Текст книги "В поисках цветущего папоротника"

7

Старый профессор шёл по городу, стараясь в разговорах с самим собой и воспоминаниях о прожитом забыть о недомогании. За спиной остались Костёл Обретения Святого Креста и монастырь бернардинцев, соединившие в себе удивительное переплетение разных стилей: готики, ренессанса, барокко.

«Поговаривают, напротив Костёла собираются строить новое здание драматического театра, интересно, чем сумеют ответить современные архитекторы?» – Александр Станиславович вздохнул. Ещё никогда дорога домой не казалась ему такой долгой.

Редкие фонари на мосту через Неман, отражаясь в чёрной воде, не рассеивали сумерки. Присесть бы на лавку, отдохнуть… Но на ближайшей с удобством расположился и храпит подвыпивший бродяга, а остальные заняты влюблёнными парочками.

По мосту, что-то громко обсуждая, шла весёлая компания. Девчушка в рыжем плаще и таком же берете, отчаянно жестикулируя, пыталась перекричать друзей, а поняв, что её не слышат, сорвала с головы берет и бросила в собеседников. В жесте было столько ребяческого, что профессор невольно улыбнулся: «Кричали женщины: ура! И в воздух чепчики бросали».

* * *

…Вот так же, крича и бросая шляпки, встречали их в городах освобождённой Франции в августе сорок четвертого. Странно, почему вдруг именно сейчас пришли эти воспоминания: улицы, изрытые воронками, развалины зданий, флаги Франции, вывешенные во всех уцелевших окнах; перезвон сохранившихся колоколов, речи, рыдания и неизменная «Марсельеза», подхватываемая возбуждённой толпой… Как давно это было.

* * *

…В тридцать пятом году вояж из Вильно в Париж ничем не напоминал поездку с юга России до Бреста по стране, раздираемой безумием гражданской войны. Удобное, уютное купе, пересадка в Варшаве, за окном поезда – аккуратно прибранная Европа, похожая на картинку в иллюстрированном журнале.

Прямо с вокзала – в Латинский квартал, к Сорбонне. Алесь ни минуты не сомневался в том, что найдет в Париже любимую женщину. Даже в этом огромном городе умная, красивая, нежная (тут Алесь вставил бы еще сотню прилагательных) женщина с насмешливыми чёрными глазами не могла затеряться.

* * *

Только что прошёл обильный майский дождь. Ветер ещё стряхивал с листьев тёплые тяжёлые капли, в ритме «Болеро» стучащие по брусчатке площади. В лужах плавали белые лепестки цветущих каштанов, под красными тентами ближайшего кафе нахохленные голуби мешали хозяйке расставлять маленькие кофейные столики и плетёные стулья, а молодые красивые девушки с намокшими под дождём волосами, громко переговариваясь и смеясь, подбегали к тяжёлым дверям старейшего университета Франции, дружески улыбаясь швейцару в ливрее…

Алесь с удовлетворением отметил, что понимает почти всё, о чем говорят (как оказалось, французский язык, который в детстве заставляла учить мама, задержался в памяти навсегда), и несколько неуверенно спросил у привратника об отце Аннет.

– Oui, monsieur, bien sur[43]43
  Да, месье, конечно. (франц.)


[Закрыть], – закивал красноносый седой страж дверей, – кто же не знал старого профессора! Он был всегда так дружелюбен, иной раз мог даже задержаться и поболтать о погоде или рыбалке, хотя, скажу вам, месье, сдаётся, он никогда не держал в руках удочки…

* * *

Швейцар оборвал фразу на полуслове и, согнувшись в поклоне, открыл входную дверь перед элегантной темноволосой женщиной в серебристо-синем костюме, появившейся из голубого спортивного кабриолета. Женщину поддерживал под локоть высокий блондин в серой пиджачной паре, с тонкими щегольскими усиками и слащавой улыбкой.

– Каков красавец, – не сдержавшись, пробормотал привратник, когда эти двое зашли в вестибюль. По восторженному взгляду, устремлённому прямо перед собой, было непонятно: относится восклицание к спутнику женщины или к машине, в великолепном обтекаемом кузове которой не было ни единой прямой линии.

– Видели? Это дочь того, о ком вы спрашивали. А рядом с ней – супруг, сам Пьер Ламар. Не слышали? Не читали? – хохотнул. – Я тоже не читал. Говорят, самый продаваемый поэт Франции! Месье, вам нехорошо? Вы побледнели… Может, воды?

* * *

Поезд до Парижа шёл всего двое суток. Но опоздал на целую вечность. Судя по тому, как Аннет легко скользнула взглядом и, не задержавшись, прошла мимо, она не нуждалась ни в воспоминаниях, ни в том, чтобы её спасали… Взрослый, тридцатипятилетний мужчина, Алесь в душе так и остался мальчишкой: не хотел верить, что женщины или помнят тех, кого любили, всю жизнь, или после расставания забывают достаточно быстро.

* * *

Алесь не смог бы объяснить, на что надеялся, оставаясь в Париже. Деньги таяли намного быстрее, чем он ожидал. Гостиницу пришлось поменять на комнату в мансарде. Вопреки респектабельному внешнему виду, Париж изнутри оказался выжигой и скупердяем. Подъезды домов, лестницы – тесные, узкие. Каждый раз, поднимаясь по винтовой лестнице на пятый этаж, Алесь улыбался, вспоминая Бальзака: неужели этот тучный гений действительно жил в мансарде? Наверное, он как штопор вкручивал себя в стеснённое пространство между стеной и перилами.

В комнатушке, отделённой от длинного узкого коридора хлипкой дверью, с трудом разместились кровать, стол, стул, шкаф. Да ещё гордость хозяйки, мадам Дени, именуемая «кухонным уголком»: раковина и газовая плита. Устроившись на стуле посередине комнаты, Алесь не вставая рассматривал в окно многообразие оттенков серых парижских крыш, жарил яичницу и писал очередную статью в «Доклады» Академии.

В Париже он чувствовал себя почти как дома. Старухи на рынке, торгующие овощами, с неизменными седыми пучками, закрученными на затылке, и в любую погоду перевязанные крест-накрест тёплыми шерстяными платками, согревающими спину; мальчишки в коротких штанишках со сползшими на ботинки длинными гольфами, пьющие воду из уличной колонки; морщинистые рыбаки на Сене с обветренными красными лицами, часами жующие одну и ту же папиросину, были понятны, близки и, казалось, ничем не отличались от старух, мальчишек на улицах Вильно и рыбаков на Нярисе.

Молчаливый, доброжелательный, Алесь довольно быстро обзавёлся знакомыми, почти друзьями…

Каждый вечер заходил пожаловаться на отсутствие вкуса у покупателей и меценатов сосед по мансарде, художник из Витебска, Осип Чижевский. Вскоре Алесь догадался: сосед засиживался в гостях допоздна, ожидая, когда в доме напротив начнёт готовиться ко сну красивая женщина, почему-то категорически не желающая использовать жалюзи на окнах. Осип при этом каждый раз мрачнел и что-то бормотал о тайне женского тела, неподвластной кисти художника.

Изредка заглядывала соседка Эмилия, высокая, худая брюнетка-цветочница, подрабатывающая проституцией, и, смущаясь, приглашала на «товарищеский ужин».

Даже сама мадам Дени благоволила к новому постояльцу. Время от времени она просила Алеся за небольшую плату помогать племяннице обслуживать посетителей кафе на первом этаже, втайне надеясь, что это их сблизит. Вообще-то мадам Дени недолюбливала русских и поляков, отличавшихся, с её точки зрения, непомерным гонором, но этот приезжий не изображал аристократа, не кичился шляхетской кровью, зато в любой ситуации сохранял спокойную уверенность в себе, которую не могли поколебать самые оголтелые шутники с улицы Сен-Жак, захаживающие иной раз в кафе мадам Дени.

* * *

Впрочем, шутники посещали кафе по вечерам, а полдень на площади Сорбонны не предвещал ничего неожиданного. Студенты обычно рассаживались с бутербродами на бортиках фонтанов, заглушая их журчание смехом и громкими возгласами. Самые серьёзные, обременённые стопками толстых книг, которые срочно требовалось пролистать, заказывали кофе на террасах близлежащих кафе, прогретых солнечными лучами, а группа молодых профессоров в строгих костюмах направлялась в кафе мадам Дени, славящееся неизменными ценами на лёгкие закуски, овощные салаты и крепчайший чёрный кофе, от которого не отказался бы и создатель позитивистской социологии Огюст Конт, сурово взирающий на происходящее со своего гранитного постамента.

* * *

– Гастон, вы зачитались, кофе остынет.

– Да-да, – профессор с досадой отложил в сторону журнал, кончики губ поползли вверх, что должно было означать улыбку.

– Уж очень занятная статья польского математика: интересно трактует одну из теорем Пуанкаре. Как же его фамилия, – заглянул в оглавление, с трудом выговорил, – Ближ-неф-ски…

Лысоватый, с длинным носом, профессор Будар, возглавляющий кафедру высшей геометрии, пренебрежительно сморщился:

– Очередной гений! Сколько уже этих интерпретаций. Странно, что до сих пор никто не изъявил желания взяться за гипотезу Пуанкаре, поистине центральную проблему математики и физики.

– Да-да, – подхватил сидящий рядом коротышка, подобострастно заглядывая в глаза заведующего кафедрой, – гипотеза – гениальная попытка понять, какие формы может принимать вселенная, но, увы, это совершенно невозможно представить себе наглядно!

– Почему же, месье – официант аккуратно расставил на столике заказанные овощные блюда и, вопреки традиции, позволил себе улыбнуться, – любой пекарь, работающий с эластичным куском теста без разрывов, каждый раз наглядно доказывает справедливость знаменитой гипотезы. Другое дело, что для строгого доказательства её пока нет соответствующего математического аппарата, и на его создание может потребоваться не одно десятилетие…

Будар дернулся, возмущённый наглостью официанта, а Этьен Гастон радостно захохотал:

– Верно, приятель! Ты недурно разбираешься в математике. Откуда такие познания?

– Когда-то я учился у мадам… – Алесь назвал фамилию Аннет. – Правда, это было давно.

– И с тех пор? – молодой профессор внимательно посмотрел на странного официанта.

– С тех пор я кое-чему научился сам. Вы только что читали мою статью в журнале.

С этого дня мадам Дени потеряла надежду пристроить свою племянницу замуж, хотя и не потеряла постояльца, а Алесь приобрел личного врага в лице профессора Будара и должность преподавателя на Факультете естественных наук Сорбонны.

* * *

…За окном мансарды нежно и прозрачно звучала скрипка. Мальчонка лет десяти в широких штанах чуть ниже колен, кургузом пиджачке и старом потёртом цилиндре играл Дебюсси. Ему аккомпанировал седой высокий мужчина. Тонкие пальцы перебирали клавиши аккордеона, синие глаза неотрывно следили за юным скрипачом. Там, где мелодия взлетала вверх, мальчик тоже вытягивался в струнку, зажмуривался, словно вместе со смычком трепетала его маленькая душа, а старик с аккордеоном завороженно кивал, пряча набегающие слезы.

Когда Алесь подошел к окну, мальчонка, прижав скрипку к груди, раскланивался. В цилиндр, явно принадлежащий деду и помнящий лучшие времена, упали несколько монет. Чуть помедлив, мальчик опять поднял скрипку.

«Лунный свет», – Алесь узнал мелодию и вздохнул, – какое же это счастье – умение жить мгновением!»

* * *

…Кажется, он снова встретил Аннет лишь в ноябре тридцать девятого, на приёме, посвящённом юбилею факультета. Алесь не хотел идти, но Этьен Гастон, взявший над ним шефство и всюду таскающий за собой, настоял: «Соберётся весь цвет научного мира Франции, хоть посмотришь!»

Смотреть было не на что: научный мир ничем не отличался от мира лавочников. Гости пили, ели, перекрикивая друг друга, спорили о судьбах мира… Профессор Будар горячился: «Мне плевать, кому принадлежит Данциг. Не понимаю, почему французы должны умирать за него!» Алесь, с трудом сдерживая раздражение, бездумно наблюдал в окно за прохожими на улице, когда за спиной раздался мягкий знакомый голос:

– Bonjour, chérie.[44]44
  Здравствуй, дорогой. (франц.)


[Закрыть]

Знаменитый Пьер Ламар в идеально сшитом костюме цвета чайной розы держал под руку Аннет в длинном жемчужно-сером платье с бутоном бордовой розы в крохотной бутоньерке. Они оба выглядели так невыносимо красиво, что Алесь не выдержал, усмехнулся. Уж очень не вязались его непрезентабельный блейзер и светлые фланелевые брюки с таким великолепием.

Аннет освободила руку, прикоснулась к плечу Алеся; сквозь дым сигарет, поплыл знакомый аромат духов:

– Познакомься, Пьер, мой польский друг, пан Алекс.

– Да-да, я искренне жалею о случившемся, пан Алекс, я так расстроен, что не могу написать ни строчки, но когда на одних весах взвешиваются судьбы цивилизации и маленькой Польши… сами понимаете, что перевесит. Вы же понимаете, правда? – невинные глазки буравили собеседника, требуя понимания и сочувствия.

Не дождавшись ответа, отошел к спорящим:

– Вы правы, Будар: главное – сохранить Францию. С восточной и центральной Европой пусть разбираются другие.

Словно в насмешку маленький духовой оркестр на балконе заиграл Шопена, Аннет потянула Алеся в центр зала, где кружились несколько пар.

– Ты же знаешь, я – не поляк.

– Какая разница? Пусть немного позлится, – отмахнулась Аннет, – точность нужна лишь в математике.

Заглянула в глаза, когда-то лучившиеся преданностью:

– Ты забыл меня? – и, не дожидаясь ответа, вздохнула. – Я люблю Пьера, но так часто чувствую себя одинокой…

* * *

Дважды после той встречи Аннет звонила, а однажды вдруг предложила прокатиться. Оказалось, она водит машину как профессиональный гонщик: голубой кабриолет нёсся по чёрным мокрым дорогам с сумасшедшей скоростью.

– Ты и мужа так возишь?

– Пьер не пускает меня за руль. А сам ездит не быстрее семидесяти километров в час. Но для чего тогда такая птица? – Аннет нежно гладила свой роскошный Delage D8, глаза, как и прежде, таили лукавство, смешанное с тоской.

В небольшом кафе на окраине Парижа они выпили по чашечке кофе, согрели руки у камина. Холодный ночной ветер приносил то дым паровозов, то запах горячего металла с ближайшего завода.

– Пьер когда-то писал хорошие стихи, в которых соединял несоединимое. Свет и тени, колючий бархат трав и измятые капли росы, шёлк страстных ночей и голубую свежесть одиноких рассветов… Но уже давно – ни строчки. Считает себя великим стратегом, уверяет, будто война с Германией – условность, игра в рыцарство. А я знаю: война будет страшная, безжалостная, – Аннет тихо плакала. – Мне страшно, Алекс.

* * *

Неправда, что время гасит любовь. В то мгновение Алесь отдал бы всё, включая собственную жизнь, лишь бы утешить и защитить эту женщину с большими чёрными глазами и ранней сединой в густых каштановых волосах. Расставаясь, он церемонно поцеловал Аннет руку.

8

«Почему именно сегодня пришли эти воспоминания? – профессор тяжело вздохнул. – Столько лет прошло, что стало казаться: это было с кем-то другим».

Он старался уходить от разговоров о войне. Фронтовики перечисляли взятые и оставленные города, названия фронтов, номера дивизий. У него в памяти был лишь безымянный французский взгорок, деревушка да дорога к перевалу Фаид в Северной Африке. Враг – один и тот же, но слишком разная география…

* * *

…В аккуратном палисаднике сбежавшим молоком кипела белая сирень, а в опустевшем доме, только что оставленном беженцами, продолжал работать забытый радиоприёмник: «Перед лицом охватившего французов смятения умов, перед фактом ликвидации правительства, ставшего прислужником врага… я, генерал де Голль, французский солдат и командир… от имени Франции твердо заявляю следующее: абсолютным долгом всех французов, которые ещё носят оружие, является продолжение сопротивления».

Нет, это было позже…

* * *

Десятого мая сорокового года «странную войну», которую Пьер Ламар называл «рыцарским поединком», сменила другая: страшная и безжалостная, что так пугала Аннет.

Каждый день заходил профессор Этьен Гастон, кивал на включённый радиоприёмник:

– Слышал? Они обошли линию Мажино.

– Да.

– С каждым днем все ближе к Парижу.

– Да.

* * *

Казалось, Париж замер в ожидании: ни громких разговоров, ни проклятий приближающимся бошам, ни уверений в неизбежности победы. Лишь сосредоточенное молчание, суетливые сборы тех, кому есть куда бежать, да плач ребенка из комнаты цветочницы Эмилии, несколько дней назад родившей золотушного малыша.

* * *

– Я больше так не могу, Алекс. Хоть подавать патроны, кем угодно, но я должен быть сейчас с ними, я – француз.

– Этьен, ты когда-нибудь держал в руках винтовку?

– Нет. Я научусь.

* * *

Свет далеких звезд запутался в листьях цветущих каштанов. Тишину нарушил рёв сирены, словно злые, ощерившиеся собаки, залаяли зенитки…

– Подожди, Этьен, я с тобой. Только оставлю соседу ключ от комнаты.

* * *

Комната художника удивила пустотой и порядком: краски, кисти на стеллажах, картины составлены к стене. Сам Чижевский, непривычно аккуратно одетый, стоя у окна, всматривался в сполохи прожекторов и что-то тихо шептал.

– Осип, – Алесь положил руку художнику на плечо, – я попрощаться зашёл…

– Уходишь? – в глазах обречённость и тоска.

– Попробуем с Этьеном найти линию фронта.

– Алекс, можно мне с вами? Возьмите, а? – сквозь обречённость прорвалась надежда. – Я всё время думал: это не моя война, а вот только сейчас, сию минуту понял: чужих войн не бывает.

* * *

Позже Александр Станиславович, как ни старался, не мог вспомнить, сколько прошло дней или ночей…

Пережитое в юности повторялось как в плохом сне: беженцы, тягачи, лошади, солдаты без винтовок. Только на этот раз на дорогах были ещё и танки, которые почему-то шли в сторону, противоположную линии фронта. Кто-то говорил: «Защищать Париж», кто-то утверждал: «Бегут, нет снарядов!»

Точно в полдень, словно по расписанию, прилетели бомбардировщики. Беженцы, уже побывавшие в таких передрягах, при появлении самолетов залегли, прикрыв голову руками (Алесь силой заставил своих спутников последовать их примеру); остальные, будто поражённые столбняком, стояли, с трудом осознавая, что происходит.

Несколько сброшенных бомб разрушили дома на обочине, повредили танк, затесавшийся в толпу беженцев. Потеряв управление, массивный R35, будто неповоротливый майский жук, зажужжал, цепляясь гусеницами за пыльную дорогу, и начал разворачиваться вокруг оси. Командир экипажа, молоденький лейтенант, с детским любопытством следивший, как от самолета отрываются и летят бомбы, не удержался на откидной крышке башенного люка. Взрывная волна с размаху бросила его под копыта запряжённых в фургон лошадей.

Испуганные лошади понеслись, не разбирая дороги. За ними на подгибающихся ногах бежала обезумевшая от крика простоволосая женщина. Среди рёва, грохота кто-то почти шепнул: «У неё там ребёнок». Услышали все, а Чижевский, не раздумывая, кинулся наперерез лошадям.

Немецкий летчик не отказал себе в удовольствии развернуться и выпустить очередь по фургону с лошадьми.

* * *

Танкиста, Чижевского и пятерых убитых похоронили в одной могиле. Ребёнка женщина хоронить не дала. Оглядываясь, Алесь с Этьеном видели, что она так и шла по дороге, завернув малыша в платок, прижимая к себе. Беженцы молча сторонились, уступая ей дорогу.

– Вот и отвоевал Осип свою войну, – вздохнул Алесь.

Профессор Гастон не понял, но Алесь объяснять не стал…

* * *

Они не знали, как называлась деревушка, возле которой наткнулись на немцев. Просто услышали стрельбу, в горле запершило от дыма, около развороченной снарядом машины лежали залитые кровью лейтенант и капитан, а чуть подальше строчил пулемёт.

Алесь, словно его толкнула какая-то сила, кинулся вперед и упал на спину кряжистого, толстого немца, спрыгнувшего с крыши дома как раз за спиной пулемётчика. Испуганный внезапным нападением немец промедлил, пальцы Алеся впились в его красную, покрытую выступающими венами шею. Задыхаясь, немец отбросил винтовку, попытался оторвать от себя Алеся и неожиданно обмяк. Этьен Гастон, неумело держа в руках оружие, всё жал и жал на спусковой крючок…

А худенький парнишка за пулемётом продолжал стрелять. Не оглядываясь, крикнул подбежавшему Алесю:

– Ленту давай!

Стрелял и бормотал, словно в забытье:

– Не пройдете вы здесь. Это моя земля, я её защищаю. Хотите – обойдите справа, слева, страна большая, но там тоже есть французы, а этот пригорок защищаю я… Здесь вам не пройти!

Алесь с немецким автоматом, профессор Гастон со старой винтовкой, взятой у погибшего лейтенанта, опустились рядом на мягкую траву, понимая, что отсюда они уже никуда не уйдут…

9

Двое учёных-физиков и парнишка-пулемётчик, оказавшийся шофёром убитого капитана, продержались до темноты. Связной, доставивший приказ: «Немедленно прекратить стрельбу, отходить!», очень удивился, увидев вместо военного подразделения двух штатских и солдата-водителя. Отвернувшись, буркнул:

– Правительство подписывает капитуляцию, – вытер ладонью то ли лоб, то ли бог знает почему заслезившиеся глаза.

* * *

На рассвете они обнаружили, что немцы продвинулись далеко вперёд, и деревушка, которую защищали, да так и не защитили – уже глубокий тыл.

* * *

…Александр Станиславович уверен: этот дом из белого камня с голубыми ставнями и голубыми дверями, он и сейчас узнал бы из тысячи похожих. Хозяева, покидая родное гнездо, второпях не закрыли окно на шпингалет, оно распахнулось, и белая кружевная занавеска летала по ветру. Невыключенный радиоприёмник, настроенный на волну лондонского радио, передавал воззвание генерала де Голля: «Солдаты Франции, где бы вы ни находились, поднимайтесь на борьбу!».

Некошеный газон возле дома белел прозрачными шариками одуванчиков, созревшими для полета. На газоне, под раскрытым окном, вытянув ноги и ощущая спинами холод камня, сидели трое небритых мужчин в перепачканной одежде.

Этьен Гастон, в котором никто не признал бы недавнего педанта-аккуратиста, вздохнул:

– Не верится: я убил человека. Не думал, что это окажется так… – помолчал, подбирая слова, – просто.

Смущённо сцепил ладони рук с длинными тонкими пальцами в замок, словно извиняясь за нечаянную откровенность.

– Я тоже, – согласился рыжий, облепленный веснушками, словно сдобная булочка изюмом, пулеметчик. – Я и стрелял-то из пулемёта только однажды на учениях, а вчера… Видел, что кто-то падал, но это ведь не обязательно убитые, правда? – серые глаза с надеждой вглядывались в Алеся.

– Правда, Жюль, – Алесь грустно усмехнулся, вспомнив себя-мальчишку и Кочубея. Попытался смягчить, но не сумел. – Хотя врагов лучше убивать. Или они нас, или мы их.

– Алекс, – Этьен опустил голову, тщетно пытаясь очистить светлые брюки от сока одуванчиков, – прости за вопрос. У тебя шрам на лице – от пули? Ты участвовал в прошлой войне?

– Да. Но шрам – от удара саблей.

Алесь не сводил глаз с куста белой сирени под окном. Ему казалось: в ней, да в этой плещущей на ветру занавеске ещё сохранялся остаток довоенного мира, спокойного и простого, готового принять любую форму, точно тесто в руках умелого пекаря. Вот только кто этот пекарь? Некстати вспомнилось: в детстве они с Евой искали цветок сирени с пятью лепестками, съешь – и желание исполнится.

* * *

– Нам надо в Кале. У дяди – рыбацкая лодка, он отвезет нас в Англию, – судя по твёрдости тона, паренёк уже принял решение.

– Алекс, ты с нами?

Значит, интеллигентный профессор математики, никогда прежде не держащий оружие, тоже для себя всё решил.

– С вами.

Франция – не его страна, но кто-то должен защитить этот куст сирени и женщину, в глазах которой переливаются радугой чёрные опалы, и которая очень боится войны.

Спутники Алеся не поняли легкой усмешки, а он вдруг подумал, как забавно повторяются события: когда-то Кочубей воевал против своего бывшего командира атамана Шкуро, теперь генерал де Голль выступает против маршала Петена, под командованием которого начинал службу. У истории, наверное, своё представление об аттракционе «американские горки»…