил Арсуля обеими руками за плечи и рванул на себя. Вновь затрещала ткань, и в руках юноши остался лоскут рубашки Этьена. Отряхнувшись и внимательно осмотрев разорванную одежду, тот облегченно вздохнул и с достоинством направился к двери, чтобы все-таки запереть ее на засов, бросив через плечо:

– С вас, сеньор, два су за рубашку.

Арсуль трепыхался в крепких объятиях Гийома, выкрикивал витиеватые возмущенные фразы, предназначавшиеся то Гийому, то трактирщику. Мишель, уняв понемногу смех, решил прийти на помощь своему товарищу и, подойдя, обратился к Арсулю:

– Послушайте, сир Арсуль, давайте все-таки сядем за стол и продолжим наше знакомство. Или, что еще лучше, поскольку время уже позднее, мы отведем вас в вашу комнату и отдадим на попечение вашего… кхм… оруженосца. Ну, согласны? – и, приподнявшись на цыпочках, шепнул Гийому на ухо: – Отпусти ты его, или по вшам соскучился?

Но не успел Гийом разжать руки, как послышался дробный топот ног, быстро спускавшихся с лестницы, в зал выбежал слуга Арсуля, подлетел к Гийому и повис на его локтях сзади, выкрикивая своим гнусавым пронзительным голосом:

– Мой господин, бегите, я его задержу!

Мишель был вынужден отвернуться и опереться обеими руками о стол, за которым спал купец, чтобы справиться с очередным приступом смеха, от которого ослабели ноги, и перехватывало дыхание.

Гийому пришлось отпустить Арсуля, и он оказался в совершенно беспомощном положении, со сведенными за спиной локтями. Измученный переживаниями юноша в бессилии опустился на скамью и слабым голосом проговорил:

– Альмерик, маленький и храбрый друг мой, отпусти его, этот молодой дворянин меньше всего виноват во всем случившемся.

– Сир, вы уверены? – спросил Альмерик, все еще не разжимая на редкость сильных рук, из цепкой хватки которых Гийом никак не мог вырваться.

– Да, да, отпусти, – совсем тихо сказал Арсуль и уронил голову на руки. Горбун ослабил хватку, и, едва освободившись, Гийом схватил его за шкирку.

– Этому «маленькому и храброму» мерзавцу я сейчас исправлю осанку! Будет стройный, как кипарис в саду Небура! – прорычал он и замахнулся для удара, но Мишель перехватил его руку и с усмешкой сказал:

– Боюсь, осанку ты ему не исправишь, а вот лицо у него и так плоское!

– Сир Гийом, если хоть один волосок упадет с головы моего верного Альмерика, я вынужден буду вызвать вас на поединок, – подал голос Арсуль, потихоньку жуя рыбину.

– С удовольствием приму ваш вызов, – отозвался Гийом, перехватив слугу за скользкие жирные волосы. – Сколько нужно вырвать, чтобы рассердить вас как следует?

Швырнув на стол обглоданный рыбий скелет, Арсуль вскочил и повел рукой по пустому поясу, будто ища рукоять меча.

– Отпустите его, сир! Я готов сразиться с вами хоть сейчас!

Вновь овладевший Мишелем хохот не позволил ему вмешаться в происходящее. На этот раз эль подействовал на него странным образом: обычно он впадал в безрассудную воинственность и вспыхивал от самого незначительного неловкого слова, а нынче все ему казалось дурацким и смешным. С трудом выговаривая слова сквозь смех, он выдавил:

– Что… прямо… здесь?

– Ну нет уж! – услышав, что страсти продолжают накаляться, Этьен вышел в зал и встал между Гийомом и Арсулем. – Громить мой трактир я вам не позволю! Если хотите размозжить друг другу головы, то милости прошу на улицу – там и машите мечами.

Мишель взял себя в руки и спокойно сказал:

– Послушайте, в самом деле, стоит ли сейчас, на ночь глядя, устраивать поединок? Лучше завтра, с утра, где-нибудь за городскими воротами, а?

– И верно, сир Гийом, – неожиданно поддержал его Арсуль. – Я устал после долгого пути, да и ваша одежда говорит о том, что день у вас был нелегкий…

– Угадали, – мрачно произнес Гийом и отшвырнул от себя слугу Арсуля. – Не так давно я как раз хорошо поупражнялся с мечом, Мишель не даст соврать. Что ж, завтра – так завтра.

Спустя некоторое время все трое вновь спокойно сидели за столом. Кислое вино было убрано, вместо него Этьен принес другое, получше, про предстоящий поединок больше не говорили. Верный Альмерик, точно охотничий пес с костью, уселся прямо на пол у ног своего хозяина с четвертью лепешки, куском рыбы и кружкой эля. Глядя на него, Мишель подумал: посади он так Жака, тот бы оскорбился до глубины души, да и не пришло бы ему в голову так обращаться с любимым слугой и воспитателем. Однако, Альмерик был вполне доволен, жевал хлеб, попивал эль и время от времени по-собачьи поднимал глаза на своего хозяина, готовясь выполнить его приказание еще до того, как оно будет высказано вслух. Мишель, конечно, приветствовал преданность и исполнительность слуг, но раболепие и чрезмерное угодничество были ему всегда противны.

Сначала Мишель с Гийомом с шутками и остротами в адрес друг друга рассказывали о себе, своем детстве, об охоте и турнирах, и не замечали, как с каждым словом Арсуль становился все мрачнее и печальнее. Когда же его спросили, в чем дело, он долго отмахивался, говорил, что это глубоко личные причины, которые им, молодым дворянам со безоблачным детством и прекрасным будущим, покажутся неинтересными и непонятными. В конце концов, он перестал ломаться, благо вино уже успело придать блеску его светло-карим глазам и твердости голосу, и, отвечая искренним просьбам своих новых приятелей, начал свою историю:

– В отличие от ваших безмятежных повестей жизни, моя – печальна и безрадостна. Моя мать баронесса Эрменгарда де Маркуоль, с детских лет воспитывалась при дворе герцогини Алиенор Аквитанской, была в числе дам, всегда и везде ей сопутствующих, жила вместе с ней при дворе Луи Седьмого, присутствовала на ее свадьбе с Анри Анжуйским. Но когда Алиенор стала королевой Англии, она завела себе новых придворных дам, и моей матери двадцати лет от роду пришлось поменять блеск и роскошь высшего света на скромный родовой замок Маркуоль в Аквитании. К тому времени родители ее уже умерли, и пришлось ей, вместо пышных приемов, путешествий и судов любви, развлекать себя изучением домашнего хозяйства. Все служившие ей рыцари и сватавшиеся вельможи исчезли в одночасье, как только она была разжалована и отправлена домой: обеты и принесенные ей оммажи были с легкостью нарушены, признания и клятвы забыты, даже наряды она была вынуждена оставить своим последовательницам… Бедная моя мать! Она, словно жемчужина, попала из золотого ларца в кучу навоза!..

Арсуль замолчал, подавляя подступившие к горлу рыдания, а Мишель подумал, что, видно, фальшивая то была жемчужина или с изъяном, если ее так легко и без сожаления выбросили в навоз.

– Двадцать девять лет она провела в Маркуоле, как в заточении, никуда не выезжая, даже из своих покоев не выходила годами. Она жила только прошлым, не хотела принимать свое горестное и скудное настоящее, отпустила глупого и безграмотного управляющего вести хозяйство фьефа, как ему заблагорассудится, и все в конечном итоге пришло в упадок. Постепенно были распроданы все драгоценности, потом обширная библиотека, которую собирал мой дед, и ей мог позавидовать любой монастырь, далее к торговцам отправились шпалеры, ковры, мебель, посуда… А потом полуразвалившийся замок вместе с запущенными землями и нищими, голодными крестьянами был куплен за бесценок соседним бароном, а полубезумная мать из жалости и уважения к ее прошлому была взята к нему в дом приживалкой. Интерес к ее рассказам о королевских забавах быстро иссяк и про нее стали постепенно забывать. Она умерла от голода – под конец жизни у нее пропал слух, она перестала слышать звуки рога, призывающего к завтраку, обеду и ужину, а позвать ее никто и не вспомнил…

– Но почему ей самой было не выйти к обеду? Она могла видеть в окно, как слуги носят блюда, или как-то еще узнать. Странно… – осторожно перебил его Гийом.

– Я уже говорил, что мать жила только воспоминаниями. Она была слишком горда и хорошо воспитана для того, чтобы выйти к столу без приглашения – предпочла умереть в муках голода, нежели нарушить обычай… – ответил Арсуль и надолго замолчал, уставившись в свой бокал, будто искал там видения прошлых лет. Мишель решился нарушить воцарившееся грустное молчание вполне логичным вопросом:

– А где были вы?

– Я?.. – поднял голову Арсуль и с тяжелым вздохом продолжил рассказ. – Я родился в замке Маркуоль четырнадцать лет назад и провел там всю жизнь до весны позапрошлого года, когда замок был продан и сровнен с землей, а мать стала жить у купившего его соседнего барона. Она предлагала мне остаться с ней, но мне показалось унизительным быть слугой у того, кто нисколько не выше меня по происхождению, и я ушел странствовать. Жизнь моя в замке была невыразимо скучна и уныла. Мне не дано было познать такие забавы, как турниры, охота, пиры, дни и годы тянулись бесконечной серой чередой. Единственным развлечением являлись уже давно выученные наизусть рассказы матери о ее блестящем прошлом, да пара истрепавшихся, разорванных книг, которые ни один торговец не хотел покупать – это были чьи-то скучнейшие хроники без начала и конца. Поначалу мать учила меня разным наукам, в которых была сильна сама, но это были в основном законы куртуазности, правила судов любви и тому подобное. С моими познаниями я не ударил бы в грязь лицом при любом королевском дворе, но все это оказалось не нужным и даже лишним, когда я вышел в мирскую суету, имея один-единственный костюм, останки которого вы сейчас можете лицезреть на мне, и дедовский меч, даже обращаться с которым я почти не умел. О, как мне было тяжело! Хоть я и не привык к роскоши и многочисленной прислуге, но и представить себе не мог, как холодны ночи без крыши над головой, как мучителен голод, как болезненно остры насмешки зубоскалов, как тяжело одиночество! Но, к счастью, оно продолжалось не долго – полгода назад я подобрал Альмерика. Иначе и не скажешь, именно подобрал – как брошенного щенка. Истории наши по сути своей похожи: его гнали отовсюду, дразнили за уродство, он скитался неприкаянный и одинокий, пока мы не встретились. Мне нужен был верный слуга и помощник, а ему – добрый покровитель и защитник, и вот с прошлой осени мы не расстаемся ни на мгновение, – он протянул руку и потрепал Альмерика по голове, а тот поднял к нему широкое лицо и улыбнулся, показав ряд крепких желтых зубов.

– Не проще ли было завести доброго охотничьего пса? – не удержался и съязвил Гийом, ему, как и Мишелю, было неприятно видеть человека – вершину творения Божьего, пусть и низкорожденного, в роли преданного до визга пса. Такой запросто может убить, лишь бы угодить своему хозяину… – Он и себя прокормит, и хозяина без ужина не оставит, да и одевать его не нужно, элем поить и на ночлег устраивать.

– Собаки не умеют разговаривать, – с достоинством стерпев колкость, ответил Арсуль, а Гийом совсем уж обидно рассмеялся:

– Да уж, разговаривать он умеет, и очень даже громко, сойки – и те тише верещат! Только вот о чем? Сомневаюсь, что благородному баронету интересно беседовать с тупым простолюдином!

– Представьте себе – да, – с удивительным спокойствием сказал Арсуль. – За всех низкорожденных говорить не буду, но Альмерик – это исключение. Он прекрасный слушатель, понимает многое из того, о чем я с ним говорю, даже поэтичен…

– Видели бы вы, сир Арсуль, как внимательно слушает меня мой любимый пес Саладин! – с усмешкой сказал Мишель. – Какие у него при этом умные глаза, как он смотрит, не отрываясь, и ловит каждое мое слово! А как он поэтично лает, когда гонит оленя!.. Может быть, ваш выдающийся слуга сочиняет кансоны и сирвенты, или даже рыцарские романы? Альмерик, ну-ка спой нам что-нибудь!

– Сир Мишель, еще одно слово – и после поединка с вашим другом я вынужден буду скрестить меч и с вами, – серьезно сказал Арсуль. – Направьте свое остроумие на меня, честное слово, я более достойный противник, чем глупый маленький Альмерик, который вам не сможет ответить.

– Что касается поединка – я к вашим услугам, – ответил Мишель. – А что до вашего слуги… На самом деле он мне глубоко безразличен, как и большинство низкорожденных, просто как-то не вяжется ваша прямо-таки братская любовь к нему с положением собаки.

– Он сам выбрал, – сказал Арсуль, поглаживая недружелюбно глядящего на Мишеля и Гийома слугу. – Я не могу приказать ему не любить меня, не быть мне преданным, не понимать с полуслова… И давайте прекратим этот разговор.

– Расскажите нам о своем отце, – неожиданно предложил Гийом. – Вы ни разу о нем не упомянули, однако, он ведь существовал?

По всему было видно, что, наконец, затронута излюбленная тема Арсуля. Он откинул голову назад, закрыв глаза и улыбнувшись, на лице его отразилась загадочная мечтательность. Мишель с Гийомом невольно переглянулись, не зная, что и ожидать от нового приятеля на сей раз.

– Собственно, я сам толком не знаю, кем был мой отец. На все мои расспросы мать всякий раз отвечала по-разному, и я приписывал это ее развивающемуся безумию. Однако, чаще всего она намекала на какого-то высокого гостя, посетившего ее однажды, гостя из ее прошлого, и что он был едва ли не королевской крови. Собирая в уме ее противоречивые рассказы, я пришел к невероятному и пугающему предположению, – Арсуль нарочно приостановился на самом интересном месте и, выдерживая эффектную паузу, неторопливо налил себе вина и отпил немного. Мишель с Гийомом, не двигаясь, напряженно ждали развязки. – Так вот. Предположение было невероятное, и я сам долго не верил ему. Ни моя внешность, ни одежда, ни образ бытия никак не подходят для королевского отпрыска…

– Что? Королевского? Вы хотите сказать, что ваш отец Анри Второй Плантагенет? – в один голос вскричали Гийом и Мишель, последний даже привстал от изумления и добавил: