Текст книги "Повелитель и пешка"

Глава 15

Тихо и мирно миновало две-три недели. Вернулись темные ночи, и звезды стали показываться настоящие, яркие. Монотонная работа то у весла, то с сетью надоела Обру хуже горькой редьки. Кожа и волосы просолились так, что никакая баня не помогала, руки, и без того не шибко нежные, покраснели, покрылись жесткой мозольной коркой. Он понял, что долго отсиживаться здесь не сможет. Дотянет до следующей весны и уйдет.

Одно хорошо. Кормят-то хоть не досыта, да каждый день. Прятаться, убегать, пробираться тайком тоже незачем. Сроду последыш Свена так не жил. От сытости и покоя ему даже начали сниться девки. То Верка, то пышная Дунька Коряга, то Шатунова Настена, то вовсе какие-то незнакомые.

Снов этих Обр не любил. Было после них тяжко и муторно. Поэтому, когда ни с того ни с сего привиделась Нюська, он просто обиделся.

В артельном сарае море всегда шумело в самое ухо и умудрялось просачиваться даже в сны. Дурочка шла по песку, по самой кромке прибоя. Босые ноги ступали по белой пене. Глаза у глупой девчонки были плотно зажмурены. По ветру развевалась белая рубашка, тонкая, как у Верки, с прозрачными кружевными прошвами. Лучше совсем без ничего, чем в такой рубашке. Вот дурочка! Додумалась расхаживать в таком непотребном виде.

Сам Хорт стоял на ее пути и не мог никуда двинуться. Отяжелевшие ноги не слушались, вязли в сыром песке.

Нюська подошла, остановилась совсем близко, обняла за плечи тонкими слабыми руками, распахнула серые глаза и прошептала: «Проснись!»

Обр не удержался, сгреб ее в охапку, притиснул как можно крепче.

– Проснись! – повторила Нюська и выдернула его из мягкого солнечного полдня в сыроватый ночной мрак артельного сарая.

Она и вправду была тут, трясла за плечи, тянула вверх. Обр тут же выпустил ее и рухнул обратно, на свое не шибко мягкое, но нагретое ложе.

– Ты?! – невнятно со сна пробормотал он. – Ты че тут делаешь? Щас день или ночь?

– Ночь, но…

– Совсем рехнулась. Приперлась сама, да еще ночью! А если видел кто?

– Ты же мне позволил, – шепотом возразила Нюська, – ну, если надо будет. Вот я и пришла. А там… там…

– Чего там?

Дурочка без слов ухватила его за руку и потянула к полуоткрытой двери.

– Вот.

Обр глянул и захлебнулся холодным ночным воздухом. Прямо напротив сарая, довольно близко от берега покачивалась, закрывая низкие звезды, черная тень чужого судна. «Коч, – сообразил он, – здоровенный, многовесельный. На таком к нашим причалам не подойдешь, глубины не хватит».

Зато неподалеку в песок уткнулись носы двух хороших, приемистых лодок. К лодкам по берегу неторопливо спускались пятеро. Тащили что-то длинное и, как видно, тяжелое. Что, в темноте и не разберешь, но Хорт догадался, и ему стало совсем худо. Не иначе большой невод – главная ценность Севериновой артели, как раз нынче вечером тщательно развешанный для просушки. Тот самый, на который всем миром семь лет копили и потому берегли как зеницу ока.

Справа, на причале у лодок, тоже копошились какие-то тени. На дальнем, уходящем в море конце причала вспыхнула яркая точка. Погасла и снова вспыхнула, будто кто-то баловался с кресалом[21]21
  Кресало – приспособление для получения огня, закаленная стальная пластинка с мелкой насечкой.


[Закрыть].

– Прах гнилой! – вырвалось у Обра.

– Тебя кто-нибудь видел? – едва шевеля губами, прошептал он.

– Нет. Я кустами, кустами, по тропиночке.

– Ага. Так вот, давай как пришла. Кустами, кустами, по тропиночке, бегом к часовне, и в набат. Поняла?

Нюська пискнула в ответ что-то, но он прислушиваться не стал, быстро выпихнул ее из сарая, толкнул в кусты за углом, а сам схватил первое, что попалось под руку среди стоявших у двери поломанных весел, жердин и палок, и рванул вниз, к причалу.

* * *

На полпути понял, что схватил не то. Руки оттягивал увесистый багор, которым по весне отпихивали от бортов шальные опасные льдины. Одной рукой с таким не справиться. Правда, пока тяжеленная штуковина с кривым, грубо откованным крюком на конце даже помогала, сама тащила Обра вперед, вниз по склону. Мимо пятерки похитителей невода он пронесся как лавина и первого из отиравшихся на причале просто-напросто снес с дороги. Навстречу из темноты метнулась новая тень. Сзади заорали сразу несколько голосов. Вертеть багор, как обычный шест, Хорту было не под силу, поэтому он лишь слегка направлял его, нанося короткие, резкие удары, не позволяя никому ворваться в круг, описываемый увесистыми концами его оружия. Только бы не споткнуться! Только бы хватило дыхания!

Кому доставались удары, он толком не видел. Дважды кованый наконечник врезался во что-то с глухим чавкающим стуком. Откуда-то сбоку раздался задыхающийся вопль, заглушенный громким всплеском. Обру было все равно. Он рвался к концу причала, где вновь вспыхнули бледные искры и ярко загорелся смоляной факел. Поджигатель, ни минуты не медля, сунул его в непонятную кучу, громоздившуюся на носу последней лодки. Почти сразу взметнулось пламя, ярко осветило мачту со свернутым парусом. Поджигатель обернулся, намереваясь запалить груду просмоленной пакли на носу второй лодки, и остолбенел. Прямо на него в отблесках огня неслось нечто в широкой, бьющейся по ветру рубахе и с окровавленным багром в руках. Поджигатель швырнул факел в Хорта и выхватил из-под ног до времени отложенный в сторону взведенный арбалет.

С такого расстояния промахнуться невозможно. Обр прыгнул в сторону, надеясь только на удачу, споткнулся о горящий факел, но, падая, метнул багор как копье. Показалось, что жилы рвутся от напряжения. Хрустнуло в спине, отозвалось в животе. Он упал плашмя на дрогнувшие мокрые доски, но артельный багор снова проявил самостоятельность, полетел куда надо и вонзился в воду, по дороге сбив с причала неудачливого стрелка. Выпущенная стрела ушла вверх.

Хорт судьбой поджигателя интересоваться не стал. Вскочил и, на ходу хлопая по успевшей затлеть рубахе, кинулся к горящей лодке. Во все стороны сыпались искры. Занялась пакля в соседней лодке. Обр выхватил нож. Ножны он давно закрепил на ноге и не снимал никогда, даже во сне.

Прикрываясь локтем от жара, он полоснул по причальному канату. Раз. Другой. Третий. Тугие волокна, наконец, расселись. Руки слушались плохо, но Хорт плюхнулся на колени, уперся в горящую лодку изо всех сил, отворачиваясь от жара, отпихнул тяжелую посудину как можно дальше. И тут же понял, что ошибся. Сейчас плавучий факел вернется, врежется в другие лодки.

Обошлось. Охваченная огнем посудина тихонько качалась на плоских ночных волнах, мирно отражаясь в темной воде. Слабенький ветерок медленно потянул ее вдоль берега, прочь от артельных кочей и лодчонок помельче.

Свесившись с края причала, Обр проводил ее взглядом. Потом спохватился, вскочил, обжигаясь, вышвырнул в воду тлеющую паклю из другой лодки и снова со стоном рухнул на дрожащие сырые доски. Болело все: сорванные мышцы рук, спина, живот, обожженные ладони. Вот-вот из темноты со стороны берега появится кто-нибудь из этих – и конец. Сейчас его можно было убить гусиным перышком. Он напрягся, пытаясь рассмотреть, что там на берегу, и враз, будто затычки из ушей вынули, услышал, как в темноте, надрываясь, неровно, но часто стонет набат. Колоколу вторил бешеный собачий хор. Проснулись, наконец!

На берегу метались светлые пятна, должно быть, в исподнем все повыскакивали. Кто-то кого-то бил, кто-то куда-то бежал, но кто, кого, куда и зачем, разобрать было невозможно.

«И зачем я во все это впутался? – устало подумал Хорт. – Мне-то какое дело? Узнай они правду, живо ринулись бы в город получать награду за мою голову».

На берегу завопили, перекрикивая набат. Над артельным сараем взмыл сноп искр, травяную крышу лизнуло пламя. На причал упал рыжий отсвет. Стало видно, что в каждой лодке навалены пакля, стружки, прочий горючий сор. Вот крысы! Все подчистую сжечь вздумали.

На темных досках недалеко от края что-то оранжево поблескивало. Арбалет. Дорогой. Из тех, что бывают только у солдат из самой столицы. Обр потянул его к себе, чтоб посмотреть поближе. Да, хорош. Струна стальная. Ложе удобное. Навскидку стрелять из такого – одно удовольствие. На ложе особая канавка, и в ней запасной болт. Хорт осторожно тронул острие. Помедли он хоть миг, и такой же болт торчал бы у него в горле.

Свет от горящего сарая становился все ярче.

«Так, – с расстановкой подумал Обр, – добро наше портите». И, кривясь от боли в обожженных руках, поспешно принялся собирать клочки дотлевавшей на причале пакли. С каких пор добро здешних смердов стало для него своим, он не знал, но ярость, сунувшая ему в руки багор и погнавшая спасать лодки, всколыхнулась снова. Всепоглощающая ледяная ярость неукротимых Хортов. Отодрав от подола рубахи кривой узкий лоскут, он прикрутил паклю к своему единственному болту. Прижимая к груди арбалет, как любимого ребенка, неуверенно выпрямился. Неловко наложил болт, подул как следует, чтоб разгорелось получше. Далеко не полетит, но нам далеко и не надо.

Скрипнул винт, лязгнула тетива. Болт ушел, описав в темноте огненную дугу, и бессильно, на самом излете ткнулся в приспущенный парус по-прежнему темного чужого коча.

«Вреда особого не наделаю, но, может, хоть на голову кому-нибудь свалится», – злорадно подумал Обр. Однако канаты на коче были, видно, просмолены на совесть. Черный парус внезапно подернулся алой каймой. В минуту и рея, и мачта до самого верха оказались охвачены пламенем. Хорт вытянулся в полный рост, чтоб получше видеть. Давненько он так не радовался.

С левого борта мелькнула синеватая вспышка, донесся громкий треск. Парень понял, что вставать в полный рост все же не стоило, но поздно. Левое бедро полоснуло горячей болью. Нога подломилась. Он упал, и вовремя. Теперь с горящего коча палили почем зря. Сам дурак! Мог бы догадаться, что у них и пищали[22]22
  Пищаль – общее русское название ранних образцов средне-и длинноствольного огнестрельного оружия.


[Закрыть]есть.

Обр не стал озираться, доискиваясь, в кого стреляют и зачем, а просто соскользнул с причала ногами вперед в ледяную воду. Оказалось, не очень глубоко. Стоять нельзя, но дно совсем близко. Он оттолкнулся, вынырнул и, цепляясь снизу за скользкие доски, втянулся под причал, в самую густую тень. Прямо над головой громко стукнуло. В волосы набилась труха и гнилые щепки. В образовавшуюся щель просочился красноватый лучик, отсвет пожара. Ну, если им нравится палить по пустому причалу, пусть развлекаются. Самому Хорту развлекаться было недосуг. Раненую ногу тут же свело судорогой. Вода стиснула тело жгучими ледяными обручами. Он сцепил зубы и, то хватаясь за склизкие доски и сваи, то вплавь, то отталкиваясь от твердого песчаного дна, двинулся к берегу. Под пальцами скользила мокрая просоленная гниль, хрустели ракушки, обрывалась волосистая тина.

Ну, больно, ну, холодно, ну, темно. Но терпеть можно. Целую минуту можно вытерпеть. И две. И три. На третьей минуте Обр уткнулся лицом в сапог. Сапог вместе со своим мертвым владельцем плавал под причалом. Владельца Хорт не узнал, поскольку тот лежал в воде лицом вниз, а вот сапог узнал сразу. Новый, солдатский, с блестящей даже в темноте подковкой, с окованным мыском, которым так ловко бить под чужие ребра. Он равнодушно отпихнул труп, мешавший двигаться дальше, мельком пожалел о добротных сапогах, которые нельзя снять прямо сейчас, и только потом задумался: выходило, неведомые ночные враги – люди Харлама. По крайней мере, один из них.

Дыхание перехватывало, двигаться становилось все труднее, но Обр упрямо цеплялся за доски над головой, отворачивал лицо от рвущейся в приоткрытый рот черной воды. Главное, темно. Худо, когда идешь, а конца не видно. Причал-то не три версты тянется. Он споткнулся, упал, захлебываясь, но колени уперлись в плотный песок.

Тихонько постанывая, Хорт выполз, вытянул себя на берег, трясясь в жестоком ознобе, привалился к ближайшей свае. Из-под дощатого настила благоразумно вылезать не стал. Из раны, закрывшейся было в холодной воде, снова точилась кровь. Левой ноге было горячо, зато остальное тело стыло, дрожало и отказывалось служить такому тупому и нерачительному хозяину.

Обр глядел на простоволосые бабьи тени, метавшиеся с ведрами вокруг горящего сарая, и завидовал самой жестокой завистью. Им-то, небось, не холодно. Ишь, носятся, дуры. Не потушат, конечно. А вот на коче с пожаром справились. Спихнули в воду горящие обломки мачты. Ничего, хоть малость, да поквитался.

В этот миг на коче полыхнуло так ярко, что осветился весь ближний берег, заполненный расхристанными фигурами, сцепившимися в жестокой драке. Хорт зажмурился с непривычки, а когда открыл глаза, коч пылал высоким костром и по волнам к нему тянулась, трепетала на воде широкая золотая дорожка.

Он знал, отчего бывают такие штуки. Надо же, какой этот Харлам богатый. Порох. Много пороха. Хранили прямо на палубе, потому обошлось без взрыва, но зато пожар получился знатный. Было хорошо видно, как черные человеческие фигурки сигают за борт, спасаясь от пламени.

Над головой по причалу протопали чьи-то ноги. Утопающих спасать кинулись. Дурачье деревенское. Сам Обр этих спасать бы не стал. Рядом кто-то завопил, нещадно ругаясь. Его вязали аж втроем, приговаривая при этом: «Ишь, чего удумали, по ночам грабить! Мы те пограбим, пограбим… Так, что родная мать не узнает».

«Наши, – сообразил Обр-Лекса уплывающими остатками разума и прохрипел: – Помогите!» Хортам таких слов не то что выговаривать, даже думать не полагалось. Унизительно. Каждый сам за себя. Но Обр знал: сам не справится. Прямо тут и помрет. А помирать ему было никак нельзя. Пока жив хоть один Хорт, князю покоя не будет. И еще что-то на нем… Что-то важное. Ах да, Нюська. Пропадет дурочка. Не-ет. Помирать нельзя.

– Помогите!..

Качающаяся тень, одна из многих на этом освещенном пожарами берегу, метнулась к нему и оказалась чумазым, исцарапанным Родькой.

– Ты?! – выдохнул он. – Ты чего это, а? Ты живой?

– Рану… перетянуть, – прошептал Обр, – сумеешь?

– Ага, – затряс головой Родька.

– От рубахи отрежь. У меня нож на ноге.

– Ага-ага. Щас.

– Вот тут… Туже, туже затягивай…

– Кровищи-то, кровищи! Весь песок черный. Как бы хуже не было.

– Тяни. Хуже уже некуда.

– Где ж ты так подвернулся?

– Да по глупости. Мне бы одежу сухую или хоть к костру.

– На-ка, хлебни для начала, – сказал невесть откуда взявшийся Северин. От него сильно несло пожаром. В бороде застряли хлопья сажи.

– Ладно, – прошептал Обр и от всей души приложился к толстой фляге в кожаной оплетке. Надо же, о чужаке забоятся! Выходит, он для них и вправду вроде своего. Должно быть, поэтому и кинулся один против десятка с паршивым багром. Он Хорт. А у Хортов судьба такая – защищать своих смердов. Высокое предназначение.

Утвердившись в этой мысли, Обр-Лекса поднялся, цепляясь за Родьку и Северина, которые перетащили его к открытому очагу. Здесь обычно топили вар, смолили лодки перед путиной.

Сейчас очаг жарко горел. Обр прислонился к теплым камням, стянул мокрую рубаху. Родька тут же содрал свою, пропахшую потом и гарью, но вполне сухую, принялся одевать его как маленького. Вдеть в рукава ноющие руки оказалось не так-то просто. Штаны Хорт все же стащил сам, при свете огня осмотрел рану. Она оказалась пустяковой – так, вырвало кусок мяса. Вот только крови вытекло много, и от этого голова кружилась так, что все плыло перед глазами. Тем временем Родька принес охапку чистого тряпья. Похоже, чью-то новую рубаху на полосы порвали. Сунулся перевязывать, но явно не знал, как приняться за дело. Обр-Лекса отпихнул его локтем, сам ослабил жгут, сам перевязал рану.

Ох, голова-головушка! Темнота расплывалась, дробилась на яркие языки огня и шатучие тени. Рядом ходили, присаживались к очагу. Мимо кого-то волокли, заломив руки, а тот хрипел, выплевывая воду пополам со скверными словами.

* * *

Хорт забылся в тепле, утонул в забытьи, как в Злом море, которому опять не достался, а когда очнулся, было уже совсем светло. В очаге дотлевали красные угли. Вокруг на корточках или прямо на песке сидели кривоугорские рыбачки́. Закопченные, побитые, в разодранных на груди исподних рубахах, а то и вовсе без рубах. Точно, в чем спали, в том на берег и выскочили.

В отдалении курилось пожарище. Присмотревшись, Обр понял, что сарай почти удалось отстоять. Выгорел один угол и провалился кусок крыши. Харламову кочу повезло меньше. Посреди бухты качался на волнах черный корявый остов. Как ни странно, он не утонул, и якоря надежно держали его на месте. Видно, даже Злое море не желало принимать такую мерзость. На берегу под крутым песчаным откосом сидели и лежали надежно связанные чужаки из уцелевших, выплывшие или сердобольно выловленные из воды. Вид у них был жалкий и донельзя озлобленный.

Поодаль рядком лежали те, кому выплыть не удалось. Туда же, как видно, стащили поджигателей, познакомившихся с Обровым багром. Этих можно было отличить сразу. Проломленный череп, кровавая маска вместо лица, жуткая рваная рана через всю грудь. Голыми руками такого не сделаешь.

Обр отвернулся, поглядел на светлеющее небо. Над лесистым мысом, за которым скрывались Косые Угоры, стояла громадная сизая туча. Дым. Значит, сначала чужаки завернули к ним, и там, похоже, Харламу все удалось.

Здесь тоже было нерадостно. Над берегом висел захлебывающийся, страшный, неизбывный, как погибельная пучина, бабий вой.

– Что это? – спросил Обр-Лекса, которому казалось, что именно от этого крика нудно ноет все тело и отзывается стреляющим колотьем в ране.

– Фому нашего зарезали, – буркнул незаметно подсевший к очагу Северин, – жена убивается. Он один из первых прибежал, невод выручать кинулся, а его ножом. – Помолчал и добавил: – Еще Векшу Шатуна подстрелили. Неведомо: то ли выживет, то ли нет.

– Выживет. Шатуниха травы знает, – сказали с той стороны очага. – А вот Кузя Коряга помрет, наверное.

– Да, дела, – тяжко вздохнул Северин, – хуже некуда.

– Почему некуда? – возмутился Родька. – Сеть спереть не дали, лодки спалить не позволили, сарай и тот отстояли.

– Да что сарай, – Северин вздохнул еще тяжелее, – дурак ты, малый. Совсем ничего не смыслишь. Это ж Харламовы люди были.

– Знаю, – буркнул Обр.

– Откуда знаешь?

– Узнал одного. По сапогам.

– Ну, теперь сам Харлам сюда заявится, – предрек Родька, – вооружаться надо, вот что.

– Не заявится, – скривился Северин, расчесал пальцами бороду, стараясь избавиться от налипшей сажи, заплывшим глазом покосился в сторону откоса, – вон он лежит, Харлам-то.

Хорт приподнялся, отчего все снова начало вертеться и раскачиваться, и увидел на песке неподвижную спину, облепленную мокрой рыбацкой робой. К робе прилипли длинные светлые волосы. На откинутой вбок мертвой руке тускло блестели кольца. И манжетка из-под грубого рукава торчала белая. К тонкому кружеву пристал мокрый песок.

– Он что, из благородных?

– Вроде того. Из самой столицы прибыл. Сынок чей-то незаконный, я так думаю. Признавать его не желали, а к месту все ж таки пристроить хотели. Городской старшина под его дудку плясал не только потому, что в долю вошел. Вот погодите, нагрянут стражники, так мы еще и виноваты окажемся.

Мужики завздыхали, глухо забурчали, соглашаясь. Обр тоже кивнул. Ему все было ясно.

– Как виноваты?! – вскинулся Родька. – Они же напали! Ночью! Фому до смерти убили!

– Кто первый начал да кто напал, разбирать не будут, – подвел черту Северин, – надо идти добро прятать.

– Кочи до времени увести за косу, – согласились мужики, – да и людям бы в лес пока.

– Как бы всю жизнь по лесам прятаться не пришлось, – добавил подошедший Мокша.

– А ты и рад, Шатун беспутный!

Один за другим мужики стали подниматься, потянулись за Северином.

– Слышь, Лекса, встать-то можешь? – засуетился Родька. – Давай-ка я тебя домой отведу.

– Не, рано домой, – сказал Обр-Лекса, ощупывая, просохли ли разложенные на камнях очага штаны. – Ты Нюську нынче ночью не видел?

– Видел, вроде. С бабами пожар тушила.

– Найди ее.

– Зачем?

– Надо. Ты же не хочешь по лесам всю жизнь прятаться? И вот чего, Верку тоже зови.

– Что, обеих? Одной тебе, значит, мало? Верка-то, она того, ревнивая. Она твоей Нюське последние волосенки повыдергает.

– Зато она, небось, голосить умеет.

– Гы! Еще как умеет. А на че?

Хорт поглядел на Родьку, подивился про себя. Надо же, живет на свете такое дурачье. Нога болит, голова трещит, каждую жилу ломит, а тут изволь все разжевать, по полочкам разложить, так, чтоб деревенский дуботолк понял.

– Отец твой все верно говорил. Виноватыми вас сделать – раз плюнуть. Мужиков в тюрьму, деревню разорят. Так что надо нам шевелиться, пока городские обо всем не пронюхали.

– Да чего надо-то?

– Верку приведи. И Нюську.