Текст книги "Тюремный дневник"

Мы же русские

Июль 2017 года, год до ареста

 
Пусть я с вами почти незнаком,
И далеко отсюда мой дом,
Я как будто бы снова
Возле дома родного…
В этом зале пустом
Мы танцуем вдвоем,
Так скажите хоть слово,
Сам не знаю о чем[4]4
  «Случайный вальс» – популярная песня композитора Марка Фрадкина на стихи Евгения Долматовского, написанная в 1943 году.


[Закрыть].
 

Глубокий бархатный, чувственный и нежный тенор известного русского певца Олега Погудина едва затих, как зрительный зал взорвался овациями. Мужчина в классическом черном смокинге с аккуратным строгим галстуком-бабочкой опустил голову, отчего прядь русой, будто шелковой, челки небрежно упала на полуприкрытые глаза. Еще секунда, и он поднял голову и счастливо расцвел в белоснежной улыбке, принимая заслуженные восторги зрителей.

Маленькая комната Российского культурного центра города Вашингтона утопала в громких аплодисментах. Зажегся свет, и деревянные стены комнаты будто вспыхнули огнем от блеска сотен высеченных золотом с пола до потолка имен российских и американских дипломатов, которые день за днем за десятки лет по крупицам выстраивали мир двух сверхдержав.

Многие благодарные слушатели дарили исполнителю цветы, делали фотографии, просили автографы – известный во всем мире исполнитель романсов дал специальный концерт для тоскующих по родине соотечественников в небольшом двухэтажном особняке центра, островке русской культуры, расположенном в самом сердце американской столицы. Певец вежливо откланялся и исчез в глубине темных комнат. Гости стали медленно и нехотя расходиться.

Еще несколько минут, пока зал почти полностью не опустел, я сидела с краю на последнем ряду с глазами, полными слез от красоты музыки и с сердцем, разрывавшимся от тоски по просторам моей великой Родины. Тяжело вздохнув, я, наконец, встала и медленно пошла к выходу, все еще погруженная в магию звуков любимых, до боли знакомых с детства, мелодий военных лет.

В холле у огромной деревянной резной двери, ведущей на улицу, стоял неизменно улыбающийся Олег Сергеевич Жиганов, директор Центра. Это был высокий молодой мужчина с густыми черными аккуратно уложенными волосами в красивом, элегантном, точно по размеру, костюме-тройке с красным галстуком – человек, будто только сошедший с обложки глянцевого журнала «Дипломатическая служба». Он принимал многочисленные благодарности от женщин в красивых черных платьях с нитями белоснежного жемчуга на шеях, жал руки сдержанным мужчинам, лишь слегка кивком головы выказывая собственное расположение и будто приглашая продолжить веселье в следующий раз, когда в Центр приедет новая знаменитость.

Гостям помогал одеваться юркий швейцар. Я покорно стояла в очереди, желая добавить свое «Спасибо» в общий поток благодарностей гостей-соотечественников. Подошел мой черед. Швейцар прыгнул, показав профессиональную хватку, чтобы помочь мне надеть легкое, почти невесомое длинное нежно-кремовое пальто поверх элегантного темно-синего платья с глубоким V-образным вырезом на спине и тоненькими тесемочками, завязанными в аккуратный маленький бантик.

– Я сам, – вдруг сказал Олег Сергеевич. И протянул длинные красивые мужские руки, на которые, казалось, чуть расстроенный невозможностью выполнения своих прямых служебных обязанностей швейцар бережно положил мое пальто.

Я, пользуясь случаем, рассыпалась в благодарностях за чудесное путешествие в мир русского романса.

– Спасибо вам большое, Олег Сергеевич, – мне давно не было так хорошо. Знаете, я даже и не представляла, как сильно тоскую по Родине, ведь я уже больше года не была дома. Я от всей души благодарна вам за приглашение.

С директором Российского культурного центра меня свел его величество случай. Однажды в Американском университете проходила презентация книги, в которой один известный американский писатель изложил свои взгляды на русскую культуру. Такие события были не редкость – университет регулярно организовывал мероприятия, где американские студенты-международники, будущие дипломаты, могли узнать о других странах и культурах через знакомство с национальной поэзией, прозой и музыкой. На презентации книги о русской культуре должен был выступать посол России – Сергей Иванович Кисляк, но, сославшись на срочные дела, он прислал вместо себя Олега Сергеевича Жиганова. Дипломат обратился к аудитории с приветственной речью, а после немного задержался на фуршете, чтобы ответить на вопросы и принять благодарности за сопричастность к культурной миссии в Америке. Одной из тех, кто пожелал засвидетельствовать свое почтение, была и я. После мы несколько раз пересекались на аналогичных мероприятиях, пока однажды в очередной беседе Олег Сергеевич не предложил мне посетить и возглавляемый им Российский культурный центр, в котором давали прием по случаю приезда известного исполнителя. Мои впечатления от увиденного и услышанного превзошли все ожидания: я любила музыку и очень скучала по родному языку и соотечественникам, уже больше года живя в англоязычной среде и общаясь на русском языке по телефону только с родителями по пути в университетскую библиотеку.

– Пожалуйста, Мария Валерьевна, – учтиво ответил дипломат, аккуратно водрузив на мои плечи пальто. И тихо шепотом добавил: – Хотите, я покажу вам настоящее веселье?

Это предложение привело меня в некоторое замешательство и даже смущение. Всегда серьезному и подчеркнуто вежливому дипломату Жиганову такие предложения, как мне казалось, были несвойственны. Наше общение было всегда на «вы» и в положенных нам обоим рамках – мне, без пяти минут замужней женщине, и ему, согласно занимаемому высокому дипломатическому посту.

– Там, на выходе стоит машина. Садитесь на заднее сиденье и дождитесь меня. Я только провожу гостей. Пожалуйста, – добавил он.

На улице было уже темно, и несмотря на теплоту летней вашингтонской ночи, с океана потянул легкий холодок, приносивший облегчение всему живому после испепеляющей жары июльского дня. Несмотря на позднее время, женское любопытство взяло верх, да и, признаться, поговорить на родном русском языке было для меня великим счастьем.

Не прошло и пяти минут, как Олег Сергеевич вышел, быстро спустился по каменным ступенькам особняка, открыл дверцу черного автомобиля и сел рядом со мной на заднее сидение.

– Ну что, готовы, Мария Валерьевна?

– Ага, – кивнула головой я и улыбнулась. «Вечер переставал быть томным».

– Поедем в Ozio на M-Street, – уверенным голосом скомандовал он водителю. – Бывали там? – продолжил он, обратившись снова ко мне.

– Нет, – смущенная от собственной дремучести и полного незнания развлекательных мест американской столицы, ответила я.

Все дни напролет, от рассвета до заката, я просиживала в университетской библиотеке в «бесшумной зоне», где запрещалось разговаривать, с маленьким компьютером и горой учебников на столе. Учиться на неродном языке в чужой стране было непросто, и чтобы не отставать, приходилось прилагать все усилия, а это требовало времени. Терпение приносило свои плоды – я была одним из лучших студентов курса, оставляя позади местных одногруппников.

Университетская библиотека находилась в пешей доступности от моей арендованной квартиры, и эти пешие прогулки в двадцать минут туда и двадцать – обратно были лучиками счастья моей заграничной жизни. По пути я всегда звонила родителям и в порядке очередности беседовала то с мамой, то с папой, то с бабушкой, рассказывая им о своей жизни вдали от родных мест и слушая рассказы моей семьи о жизни по ту сторону Атлантики. Не зря говорят, чем дальше, тем ближе, и моя географическая удаленность сблизила нас намного больше, чем все годы моего проживания по соседству в Барнауле, а потом и в четырех с половиной часах летного времени в Москве.

Библиотечная жизнь с жизнью развлекательной была несовместима, а потому ни то заведение, о котором упомянул Олег Сергеевич, ни многие другие мне были неизвестны. Впрочем, по ночным клубам я и на родине была не ходок, предпочитая вечера в компании книг и кружечки горячего чая перед сном. Но решение было принято, и нужно было идти до конца навстречу новому неизведанному миру ночной жизни.

Поездка заняла не больше получаса. И вот автомобиль остановился на людной даже в позднее время улице, где день только начинался – собирались молодые женщины в блестящих вызывающих платьях, которых сопровождали кавалеры всех мастей, преимущественно в белых рубашках и темных джинсах.

Выйдя из машины первым, Олег Сергеевич галантно открыл дверцу заднего сиденья и, нежно улыбаясь, подал мне руку.

На входе в бар с яркой неоновой вывеской, на которой переливались золотые буквы названия заведения и моргали силуэты треугольных бокалов мартини на длинных ножках, действовал «фейс-контроль». Грузный, черный, как смоль, охранник в футболке, обтягивающей мощные бицепсы, увидев нас, выглядевших очень странно, как два молочно-белых пятна в темном бархате летней ночи и среди исключительно афроамериканской толпы, тем не менее поднял золотой плетеный шнур с крюком на конце и пропустил нас внутрь. В баре царил плотный полумрак сигарного дыма, который, казалось, можно было резать ножом. Мы едва заняли два небольших, но внушительно массивных дивана из красно-коричневой кожи, как из пелены табачного дыма появился официант.

– Мария Валерьевна, вы любите сигары? – хитро прищурившись, спросил Олег Сергеевич.

– Конечно, – бодро ответила я, чтобы не ударить в грязь лицом в очередном признании, что с сигарами я, как и со злачными заведениями, знакома весьма отдаленно.

– Вот и отлично, – улыбнулся он мне. И на чистом английском языке с едва заметным русским акцентом сделал заказ на две кубинские сигары и пару бокалов крепкого виски, попросив подать его с кубиками льда.

– Олег Сергеевич, я… – начала я.

– Давай просто Олег и на «ты», – подмигнул мне Олег.

– Хорошо, Олег Сергее… просто Олег. Мне думается, что мы несколько странно тут смотримся. Видите ли, кажется, – наклонилась я к нему ближе, потянувшись через стеклянный столик, на который расторопный официант уже успел водрузить монументального вида металлическую квадратную пепельницу, – мы тут одни… белые. Нас тут, просите за вопрос, не убьют?

Олег так же заговорщически, но при этом широко улыбаясь, ответил:

– Маша, нас тут не убьют. Мы же не белые, мы – русские. Можно сказать, тоже гонимые и тоже в меньшинстве. Так что не переживайте.

Окружной суд

– Бутина, твой адвокат здесь, – тихонько дотронулась до моего плеча Пейдж.

Я вздрогнула, очнувшись от легкой дремоты, охватившей меня после страшной ночи: «Слава Богу! Боб. Наконец-то».

– Где?

– К окну номер три, – сказал кто-то из женщин в камере.

Я быстро встала и направилась к указанному окошку. Худая чернокожая американка с длинными косами-дредами в спортивном костюме, скорее похожая на паренька, чем на представительницу слабого пола, встала с бетонного пенечка у третьего окошка, уступив мне место.

За плотным стеклом на меня смотрел молодой мужчина-азиат в белой рубашке с коротким рукавом. В руках он держал тоненькую синюю ручку и толстый блокнот. Это был явно не мой адвокат.

– Извините, – разволновавшись, сказала я в черную телефонную трубку, через которую было положено вести беседу с защитником. – Но у меня другой адвокат.

– Так, – послышалось в трубке. – Значит, вы официально отказываетесь от услуг адвоката.

– Нет, я… – испугавшись и не понимая происходящего, ответила я. – Я не отказываюсь от адвоката, просто вы – не мой адвокат. Это, наверное, какая-то ошибка. У меня другой адвокат.

– Значит, отказываетесь. Так и запишем, – безапелляционно сказала трубка и разговор прервался. Азиат с блокнотом встал и ушел, а его место заняла молодая женщина-блондинка.

Я по-прежнему сжимала трубку в руках, пытаясь объяснить заменившей азиата женщине мою ситуацию, но она, не дослушав, грубо отрезала: «Позовите мисс Смит. Вы отказались от услуг адвоката».

Не в моем положении было спорить, поэтому я покорно повесила трубку и побрела с поникшей головой и глазами, полными слез от испуга, обратно на свое место на полу возле Пейдж. Прошел еще где-то час. Женщин по очереди вызывали к пенькам у окошек. Пейдж объяснила мне, что это были встречи с госзащитниками, адвокатами, которых оплачивает государство, потому что по закону у каждого обвиняемого должен быть адвокат, но если подзащитный отказывается от адвоката, он может представлять свои интересы в суде самостоятельно.

– Так многие делают, потому что с госзащитником часто не везет. Среди них есть, конечно, хорошие профессионалы, небезразличные к судьбе своего клиента, но такое бывает нечасто, – рассказала мне Пейдж. – Каждый решает за себя: брать судьбу в свои руки или доверить «профессионалам».

– Скажу им, что я – лесбиянка, – заявила присутствующим афроамериканка в спортивном костюме, занявшая снова мой пенек у третьего окошка. – Тогда меньше дадут, я все же – меньшинство. Слышь, Пейдж, давай скажем им, что мы встречаемся.

Что ответила на это смелое предложение по срочной смене сексуальной ориентации певица Пейдж, я так и не узнала. Массивная железная дверь отворилась, и надзирательница приказала мне готовиться на выход: «За тобой придут через пять минут, Бутина». И дверь снова захлопнулась.

– Ну все, русская, тебе пора. Не волнуйся. Будешь сегодня дома в своей постельке. Давай на прощание по водке? – Пейдж подняла в руке воображаемую рюмку и залпом выпила ее содержимое.

Я последовала ее примеру.

– На здоровье, – сказала я по-русски, вызвав неподдельный восторг у обитателей камеры, хоть и внутри у меня сидело беспокойство, так что получилось будто «за упокой». – Спасибо, что спасла меня своим пением.

Надзирательница не обманула. Через пару минут за мной пришли три огромных охранника и сопроводили меня в комнату, где зачем-то перековали в новые наручники и кандалы, хотя старые уже натерли голые щиколотки настолько, что они стали невыносимо болеть и кровоточить от каждого пингвиньего шага.

Недалеко от стены, где меня переодевали в новое железо, стоял громадный чернокожий мужчина в рыжей робе заключенного, тоже закованный по протоколу. Он молчаливо пристально рассматривал меня полным похоти взглядом, отчего все внутри сжималось в комок страха.

Меня повели вперед, а мужчину в рыжей робе за мной. В гараже, где мне уже приходилось бывать, когда наш скрепленный пластиковыми хомутами отряд несчастных женщин выгружали из машины, стоял новый микроавтобус. На этот раз через боковую дверцу кузова сперва «загрузили» мужчину, приставив ко входу небольшую деревянную лесенку – поднять высоко ногу в кандалах было невозможно, а значит, и залезть без подставки в автомобиль тоже. Так нас в машине оказалось только двое, к счастью, два ряда сидений были отделены плотным стеклом с черной решеткой.

И снова поездка из подвала в подвал была короткой. Стоило автомобилю попасть в новый гараж, платформа под нами со скрипом двинулась, и машина стала опускаться куда-то вниз и, наконец, с глухим ударом остановилась.

– На выход, – скомандовала мне стройная подтянутая женщина-маршал в черном костюме и резиновых медицинских перчатках. Я как могла аккуратно по деревянной лесенке спустилась из машины на железный пол. За решеткой, заменяющей входную дверь в небольшой бетонный зал, окрашенный в грязно-бежевый цвет с огромным сине-черным логотипом службы маршалов США на стене под потолком, было невероятно холодно – пробирающим до костей ветром дул кондиционер. Каждый волосок на моем теле встал дыбом то ли от страха неизвестности, то ли от нечеловеческого холода в помещении.

– Руки на стену, ноги расставить, – приказала маршал.

Я подчинилась. С меня сняли наручники и кандалы. И женщина принялась грубо ощупывать каждый миллиметр моего тела, взъерошила волосы на голове, но этого оказалось недостаточно.

– Раздевайтесь!

– Что? Как? Совсем?

– Совсем, – безапелляционно сказала она, и я поняла, что выбора у меня нет.

Я медленно стянула с себя всю грязную вонючую одежду, включая нижнее белье. Обыск повторился заново. Результат был удовлетворительным. Мне разрешили одеться, снова надели наручники и кандалы и приказали идти перед надзирательницей строго по красной линии, нанесенной краской на бетонном полу, по бесконечным коридорам подвала. Идти было невыносимо больно, кожа на щиколотках все больше «счищалась» ножными кандалами, и по ним упорно текла кровь.

– Стоять, развернуться лицом ко мне, – наконец, скомандовала маршал. Я была искренне рада, что дорога боли закончилась. С меня сняли наручники и пуповину-цепь, соединявшую железные браслеты рук с ногами. Однако кандалы мучители снимать не стали.

Железная решетка двери в просторную камеру с длинной металлической серой лавкой и всевидящим оком видеокамеры в углу распахнулась, и стоило мне войти внутрь, захлопнулась, замуровав меня одну в бетонном подвале. Каждый шаг вызывал невыносимую боль, поэтому я, хромая, дошла до лавки, села на ледяное железо, вытянула на нее ноги, чтобы хоть чуть-чуть перераспределить боль, и, кинув взгляд на видеокамеру в углу, начала медленно осматривать новое пристанище. Помещение было сплошь бетонным, все те же рыжие стены, зеленая решетка двери, в углу белый унитаз и на стене нечто белое, похожее на мужской писсуар с краном над ним. Повисла пугающая тишина – ни звука, ни человека не было, казалось, в этом бетонном царстве ужаса.

Вдруг из коридора послышались приближающиеся шаги. К металлическим прутьям решетки подошла уже знакомая женщина-надзиратель:

– Есть будешь?

– Буду, – тихо простонала я с лавки.

– На, – она просунула через решетку камеры и положила на пол уже знакомый завернутый в пластиковую пищевую пленку бутерброд и маленький прямоугольный пластиковый пакетик с какой-то красной жидкостью. И быстро исчезла в лабиринте тюремных коридоров.

Когда ее шаги затихли, я медленно, превозмогая боль в окровавленных щиколотках, доковыляла до пайка и утащила его к себе на лавку. Несмотря на то, что есть хотелось до боли, больше всего я обрадовалась не еде, а пищевой пленке, которой, как я быстро сообразила, можно было обмотать кровоточащие ноги (помните, первое правило выживания в тюрьме – ничего не выбрасывать, в хозяйстве пригодится). Быстро разделавшись с бутербродом, я стала разглядывать пакетик с жидкостью, запаянный со всех сторон без намека на возможность его открыть. Наконец, сдавшись, я просто отгрызла маленький уголок пакета, только что побывавшего на полу грязной тюремной клетки, и жадно втянула имеющуюся внутри сладковатую жидкость. К сожалению, жажду это только усилило, а вокруг не было ни намека на раковину. Я опасливо поглядывала на унитаз, но твердо решила скорее сдохнуть от жажды.

Поступившая в организм пища помогла немного согреться, но ледяной воздух кондиционеров вкупе с металлической лавкой забирали все крупицы тепла. Я подтянула к груди колени и снова укрылась волосами, распределив их насколько могла маленьким домиком. Наблюдающие по видеокамере за мной, волосатым комочком, будто из известной американской комедии про семейку Адамс персонажем «Оно» – волосатым существом, у которого невозможно было определить ни перед, ни зад, если бы не очки поверх волос, наверное, весело смеялись. Мне бы тоже было смешно, если бы не было так грустно. Так в глухой тишине прошло несколько минут, а может, часов, счет времени я давно потеряла, а потому дрожа всем телом просто ждала в уголке камеры своей участи.

В какой-то момент в памяти стали проноситься картинки из детства, и я вдруг вспомнила, как однажды отец учил меня плавать в бассейне. Тогда я, наверное, впервые поняла, что значит не сдаваться, несмотря на страх…

– Маш, не бойся, давай, плыви ко мне, – сказал папа, вытянув мне навстречу руки.

Я беспомощно барахталась в прозрачной воде огромного бассейна, бессмысленно ища опору под ногами. Нос и рот были полны пресной с ярким привкусом хлорки водой.

– Пап, я не могу, – в отчаянии, выплевывая воду, кричала я, пятилетняя девочка в оранжевом купальнике, которой впервые нужно было плыть самой, без резиновых надувных нарукавников-слоников.

– Ну, давай, видишь, я совсем близко. Помнишь, как я тебя учил. Ты сможешь, Маш. Справишься.

Как-то по-собачьи, захлебываясь и ничего не видя от собственных брызг, я боролась за жизнь, тянулась к теплым добрым папиным рукам, а он, казалось, все не приближался.

– Ты мне доверяешь, Маш? Ты сможешь.

Я доверяла. Еще раз и еще развела руки и с силой толкнула в стороны воду, и поплыла сама. Наконец, достигнув его и крепко-накрепко держась за папину правую руку, я стала плеваться водой и громко возмущаться.

– Пап, ты отходил дальше и дальше. Так нечестно!

– Я люблю тебя, дочь. Ты – молодец. Справилась. Я так горжусь тобой, – и он крепко прижал к себе замерзший мокрый комочек, который не сдался.

* * *

В коридоре снова послышались шаги и звон цепей. Я встрепенулась. К решетке подошел темнокожий мужчина с бородой, одетый во все черное, с ярким серебристым значком службы маршалов на груди.

– Твой адвокат хочет встретиться. Ты согласна?

– Да, конечно!

– На выход.

Я поковыляла к дверной решетке, обрадованная, что пластиковая пищевая пленка, намотанная на щиколотках, действительно уменьшила боль. А может, мне просто хотелось в это верить. Мои железные кандалы снова дополнили набором из наручников и цепи-пуповины. Благо идти было недалеко. В соседней камере стоял длинный старый деревянный стол и четыре черных железных стула, сиденья которых были обтянуты протертой от времени шершавой тканью. Я зашла и тихо села на самый дальний из них, положив закованные запястья на деревянную столешницу.

Через несколько минут в комнату вошел мой адвокат Боб Дрисколл с толстой желтой папкой бумаг в руках и сел за стол напротив меня.

– Господи, спасибо вам, что вы меня не бросили, – выдавила я из себя, увидев знакомое лицо. И не сдерживая слез, стала рассказывать о только что пережитом кошмаре.

– Мария, – прервал меня на полуслове Боб. – У нас очень мало времени. Через полчаса начнется заседание о выборе вам меры пресечения до суда присяжных. – Буду с вами честен. Я полагаю, что шансов оказаться под домашним арестом у вас нет.

– Что? Боб, но вчера вы же сказали… – не веря своим ушам, начала я. – Должен же быть какой-то способ. Я туда ни за что не вернусь, никогда, лучше – смерть.

– Мария, нам нужно, чтобы вы собрались, – послышался спокойный мужской голос слева от меня. И только в этот момент я заметила, что в комнате есть третий – рядом со мной на соседнем стуле сидел молодой высокий стройный молодой мужчина в ярко-синем костюме. – Вчера поздно ночью прокуратура прислала нам основания, объясняющие, почему домашний арест вам не подходит. Нам нужно успеть поговорить о них сейчас, чтобы представить нашу позицию на заседании.

– А это еще кто? – грубо оборвала я мужчину, резко повернув голову в сторону Боба.

– Мария, меня зовут Альфред Керри, – продолжил мужчина рядом со мной, – мы ранее не были знакомы. Я ваш второй адвокат. Впрочем, это сейчас неважно. Пожалуйста, соберитесь, нам нужно поговорить о вашем деле.

– Хорошо, но только при одном условии, Альфред, – согласилась я, вздрагивая от рыданий. – У меня есть одна просьба: пожалуйста, соврите мне, скажите, что у меня есть шанс и меня отпустят. Мне нужна надежда, пусть даже это будет ложь.

– Хорошо, – тяжело вздохнул Альфред. – У нас есть шанс.

– Тогда начнем, – вернулся в разговор смотревший на эту страшную сцену Боб. И раскрыл папку.

Поговорить нам дали недолго. Судебное заседание должно было вот-вот начаться. Все, что мне удалось узнать из рассказа адвокатов, это то, что я, оказывается, самый худший человек на земле – аморальный ублюдок, девушка, которая через постель добивалась влияния на американских политиков и принуждала своего бойфренда Пола учиться за меня, а оттого имела отличные отметки в университете. Будто я тайно передавала секретные материалы агентам российской службы внешней разведки, а сама подумывала о трудоустройстве в ФСБ. К тому же я владела двумя паспортами и буквально сидела на чемоданах, готовая вот-вот вылететь в Москву, начав для этого процесс оформления новой американской визы. Такие факты могли убедить даже меня саму в том, что есть серьезное основание удерживать человека в тюрьме до суда, чтобы страшный преступник не скрылся от правосудия. Аргумент против был единственный – ни один из этих фактов не был правдой.

Время для общения с адвокатами истекло. Сперва бородатый маршал проводил их, а потом забрал и меня. С одной лишь разницей – моих адвокатов повели через пахнущие свежесваренным кофе чистые коридоры в зал судебных заседаний, а меня бросили в новую клетку два на два, в которой даже унитаз оказался нерабочим.

К счастью, пребывание в новой камере было недолгим, и уже через несколько минут за мной пришел маршал в новеньком с иголочки костюме, гладко выбритый и пахнущий дорогим парфюмом. Он снял с меня наручники и кандалы, чтобы не пугать видом замотанного в цепи человека уважаемый суд и пришедших посмотреть на это действо агентов ФБР и прочих зрителей. Выругавшись, он содрал пищевую пленку с моих истекающих кровью щиколоток (оказывается, мое приспособление считалось контрабандой, как и любой другой предмет в тюрьме, использовавшийся не по прямому назначению) и повел в зал суда.

Когда я вошла в зал, мои ноги буквально утонули в мягком темно-зеленом ковре. Отовсюду лился красивый нежный свет, деревянные панели блестели лаком, по центру возвышалась монументальная трибуна судьи, чуть ниже перед ней стоял темный стол из цельного дерева дорогой породы, а перед ним небольшая трибуна для выступлений. На стене, за спиной судьи в черной мантии, которая лишь маленьким кружевным воротничком отделяла ее от такого же черного лица в очках в тяжелой оправе, раскинул свои крылья американский орел. Голова птицы повернута влево, в сторону оливковой ветки, зажатой в лапе, как знак того, что страна всегда предпочитает мир, а не войну, которую символизирует пучок стрел, зажатых в правой лапе орла. Основное пространство зала впереди и справа занимали длинные деревянные скамьи для посетителей, перед которыми находились два массивных стола для стороны защиты слева и обвинения – справа. Меня, придерживая за плечо, проводили к столу, где уже ждали два моих адвоката, и предложили сесть на соседнее кресло.

Мне предстояло заново прослушать характеристику того самого страшного морального урода, которого точно, я была уверена, нужно было упрятать за решетку, если бы не один маленький нюанс – все рассказанное о нем или, вернее, обо мне, было чистой выдумкой.

На каждый аргумент обвинения судья только приветливо кивала и все повторяла, как заведенная, одну и ту же фразу: «Очень хорошо», «Очень хорошо», «Очень хорошо».

Мои адвокаты тщетно пытались что-то возразить, требуя предоставить доказательства выдвинутого против меня обвинения. Но прокуратура громко возмутилась против такого безобразия – неужели достойным джентльменам нужно унижаться, изучая какие-то бумажки. Честное слово прокурора – вот настоящее доказательство вины! Обвинение даже представило суду свидетеля, который, опираясь на богатый жизненный опыт и знание того, как «всегда работают русские», заявил, что, выйди я под домашний арест, меня обязательно утащат в свои владения дипломаты российского посольства.

Этого судье оказалось достаточно, чтобы в несколько минут проникнуться пониманием аморальности моей личности и понять методы работы российских дипломатов. Один удар молотка – и решение принято: держать под стражей! Все присутствующие встали, отдавая честь уважаемому и самому справедливому суду в мире. А меня увел все тот же красивый маршал, терпеливо ожидавший за моей спиной окончания недолгого действа.

Невинная ложь Альфреда, о которой я так его просила, дала мне надежду на иной исход и силы выдержать это страшное судилище. Но чуда не произошло, и выйдя из шикарного зала суда, я снова оказалась в мире грязно-бежевого бетона и ржавого железа. Меня заковали в кандалы и наручники, соединив их железной цепью, и вернули в подвальную камеру на неизвестное время. По пути я пыталась получить воды, но вместо этого получила жесткий отказ – мол, не положено. Оставшись в камере одна, снова вытянув на лавке кровоточащие ноги, я пыталась осмыслить трагизм моего положения. Как доказать людям, что ты не виноват, если доказательства таковыми не считаются?! Мне постоянно хотелось пить, мысли буквально ссохлись от недостатка живительной влаги. Вдруг в моей голове будто вспыхнула яркая лампочка, и я быстро развернула голову в сторону писсуара. Ведь в камере был кран!

Придушив в себе чувство омерзения, я доковыляла до белого керамического приспособления и стала внимательно его разглядывать. Я детально знала, как выглядит настоящий мужской писсуар благодаря, как ни странно это звучит, знакомству с современным искусством, в частности, с известной скандальной работой художника Марселя Дюшана «Фонтан», изображающей обыкновенный мужской писсуар в качестве акта протеста против авангарда. Она была выставлена в секции современного искусства в крупнейшем музее «Метрополитен» в Нью-Йорке, где мне удалось в свое время побывать. Деталь «интерьера» моей подвальной камеры хоть и, на первый взгляд, казалась именно писсуаром, все же имела ряд отличий от такового, главным из которых был расположенный над ней железный кран, плюс прямо на нее был направлен глазок камеры. Так я догадалась, что это все-таки не писсуар, а притворяющаяся им раковина. Испив живительной влаги из крана над писсуаром-раковиной, я немного пришла в себя, вернулась в угол на железной лавке и стала покорно ждать своей участи.