Текст книги "Повелитель и пешка"

Глава 14

К утру Обр отмахал две-три версты по оврагам, зарослям малины и лесному бурелому, исцарапался, обстрекался крапивой, основательно вымок в незнакомом болоте. Этого хватило, чтобы он перестал бояться и начал думать. Разоблаченный Оберон Хорт, кругом виноватый беглый висельник, должен был и дальше нестись через лес, уходя от погони, жертва любого, кто захочет его выдать.

Зато рыбачок Лекса, который ни в чем не замешан и никому ничего не должен, на другой день спокойно стоял на причале под Городищем, прямо в глаза усмехаясь знакомой четверке наемников. Наемники сопровождали перекупщика, которому артель надеялась сплавить дневной улов. Перекупщик ругался с артельным старостой. На самом деле ругался староста Северин. Орал, хватал плотного, рыжеусого, добротно одетого мужика за грудки и выражался неумело, но смачно.

Вначале Обр особо не прислушивался. Задрав голову, он с любопытством рассматривал стену Городища, знаменитой на все княжество приморской твердыни. Стена эта, крепкая, построенная на диво разумно (уж в этом Обр понимал), венчала вершину холма в полуверсте от рыбачьего причала и упиралась в скалы длинного мыса с толстой башней маяка. Ходили слухи, что от крепости к маяку пробит подземный ход и башня эта не столько маяк, сколько форпост, с которого простреливаются обе здешние бухты и все подходы с моря. За мысом лежал основной порт, пристани для больших торговых и боевых лодий, но рыбацкие карбасы туда не пускали, чтоб не путались под ногами.

С причала видны были открытые южные ворота с уходящим от них столичным трактом. От тракта к морю по склону холма тянулась хорошо наезженная колея.

Тем временем староста метнул под ноги любимую праздничную шапку, да еще и пнул ее со всей дури.

Обр повернулся к Жиле.

– Чего это он?

– Того! – рявкнул Жила, которого тоже корежило от злости. – Две гривны за весь улов! Сроду таких цен не бывало.

Улов был неплох. Отоспавшись после праздника, артельные в ночь отправились проверять сети, поставленные загодя меж длинных кривоугорских мелей. Соль во всей деревне вышла, так что староста постановил рыбу продавать свежую. Да видно, не задалось.

– Нет таких цен, – согласился Родька, – в прошлом году Семен по три гривны брал, а Вторуша по все четыре. Правильный мужик, из наших, из Заболотских.

– Ну и где они?

Хорт покрутил головой. На причалах никого не было, кроме Харламова перекупщика с охраной да артельных из какого-то Устья-Сонного, угрюмо перегружавших рыбу на телеги, в сырые, переложенные крапивой рогожи.

– Где-где… Вторуша еще в прошлом году по осени в море пропал. И с чего пропал? Погода была тихая, бабье лето. После осенних бурь карбас его пустой на берег выкинуло, и, сказывают, – Родька понизил голос, – борт у него топором проломлен.

– Ага, – сказал Обр-Лекса, – понятно.

– Федьке Свею по весне торговать воспретили. Вроде как подать не доплатил. Пришлый он был, снялся да уплыл восвояси. А нынче, я смотрю, и Семена Дальнего нет. Один только и остался кровопийца Харлам. Где ж это видано, две гривны!

– Так пошли, морду ему набьем, – предложил Обр, – все равно дело не задалось, так хоть удовольствие получим.

– Без толку, – махнул рукой Родька, – во-первых, сам видишь, охрана. А во-вторых, это и не он вовсе, это холуй его. Сам-то Харлам бережется. Зачем самому руки марать, когда холуев много.

– Так чего ж вы рыбу в город не возите? По своей цене продавать – прямая выгода.

– Умный какой! – буркнул вернувшийся к ним красный, распаренный староста. – В городе в этом за вход плати, за ввоз товара – особо, за место на базаре – само собой, да и не дадут тебе его, это место.

– Непривычные мы, – уныло протянул Жила, – всегда перекупщикам сдавали.

– Две гривны! Да лучше я весь улов в воду покидаю!

Обр-Лекса поглядел на город в высоте, на довольных, нагло ощерившихся охранников. Ишь, весело им! Прикусил губу, дернул за рукав старосту.

– Погодите, не кидайте пока.

– И че? Уснет ведь рыба-то. Иль согласиться?

– Не уснет. Водичкой полейте.

– И чего будет?

– Посмотрим.

Хорт нырнул в лодку, выбрал морского окуня-клювача покрупнее, красноперого, толстобрюхого, колючего. Обернул в мокрую рогожку, натолкал крапивы, чтоб не уснул, пробежал по упруго качнувшимся доскам причала и, поднырнув под рыбными возами, рванул по каменистой дороге вверх, к городским воротам. К воротам как раз подвалил большой обоз из самой столицы. Все стражники были при деле. Требовать входную плату у тощего подростка без всякой поклажи ни у кого охоты не было.

Сразу за воротами начинался громадный торг, куда обширней, чем в Больших Солях. Вначале Обр даже растерялся, сколько тут было всего: людей, лошадей, возов, каменных лавок, размалеванных полотняных палаток, шума, гама и резких непривычных запахов. Моря и главной бухты не было видно за высокой стеной, сложенной из почти нетесаных зеленоватых валунов. Но небо было ярко-синим, каким никогда не бывает на суше, а вместо ворон и голубей над толпой кружили белые чайки, высматривали, где бы урвать отбросы повкуснее.

Над всем стоял неумолчный упорный скрип, время от времени перекрываемый дружными невнятными воплями. Скрипели громадные колеса, укрепленные на верху стены, непрерывно тянули, наматывали и разматывали толстенные канаты. Обр удивился, подошел поглядеть. Оказалось, и тут все устроено мудро.

Городище строилось для того, чтоб отражать нападения с моря. Северная стена, нависавшая над бухтой, была самой толстой и ворот никаких не имела. Да и бухта не годилась для торговых судов, которым нужны удобные сходни, широкие причалы. Времена нынче стояли мирные, торговля наладилась, но хитроумные горожане, зная, что любые мирные времена когда-нибудь кончаются, ломать стену, строить ворота и широкие лестницы даже не собирались. Вместо того придумали подъемники, колеса из тесаных бревен, которые то спускали к причалам, то поднимали в крепость здоровенные сети, полные тюков и мешков.

Пробравшись на самый верх и полюбовавшись немного, как груз, покачиваясь, ползет вдоль стены, как его цепляют баграми и подтягивают к помосту, Хорт загляделся на медленно входившую в бухту невиданную многопарусную лодью. Зачем пришел, вспомнил, только когда соскучившийся клювач хлестнул его по ноге мокрым хвостом и забился, видимо намереваясь дорого продать свою жизнь. Тогда последыш Свена перехватил рыбину покрепче, сбежал со стены по пологому настилу и окунулся в самую гущу торга. Потолкался у прилавка с яркой глиняной посудой. Поглазел на конскую сбрую (уздечка там была красоты неописуемой, тонкая, прочная, с серебряными накладками). Под рукой стянул толстый пупырчатый огурец и, смачно хрупая, отправился искать рыбный ряд. Нашел, конечно, по запаху и обилию развеселых зеленых мух. Впрочем, весело было здесь только мухам. Остальные чувствовали себя неважно. Рыбка продавалась сушеная или соленая, видать, еще из прошлогодних запасов. Свежей рыбой торговали всего в трех местах, но, приценившись и поглядев на гладкие морды торговцев, Обр живо смекнул, что все это люди того же Харлама. Цена у них была одна, и держали они ее твердо, хотя круглоплечая горожанка в ярком платке с длинными махрами торговалась до того яростно, аж в ушах звенело.

– Семитка, больше не дам.

– Две семитки с денежкой.

– Две семитки за эту плотву полудохлую?!

– Всего две за этого прекрасного клювача. Свеженький, только что плавал. Две с денежкой – это еще мало будет.

– Две! Да еще с денежкой! За эту снулую рыбу! Да как у тебя совести хватает в глаза людям глядеть?!

Хорт прикинул, сколько навару выйдет, если взять весь улов по две гривны, а потом продавать каждую рыбку по семитке, а то и по две да еще с денежкой, и совсем разозлился.

– Слышь, тетка, – громко сказал он, – дурят здесь тебя. В глаза врут и не краснеют.

– А ты кто такой? – сразу вызверился торговец. На это Обр отвечать не стал.

– Разве ж это клювач? – упорно гнул он свое. – Во, гляди, вот это – клювач!

И сдернул рогожку. Здоровая красноперая рыба, сверкнув на солнце золотой чешуей, забилась так, что едва не вырвалась из рук. Подняв рыбину повыше, чтоб побольше народу видело, и отворачиваясь от хлещущего по лицу хвоста, Хорт постоял немного и скромно добавил: – И отдал всего-то одну семитку.

Горожанка кинула снулую рыбу торговцу, жадно уставилась на парня.

– Где взял?

– Да за воротами, на рыбацком причале, – улыбнулся Обр, – там как раз карбас подвалил с утреннего лова. Могу тебе, тетка, за две отдать. Без денежки. Я-то не ленивый, еще сбегаю.

– Перебьешься! – победно заявила тетка. – К рыбацкому причалу я и сама сбегаю. – Одной рукой подхватила юбку, другой – длинную корзину с крышкой и нырнула в толпу.

Обр хмыкнул, пошлялся еще среди набежавших зевак, потолковал про карбас со свежим уловом и невиданную дешевизну, между делом загнал опостылевшего клювача за полторы семитки, вытер руки о штаны и с чистой совестью пошел бродить по торгу.

Купил подержанные, но хорошие ножны. Надоело таскать нож в кармане или за пазухой. А теперь куда хочешь вяжи – хошь на руку под рукав, хошь на ногу.

Посидел в трактире, послушал разговоры. Маркушка учил, что такое всегда пригодится. И вправду, услыхал много интересного. Особенно разорялся сильно пьяный дядя, как выяснилось, тот самый Семен Дальний. Оказалось, городские власти, придравшись к тому, что его лошаденка наложила кучу аккурат под самой воротной аркой, в качестве штрафа воспретили ему возить груз через главные ворота аж на полгода, то есть как раз до конца путины. Будто другие кони не гадят. «Ну-ну, – подумал Обр-Лекса, – этот Харлам городскому старшине наверняка либо сын, либо брат, либо сват. Либо денег сунул так много, что старшина теперь перед ним мягким ковриком стелется».

У самого Хорта осталось два гроша, и как раз подвернулась лавка со сладостями. Он тут же обзавелся двумя пряниками. Один честно купил за грошик, другой свистнул, сам не зная зачем. Так, под руку попался. Сладкое он не любил.

Последний грошик остался на счастье, чтоб деньги не переводились. Обр затянул пояс потуже, поглядел на небо и решил, что, пожалуй, пора возвращаться.

На обратном пути ему раз пять попались встречные с рыбой в корзинке или просто в рогожке. На причале староста Северин, слегка ошарашенный, но с каждой монетой делавшийся все довольнее, солидно беседовал с покупателями, покрикивал на своих, чтоб поторапливались, подбирали рыбку получше. Рядом, заткнув руки за пояс, стоял Жила и глядел на все это в остолбенении.

Перекупщика не было. Неподалеку толкалась парочка его охранников, но вреда они никакого как будто не делали.

* * *

Назад шли неспешно, ловили упавший к вечеру ветер, крепко оберегали просмоленный бочонок с солью. Обра не хвалили, не благодарили, лишь староста Северин поглядел со значением:

– Бойкий ты, Лекса. Как и не деревенский вовсе.

– Да ладно, – отмахнулся Обр-Лекса, – у нас в Еланях все такие. Небось, не в лесу живем.

Кажется, название родной деревни вспомнил правильно. Или нет? Надо будет спросить у Нюськи.

С пряниками он поступил так. Уворованный за ужином сунул Верке, чтоб кормила получше, не обделяла. А может, и еще почему. Верка-то точно подумала про другое, покраснела, как свекла, и сильно пихнула его локтем. Обр покачнулся, поперхнулся, но на лавке все-таки усидел.

Пристроить второй пряник, честно купленный, оказалось намного труднее. К счастью, на другой день в море не пошли. Отдыхали. С утречка, еще и роса не высохла, Хорт отправился к вдовьему огороду. Пробирался он туда тихо, как волк в овчарню, так, чтоб веточка не шелохнулась, травинка не дрогнула, чтобы не только собаки, но и самые досужие сплетницы не почуяли. Пробравшись, залег в знакомой бузине под березой и стал ждать. Полюбовался на вдову во всех видах: с коромыслом, с подойником, с охапкой травы для скотины. Наконец на крыльце показалась и Нюська. Поглядела на низкое солнышко, вытащила откуда-то тяпку и принялась окучивать капусту. Обр подождал, пока она дойдет до конца рядка, что упирался в самую бузину, и мяукнул. Жалобно, тоненько. Нюська перестала ковыряться тяпкой в серой сыпучей земле, прислушалась. Он мяукнул еще раз. Голос у него все-таки был не кошачий. Получилось хрипловато, будто несчастный котенок мается жутким похмельем. Но Нюська поверила. Всполошилась, тяпку бросила и шустро полезла в бузину. Должно быть, решила, что кто-то душит бедняжку, и кинулась на выручку.

Пока дурочка, встав на коленки, причитала «кис-кис-кис», шарила под бузиной, копалась в траве вокруг березы, Обр бесшумно шагнул из кустов и обхватил ее сзади. Хотел напугать немного, но вышло нечто вовсе несообразное. Оказалось, что и Нюська уже не ребенок. До Верки, конечно, ей далеко, но не ребенок, это точно.

Хорт до того изумился, что рук не разжал. Наоборот, притиснул девчонку еще крепче. Дурочка дергалась, пыталась слабо отпихиваться локтями, но от этого было только хуже. Под пальцами что-то отчаянно трепыхалось, билось о хлипкие ребрышки.

Нюськино сердце.

– Тихо, – шепнул Обр, – тихо, дура! Своих не узнаешь?! – И, наконец, разнял руки.

Нюська рванулась вперед, чуть не упала, ухватилась за березу, уставилась на Хорта огромными, слепыми от ужаса глазами. Вот это пошутил. «Как есть разбойник, – укорил себя Обр, – даже шутки разбойничьи».

– Ну, ты чего? – пробурчал он. Было немного совестно, и ладони горели, как от мокрых канатов. – Я это, я.

Дурочка всхлипнула и тихо сползла на землю у толстых березовых корней.

– Сама виновата, не будешь по кустам лазить.

Никакого ответа, на лице по-прежнему ужас. Обр плюхнулся рядом, незаметно остудил руки в сырой траве.

– Ты ведь не меня испугалась, – с полной уверенностью сказал он, – ты на другого подумала. Кто к тебе лезет-то? Только не ври. Кто?

– Сосед.

– Угу.

– Что ты, – встрепенулась Нюська, ухватила слабыми лапками за жилистое Оброво запястье, близко заглянула в глаза. С Дедом она тоже никогда не встречалась, но тихую ярость почуяла. – Не надо, что ты! У него же дети. Он не… ничего такого.

– Сама ж сказала.

– Да не трогает он меня. Только я его боюсь. Придет в гости, сядет как сыч и все про хозяйство свое рассказывает. А сам смотрит. Нехорошо так. Недавно башмаки в подарок принес. Новые, почти неношенные. Сказал – от жены остались. Ты ведь не…

– Надо бы все-таки поучить для острастки.

Нюська замотала головой, спряталась в сползший на лицо платок, как улитка в раковину.

– Ну, хочешь, научу, как бить, когда сзади хватают? – Сказал и понял: все зря. Никого эта несчастная дурочка бить не будет. – Ладно. Ежели сосед этот или еще кто полезет, просто придешь ко мне.

– Хорошо, – прошептала дурочка.

Помолчали. Тихо шелестела береза. В бузине звенели скрывшиеся от дневного солнца комары.

– А ты… ты сам почему не приходишь?

– Не хочу, чтоб гадости про тебя болтали, – проворчал Хорт.

– А, – Нюська вдруг засмеялась тихонько, – это, наверное, Северинова Верка.

– Почему Верка?

– Она на тебя глаз положила. Всем говорит, что по осени ты на ней женишься.

Обру тоже стало смешно.

– По осени? Ничего не выйдет. Я и так женатый, дальше некуда.

Достал из кармана пряник, шикарным жестом отряхнул приставшие рыбьи чешуйки и небрежно уронил помятый гостинец на острые коленки, обтянутые грубым полотном юбки.

– Это… что? – робко донеслось из-под платка.

– Это едят, – с тяжким вздохом объяснил Хорт, – не бойся, не ворованное.

– Это правда мне?

– Не, соседу своему отдай!

– Спасибо, – прошептала Нюська.

– Все, мы в расчете. Ты мне – пирог, я тебе – пряник.

– Не-а. Ты мне еще должен. Я тебя целый месяц кормила.

Обр усмехнулся, потом вспомнил о соседе и снова помрачнел. Смотрит он, подарочки дарит.

– Слышь, а те башмаки неужто впору?

– Нет.

– Велики, конечно?

Дурочка кивнула. Обр решительно нагнулся, добыл из-под длинного подола босую, перепачканную землей ступню, обхватил ладонью, прикидывая размер. Ступня была узкая и холодная. Или это рука такая горячая? Нюська съежилась, спрятала ногу под юбкой.

Дурак. Кончай ее хватать. Это тебе не Верка.

– На ботинки я еще не заработал, – бодро сказал он, – но подходящую обувку тебе добуду.

– Анна! – донеслось со стороны дома. – Анна! Где тебя носит?!

Нюська встрепенулась, готовая кинуться на зов.

– Мне надо бежать. А когда ты опять… – Но вопрос остался без ответа. Обр исчез, как змея в траве, бесшумно и быстро, не задев ни единой ветки.

* * *

– Где тебя носит? – сердито спросил Родька. – Отваливать пора, а тебя нигде нету.

Обра носило по лесу. Не так давно он отыскал высокий пригорок, поросший елями. Деревья стояли густо, но с лысой каменистой вершинки все же было видно море. Хорт полюбил сидеть там в ветреные дни, когда комары не слишком донимали. Или валяться, раскинув руки, на широком взлобье здоровенного валуна, глядеть на вольно бегущие облака, в стылую нежную голубизну над ними.

Ему казалось, надо хорошенько обдумать что-то важное, но думать не получалось. Получалось какое-то невнятное томление, непохожее на обычную тоску и желание отплатить за погибших Хортов. Чего ему теперь не хватает, он и сам не знал.

Правда, пока пререкался с Родькой, понял: если чего и не хватает, так это хорошего ужина. Но ужин он проворонил, и пришлось идти на ночной лов голодным.

Лов оказался удачным. Поутру карбас сидел глубоко, шел тяжело, медленно. Да и ветер был противный. Маяк и крепость на горе показались только к полудню. Видно было, как от полоски рыбацкого причала отвалила чужая лодка, развернула парус, двинулась по ветру.

– Косоугорские, – определил Жила, – раньше нас поспели.

– Неладно, – пробормотал Северин, – еле ползут, будто полные. Слышь, Фома, поворота к ним. Спросим, чего и как.

Завидев их, косоугорские живо убрали парус и еще издали принялись орать и махать руками. Когда подвалили поближе и стало можно разобрать слова, оказалось, что слова эти сплошь ругательные. Доставалось и Северину, и всем Кривым Угорам, и патлатому Лексе, чужаку недоутопленному, чтоб его Злое море обратно взяло. Северин в ответ рявкнул, чтоб кончали лаяться и говорили толком. Выяснилось, что еще вчера сами косоугорские и усть-соньские спокойно торговали на рыбацком причале и остались с прибылью, а нынче сунулись – на причале стражники и эти, псы Харламовы. Мол, приказ от городского старшины вышел: на причале рыбой более не торговать, потому от такой торговли городская казна в убытке. А сам Харлам теперь не по две – по полторы гривны за пуд рыбы дает. Ясно, проучить всех желает. Чтоб он потонул вместе с Лексой вашим. Ишь, с сильными тягаться вздумал. Через него все беды.

Тут и на Севериновом карбасе все посмотрели на Обра. Но седьмой сын Свена давно привык, что он самый младший и потому вечно во всем виноватый. Косые взгляды на него не действовали. Он прищурился, всматриваясь в полоску причала, и, показалось, снова разглядел там своего личного врага, обладателя очень твердых кованых сапог.

– Поворачиваем, – хмуро сказал Северин, – соль есть пока. Все на засол пойдет.

– А потом? – уныло спросил Жила. – Соленую-то эту потом куда денем? Харлам по осени так цену собьет, что…

– Вот чего, – сказал Обр-Лекса, – высадите меня во-он там, подальше, за причалом, а сами идите за мыс, в порт и встаньте где-нибудь с краю, как под разгрузку.

– Погонят, – отмахнулся Северин.

– Не успеют.

– Ну, встанем мы, и чего будет?

– Посмотрим.

– Там, за причалом, к берегу не подойти, на камни сядем, – заметил Фома.

– Ладно, – Обр зло прищурился, потянул через голову рубаху, – я и вплавь могу, если недалеко.

Лето уже перевалило за половину, но водичка по-прежнему оставалась ледяной. Однако последыш Свена так обозлился, что был готов на все. Не то чтобы ему было особенно жалко здешних смердов, но позволить взять над собой верх он никак не мог.

Глядя, как он быстрыми гребками, вытянув над собой руку с узлом одежды, одолевает оставшиеся до берега сажени, Северин недоверчиво покрутил головой, поскреб в просоленной бороде и все-таки велел править за мыс. Ухмыльнулся про себя, заметив, что следом за ними потянулись и косоугорские.

В порт вошли робко, по стеночке. Гребцы изумленно посматривали на громадную двухмачтовую лодью, стоявшую на якоре в отдалении. Такие до здешних мест добирались редко. Места у широкого дощатого настила под скалой, в высоте переходившей в городскую стену, было довольно, но карбас осторожненько приткнулся с самого краю. Причальный канат забросили, но весел не покидали. Опасались гнева начальства. Северин то и дело озирался, высматривая портовую стражу.

– Эй, – звонко раздалось сверху, – эй, на карбасе!

Вдоль стены шустро полз вниз ком спутанных веревок, хитро крепившийся на двух толстых канатах. На веревках качалась, летала из стороны в сторону маленькая фигурка, трепались по ветру длинные темные патлы.

– Лекса? – прищурился Северин.

– Он, – отозвался зоркий Фома-рулевой.

Радостно засвистел Родька, но Обр-Лекса к долгим приветствиям был не расположен.

– Нагружайте! – заорал он, прыгнув вниз, когда до причала оставалось еще не меньше четырех саженей. Скопление веревок, которое он потянул за собой, оказалось прочной, мелкоячеистой сетью. – Шевелитесь! За подъемник по времени плачено. Дядька Северин, пошли наверх!

– Зачем?

– Деньги получать. Семен Дальний три гривны за пуд дает. А может, и все четыре. Как сторгуетесь. Он на все согласен, лишь бы Харламу этому цену перебить. В город ему въезжать-то запретили, а торговать можно, но нечем.

– А у нас возьмет? – подали голос косоугорские.

– Спрошу, – пообещал взъерошенный Обр.

– Тут нас не ждите. Разгрузитесь и гребите на рыбацкий причал. Туда придем, – сказал Северин и, заранее отдуваясь, двинулся к пробитой в стене единственной лестнице, такой узкой, что подниматься можно было только гуськом, да и то плечи все время задевали шершавый камень.

– Я вот чего думаю, – медленно выговорил Жила, разглядывая удаляющуюся тощую спину Хорта, – прав был тот солдат беглый – не Лекса он. Не нашего поля ягода.

– А кто? – вытаращились на него гребцы.

– Да кто ж его знает.

* * *

Дело с Семеном сладилось и пошло. И хорошо пошло. Портовая стража не то чтобы не гоняла рыбачков, а просто смотрела сквозь них, будто и нет на свете никаких вонючих, облепленных чешуей карбасов, портящих строгий вид военного порта. Обр однажды услыхал, как Семен хвалился в трактире, будто ему даже взяток давать никаких не пришлось.

Господин Стомах, начальник порта, высшая военная власть, был на ножах с властью штатской, городским старшиной, господином Барухом, и только рад был поприжать Харлама, коему городской старшина покровительствовал. Правда, особенно больших доходов не было и не предвиделось, потому что Семен старался держать цену хоть грошиком ниже, чем в Харламовых лавках, но кривоугорские, косоугорские, усть-соньские, усть-польские не роптали. Лишь бы избавиться от чужака Харлама, раз и навсегда выжить из Городища. Упрямый Харлам, конечно, сопротивлялся.

То и дело возле подъемников возникали драки, ражие Харламовы молодцы пытались если не отобрать, то хоть попортить чужую рыбку. Портить подъемники они все же опасались. Начальник порта, в ведении которого находились эти скрипучие механизмы, был личностью грозной и вооруженных людей в своем распоряжении имел достаточно.

Однажды и Хорта, пока он, втихую отлынивая от работы, слонялся по торгу, загнали в угол. Хотели поквитаться как с главным зачинщиком. Конечно, и старый знакомец, владелец кованых сапог, оказался тут. Пришлось бы совсем плохо, если бы не Жила с товарищами. Вовремя подоспели. Обр-Лекса отделался парой кровоподтеков, расшиб руку да минут пять провалялся без сознания. Ко всему этому он отнесся с полным спокойствием. Сам виноват – сам подставился.