Текст книги "Середина Земли. Иркутские были"

– А может, таки сие есть гороскоп под дверью у замдекана в день экзамена, а? – подначил ещё кто-то, и процессия продолжила весело хихикать. Про игру в ассоциативный стёб Алексею ещё слышать не приходилось, но он так и остолбенел, ожидая продолжения, заворожённый услышанным.

– Вот что, балаболы, – тоном командира, но без тени высокомерия, скорее, совсем уже по-приятельски проговорила дама. – Принесите-ка мне завтра это одиозное произведение для ознакомления, хорошо?

– А мы его девчонкам в общаге на три дня выдали, – ровным важным тоном сообщил первый молодой парень, – чтоб попрактиковались. Как вернут – сразу принесём.

– Так не забудьте уж, – прежним тоном сказала командирша. – А то ещё кучу причин потом найдёте.

Побродив ещё немного по коридорам здания, налюбовавшись на потолки пятиметровой высоты – неслыханная роскошь в Сибири, как поначалу показалось – а также на старинные двери почти такой же высоты и немыслимой толщины, Алексей выбрался на набережную огромной полноводной реки, единственной водной артерии, что брала своё начало в древнем уникальном озере Байкал. Про этот не имеющий аналогов в мире уникальный пресный водоём он был наслышан ещё со школы, вытряс в библиотеке всю справочную информацию и даже знал, что в географическом атласе ошибка – максимальная глубина была на семнадцать метров больше, чем там указано. Вчерашний школьник знал также, что, в отличие от своего родственника Танганьика, самого крупного в Центральной Африке, вода этого озера светится в непривычных человеческому глазу частотах, что она имеет память, что на глубине уже в четыреста метров она хранит информацию о таких доисторических временах, что и подумать страшно, а оттого целебнее любой отстоянной в серебряной посуде… И про уникальных эндемиков, живущих в этой воде, он тоже знал – чего одна рыба-голомянка стоит. От реликтовых лиственниц, которым явно было побольше лет, чем каменному зданию дома иркутского губернатора, что было приспособлено под научную библиотеку университета, шёл нежный аромат высокогорий, кедры зеленели себе прямо на бульваре среди огромных тополей.

На тополя у Алексея была врождённая аллергия – и он искренне порадовался, что сезон кошмарного белого пуха уже позади. Позже он узнал, что привёз их в город мятежный князёк Трубецкой, что бросил своих подельников прямо во время бунта на Сенатской в Северном Иркутске – и простить не мог ему этого поступка. Когда же пришлось осмотреть домик, в котором жил себе в столице Восточной Сибири этот бывший каторжник, Алексей посетовал, что опоздал родиться на полтора века как минимум. А пока он просто стоял себе посреди просторной площади, как будто не имевшей названия – и рассматривал ещё один реликт имперской эпохи. На роскошном постаменте с барельефами известных исторических персонажей громоздился некий уродливый бетонный шпиль, явно очень неумно приделанный сюда горе-архитектором. Фыркнув вслух что-то о неизбежных ещё фрейдистких комплексах проектировщика, Алексей оказался взят в оборот шебутным дедушкой, прогуливающимся поблизости. И около сорока минут с интересом слушал любопытные детали из истории города, в который прибыл.

Так, постамент оказался не чем-нибудь, а подножием памятника основателю ТрансСиба – Сан-Санычу Третьему, русскому царю, так изволил сообщить местный старожил. А сам ТрансСиб – железная дорога от Урала до Тихого океана оказался причиной революции…

– Да-да, молодой человек, – с интеллигентным, но твёрдым апломбом эксперта вещал старичок, сам похожий на профессора Преображенского из булгаковского романа – Алексей приобрёл эту книгу на Большой улице среди прочих сокровищ на развале. – Именно потому, что рухнула монополия Альбиона, дравшего с купцов за право проплывать через Суэцкий канал, и понадобилось срочно вывести Россию из мирового сообщества, ведь везти товары на платформах даже на паровозной тяге неимоверно дешевле. Оттого весь этот мерзкий план и был реализован через немецкий генштаб, но даже известный Вам Бонч-Бруевич недоумевал, отчего их проект имеет такой успех. На самом деле, как Вы уже знаете, революции делают люди богатые, которые полагают, тчо могут жить ещё лучше – а Россия была не только богатой, но и развитой уже очень европейской державой…

Они брели по бульвару, любуясь резными украшениями высоких деревянных домов – потолки там были как минимум от трёх с половиной метров…

– Это усадьба Рассушина, брата главного архитектора города сто лет назад, – вздыхая, указывал на добротный комплекс двухэтажного особняка и одноэтажного флигеля с широким крыльцом собеседник юноши. – Как видите, делать окна с меньшей инсоляцией в нашем регионе нельзя, это чревато психическими заболеваниями жильцов от перманентной депрессии, и их старались делать побольше. С отоплением проблем не было, ведь уже в 1911 году город был полностью благоустроен и снабжён уличным освещением от ТЭЦ, мы дойдём до неё, она ниже по течению Ангары…

– Но… как же, – с удивлением спросил Алексей, указывая на местную пожилую даму, наполнявшую вёдра из уличной колонки…

– К двадцатому году около половины жилого фонда было разрушено – ведь к власти уже пришли красные, – терпеливо объяснил ему дед. – В планы новой власти удобства горожан вовсе не входили, не входят и теперь, как видите. Вам повезло ещё, что Вы можете пока видеть эти дома – а ведь они все принадлежали горожанам, и не по одному на семью, ещё лавки, дачи, домики в деревне…

Алексей резко вспомнил раскладку цен, что выучил ещё в пятом классе, читая книгу Катаева «Белеет парус одинокий». Тем временем ему поведали о судьбе господина Рассушина – и об уничтожении действующего городского некрополя на Иерусалимской горе, могильные плиты которого были открыто использованы для колонн сталинки на одной улиц городского центра. Запомнив адрес и пообещав себе посмотреть на такое варварство, он позволил себе упомянуть, что регион славится как один из самых богатых по добыче мрамора и гранита.

– …Который идёт на железнодорожные насыпи сейчас, – горько усмехнулся дед. – Когда Вы увидите ветки старого ТрансСиба, молодой человек, Вы поймёте разницу, ведь нынче подушку пути приходится менять каждые пять лет…

Это юноша и сам знал, наблюдая за такими работами на родине, но даже о нефритовой крошке на путях ему слышать ещё не приходилось, и оставалось только подивиться бездарному способу ведения хозяйства в родной стране везде. Ещё на уроках географии ему претили данные о поставках сырья за рубеж, зомбирующие фразы из телевизора для школьников вроде «неисчерпаемы водные ресурсы нашей страны». А перед глазами возникала замусоренная бочками из-под нефти тундра, залитые мазутом болота с погибшей живностью, горы мусора у дорог в лесу…

– Царь запретил вырубать лес поблизости от озера, чтоб не нарушать экосистему, – тем временем с грустью вторил этим мыслям голос собеседника. – Запретил и нефтью торговать, чтоб не разорять потомков. А ещё он был первым европейским монархом, что осудил применение оружия массового поражения на конференции в Гааге, в 1881 году. Как видите, история доказала, кто был прав. Вы знаете, куда делись из Байкала осетры и таймени, молодой человек?

Алексей замотал головой, ощущая неловкость – ведь он всегда брал призы на олимпиадах в том числе и по географии, но никогда не задавался этим вопросом, а ведь в книжке упоминание об этих суперценных рыбах ему приходилось встречать. Упоминание… но ведь рыба-то в озере была? Если даже жители иркутской тюрьмы при царе плевались от омуля, что сейчас считается деликатесом? – После войны право неограниченного пользования и отлова этой рыбы на сорок лет было отдано американцам в качестве оплаты за поставки оружия, – продолжал объяснять престарелый горожанин. – Но они ведь не хозяева, а временщики, зачем им было заботиться о восстановлении поголовья?

Осмелев, Алексей озвучил собеседнику свою концепцию видения городской ГЭС, входящей в состав знаменитого Ангарского каскада – как страшный дамоклов меч над городом, угрожающий его смыть в любое подходящее для этого время – достаточно одной обычной аэробомбы, упавшей в акваторию водохранилища выше по течению…

– Это верно, – выслушав, заметил иркутянин. – Вы ещё не знаете, чем на самом деле опасны эти сооружения и как они строились…

Они присели на лавочку – на летнем бульваре они ещё были, под длинными ветвями диких яблонь – и Алексей узнал страшные подробности о попавших в бетон работницах, зимних бараках-палатках для строителей, утонувших в насыпях бульдозерах, часто с водителями, о профессиональном заболевании операторов машинных залов – от низкочастотного электромагнитного излучения у несчастных выходили из строя сердце и мозг, и начиналась не поддающаяся лечению шизофрения. Потом молодой человек осмелел настолько, что получил подтверждение обмолвкам в поезде – действительно, университет, стоящий в рейтинге мира на 26 месте, в который он только что подал документы, был основан знаменитым Колчаком, чьи исследования Арктики бесценны по сию пору для всех гидрологов, географов, историков… – А Вы знаете, что у нас есть в городе ещё гостиница, где этот человек останавливался перед отъездом в Арктику и ещё целы руины храма, где он венчался с женой? – без всякой иронии поинтересовался собеседник. – Я могу показать Вам это, оно рядом…

Как оказалось, в городе ещё была цела тюрьма, где держали этого человека в последние дни его жизни. Алексей навестил её через три дня, позже, когда наконец расположился у старой еврейки, хозяйки квартиры, где ему предстояло жить, как очень богатому студенту, остальные ютились в общаге в другом микрорайоне. А нынче его ждала также экскурсия к месту гибели известного исторического деятеля, в устье реки Ушаковки, что впадала в Ангару за поворотом на север, где уже заканчивалась излучина, где когда-то расположился старый город. Довелось увидеть и старые причалы, и остатки сброшенной в реку церкви, и место взорванного в тридцатые годы собора, что строился на средства горожан, а ныне на этом месте располагалась копия рейхстага из Берлина – здание обкома КПСС. По пути пришлось увидеть изуродованные коммуналками красивые двухэтажные дома восемнадцатого века – один из них оказался бывшим адмиралтейством, в котором жил как-то проездом знаменитый Резанов, отчего-то ставший героем рок-оперы Рыбникова, которая шла в городском музыкальном театре ничуть не хуже, чем в Питере… Услышать рассказы про шикарный китайский чай, что везли местные купцы – обозревая руины чаеразвесочной фабрики, отчего-то утратившей рентабельность в современности. Полюбоваться на роскошные каменные здания женской гимназии, что выстроил один из этих купцов, и в которой ныне располагался пединститут, и также духовного училища. Представить, как тогдашние студенты этих заведений бродили по площадям, улицам центра и набережной реки. Услышать рассказ о том, как юнкера спасали город от разграбления толпами угольщиков, прибывших с разреза Черемхово на паровозах – так восприняли известие о революции сознательные рабочие… О пожарах в пятидесятиградусный мороз, которые устраивали пришедшие к власти большевики – дома обычных горожан просто поджигались бойцами-красноармейцами, без всякой на то причины.

Хлеб из пекарни Богоявленского Собора был очень вкусный – правда, сейчас это здание обзывалось городским хлебозаводом… Уцелел и Знаменский – вместе с монастырём, который всё же не попал в новом веке в блокбастер Михалкова «Адмирал» – наверное, из-за интенсивного движения городских уличных артерий… Идти до него было ещё прилично – где-то с четверть часа, но вид открывался столь симпатичный, что Алексей долго глазел на острова, лодки, речные трамвайчики, идущие по фарватеру, течение реки, открывшееся почтипрямо под ногами, за краем высокого берега… Его добродушный чичероне встретил кого-то из себе подобных, заговорил с ним о ком-то ещё, а затем и вовсе распрощался, поблагодарив за компанию и объяснив подробно, как не заблудиться в центровских улочках. Будущий студент узнал о родном сибирском крае за последний час больше, чем за все десять лет учёбы в школе. Больше всего ему понравилось узнать, что город, в котором ему предстояло жить ближайшие пять лет, с полным правом назывался не только столицей Восточной Сибири, но и являлся по факту последней столицей Российской империи, когда почта с Альбиона поступала сюда быстрее, чем в Петербург. Топоним «Северный Иркутск, на болоте, который строили чуть позже» наполнял всё существо молодого человека гордостью за себя и родину. Здесь не было почти ничего из привычного унылому барачному детству – столь прекрасны были эти уютные старые улицы с домами из ушедшей эпохи с патефонами, эполетами, кринолинами и шляпками… И, хотя люди из подворотен выползали вполне себе такие же, советские, с мрачными унылыми лицами и в выцветшей потрепанной одежде, юноше казалось, что эти призраки не настоящие, а вот-вот асфальт обернётся булыжной мостовой, как оно и было, из-за угла на пролётке выкатит настоящий извозчик, а купола церквей снова засияют золотом.

Тем более, что на улицах хватало и молодёжи – под стать самому Алексею, а многие и гораздо круче, на собственных железных кобылах всех мастей… Без устали глазея на спутниц горожан, лёгкие летные наряды которых, дополненные громоздкой яркой бижутерией, наверняка бы вызвали возмущение и зависть школьных работников дома в провинции, молодой гость города даже не завидовал местным парням – он тоже будет скоро таким же важным, хоть пока и без мотоцикла. Ведь не каждый кавалер может позволить себе небрежно бросить себе под ноги при знакомстве с юницей-абитуриенткой: «Я с физфака». В том, что поступить на факультет удастся, сомневаться не приходилось – иначе бы зачем было свалиться на пытливую голову столько важной информации?

Мимо пронёсся «Харли Девидсон»… Это заставило натуральным образом остолбенеть – за рулём заморского дива сидел тот самый парень в белой косухе, что встретился Алексею на выходе из храма! Не заметив от потрясения того факта, что мотоциклист и его машина вовсе отбрасывают тени ни в какую сторону, молодой человек поправил очки на носу и поспешил по своим делам. Однако он не мог отделаться от ощущения, что где-то совсем рядом раздался знакомый голос обладателя этого великолепия: – Чего ты хочешь? – прозвучало будто само собой на опустевшей улице.

– Принцессу! – выпалил вдруг вслух Алексей, памятуя старый тезис «наглость – второе счастье».

– Не вопрос, – ответили вдруг за спиной тем же голосом, и пришлось резко обернуться.

Улица была пуста абсолютно, и только нагретый воздух чуть рябил над кромкой тротуара. Чёрно-белый кот, громко мяукнув, скрылся в подворотне. Ни намёка на человеческое присутствие рядом.

Новое тысячелетие, каппелевцы взяли Иркутск

На броне и в ордах Чингисхана пол-планеты пройдено давно.

Мы играли в кости черепами, где народы – ставка в казино.

Начерно тусуется колода, крапленые карты у судьбы.

Если где мерещится свобода – вслед за ней появятся гробы.

Светлана Никифорова

Нынче погода наконец расщедрилась на уютные снегопады. Можно спокойно побродить по родным улицам, вспоминая прошлый век, когда в это время ещё никто не помышлял про новогоднее полуторамесячье, да и никаких «каникул» в проекте не было, второе число – рабочий день… Огромные витрины в гастрономах – так тогда назывались продуктовые магазины – полностью и старательно разрисовывались гуашью и зубной пастой, из украшений в основном имелся дождик и мишура. А ещё в моду только-только входили пластмассовые ёлки. Именно пластмассовые – выцветающие, сборные, похожие на настоящее дерево лишь условно, прямыми иголочками. Дед Мороз не конкурировал с Санта-Клаусом и про кока-колу вообще никто не заикался. Гирлянда в доме была обычно одна, но умельцы старательно клепали ещё из мелких лампочек для карманных фонариков, раскрашивая их потом акварелью, гуашью, пастой для шариковых ручек. Ещё эти лампочки то и дело перегорали, и приходилось вывинчивать каждую, чтоб проверять её тестером, конечно, погибшая находилась обычно предпоследней, согласно закону подлости, чётко гласившему о том, что наиболее вероятно то, что наименее желательно. Пищащие гирлянды вообще явились только под конец века, вместе с мигающими лампочками в форме свечек, и не всякая могла мигать, кстати. И уж подавно сияющими нитями из гирлянд никто не завешивал окна и стены, не выгибал из них ажурных фигур снеговиков и оленей… Снеговики, правда, могли быть – но из снега, политого водой с акварелью, ледяные скульптуры с подсветкой – тогда это было что-то уже из области фантастики…

Кстати, о свечках. Это сейчас ими, такими разными, можно смело уставить целый павильон, или уж стену из полок точно – все так к этому привыкли… Кое-кто, родившись уже в этом веке, видимо, глядя на винтажные открытки, думает, что так оно было всегда. Эх, тяжело вздыхаем оба с мужем, да ничего подобного, один вид хозяйственных свеч – на всех! А набегавшись и настоявшись в очередях – уже не до того, чтоб выдумывать что-то с ватой, дождиком и прочими украшениями. Блестящих, да и простых красок в баллонах с распылителем – ага, щас, это нынче всякий желающий может купить и баловаться, а вот тогда, когда мы только заканчивали школу… Да, и про про очереди. Это сейчас у кассы супемаркета из-за трёх человек с набитыми корзинами и нерасторопной кассиршей у современника может начаться нервный срыв. Причём, даже у того, что сам прекрасно помнит, как стоял в гастрономе по два-три часа за мандаринами – невозможно представить сейчас, что мандарины не были в свободной продаже каждый день. Огурцы – только к апрелю, и тоже часовыми очередями, причём на каком-нибудь невезучем бедолаге они неизбежно заканчивались, а дома не все желали это понимать, особенно, когда этот бедолага – самый младший в семье. Сейчас такой персонаж может спокойно отправиться на оптовку за провиантом, и даже заказать доставку – охо-хо, сказали б нам это в наше школьное время, когда даже сотовые телефоны, тэ-экс, а что это вообще такое, а? Нам в наши постолимпиадные восьмидесятые такое и не снилось – ну, разве что в рассказе Брэдбери что-то читали про радиобраслет, но это же тоже выдумки про светлое будущее.

Ну а отчего же не светлое-то? Милая уютная праздничная иллюминация – раньше на многих улицах было темновато, и оттого неуютно. И круглосуточных киосков с шоколадками и прочими бакалейными радостями… зайдём, купим себе чего-нибудь, да хоть мороженого, как-то не очень холодно, видать, с Иркута заходит новая снеговая туча. Собаке тоже мороженого дадим – пусть порадуется. А то во вспоминаемые недавние времена с этим тоже была напряжёнка – и даже в «Советской индустрии» кто-то однажды разразился гневной филиппикой, мол, кто съел все сладкие сорта нашего мороженого. Ну, это такое же, как и тогда – просто сейчас оно везде и всюду, особо и не хочется постоянно, а вот когда его мало, и приходится искать и доставать, то кажется намного вкуснее, чем на самом деле является. Это как с мультфильмами – когда ждали их раз в день по паре-другой штук, не больше, чем по пятнадцать минут в общей сложности, так удовольствие из-за этого ожидания казалось сильнее, ну, просто по Овидию эффект, право. А вот как все закупили себе видеомагнитофоны с кассетами на девяносто минут мультфильмов каждая, так и ослабло сразу желание увлекаться этим просмотром – зачем, когда не кончится и никто не отберёт. Сейчас все эти кассеты запросто можно увидеть на помойке – прогресс, всё-таки, есть он, кто бы что не говорил. Однако чтобы раньше выкинули что на помойку из вещей, что могут ещё пригодиться – это вообще мыслимо?

Ой, мысли материальны или просто накаркал кто – но открывается где-то на третьем этаже форточка, и под сочные эпитеты, суть каковых сводится к тому, что сей предмет вовсе не нравится его теперешней владелице, в сугроб летит вечернее платье для коктейля, сверкая люрексом и помахивая магазинскими ярлычками. Следом отправляются также и новые, явно не ношеные ни разу туфли на шпильках – а из форточки раздаётся что-то очень недовольное, скажем так, про поездку в Таиланд, отвратительную тачку и сертификат в спа-салон. Собака пытается взглядом намекнуть, что неплохо было бы двинуться дальше и поскорее – с её точки зрения, не стоит быть рядом там, где что-то падает сверху. Приходится выполнять – но мы не забываем позубоскалить насчёт вероятности только что произошедшего в восемьдесят любом году и того, как воспринят будет рассказ об этом тогда же. А ещё кто-то ворчит, что люди нынче живут плохо, ради забавы смотрю на ценник – всё верно, видать, цивильный был бутик, 5350 рублей стоит платье. Впрочем, если люди понимают, что свои нервы дороже – это приятно, право! Пусть себе лежит – может, кто менее ленивый найдёт и найдёт применение находке с выгодой для себя, всегда и везде такие люди найдутся. Кстати, не раз приходилось видеть выброшенные книги – язвил справедливо Сергей Михалков про дома, где только пыль стирают с подписных изданий и прочая, вот и результат…

Беда, конечно, но уж как воспитаны люди на деле оказались – так делами и доказывают, как в Библии и обещалось. Вот книги иной раз очень жаль – особенно когда это неразрезанный Стивенсон или Конан Дойл, например – это отдельная тема, про то, как доставались в юности книги, для долгих рассказов и воспоминаний про эти злоключения… Над городом уже и повисла огромная туча, да, и снова падает снег, пушистыми хлопьями. Мы так и бродим по притихшим улочкам центра, рассуждая о различных сортах недоступного того, что сейчас может купить любой желающий, собака весело скачет по настроенным как попало крылечкам проданных под офис квартир. Но она не любит пиротехнику, и, когда в следующем по пути дворе раздаётся дикий крик и громкий хлопок петарды, с выражением тоски и обиды в глазах подходит к нам, прижимается к полам мужниного пальто – только хотела проведать товарок, а там, видите ли, такое безобразие! Да, фонтанам и фейерверкам в нынешнем, всем доступном виде в эпоху талонов на масло место тоже было в области несбыточного. А потом и на всё талоны начались – ох, какой же это был ужас, право… Меж тем в звонкой после грохота тишине раздаётся высокий и резкий мальчишеский голос.

– Братцы, патронов не жалеть! За Веру, Царя и Отечество! – и следом следует трескучая канонада. Гремят петарды, гулко ударяет что-то по кровельному железу, что ли?

Ах да, это двор поблизости от Харлампиевской церкви. О том, что в этом храме венчался Колчак, теперь знает любой детсадовец, а ведь несколько лет назад и её чуть не снесли по-тихому, чтоб построить «элитное жилье». На слуху и знаменитый скандал, когда местные красные депутаты спровоцировали отставку губернатора, и всё из-за храма, пунктик у них такой. Мальчишки же скачут по любым постройкам, как и в пору нашего нежного детства – так же азартно и весело, играя в сражения с использованием тех подручных средств, какие предоставит им эпоха. Оказывается, не всех с улицы утащил к себе компьютер, а может, они просто удачно совмещают все виды игр в своей жизни. И поневоле останавливаешься, чтоб понаблюдать – особенно после столь импозантной заявки на игру… Вдруг канонада обрывается, слышны лишь какие-то редкие удары, кажется, кто-то из воителей прыгает по сохранившимся железным гаражам. Взвивается в воздух новый крик:

– Врёшь, не возьмёшь! По комиссарской сволочи – огонь, ребята! – на сей раз петард уже не слышно, но откуда-то из сугробов, гаражей и кустов то и дело кто-то смачно вскрикивает.

Видимо, азартно перезаряжаются по ходу игры… Ещё минуты через три и эта фаза завершается, и снова первый голос, видимо, командира, свирепо завывает:

– За Веру, Царя, и Отечество! Братцы, продержимся, не дрейфь!

Я тем временем различаю троицу завсегдатаев лавочек, мирно попивающих баночное пиво и с блаженным интересом слушающих происходящее. Баночное пиво в наше-то талонное время, пиво вообще – тоже ведь фантастика тогда. А вот сейчас никто не удивляется этой картине, и я тоже, да и персонажи на лавочке также, надо полагать. Они с чинной неспешностью выясняют, кто нынче в победителях ожидается, повезёт ли красным. Стало быть, здесь это уже обычное дело в этой области пространства в нашем городе. На другой лавочке четвёрка вреднющих старушек, шипя и кипятясь, разом поднимается и ковыляет в раскрытую пещеру подъезда хрущёвки.

Так что я не сразу оглянулась на мужа, который застыл, как вкопанный, и крепко вцепился в решётку оградки, аж перчатки натянулись. Э-э, ну и взгляд! Пожалуй, надо самой достать нашу коньячную фляжку…

– Ты знаешь, – говорит он наконец с расстановкой, – мы тогда там это тоже кричали. Со зла, думали, не прорвёмся. А ничего. Все уцелели. Потом у ротного это стало заклинанием, чтоб никого не убило. Я решаю, что подробности уточнять сейчас не к спеху. Шум битвы во дворе продолжается, только в проклятия красным как-то по-свойски вплетается нецензурщина. Матерятся дети нашего века, что поделать. Значит, игра серьёзнее, чем подумалось сперва. И вдруг раздаётся столь леденящий вопль, что я решила, что кто-то получил травму…

– Всем укрыться! – надрывается командующий. – Амба! На крыше снайпер! Заховаться, эта падла шмоляет по яйцам! Не выпрыгивать никому!

Та-ак, без комментариев… Мы оба столбенеем, собака вежливо присаживается у ног.

– Ваше благородие! – тоненько орёт другой голос. – Не надо, мы Вас вытащим, до вертолёта осталось пять минут! Владимир Оскарович, подождите!

– Молчать! – жёстко обрывает его командир, и с такой интонацией продолжает, что наступает жуткое ощущение какой-то неверояти.

– Вертолётов не будет, ребята, нас кинули. Будем прорываться так. Кадет, смотри в оба, понял? Я пошёл… Из-за широченного старого тополя стрелой выпрыгивает долговязая фигура в чём-то сером, что вызывает лишь ассоциации с таёжным костром и лыжами, и начинает совершать какие-то резкие прыжки с непонятными телодвижениями, ощущение, что наблюдаешь загадочный танец шамана, только промотанный на мониторе с ускорением. Я приглядываюсь и холодею, на снегу следом за ним натурально гоняется красная жирная точка! Это замечают и попивающие пиво, отрываясь от своих упражнений с глотанием, они тоже завороженно наблюдают:

– Колян, ну они сёдня отжигают!

– Дык! А где сидит этот, комиссар с указкой? Чё-та я его на крыше не вижу?

– И я не пока нет. А у кого из них ещё патроны остались?

– Посмотрим, гы.

Собака наша вдруг встаёт, вернее, подскакивает, тщательно нюхая воздух. Она решила, что пора идти дальше. Резкий хлопок, и выскочивший подросток пулей летит в сугроб, впереди себя. Откуда-то сверху раздаётся звериный вопль, затем хохот.

– Товарищ комиссар, я убит, чё делать – не знаю. Таки да вот, грохнули, – с издевательским акцентом гундит новый голос, красное пятно уже погасло.

– Мать Вашу! Такой гешефт!, – а дальше художественная вязь из матов, откуда-то вроде как из-под земли. Но тут раздаётся дружный рёв ещё нескольких глоток, перекрываемый петардным салютом, однако угадываются ноты «Боже, Царя Храни!» без всякого труда. Я весело оглядываюсь на мужа, он улыбается:

– Вот хитрюги-то. – Пойдём отсюда, – резюмирую я. – Это не для наших нервов.