Текст книги "Возвращение в будущее"

XVII. “Я умру евреем”

Я бежала по Вербовой улице и в ушах у меня эхом раздавались слова Степанихи: “…старуху… танцевать… ударом о дерево… живыми… земля колыхалась…”

Я бежала. Я хотела убежать от этих слов, хотела бы никогда их не слышать. Ну, или хотя бы забыть! Но я знала, уже в ту самую минуту я твёрдо знала, что пока жива, я этих слов не забуду. Даже если сотрётся из памяти многое из того, что пришлось пережить мне и моей семье, эти слова я буду помнить до конца своих дней.

“…Живых людей землёй засыпали…”

Я сбежала вниз с холма и, только окончательно запыхавшись, смогла остановиться. На берегу было тихо и безлюдно. Я прислонилась к стволу дуба, видимо, чудом уцелевшего после наводнения. Глядя на тихую речушку, невозможно было представить, что она способна была смести тут всю улицу с домами, людьми… “Жаль, что ты не сделала это ещё раньше, когда здесь было гетто… Лучше бы ты унесла этих людей в Днепр, так они, может быть, спаслись бы”.

Снова прозвучали во мне слова: “Многих бросали живыми…”

И вдруг я увидела их… всех этих людей на дне оврага: мужчин, женщин, детей, стариков. И среди них мой дедушка Исаак… и тётя Зелда с дочерьми… и маленький Миша. “Как же так?! Как могло случиться такое?! Как вы допустили такое?!” – кричала моя душа этим тихим берегам, этим лесам, этим чистым небесам, таким спокойным, таким безразличным ко всему, что происходит под ними. Мой дедушка, всю жизнь проживший по закону Торы, веривший в Бога, соблюдавший все его заповеди, неужели он заслужил такой смерти? Быть заживо погребённым? А маленькие дети, которых убивали более безжалостно, чем ненужных котят? Чем они заслужили такую смерть? Эти сотни, тысячи людей! За что их закапывали живыми, вешали, сжигали?

Я закрыла глаза и увидела дедушку, стоящего в молитвенном облачении возле печки и тихо читающего священные слова. Мы с Гилей посмеиваемся, а дедушка, вздыхая, говорит нам: “Вас я не могу заставить верить. Но сам умру в той вере, в которой я родился. Я умру евреем”.

“Умереть евреем? Что это означало для него? До последнего вздоха несмотря ни на что верить в Бога? Неужели его вера не ослабла даже там, на дне оврага? Неужели он продолжал верить, даже видя палачей, убивающих детей только за то, что они были детьми его народа?”

И снова я увидела дедушку, среди живых и мёртвых тел стоящего на дне той страшной могилы – земного ада, устроенного нелюдями, слепо верящими только своему земному Дьяволу. Я увидела, как он стоит, прижимая к груди книгу, по законам которой жил, и, глядя в небеса, читает молитву… “Я умру в той вере, в которой я родился. Я умру евреем”.

Ещё одна мысль не покидала меня. Если бы мама не послушалась своей интуиции, не настояла на своём, заставив нас уйти от дедушки и бежать на поезд, если бы мы остались в Могилёве, вне всякого сомнения, я, и мои братья, и мои родители оказались бы в том же овраге или в “душегубках”, в общей могиле. И если бы там, у поезда, она не заставила отца ехать с нами, живым мы бы уже его не увидели. Нас маме удалось спасти. Но не дедушку, не его семью, не маленького Мишу – такого очаровательного, красивого, умного мальчика. Почему мы не забрали его с собой?! Хотя бы его одного!

Бесконечные вопросы, на которые нет ответа.

Мы узнали о том, как погибла семья дедушки Исаака, но судьба папиных сестёр: Эстер, которая жила на Луполово, Любы, до войны жившей в Витебске, а также маминой сестры – нашей любимой тёти Гитл, – их судьба так и осталась неизвестной.

XVIII. “Я не была в аду ”

Наша маленькая семья спаслась. Мы, хотя и потеряли дом, но живые вернулись в родной Могилёв, избежав той ужасной судьбы, которая была уготована нам, как и всем евреям, оставшимся в городе, куда пришли немцы. Но наша большая семья почти вся пропала в огне этой войны. Можно лишь догадываться о том, какая участь постигла наших родных, оказавшихся на оккупированной территории.

Я и моя семья избежали этого ада. Мы не были в гетто, мы не были в лагере смерти, мы не увидели ни одного живого немца, наша мама не потеряла в этой войне ни мужа, ни сына. Мы были лишь у ворот этого ада и чудом избежали его. Нам сполна хватило и того, что довелось пережить. А как же те, кто побывал в самой преисподней? Те, кто сгорел в огне? Что довелось испытать людям, прошедшим все круги ада? Те, кому удалось там выжить и вернуться? Позже мне доводилось слышать рассказы людей, переживших ужасы фашистских концлагерей. Помню, как одна женщина, чудом выжившая в гетто, а потом и в лагере смерти, закончила свою историю следующими словами: “Моя месть Гитлеру – это мои двое детей и трое внуков!”

Евреи – все вместе и каждый в отдельности – отомстили Гитлеру – да сотрётся его имя! – уже только тем, что они живы. Когда в 1948 году на карте мира вопреки всему возникло еврейское государство, жар адского пламени, в котором он горит, показался ему холодом по сравнению с тем огнем, что зажгла в нем его ненависть. Забегая вперёд, скажу: когда много лет спустя один из друзей моей внучки – немец по происхождению, с внешностью, которой позавидовали бы многие в Третьем рейхе – танцевал с ней под “Хаву нагилу”, писал мне в день рождения поздравление в стихах, и в Пурим за нашим столом желал, чтобы сгинули все враги евреев, – я вспомнила слова, которые часто повторяла моя мама: “Во всяком народе есть и плохие, и хорошие люди”.

Часть III
Новая жизнь (1945–1953)

I. Струшенский Овраг

Начинало смеркаться. Я почувствовала, что продрогла, сидя на траве под деревом. Я встала, собираясь уходить, и тут вдруг поняла, что нахожусь рядом с тем самым местом, где мы с Итой спрятали шкатулку в тот роковой день 22 июня. С того дня я её больше не видела. Меня словно током ударило: “Ита!”

Где Шуры? Что с ними? Мы до сих пор не знали. “Степаниха ни словом не упомянула о них. Она либо не знает, либо… Надо её расспросить. Я должна знать правду!” С бешено бьющимся сердцем я побежала обратно в дом Степанихи.

– Лена, ну, куда вы пойдёте? – услышала я с порога, – переночуйте у меня, завтра подумаете, что делать. Утро вечера мудренее.

– Правда, Лена, куда сейчас идти на ночь глядя, – вмешался папа, и было решено остаться.

Я не знала, как задать Степанихе интересующий меня вопрос. Увидев мою нерешительность, она помогла мне:

– Что, Лизочка, ты хотела что-то спросить?

– Да… Моя подруга, Ита Шур, они жили на том берегу речки напротив нас. Вы что-нибудь знаете о них?

Степаниха задумалась.

– Да, да, припоминаю. Они раньше у вас жили. У них были две дочки и сын. Не уверена, но мне кажется, они уехали.

“Уехали! Значит, они живы!” Это была первая хорошая новость с момента нашего возвращения.

Утром нас разбудили мамины крики.

– Где они? Боже! Потеряла! Украли!

– Что, Леночка, что потеряла? Что случилось? – испугался папа.

– Деньги пропали!

Надо сказать, что наша мама была женщина умная и практичная и всегда, даже в самые тяжёлые годы ей удавалось отложить копейку и иметь что-то на чёрный день. Деньги она зашила в подкладку плаща, и сейчас, обнаружив пропажу, пришла в отчаяние.

– Как теперь жить? Даже квартиру не на что снять будет! – плакала мама. – Всё, что было, всё!

Тут Степаниха подошла к маме и сказала:

– А ты везде смотрела? Может, они в другом месте?

– Они не могут быть в другом месте! – ответила мама в отчаянии.

– Ну, а ты всё же посмотри, а вдруг! Может случайно упали…

Мама вернулась в комнату, где мы ночевали; ещё раз оглядев всё, мама заметила под стулом, на котором лежал плащ, свою пропажу, которая “случайно упала” из зашитой полы плаща. Мама всё поняла, но не стала ничего говорить. Взяв вещи и поблагодарив Степаниху за приют, мы отправились на Пионерскую в надежде если не увидеть, то хотя бы что-нибудь узнать о тёте Гисе.

Звоня в дверь знакомого дома, мы были почти уверены, что нам откроют чужие люди. Каково же было наше изумление, когда на пороге мы увидели… Лизу! Смеясь и плача, все кинулись обниматься, не веря в чудо.

– Где Гися? – спросила мама, войдя в дом.

Лиза замялась:

– Ну… что тут стоять, пройдёмте в комнату! Маня! Куда ты пропала? Иди скорее! – позвала она сестру, заводя нас в небольшую комнату.

– Мы теперь не одни тут живём, – продолжала она, – к нам поселили соседей. Сказали, что на нас двоих слишком большая жилплощадь.

– Что значит “на двоих”? – переспросила мама, – где все? Где Гися?

– Мама умерла, – сказала Маня, войдя в комнату. – В эвакуации. В сорок третьем.

И сёстры рассказали нам, что вскоре после того, как мы уехали в Троицк, Гися с Лизой и Маней тоже решились бежать из города. Они попали в Среднюю Азию, в Ташкент. Хаим и Гидик были призваны в первые же дни войны. Хаим служил в десанте. В сорок втором погиб Гидик. А вскоре пришла похоронка и на Хаима… О тёте Хане они ничего не знали, пока не вернулись в Могилёв. Здесь их ждало письмо от Бори. Он сообщал о смерти матери – она умерла на Урале, куда успела эвакуироваться с младшими детьми – Лёвой и Лизой – в начале июля сорок первого. Сам же он бежал с фронта. Изменив фамилию с Робчина на Рябчина, он женился на украинке, на женщине, которая была старше него на несколько лет. С матерью он так и не увиделся.

Новости были ужасны. Вот так, в одночасье, мама лишилась всех: отца, сестёр, племянников. Все погибли. О судьбе Гитл и её семьи нам так и не удалось ничего узнать. Хотя, увы, не трудно догадаться, что с ними стало.

Итак, мы остались без крыши над головой. Искать, куда перенесли наш дом, и доказывать права на него было бессмысленно. И вот, поблизости от Вербовой, в переулке Струшенский Овраг, мы сняли комнату. Степаниха указала нам пару адресов, где обитали наши вещи, вынесенные из дома. Стол, что стоял у нас в столовой, соседи с Вербовой вернули. Они же сказали, кто присвоил наш шкаф. Так, потихоньку, нам удалось кое-что собрать по крупицам и частично восстановить, насколько это было возможно, ту обстановку, что была у нас до войны. Отец с первых же дней вернулся на завод, на свою прежнюю работу; оказалось, его там помнили и были ему рады… те, кто остался в живых.

Через несколько недель после переезда нас неожиданно навестила Степаниха.

– Ну, Лена, танцуйте! – воскликнула она с порога. Вид у неё был весьма довольный.

– А в чём дело? – насторожилась мама. За последнее время мы совсем отвыкли от хороших новостей.

– Да вот письма вам принесла. Пришли на ваш старый адрес. Успела перехватить, чтобы не пропали…

– Письма? Какие? От кого? – мама схватила конверты, – Гиля! Это от Гили! А второе… от Цивы Шур!

– По правде, от Цивы ещё на той неделе пришло, – сказала Степаниха, – я всё собиралась вам понести. А сегодня вот пришло от Гили, так я уж не стала ждать, побежала к вам.

– Спасибо тебе! Проходи в дом, не стой на пороге.

– Не сегодня, Лена, в другой раз. Побегу я, – сказала Степаниха и поспешила домой.

Я в нетерпении подскочила к маме. Алик запрыгал от радости, услышав, что пришло письмо от старшего брата. Она распечатала Гилино письмо, и мы с ней жадно стали читать знакомые каракули, по-видимому, написанные второпях. Письмо было коротким: Гиля сообщал, что здоров, что у него всё в порядке, передавал всем приветы и просил рассказать обо всех.

Закончив читать, мама вздохнула:

– Что ему “рассказать обо всех”? О том, что с дедушкой сделали? Или то, как погибли Сидаревские? Хорошо, что Айзеку не пришлось узнать, что стало с его семьёй. Бог сжалился над ним, забрав его раньше… Как я ему напишу такое?

– Рано или поздно Гиля узнает правду, – сказала я.

– Правда бывает разная, – ответила мама, задумавшись.

Мне не терпелось узнать что-нибудь об Ите:

– Мама, давай посмотрим, что пишет тётя Цива.

Распечатав конверт, мы нашли три тетрадных листа, исписанных мелким почерком – подробный рассказ обо всём, что произошло с ними с лета 1941 года.

Вскоре после нашего отъезда, в начале июля 1941 года Шуры успели сесть в последний поезд, идущий в Мордовию. Как и мы, в товарных вагонах, они доехали до места назначения. Увидев, что представляет собой Мордовия – пустынная дикая степь – они ужаснулись. И тут же было решено ехать в Иваново, где у Давида Аароновича были два брата – Борис и Захар. Купив билеты на поезд, Шуры на следующий же день отправились в Иваново. Адресов родственников у них не было. Прибыв на место, они решили вопрос поиска родных так, как это делали в старину: придя на главную площадь города, стали расспрашивать людей, знают ли они Шуров. Оказалось, что их очень многие знают. Пожив какое-то время у Бориса, они сняли комнату. Давид Ааронович устроился на мебельную фабрику. Девочки пошли учиться. От Меира Цива успела получить всего два письма. А потом пришло извещение – пропал без вести…

Сейчас Галя учится в медицинском институте. Ита после окончания школы хочет поступать туда же. Все очень соскучились по нам, и по тому времени, когда все живые, здоровые и счастливые жили в родном городе.

В тот же день я написала Ите письмо. Я написала о том, как счастлива, что мы нашли друг друга и, если случилось такое чудо, и мы остались живы, то мы непременно должны встретиться. Мама также описала тёте Циве нашу невесёлую эпопею. Ответ моей любимой подруги не заставил себя ждать. К письму была приложена маленькая фотография, на обороте которой ровным почерком было выведено:

“На долгую память лучшему другу Лизочке

от любящей подруги Иты.

г. Иваново 17 августа 1945 г. – год победы”.

Шуры были нашими единственными друзьями, кто остался в живых и связь с которыми, возобновившись, сохранилась на всю жизнь.

II. Письма Гили

Не знаю, что мама написала Гиле, какую правду посчитала нужным скрыть от него, а какую не утаила, но меня она предупредила не говорить о том, как погибла семья дедушки. Я с ней не спорила, хотя и была не согласна, поскольку всегда считала, что “лучше горькая правда, чем сладкая ложь”.

Первого сентября 1945 года я пошла в десятый класс в железнодорожную школу. Тогда я уже знала, на кого буду учиться дальше. Я решила стать учителем русского языка и литературы, о чём и сообщила в письме брату. Гиля посмеивался и в то же время говорил: “Ты просто создана для этого”. Мама мой выбор одобряла, папа – тоже; он говорил мне: “Выбирай, дочка, что хочешь, учись, где хочешь, только чтобы ты была здорова”. Таким образом, по окончании школы, я поступила в Могилёвский государственный педагогический институт.

Помню, как я готовилась к сдаче экзамена по литературе: все произведения русских писателей, входившие в программу, были досконально изучены, сочинения на все возможные темы написаны и выучены наизусть. Я готовилась к этому экзамену, забыв обо всём на свете. Утонув в учебниках и тетрадях, я погружалась в волшебный мир книги: то мне чудилось приближение бурана посреди оренбургской степи, то восхищала ослепительная роскошь бала, где было всё высшее общество Петербурга начала XIX века, то в погоне за безумной авантюрой я вместе с героем навещала русских помещиков, убеждая их заключить очень выгодную сделку.

Во всём этом я пребывала с утра до ночи, не чувствуя ни усталости, ни голода. Кроме того, мама была привлечена к делу и исполняла роль слушателя, безропотно внимая моим нескончаемым “лекциям”. Надо сказать, что мама, с её любовью к книгам, к тому времени успела перечитать всё, что было в доме, и не один раз. А её любимой книгой была “Анна Каренина”. Сейчас она с интересом слушала мои сочинения. Как оказалось, она читала книги даже с большим вниманием, чем я. Когда я рассказала ей, что на вопрос экзаменатора о том, вела ли дневник Наташа Ростова, я наугад ответила, что вела, мама удивлённо воскликнула:

– Конечно, она вела дневник! Как ты могла забыть?

Нескончаемо долго тянулись годы учёбы. А разлука с любимым братом усугубляла это ощущение бесконечности. Конечно, письма, а иной раз и фотографии, которые Гиля присылал нам, несколько смягчали эту разлуку. Но как же хотелось поскорее увидеть его, обнять, поговорить, посмеяться и поспорить; как не хватало мне его заботы, любви, его дружбы, поддержки, его шуток и притворных насмешек.

Письма с Кавказа были не частыми, но регулярными. Поначалу Гиля писал общие письма, обращаясь ко всем сразу, и тема их была одна: у меня всё хорошо, надеюсь, у вас тоже. Мама писала ему длинные подробные отчёты о происходящем, отец добавлял пару строк, наказывая сыну беречь себя. Мои же письма были не такими частыми, как мамины, мне всегда трудно было выкроить время, чтобы начертать ответ, но, если уж я бралась за это дело, то строчила послания на три листа.

А Гиля в ответ писал мне: “Я понял, почему ты выбрала литературный. Туда тебе и дорога”.

За годы армии мой братик возмужал и стал просто неотразим. Мама наглядеться не могла на любимого сына. Со временем Гиля стал писать мне и родителям разные письма. Содержание того, что он писал маме, почти не менялось. Мне же сообщались такие подробности, о каких маме боялись даже заикнуться.

Дело в том, что Гиля стал механиком. В его обязанности входило обслуживание самолётов, а также сопровождение лётчика во время их испытания. Однажды во время полёта отказала техника и они потеряли управление. Случилось это в горах. Неуправляемый самолёт начал падать. По счастью, кавказские горы покрыты густыми лесами. Срезав верхушки сосен, самолёт совершил “мягкую” посадку на деревья. Вот об этом-то последнем факте он и просил меня не рассказывать родителям. Мама узнала об этом лишь спустя несколько лет. Был ещё один случай, когда мой брат был на волосок от смерти. Случилось ему как-то подхватить малярию. Лечить решили народными средствами: с высокой температурой, которую уже ничто не могло сбить, его окунули в ледяную воду. Болезнь отступила… А однажды зимой Гиля отморозил руки. И виной тому было не что иное, как его бесконечная доброта. Он пожалел одного солдата, и на ветру, на морозе без перчаток сам доделал за него всю работу.

Но иногда письма с Кавказа были иного содержания. Так однажды брат развеселил меня, написав: “Лиза, помнишь, какие плохие ботинки были у меня в Троицке? В тех ботинках на тонкой подошве, чтобы не замёрзнуть, нужно было быстро бегать. Здесь мне это очень пригодилось. Я теперь бегаю быстрее всех!”

В 1949 году от Гили пришло письмо с фотографией. Мой красавец братик в фуражке и гимнастёрке – глаз не отвести! На обороте фотографии были написаны следующие слова:

На память тех дней, когда

только по почте можно было

меня видеть родным моим.

25.4.49 г. Кутаиси.

До встречи! Гиля

А между тем, встреча всё откладывалась, и конца не было этой разлуке, и сил уже не оставалось ждать. Письменного общения мне уже было недостаточно. И потом, в письме обо всём не расскажешь. Алик писал брату даже чаще, чем я. Он очень скучал по нему. Однажды он спросил меня: “Лиза, давай, я напишу Гиле, что ты совсем отбилась от рук. Может тогда он скорее вернётся?”

III. Подруги

– Лиза, знаешь, о чём я мечтаю? Вот закончим мы институт, возьмём диплом, и дадут нам с тобой назначение куда-нибудь… не очень далеко отсюда, в одно место, и будем мы с тобой работать вместе, в одной школе. Я – учительница истории, ты – литературы. И будем мы с тобой, как сотни советских учителей, воспитывать молодое поколение… – Так говорила моя подруга и сокурсница – Рая Казинец, с которой я дружила с первого курса института. Хотя мы с ней учились на разных факультетах, лекции по общим предметам посещали вместе и были неразлучны не только в стенах института, но и за его пределами. Часто после лекций мы отправлялись гулять в парк; когда было время, шли в кино. К нам присоединялась Люда Ольшевская, с которой мы тоже дружили, ходили друг к другу в гости, а иногда и спали вместе, особенно в период сессии, когда все вместе готовились к сдаче экзаменов.

– “Мечты, мечты! Где ваша сладость?” – усмехнулась я.

– А что такого? Что невыполнимого ты видишь в моей мечте? По-моему, это очень даже реально, стоит только захотеть. Вот увидишь, так и будет!

– Пусть будет! Разве я против? Я от всей души желаю, чтобы сбылась твоя мечта, Раечка! Мне совсем не улыбается ехать на край света. Но, по-моему, пока рано говорить об этом.

В следующем году мы оканчивали институт и с некоторым трепетом думали о том, куда получим назначение, ведь никому не хотелось покидать родной город. Конечно, я тоже разделяла Раины мечты, но в отличие от неё, уверенности в том, что эта мечта сбудется, у меня не было. Многие наши старшие товарки, которые уже окончили учёбу, получили назначение не в самые ближние города.

Жизнь шла своим чередом. Время от времени приходившие письма из Иваново рассказывали нам об успехах наших старых друзей. Галя Шур в то время уже окончила медицинский институт и уехала по распределению в Новгородскую область. Ита пока училась. В следующем году она обещала нас навестить. “Я очень соскучилась по родному Могилёву, по Днепру, по нашим оврагам, – писала Ита. – А больше всего я соскучилась по моей дорогой подруге детства. Очень надеюсь, что в следующем году мы сможем увидеться”.

Письма похожего содержания мы получали с Кавказа. “Здесь очень красиво, – писал Гиля, – русские поэты были правы. Но дома всё-таки лучше”.

Летом 1950 года, окончив предпоследний курс и успешно сдав все экзамены, мы, студентки-подружки, решили отметить это событие. Решено было собраться дома у Раи Казинец. Её родители были на отдыхе в санатории, и никто не мешал нам наслаждаться свободой. И вот, семь сокурсниц: я, Рая, Люда, Муся Коган, Нелли Фридкина, Люба Левина и Тамара Фурман, с которыми мы сдружились в том году, с чистой совестью устроили себе праздник. Собрали на стол, кто что мог. Одна пирог испекла, другая – салат приготовила. Мы были веселы, счастливы, пьяны свободой!

– Девочки! Подумайте только, ведь нам осталось учиться всего один год! – воскликнула Люда Ольшевская.

– Да, один год осталось отмучиться, – вставила Тамара, – потом будем других мучить.

– Почему “мучить”? – вмешалась Люба Левина, – не мучить, а учить, воспитывать.

– Правильно, Любаня, – подхватила Рая. – Девочки, не спорьте, давайте к столу! Людочка, держи салатик! Нелли, вот возьми тарелки для пирога. Ой, вилки забыли! Лизочка, принеси, пожалуйста, они там, на столе. Всё, девочки, дорогие, садимся!

Мы уселись за стол, Рая включила радио, где звучали в это время песни из кинофильмов.

– Ну, девчата, давайте выпьем за окончание сессии и за успешное завершение четвёртого курса! – предложенный хозяйкой тост, был нами радостно подхвачен.

– Через год мы получим звание учителя, – мечтательно произнесла Нелли.

– Так быстро время пролетело, – сказала Тамара.

– А помните, на первом курсе нам казалось, что впереди целая вечность!

– Пройдёт время, и годы учёбы мы будем вспоминать как самую счастливую пору нашей жизни, – сказала Люба.

– Да, тем более не известно, где мы окажемся через год, – вздохнула Тамара.

– Вот-вот! – подхватила Рая, – через год мы можем оказаться в разных концах страны. Это последнее лето, когда мы можем быть вместе. Давайте пообещаем друг другу чаще встречаться, пока это возможно!

– Ой, девочки, а давайте поедем в Чёнки! – воскликнула Муся.

– А с чего это вдруг? – удивилась Тамара.

– Наша соседка недавно там была. Говорит, красивые места.

– Ну, мало ли красивых мест и у нас в Могилёве!

– У нас тут мы всегда успеем побывать, а вот за город выехать – это не всегда возможно, – настаивала Муся. – Ну, девочки, Лиза, поддержите меня! Неужели вам не интересно?

– Ладно, Муся, подумаем мы о твоих Чёнках, – сказала Рая, вставая, – давайте лучше потанцуем!

Она выбрала пластинку и поставила в граммофон.

– Танцевать без мужчины – это всё равно, что проводить урок в пустом классе, – отмахнулась Тамара.

Но тут зазвучала заводная “Рио Рита” и мы, все семеро, забыв обо всём, пустились в пляс.