Текст книги "Повелитель и пешка"

Глава 16

Легкая лодочка бежала ходко. Уже часа через три показались маяк и стена Городища на высоком утесе, почти касавшаяся розовой паутины утренних облаков. Обр так и не понял, чью лодку они стянули. Впрочем, ему было не привыкать.

Гребли по очереди Родька, Верка и Нюська. Обр-Лекса тоже было взялся за весла, но руки и плечи сразу пробило нестерпимой болью, аж слезы из глаз. Не раз еще аукнется этот багор. Повязка на ноге тоже украсилась свежим кровавым пятном, так что к веслам он больше не прикасался. Сидел, развалясь, на дне лодки и втолковывал Родьке и глупым девкам, что говорить и что делать. После пятого повтора, наверное, дошло до всех, даже до Нюськи, на которую Обр возлагал особые надежды.

Гребли молча, торопливо, на пределе сил. Пока шли мимо Косых Угоров, вдоволь налюбовались на дымное облако, окутавшее весь берег. Целы ли дома, за дымом видно не было. Лишь маячили в море обугленные подпоры. Все, что осталось от трех косоугорских причалов.

Нюська, когда ей сунули весла, запыхалась очень быстро, и ее снова сменила Верка, приговаривая: «Брысь отсюда, клуша ленивая, не умеешь, так и не берись». Дурочка не спорила. Молча устроилась на носу рядом с Хортом и попыталась незаметно, кончиками пальцев, дотронуться до его руки.

– Тебе очень больно?

Обр только плечом повел. Больно – не больно, надо терпеть. Он знал: перетерпеть можно все. Ну, почти все.

– Повезло нам, что ты в сарае ночевать любишь, – сказал Родька, глядя на дым над Косыми Угорами. – Пулю словил, когда в набат ударил? Круто ж тебе пришлось. Я видел, там возле била[23]23
  Било – бытовой и сигнальный музыкальный инструмент, деревянная или металлическая доска, по которой ударяли молотком или палкой.


[Закрыть] весь угол в щепы разбит и стрела торчит. Вот такенная.

Обр представил себе Нюську, лежащую на сухой чахлой травке с «вот такенной» стрелой в груди, да так живо, что сам нашел и стиснул ее руку. Должно быть, крепко стиснул. Девчонка дернулась и охнула.

Верка, которая гребла, как настоящая рыбачка, ровно и сильно, зыркнула на них через плечо.

Солнце выбралось на небо, поднялся ветерок. Родька поставил парус, и лодка побежала еще быстрее, так что в порт Городища они влетели легкой чайкой и мимо остроносых боевых лодий, мимо широких и приемистых торговых понеслись прямиком к таможенному причалу.

* * *

Портовый дежурный задумчиво перебирал удочки, проверял леску на прочность, прилаживал крючки. Никаких прибытий-отбытий сегодня не ожидается. Досмотров не предвидится. Погода на диво хороша. Целый день можно будет просидеть с удочкой на причале или поодаль на широких плоских камнях. Солдат спит, а служба идет.

Вам!!!

Грохнуло так, что рука дрогнула и крючок вонзился в ладонь. Колокол таможни, которому надлежало степенно возвещать о прибытии кораблей, грохотал так, что стены дрожали. Выругавшись, дежурный с мясом выдрал проклятый крючок из заскорузлой ладони и бросился вон. С лежанки скатился его оглушенный напарник, которому привиделось, будто его положили на наковальню и лупят по голове тяжелым молотом.

На причале творилось незнамо что. Колокол терзал незнакомый полувзрослый парень, грязный и оборванный, будто только что выбрался из печной трубы. Второй парень стоял, опираясь на плечи двух девок, таких замурзанных и взъерошенных, будто ими и вправду трубы чистили. Был он бледный, как рыбье брюхо, на лице пузыри свежих ожогов, порванные штаны в крови.

– Чего, пожар, что ли?

– Нет, – тихо сказал раненый парень, – не пожар. Война.

Одна из девок, та, что повыше, на вид покрепче, немедленно завыла таким тонким и звонким голосом, что зачесалось не только в ушах, но и в носу. Понять ничего было нельзя, кроме слов «Ой, лихо, ой, лишенько!».

– Отведи нас к господину Стомаху, – попросил раненый.

– Тихо! – гаркнул дежурный, зажав уши. – Тихо!

– Я господин Стомах. Что здесь происходит?

Дежурный попытался встать по стойке смирно, не отнимая рук от ушей.

* * *

Господина Стомаха Хорт раньше видал только издали. Крепкий мужик, подтянутый. Наверняка из бывших моряков, костистый и жесткий. Одни говорили, что он из простых, из рыбацкой деревни, другие твердили, что, напротив, происхождения самого благородного, но в одном все были согласны: с городским старшиной он на ножах.

Обр тихонько дернул Верку за подол. Но Верка и без приказа бухнулась в ноги и, обнимая сапоги господина Стомаха, завыла с новой силой: «Ой, беда-беда, разорение!» Платок сполз с головы, рубаха – с плеча. Сплошная красота. Как раз то, что надо.

– Тихо! – в свою очередь гаркнул господин Стомах.

Родька с Веркой дрогнули и онемели. Дежурный облегченно вздохнул. Тогда Обр-Лекса незаметно подтолкнул Нюську. Это было его последнее оружие. Страшной убойной силы.

Дурочка, вздохнув так глубоко, что приподнялись под рубашкой острые плечики, выступила вперед, возвела на господина Стомаха серые очи.

– Из Кривых Угоров мы, – сказала она тонким голосом. – Напали на нас, дяденька. Ночью напали. Жгут и грабят. И Косые Угоры тоже горят. Мы с моря дым видели. Наши мужики отбиваются как могут, только у тех пищали.

Обр послушал-послушал ее мягко журчащий жалобный рассказ, успокоился, сел, а потом и прилег на причал. Все шло как по маслу. Суровый начальник порта при виде Нюськи слегка размяк, прочь не гнал, слушал внимательно. Такую разве прогонишь.

Язык у дурочки подвешен хорошо, начальства она по глупости не боится, и даже врать ей не придется, потому что о том, кто напал, почему и зачем, она знать не знает. Со слов Нюськи выходило, что кривоугорские мужики отнюдь не преступники, но герои, мужественно защищавшие родное княжество от неведомого врага, скорее всего свеев. Свеев тут, по правде говоря, уже лет двадцать не видели, но память осталась.

Начальник порта все понял, как требовалось. Он и вправду оказался не промах. Не успела Нюська закончить свою печальную повесть, а все уже бегали как наскипидаренные. В пять минут от причала отвалили две боевые лодьи и быстро двинулись на северо-запад. В крепости играли тревогу. Над маяком поднялся столб дыма – дневной тревожный сигнал для всей округи. В общем, шуму вышло много.

Впрочем, Хорт был уверен, что господин Стомах не очень огорчится, обнаружив вместо вторгшихся свеев дохлого Харлама и его сотоварищей. Хорошая плюха городскому старшине, господину Баруху. Надо же, лучшего друга-приятеля поймали на грабеже и поджогах. Так что, ежели городская стража в Кривые Угоры заявится, ее там встретят как надо.

Лежать на причале было хорошо. Главное, шевелиться не нужно. Солнышко светит, доски теплые. Обр смотрел на небо, на летучие облака, на взбудораженных тревогой чаек и, кажется, снова ненадолго забылся.

Глава 17

 Повелитель не спеша отворил тяжелую дверь. Послушно, один за другим, вспыхнули факелы. Вначале, давным-давно, он удивлялся этому, потом привык. Здесь, в подгорном покое, его занимала только доска. Отражение длинного ряда желтоватых огней в бархатно-черных клетках, мягкий золотистый отсвет на светлых.

Доску он не видел уже больше недели. Накопились дела, которые можно было решить только лично. Но все фигуры стояли на верных, точно просчитанных позициях, и партия, которую он вел очень давно, тихая битва за полную власть над душой и разумом князя, а значит, и над этой несчастной страной должна была кончиться победой. Личной славы и почестей он не хотел, но власть, настоящая власть была нужна ему, ибо он и только он, один среди жестокого тупого быдла, знал, как распорядиться ею наилучшим образом, к вящей славе княжества и благополучию того самого быдла, которое, как непослушное дитя, постоянно требовало вразумления.

Все было так хорошо продумано, что и поправлять ничего не требовалось. Фигуры двигались сами собой. Один ход влек за собой другой. Все же Повелитель, так, на всякий случай, достал из футляра легкую лопаточку, приблизился к доске – и глазам своим не поверил. Победа выглядела как жестокое поражение.

Хуже. Полный разгром. Его сторонников теснили по всем направлениям. Ошибка?! Где? Где та малость, которая привела к краху? Крохотный камень, который зовут краеугольным, ибо без него рушится все здание. Хрупкая рукоять лопаточки хрустнула в стиснутых руках. Повелитель вздрогнул, с ужасом глядя, как змеится, ползет по древнему дереву черная трещина.

Но он не был бы Повелителем, если бы не умел проигрывать. Обуздав гнев и справившись со страхом, он принялся шаг за шагом, будто распутывая хитроумно сплетенное кружево, перебирать ходы. Назад, назад, к самому истоку, в поисках места, с которого начала рушиться его постройка. Он медленно продвигался вдоль доски, пока не оказался у морских границ княжества, у самого Городища.

Городской старшина, на которого опиралась вся комбинация, – на доске слон – заперт в угол и совершенно бесполезен. А где же младший отпрыск свейского рода Лаамов – на доске хитрый непредсказуемый конь? Нет на доске коня. И пешек, которые его прикрывали, тоже нет. Побит!

Этого не могло случиться, но доска не лжет. Вестей из Городища дожидаться не меньше недели, но доске можно верить. Всегда.

Итак, что мы имеем? Конь побит. Тьфу, то бишь Карл Лаам убит. Стало быть, из союзников Лаамы могут превратиться в противников. Вслед за Лаамами отвернутся Готланды, а высокородные Середовичи снова начнут юлить, выторговывая кусок пожирнее.

Конь побит. Кем? Кем, песья кровь?! Повелитель склонился над доской, разглядывая фигуры. В самом центре кошмарного разгрома стояла пешка. Стояла против всех правил, прямо на скрещении линий.

Он! Тот самый, из недобитых Хортов. «Вот так простая небрежность может оказаться роковой, – с трагической торжественностью помыслил Повелитель, – и даже изменить судьбы мира!»

Но юному паршивцу, натворившему таких дел, на судьбы мира было плевать. Он снова спал. Видно, его пытались будить, потому что он жмурился, уворачивался и бормотал: «Отстаньте! Идите все лесом!»

Повелитель всматривался в его грязную, синюшнобледную, но вполне довольную физиономию и не знал, впервые за много лет не знал, что делать. Сбросить его с доски? Было. Отправить туда, откуда он не сможет выбраться? Было. Сыграть против него сильными фигурами? При нынешнем раскладе они будут нужны в другом месте. Да и не поможет это. Наверняка не поможет. Не играет гаденыш по правилам. Вон стоит прямо на линии, и хоть бы что. Доска терпит.

Повелитель осторожно тронул пешку лопаточкой, вернул на середину клетки. Может, лучше ее вообще не трогать?

Впрочем, кроме игры есть ведь и настоящая жизнь, живые кони, обычные воины. Его собственные воины, например.

Конечно, как это сразу в голову не пришло! Послать человек десять, для верности. А чтоб шустрый поганец никуда не делся, запереть его пока. Так, кто там у нас посильнее? Ах да, старый знакомый, господин Стомах – на доске ферзь. Герой десятка морских сражений, искатель северных островов, друг детства князя. К счастью, бывший друг. Управлять им трудно, а поссорить с князем и удалить из столицы было и того труднее. Ну, ничего, в Городище ему самое место. Таким, как он, морские границы надлежит охранять, а не политикой заниматься. Так-так, господин Стомах, посмотрим, как вы сумеете охранить одного паршивого мальчишку.

* * *

– Отстаньте, я спать хочу!

– Потом поспишь, – прикрикнула Верка, – господин Стомах приказал рану твою осмотреть.

– Осматривал я уже, – сонно пробормотал Обр. – Ерунда.

– Откуда ты знаешь?

– Что я, огнестрельных ран, что ли, не видел?

– Где это ты их видел? – тут же прицепилась Верка.

– Перевязать надо, – тихо, но упрямо сказала Нюська.

– Да перевязал я, – простонал Обр-Лекса, приоткрыв один глаз. Так было хорошо, а тут опять лезут с глупостями.

Над ним склонился щекастый дядя в черном господском камзоле. Борода на его солидных щечках росла отдельными лохматыми перьями, а цвет носа сразу наводил на мысли о свежем пиве.

– Ты кто? – зевнул Обр, все еще надеясь, что тот отстанет.

– Лекарь, – ответствовал дядя. – Ты, парень, эти деревенские замашки брось. В своих Угорах, или как их там, гнилому пню тыкать будешь. По мне, так сдохни прямо здесь, на причале, я не заплачу. Но у меня приказ. Господин начальник порта изволили лично распорядиться.

Обр понял, что сопротивление бесполезно. Уж если господин Стомах изволили распорядиться лично, то из него веревки совьют, бантиком завяжут и на главной башне вывесят вместо флага. Он, кряхтя, встал, с удовольствием повис на чистеньком франтоватом лекаре всей своей грязной костлявой тушкой, позволил отвести себя в портовую караулку и усадить на лавку. Лекарь кривился и отворачивался, потому что пахло от Хорта далеко не розами, но живо разрезал заскорузлую штанину, размотал кровавые тряпки и принялся копаться в ране. Вытерпеть, конечно, можно все, Обр и терпел, сколько мог. А потом взвыл и попытался вмазать лекарю здоровой ногой. Лекарь прикрикнул на него и сунул стакан. Хорт выпил залпом. Думал – бражка, а оказалось – сонное зелье. Говорил Маркушка: нельзя пить из чужих рук. И верно, нельзя.

* * *

Проснувшись, он увидел над собой низкий свод в грубых швах каменной кладки и кусок нежно-голубого неба, перечеркнутый прутьями решетки. Схватили и опознали!

Он тут же сел, намереваясь немедленно бежать. Конечно, это было глупо. Из каменной темницы так просто не убежишь. Спина и плечи сейчас же отозвались болью, прозрачно намекая, что лично они никуда бежать не намерены. В ногу же и вовсе будто вогнали железный лом.

– Что ты? Больно? Может, принести чего?

Хм. Верка. Ухватила за плечи и толкает назад. Уложить пытается. От боли Обр не стал сопротивляться, покорно улегся на что-то мягкое. Ладно, с ним все ясно. А вот сестру Жилы за что посадили?

– Ты что здесь делаешь?

– За тобой ухаживать осталась, – ласково сказала Верка, – господин лекарь строго приказал, когда проснешься – накормить как следует. У меня тут припасено в горшочке. Не остыло еще. Сам поешь или помочь?

– Сам.

Есть не очень хотелось, но Хорт лучше всяких лекарей знал, сколько крови из него вытекло. В таких случаях надо и правда есть побольше. Может быть, тогда голова перестанет кружиться и можно будет попробовать смыться отсюда.

Верка поддержала его, подложила под спину взбитую подушку. Обр понял, что лежит не на лавке, а на самой настоящей кровати с тюфяком и одеялом. Такое случилось с ним впервые в жизни. А ничего, мягко. Вот только на окнах решетки и сводчатый потолок давит на голову, сводит с ума.

– Где мы?

– В Рычащей башне. Прямо над нами пушки стоят. Страх какие громадные. А в соседнем покое у них порох хранится. Там солдат с ружьем и никому ходу нет.

Та-ак. Вот это попал. Наверху пушки, за дверью солдаты, а внизу… Внизу тоже от красных мундиров плюнуть некуда. К Рычащей башне примыкали городские казармы, которые осторожный последыш Свена всегда обходил за версту.

Перевязанными, облепленными липкой мазью руками он принял у артельной кухарки горшочек, с трудом зажал ложку в кулаке и принялся торопливо есть. И зачем только его понесло в этот проклятый город? Надо было их одних послать.

Дубина, испугался, что не справятся, не дойдут до начальства или ляпнут что-нибудь не то. Хотя нет. Нюську он одну не отпустил бы, а на ней все держалось. Сам он говорить был не мастер, а Верка с Родькой при виде господина начальника порта и вовсе растерялись.

– Где наши?

– Родька с господином Стомахом на лодье ушел, домой отправился.

Хорту это не понравилось. Представилась Нюська, плывущая в Крутые Угоры на полной солдат лодье. Обидеть не обидят, а шутить начнут, слова всякие говорить станут. А Родька не защитник. Теленок он еще, Родька-то. Таким теленком последыш Свена и в семилетием возрасте не был.

– А Нюська? – упрямо переспросил он.

– Да здесь она, здесь, – недовольно проворчала Верка, – вон, в углу сидит, неделуха ленивая.

У Обра прямо гора с плеч свалилась. И тут он вспомнил нечто важное. Совсем из головы вылетело с этим Харламом и его придурками.

Он проглотил остатки хорошей, молочной каши, поскреб по глиняному дну ложкой.

– Слышь, Вер, а можно еще? Не наелся я.

– А как же, – встрепенулась Верка, – господин лекарь велел давать, сколько попросишь. Сейчас принесу. – Подхватила горшочек и убежала, громко стукнув дверью. Обр про себя отметил, что дверь не заперта и засова снаружи нет.

– Нюська, – шепотом позвал он, – где ты там?

По полу прошелестело, и в изножье появилась дурочка, остановилась, держась за грубо сколоченную занозистую спинку кровати.

– Сюда садись, – Хорт похлопал по одеялу.

Нюська отцепилась от спинки, робко подсела поближе.

– Легче тебе?

– Ниче мне не сделалось. На мне все быстро заживает. Сама знаешь. Этот дурак лекарь разбередил только. Больше не дамся.

Она кивнула, погладила его по руке.

– Ты вот чего скажи, – нахмурился Обр, – ты зачем ко мне в сарай темной ночью притащилась?

Нюська без нужды принялась разглаживать вымазанную в песке и саже юбку.

– Ну?!

– Я Федору квашню на голову надела.

– Кому?!

– Соседу нашему.

– Врешь! – с глубокой убежденностью сказал Обр. – Ты ее и не подымешь, квашню-то.

Девчонка съежилась, опустила голову чуть ли не к самым коленкам. Щека, обращенная к Обру, стала пунцовой.

– Под вечер тетенька ушла к Щипачам, крестницу проведать, а я у окна вышивала, торопилась заказ кончить. Тут он и зашел. Без спросу. Ты, говорит, не бойся меня, я, говорит, с бабами добрый. А сам ко мне. А я от него, к печке. А на печке, на загнетке, квашня подходила. Ну, я ее и спихнула, – Нюська шмыгнула носом, – прямо ему на голову.

– Случайно, небось, спихнула?

– Не, – расстроено прошептала дурочка, – нарочно.

– Вот и умница! – похвалил Обр, а сам представил, что именно следует сделать с этим добрым Федором – что-то много добрых людей на одну Нюськину голову. – Зуб даю, сговорился он с твоей теткой. Продала она тебя.

– Нет, что ты, она не могла.

– Еще как могла. Дальше что было?

– Не знаю. Он завыл, а я убежала. В овраге в бузине спряталась. Дождалась, пока стемнеет хорошенько, и к тебе. А там эти… Что же теперь будет?

За дверью затопали. Нюську легким перышком унесло в дальний угол. Присела на лежанку у холодной печи, сжалась там, будто и нет ее вовсе. «Да что ж это такое, – уныло подумал Хорт, – ни ей, ни мне нигде места нет».

– Вот, – сказала раскрасневшаяся, улыбающаяся Верка, – рубец дали. С кашей.

Эта своим местом в мире была премного довольна.

Обр принял широкую миску, поставил на колени, укрытые серым сукном одеяла, принялся жевать, хотя и подозревал, что его потчуют объедками, собранными со всей казармы. Но мясо есть мясо. К несчастью, есть совсем расхотелось. Пока болтал с дурочкой, будто полегчало, а теперь слабость и боль набросились с новой силой. Болела не столько нога, сколько спина плечи, руки. Да уж, последним дураком надо быть, чтобы крутить тяжелым багром как шестом. Тоже мне, нашелся Еруслан Лазаревич. Братья бы засмеяли.

– Сами доешьте, – вернул он Верке ополовиненную миску и вытянулся на своем роскошном ложе. Впрочем, на деле это была солдатская койка с тюфяком-сенником и подушкой, набитой шерстью. Здесь, в зимней караулке для пушкарей, стояло пять таких коек. Обра-Лексу с девицами сунули сюда, потому что летом помещение пустовало. Летними ночами пушкарям полагалось бдеть наверху, прямо у пушек.

Комковатая подушка и колкий тюфяк не помешали Хорту проспать с вечера до полудня. Смутно помнилось, будто ночью он проснулся от собственного крика. Болело так, что привычный кошмар про острог в Малых Солях приобрел дополнительные подробности. Ко всему прочему добавился усатый палач с кнутом и пытки на дыбе. Но потом – во сне ли, наяву ли – пришла Нюська, и все уладилось. Палач сгинул, стены раздвинулись, закачалась под звездами утлая лодка. Обр сгреб девчонку в охапку, прижал к себе, чтобы дурочка не замерзла, и мирно странствовал по Злому морю, пока дверь не грохнула так, что гул пошел по всей пустой караулке.

* * *

В дверной проем ввалилась целая толпа. Двое солдат, затем господин начальник порта лично, при нем писарь и еще какой-то – не то охранник, не то оруженосец. Сзади, за красными мундирами маячила борода старосты Северина.

Господин Стомах мотнул головой, и Верку, притулившуюся у Обра в ногах, вымело в коридор. Обр-Лекса медленно сел и понял, что ему сильно полегчало. Болело, конечно, но со вчерашним не сравнить. Все верно. Хорты – живучая порода.

– Не вставай, – милостиво позволил господин Стомах. Обр вставать и не собирался. Еще чего не хватало! Он только уселся поудобнее, оперся затылком о жесткую спинку кровати.

– Дверь там прикройте, – распорядился господин Стомах. Дверь закрылась, помирающая от любопытства Верка и хмурый Северин остались с той стороны. – Так-с, – вздохнул господин Стомах и опустился на табурет, почтительно поставленный у кровати. – Давай, рассказывай, как все было.

– Ну, че тут рассказывать, – начал Обр, исподволь разглядывая высокое начальство. Ясное дело, настоящий хозяин моря. Всеми ветрами битый, всеми волнами тертый. Такие в Большие Соли попадали нечасто.

– Правду, – посоветовал тертый и битый господин Стомах.

«Ага, – подумал Хорт, – щас. Разбежался».

– Ну, проснулся я. Живот схватило. Пошел до ветру. Гляжу, невод наш тащат. На причале с огнем балуются. Ну, я кустами, кустами до била, что у часовни висит. Грохнул в било. Те давай стрелять. Наши прибежали. Увидели, что сарай занялся и лодки горят? – на берег кинулись. Ну и я вместе с ними. Сгоряча и не заметил, что меня подстрелили.

– Мда, – сказал господин Стомах, глядя на Обра-Лексу стылыми серыми глазами, – а кто они?

– Кто?

– Напал кто? – терпеливо повторил Стомах. В голове у него вертелась любимая фраза Хорта про тупую деревенщину, но он был человек опытный, самообладание по пустякам терять не привык. – Ты их хорошо разглядел? Кто это был?

– Свей. Кто ж еще-то? А рассказать толком ничего не могу. Темно было. Все дрались. Только я понял – не отбиться нашим, потому что у тех пищали. Ну, собрал кого мог. Родьку Северинова… Ну и девок. Гребут-то они не хуже парней. Ну, поплыли за помощью. Пока плыли – видели над Косыми Угорами дым до неба.

Обр устало прикрыл глаза. Он почти не притворялся. Слабость накатывала волнами, снова хотелось в сон, в тихо качающуюся лодку.

Начальник порта молча глядел на него, хмурился, думал о своем. Сколько их было на его веку, раненых, умирающих мальчиков. Таких же, как этот, может чуть старше. Храбрых, рвущихся совершить подвиг, до конца верящих тем, кто послал их умирать.

Этот еще легко отделался. На полпальца влево – и ногу пришлось бы отнять.

А услуга, которую оказал этот парень, была велика. Господин Стомах не чаял, как избавиться от ставленника Лаамов и купленного ими городского старшины Варуха, вздумавших наводить в округе свои порядки. А тут такой случай! Теперь главное – в столицу отписать побыстрее, пока жирный гусь Варух не опомнился. Впрочем, их гонца и перехватить можно.

Нападение, грабеж, убийство – настоящий морской разбой, иначе не назовешь. А морской разбой князь поощрять не станет, как бы ни мутили воду эти Лаамы вкупе с тихоней Стрепетом.

Кстати, мальчишку этого хорошо бы при себе оставить. Храбрый и не дурак. Ночью не растерялся, да и сейчас говорит спокойно. Взгляд как у старого солдата, которого никакой кровью не удивишь, никаким страхом не напугаешь. Впрочем, может, это и от усталости.

Похож на кого-то.

– Ты сирота? – спросил он.

– Да.

– Ко мне служить пойдешь?

Парень напрягся, открыл глаза. Отчаянные, точно ему не службу предлагают, а вешать собрались за невесть какие преступления.

– Нет.

– Угу, – хмыкнул господин Стомах, – была бы честь предложена. Пару недель тут побудешь, пока рана подживет. Через две недели как раз суд будет. Расскажешь там все, ну, как мне рассказал.

Та-ак. Теперь парень всерьез напугался. Лицом не дрогнул, бровью не шевельнул, но на скулах проступили белые пятна, а глаза стали совсем дикие. Прямо волк в капкане. Из тех, что лапу готовы отгрызть, лишь бы вырваться.

– За что на суд? Я ничего не сделал.

Тихо так выговорил, уверенно, но опытный Стомах сразу почуял, что сделано было немало.

– Дурень, – хмыкнул протоколист, поплотнее затыкая чернильницу, – судить будут тех, кто Угоры ваши пожег. Свидетелем будешь. Из самой столицы явятся тебя послушать.

– Из столицы? – лениво протянул парень, однако в углу рта дрогнула тонкая жилка, а взгляд метнулся от забранного решеткой окна к плотно закрытой двери.

Мда. Прояснить бы это надо. А может, и нечего прояснять. Все деревенские суда и судейских хуже смерти боятся.

– Может, хочешь чего? – спросил господин Стомах, поднимаясь.

– Штаны отдайте.

– Обойдешься пока. В печке сгорели твои штаны. Лежи, береги ногу.

– У меня в поясе деньги зашиты были. Две семитки с грошиком, – пробурчал Обр, понимавший, что денег своих более не увидит.

– Это дело поправимое.

Начальник порта порылся в кошеле, подвешенном у пояса, швырнул на одеяло пару серебряных монет, добавил горсту глухо звякнувшей меди.

– На штаны хватит.

И вышел. Охрана, грохоча сапогами, потянулась за ним. Хорт вздохнул с облегчением. Как-никак, две недели у него есть. Вроде ничем себя не выдал. Однако не успела тяжелая дверь захлопнуться, как в нее кособоким крабом проник Северин. Покосился на блестящую кучку монет, к которой Обр так и не притронулся, грузно уселся на табуретку. Табуретка возмущенно скрипнула.

– Нету тут никого? – спросил он, озираясь, как медведь на свадьбе.

Обр-Лекса мотнул головой, отчего сразу заныла шея.

– Ну, стало быть, так. Верку я на торг отправил. А Нюська где?

– Не знаю. С утра не видел.

– Ин ладно. Кто ты?

– Че?! Лекса я, рыбак из-под Новой Крепи.

– Угу. Это мы уже слыхали. Так не скажешь?

– А че? Чего сказать-то?

– Не ска-ажешь. Ну, в то, что бабы наши врут, я, ясное дело, не верю.

– А что врут-то?

– Подглядели, как ты на Чудь-камень ходишь. Лежишь, в небо глядишь, облака заговариваешь. Недаром погода у нас с весны на диво. Такого и старики не запомнят.

– Хы!

– Про Морского змея слыхал?

Обр фыркнул.

– Так они болтают, будто ты тот самый змей и есть.

– Ну и дуры.

Впрочем, бабья глупость Хорта не удивила, скорее успокоила.

– Угу, – подтвердил Северин, – перекинулся, мол, в человеческий облик и помогаешь, чем можешь. Старики говорят, от веку бывало такое. За простоту нашу в несчастье посылается.

– Тьфу.

– Вот-вот, бабьи сказки. Этому я ничему не верю.

«Ну и чего пристал?» – подумал Обр.

– А верю я вот чему, – по обыкновению неспешно и обстоятельно продолжал Северин, – наши на причале арбалет нашли и ложе у того арбалета закопченное. Стало быть, коч Харламов не случайно загорелся. Помог кто-то. У нас из арбалета, кроме старшего Шатуна, стрелять никто не умеет, а его на причале не было, точно знаю.

Северин задумчиво поглядел на лежащую на колене корявую руку, поскреб желтым ногтем по сухой давней мозоли.

– Это одно. Другое – из бухты поутру дюжину трупов вытащили. Почти все утопленники. Все, да не все. Двое под причалом плавали, еще двое на причале валялись. Сколько живу, мальцом еще помню, как свей наши Угоры грабили, а таких жутких ран не видел.

– И че?

– А то, – тяжко вздохнул Северин, – у конца причала из воды багор достали. Тот, что в сарае у притолоки стоял. А в сарае ты ночуешь. Как вы с Родькой, балбесом моим, палками крутили, я видел. Только думал – баловство это. А вот если вместо палки багор взять, да тем багром…

– Багром трудно, – ровно, будто это его не касалось, сказал Обр-Лекса, – тяжелый очень. Не был я на причале.

– Ну не был так не был. – Северин сгорбился, склонил голову, уперся руками в колени.

– Смекалистый ты, Лекса, или как тебя там. И работать можешь. Как бы не ты, мы бы с весны под Харламом ходили, живот к хребту поясом привязывали. Я уж думал тебя в приймаки взять. Верка моя к тебе неровно дышит. Думал окрутить вас по осени. Все лучше, чем девку на сторону отдавать.

За печкой легонько стукнуло, потом зашуршало.

– Мышей развели, – вздохнул Северин. – Отчего это мыши казенные харчи любят? – Забрал в кулак бороду, снова вздохнул. – В Косых Угорах, кроме лодок и причалов, все сараи пожгли, все запасы изничтожили. Огонь на деревню перекинулся. Пять домов сгорело. А у нас цело все. И про свеев это ты хорошо придумал. Когда стража городская примчалась, у нас там уже господин Стомах вовсю распоряжался. Волоса на голове ни у кого из наших тронуть не дал. Еще и наградить обещался. По-хорошему, в ножки тебе поклониться надо. Все верно. Все так.

Глаз на Обра он не поднимал, глядел в пол.

– Вот только этот, которому ты полбашки снес, до сих пор в глазах стоит. И второй, у которого вся грудь разворочена. Это ж какую злобу-силищу надо иметь! Уж не знаю, кто ты есть: Змей морской, солдат беглый, бродяга-разбойник приблудный или вправду наш брат, рыбак, – я тебе так скажу: ежели дело до суда дойдет, да про тех убитых вспомнят, да доискиваться начнут, кто коч поджег, деревня на себя твои грехи брать не станет. Родька первый скажет, как тебя из-под причала вытащил. Твоих рук дело – тебе и ответ держать. Сам похвалялся, что любого простой палкой убить можешь. Все слышали.

Северин замолк, исподлобья глянул на мертво молчавшего Обра-Лексу, поднялся, тяжело разогнувшись.

– Ну а если доискиваться не станут, живи как прежде. Мы-то от тебя, хоть ты и чужак, кроме добра, ничего не видели. Только от Верки подальше держись. Вот, бабы наши торбу тебе собрали. Поесть кое-чего, рубаху чистую.

Хорт еле заметно кивнул, уставившись в потолок. Северин потоптался, двинулся к двери. Дверь распахнулась. Влетела румяная Верка в новом шелковом платке, с большой корзиной в руках. Северин, недолго думая, сгреб ее за шею одной левой и, поднавалившись, выпихнул из караулки, вышел следом. За гулко грохнувшей дверью раздались удаляющиеся Веркины вопли. Слышно было, как Северин бубнил что-то в ответ, будто сваи вколачивал.

Наконец, все смолкло. Обр устало вытянулся на постели. На пол с дробным звоном посыпались подаренные монеты. Грязные княжеские деньги, жалкая подачка. Милостыню Хорты сроду не просили и теперь не станут.

Последний из Хортов полежал немного, радуясь хоть малой передышке. За печкой упорно скреблась мышь, шуршала по камню сухими лапками.

Однако разлеживаться некогда. Обр спихнул на сторону одеяло, извернулся, разглядывая, ощупывая больную ногу. Повязка была чистой. Гноем не пахло. Пахло каким-то едким лекарством. Болело, конечно, но это дело наживное. Поболит и перестанет. Дня три еще можно поваляться, а там… Там уж хочешь не хочешь, а встать придется. Надо убраться отсюда до суда с участием столичных гостей. Главное – штаны добыть. С больной ногой по городу бегать можно, а вот без штанов – никак.

– Вот твои штаны.

Обр, даром что ослабел от потери крови, подпрыгнул чуть не до потолка.

– Нюська! Уйди, бесстыжая!