Текст книги "Дизайн сегодня"

Глава 4
Между авангардом и мейнстримом

Современный дизайн наполнен немалым числом оппозиций, и если одни очевидны для широкой публики, то другие попадают в поле зрения только погруженных в тему профессионалов. Среди самых насущных – «сложное vs элементарное», «оригинальное vs вторичное», «подлинное vs копийное», «элитарное vs демократичное», «массовое vs единичное», «мужское vs женское» (постепенно превращается в «гендерно проявленное vs гендерно нейтральное»). Противопоставление есть и в среде выдающихся проектировщиков. Их отчетливо можно разделить на чейнджмейкеров и звезд. Некоторые из этих противоположностей легко увидеть через сопоставление конкретных вещей, другие проявляются в индивидуальных стратегиях самих проектировщиков.

Вещи сами по себе достаточно красноречивы. В 2008 году критик, журналист и директор лондонского Музея дизайна Деян Суджич написал книгу «Язык вещей»[20]20
  Суджич Д. Язык вещей. М.: Strelka Press, 2013. – Прим. ред.


[Закрыть], трактуя ее как дорожную карту для ориентации в материальном мире. И хотя текст уже немного устарел, в нем до сих пор множество неоспоримых достоинств.

Отметим, что любое исследование, предлагающее более сложную оптику для восприятия бытовых вещей, помогает нам иначе взглянуть на автомобили, гаджеты, посуду, мебель, одежду. Мы смотрим на предметы уже не просто с позиции «красивое / некрасивое», «модное / немодное», «передовое / олдскульное», а с долей рефлексии. Именно такая оптика делает наше восприятие вещей более интеллектуальным и одновременно освобождает нас от давления маркетинга.

И тут Деян Суджич проделал важную работу. Он действительно вслушивался в язык вещей, пытался уловить и сформулировать, что же эти стулья, часы, автомобили и пиджаки пытаются сообщить нам о нас, о современной культуре, какие контексты позволяют по‐новому видеть привычный быт. Иными словами, Суджич со знанием дела учил нас понимать смыслы.

Подлинник или подделка

Одна из самых острых тем современного дизайна – подделка товаров и кража идей. Продают ли знойные афроитальянцы сумки Dior и Louis Vuitton на набережной Рива дельи Скьявоне в Венеции или российские дизайнеры ставят фейковые светильники, черные рожки а-ля Серж Муй, в московских квартирах – проблема фейков повсюду одна. Авторское право должны защищать законы. Почему не во всех странах оригинальный дизайн защищен на законодательном уровне? Могут ли идентичные идеи одновременно приходить в голову разным дизайнерам?

Считается, что в основе рынка подделок лежат лень и бедность. Нет времени, сил и бюджетов, чтобы экспериментировать, тестировать, создавать прототипы и совершенствовать их. Напомним, что один из самых подделываемых сегодня предметов – стул Вернера Пантона (Panton Сhair) – был запущен в серийное производство фабрикой Vitra после долгих восьми лет испытаний. Когда в разработку, производство и продвижение товара уже вложились первые производители, изготовителям фейков нужно лишь добиться внешнего сходства с оригиналом, – прочность и функциональность предмета отступают на второй план.

Однако воруют не только предприимчивые бизнесмены Китая и в целом стран БРИКС. Если дизайнер принес свой проект на солидную европейскую фабрику, предварительно не оформив патент, подтверждающий его авторское право, никто не гарантирует сохранность его идеи.

С Китаем сложилась особая ситуация. В 2000‐х десятки китайских журналистов с маленькими камерами исследовали стенды преуспевающих фабрик на Миланском мебельном салоне, мебельных ярмарках в Кёльне и Париже. В результате мебельная индустрия Поднебесной сделала ставку на имитации и подделки. Но тут стоит учитывать один важный момент: сама идея повтора и копирования в тысячелетней китайской цивилизации, как и во всех странах с иероглифической письменностью, имеет не совсем привычную для западного мира коннотацию. Для китайцев копирование – дань уважения, признание достоинств подлинника. Китайцы оправдывают себя тем, что хорошо снятая копия несет знак качества. Они повторяют и крадут только то, что придумано и сделано с душой. Так что в китайских подделках есть этическая амбивалентность, которая ни в коей мере не оправдывает воровство.

Фейк есть фейк. Точный повтор с явным намерением сделать тот же объект, использовать заработанное оригинальным предметом реноме, эксплуатировать его узнаваемость и желанность – это осуждаемая подделка, а в развитых странах такое карается по закону. И дизайн тут оказывается особенно уязвимым, так как в самой основе дизайнерского проекта лежит техническая возможность его воспроизводимости.

Жертвы инстаграма, или Оммаж без краж

Проблема вторичности более сложна, она лежит скорее в области формообразования и визуальной новизны вещей. Российский дизайнер Ольга Энгель в 2018 году сделала эффектные светильники Emоtions, в которых были и характер, и милая антропоморфность, и интересная работа с материалами (с кованым металлом и бисквитом)[21]21
  Бисквит – не покрытый глазурью фарфор. Поверхность такого фарфора напоминает мрамор. – Прим. ред.


[Закрыть], но ее светильники оказались подозрительно похожи на торшеры из серии Das Pop Light (2014) нидерландца Мартена Бааса, что, однако, не помешало коммерческому успеху Emоtions. Здесь речь может идти о вторичности идеи. Недавно по иронии судьбы очень популярные и вполне оригинальные кресла Ольги Энгель стали объектами копирования – их двойники вышли на рынок подделок.

Доступность визуальной информации, в частности, развитие соцсетей, приводит к увеличению числа подделок и резкому увеличению вторичности идей. Особенно этому способствует Инстаграм; за счет тегов он дает возможность бесконечного скольжения по однотипным типологиям и формам.

Как дизайнеру защититься от вторичности? Считается, что если дизайнерский проект возникает в результате полноценного исследования и в нем зафиксированы промежуточные этапы, то проект скорее всего не будет вторичным. Чем оригинальнее и глубже исследование, чем более грамотно оно проведено, тем меньше вероятности, что автор даже ненароком совпадет в идее и ее воплощении с другим проектировщиком.

Напольный светильник из коллекции Emоtions. Ольга Энгель, 2018. Бисквит, металл. Photo: Gilles Pernet. Courtesy: Gallery Armel Soyer

Еще одна проблема – желание цитировать, осознанно ссылаться на вещи ХХ века. Действительно, сегодня дизайнеры всех специализаций де-факто получили в наследство идеи и решения выдающихся дизайнеров ХХ века. Прямо на глазах музеефицируется наследие модернизма: одна за другой в солидных институциях проходят монографические выставки, посвященные творчеству столпов: Геррита Ритвельда, Марселя Брёйера, Эйлин Грей, Шарлотты Перриан, Пьеро Форназетти, Этторе Соттсасса. Знаменитым вещам и их авторам посвящают документальные и игровые фильмы, художественные тексты и научные исследования.

Конечно, молодые дизайнеры ищут способы говорить со своими предшественниками, не повторяя, но цитируя или переосмысливая то, что у всех на слуху. Каким должен быть проект, чтобы все в нем видели оммаж, но не было краж? Как сохранить отсылку к первоисточнику, сделав оригинальный современный проект? Как варьировать идеи мебели Жана Пруве, графику Виллема Сандберга или плакатов Родченко, избежав обвинений в плагиате или творческой импотенции?

Интересной и в своем роде выдающейся попыткой разобраться в нюансах оригинальности и вторичности стала выставка «Это не копия. Дизайн между инновацией и имитацией» (Ceci n’est pas une сopie: Design between Innovation and Imitation) в бельгийском Центре инноваций и дизайна Гранд-Орню, придуманная и реализованная куратором, журналисткой Крис Меплон. Именно Меплон удалось взглянуть на проблему оригинальности в современном дизайне с разных сторон. Предложенные ею тезисы звучат, например, так: «Копировать, чтобы лучше понимать» или «Копировать, чтобы актуализировать прошлое», или «Копировать, чтобы отдать дань уважения»[22]22
  Mephlon Ch. Ceci n’est pas une Copie: Design between Innovation and Imitation (English and French Edition), Lannoo Publishers. Bilingual edition, 2017.


[Закрыть]. Большое внимание она уделила в том числе и разному пониманию самой природы копирования, бытующему на Западе и на Востоке.

Внимательное изучение истории культовых вещей ХХ века часто приводит к выводу, что удачный дизайн не всегда значит оригинальный. Крис Меплон вспоминает, как в Новом музее Нюрнберга с удивлением обнаружила красную портативную печатную машинку Monpti (1968). Эта чешская машинка почти ничем не отличалась от культовой Valentine (1969), спроектированной Этторе Cоттсассом для Olivetti. Причем Monpti была на год старше красавицы Valentine.

В 1938 году Антонио Бонет, Хуан Курчан и Хорхе Феррари Хардой спроектировали кресло B. K. F. (или «Бабочка», или Hardoy Chair), украшавшее когда‐то интерьер «Виллы над водопадом» американского архитектора Фрэнка Ллойда Райта. На самом же деле оно в точности повторяет удобное складное кресло, созданное в 1877 году американцем Джозефом Беверли Фенби.

Часто полуповторы в дизайне возникают из естественного желания проектировщиков сделать удобную демократичную вещь, чья форма проверена временем. Так, трехножная табуретка Stool 60, придуманная Алваром Аалто в 1933 году, спустя двадцать лет была «перепридумана» шведским дизайнером Гиллисом Лундгреном. Он начал работать в IKEA c 1953 года, создал лого IKEA, плоские упаковки, занимался внедрением концепции DIY («сделай сам»), при этом оставаясь почти безымянным тружеником компании. Его четырехножную табуретку Frosta мы до сих пор покупаем в магазинах IKEA по всему миру. В 2014 году Хелла Йонгериус также сделала вариации на тему табуретки Алвара Аалто. И наконец, в 2014 году датский дизайнер Саймон Легальд спроектировал Tap Stool для фабрики Norman Copenhagen – вроде бы тот же табурет на трех ножках, но есть нюанс: ножки крепятся не под сидением, а с боков. Все это вариации одной темы, не отпускающей дизайнеров в течение века.

Меплон отметила и стратегии работы с вещами-символами ХХ века – например, переосмысление знаковых объектов дизайна с помощью других материалов. Тут эффектнее всего выступили Боб Копрей и Нильс Вильденберг (MAL), которые в 2012 году отлили из цветного пластика (полиэтилена, подлежащего переработке) шедевр Имзов – кресло и оттоманку, назвав свой товар – Eamses Lounge Outdoor Mal 1956. Тогда, в 2012 году, эксперимент вызвал ожесточенные споры в прессе: можно ли так поступать? И даже обвинение со стороны внука Имзов Деметриоса в плагиате. Но сегодня мы смотрим на такие эксперименты шире.

Безусловно, диалог со знаменитыми дизайнерами ХХ века будет продолжаться и дальше. Будут совершенствоваться и инструменты анализа, позволяющие, с одной стороны, видеть и правильно трактовать «цитаты», с другой – определять степень оригинальности или, наоборот, вторичности новых идей.

Суровые будни и 616 стеклянных листков

Все дизайнеры могут проектировать непохожие вещи, решать диаметрально противоположные задачи, но у большинства из них, в конечном счете, одна из двух целей. Одни мечтают сделать предмет для миллионов людей, причем на всех континентах. Другие изначально проектируют и реализуют вещи для музейных коллекций. Для одних радостно увидеть свой пластиковый стул в мумбайском уличном кафе, для других – в постоянной коллекции лондонского Музея Виктории и Альберта. Первых волнует вопрос, что такое «хороший дизайн», вторым хочется экспериментировать и волновать.

Все товары можно мысленно расположить на одной шкале, где вместо нуля будет самое элементарное, простейшее, произведенное в большом количестве, а в конце шкалы – там, где наивысшее значение, – предметы бесконечно утонченные, с обилием ручной работы, произведенные в единственном экземпляре.

Шкаф «Фиговый листок» (Fig Leaf). Торд Бунтье, 2008. Бронза, шелк, стекло, эмаль, литье, роспись. Photo: Lee Mawdsley

Всем, кто когда‐либо пользовался магазином IKEA, знаком базовый шкаф «Клеппстад» – одна из самых дешевых простых безымянных вещей (designed by IKEA of Sweden), сборно-разборный шкаф сотнями тысяч экземпляров продается в магазинах по всему миру. Возможно, именно «Клеппстад» cтанет «вещью века» и будет напоминать потомкам о массовом интерьере начала ХХI века. Но что может быть его полной противоположностью?

Например, шкаф «Фиговый листок» (Fig Leaf, 2008) – работа бельгийского дизайнера Торда Бунтье. Платяной шкаф «Фиговый листок», без сомнения, окажется среди самых известных вещей 2000‐х годов. Его изготовление продюсировала именитая лондонская антикварная галерея Mallet; до этого она десятилетиями продавала английское серебро, фарфор и произведения декоративно-прикладного искусства. Лондонские галеристы рассуждали примерно так: «Да, мы продаем редкие антикварные вещи, но мы можем поработать и с современными дизайнерами. Пусть они сделают нам нечто, что будет лучше, чем старинное английское серебро и старинный английский фарфор». Так родилась серия экстраординарных авторских вещей под брендом META.

Корпус «Фигового листка» состоит из шестисот шестнадцати расписанных вручную стеклянных листьев, покрытых эмалью. Более того, для каждого листика был сделан индивидуальный акварельный эскиз росписи, уникальный по форме и цвету. На всех листочках стоит печать с порядковым номером и подписью мастера, расписывавшего его. Внутри шкафа – дерево с ветками, на которых должны висеть вешалки с одеждой, ствол отлит из бронзы французским скульптором Патриком Бланшаром. Изнутри шкаф обит шелком небесного оттенка, а дверцы поддерживает сложная система креплений.

«Фиговый листок», безусловно, призван поразить воображение: весь шкаф – вызывающе многодельная, сложно придуманная вещь, как бы нарочито демонстрирующая, что в начале XXI века мастера умеют удивлять не меньше, чем это умели делать краснодеревщики, бронзовщики и эмальеры эпохи барокко. Интересно, что через год «Фиговый листок» стал одним из ключевых произведений на знаменитой выставке лондонского Музея Виктории и Альберта «Рассказывая истории. Фантазии и страхи современного дизайна» (Telling Tales: Fantasy & Fear in Contemporary Design), а его автор, Торд Бунтье, был настолько сильно превознесен прессой, что его, бельгийца, пригласили преподавать дизайн в британский Королевский колледж искусств. После четырех лет преподавания – с 2009‐го по 2013‐й – жизнь изменилась, мода на диковины и декоративные изыски прошла, и Торд Бунтье вернулся к прежней (проектной) деятельности.

Примерно так могло бы выглядеть противопоставление «массовое vs единичное», как на примере двух шкафов – «Клеппстада» и «Фигового листка».

Кому – барочная бронза, кому – сосновый ящик

Следующая противоположность – «фантазийное vs архетипичное» – противопоставляет вещи вычурные и нарочито банальные. В первых мы чувствуем, что воображение дизайнера фонтанирует причудливыми образами, во вторых предметы предельно упрощены.

В 2012 году бразильцы, братья Умберто и Фернандо Кампана, в парижском Музее декоративно-прикладного искусства показали коллекцию «Барокко-рококо» (Barroco Rococó) – прототипы одиннадцати предметов мебели (шкафов, канапе, люстр, кресел), балансировавших на грани китча и отчаянно смелого регионализма. В каждом предмете красовался фигуративный декор – отлитые из бронзы и позолоченные волюты, пальметты, лиры, крокодильчики, морские коньки, маски и ангелы. В хитром орнаменте читаются отсылки к убранству барочных церквей XVII–XVIII веков.

Братья Кампана смотрели на архитектурный декор римских памятников Франческо Борромини и Лоренцо Бернини, а также на росписи Пьетро да Кортоны, но подарили этому орнаменту и привкус бразильского барокко. Искусно отлитая бронза, над которой трудились современные бронзовщики в Риме, в шкафах и кушетках сочеталась с бархатом, бамбуком и натуральным мехом. Все предметы выглядят одновременно и как драгоценность, и как мусор, но главное – в них отпечаталась стихийная барочная фантазия.

Стол из коллекции «Серии ящиков» (Crate Series). Джаспер Моррисон, Established & Sons, 2006. Желтая сосна, воск. Jasper Morrison © 2007 Establishedand & Sons. © Photo: Philip Karlberg

Антипод разгулявшейся фантазии – коллекция британца Джаспера Моррисона «Серия ящиков» (Сrate Series) для лондонского бренда Established & Sons (2007). В ее основе – всем знакомая тара, ящики для вина из желтой сосны, из них сформированы столы, стулья и даже запасная кровать. Самое дешевое дерево только покрыто воском – ящики вызывающе демократичны. Более того, Джаспер Моррисон признает, что хотел подкинуть идею рукастым мужикам, как самим мастерить ящики и делать из них домашнюю мебель. О любви Джаспера Моррисона к непритязательным предметам подробно речь пойдет в главе «Культ простых вещей».

Просьюмерам и неграмотным детям

Сегодня ученые обсуждают создание квантового компьютера, и эта машина, ее возможности, материалы, отличие битов от кубитов, ее хард и софт, графика интерфейса и прочее станут темой 2020‐х годов. Но если мы проанализируем недавнее прошлое, то полярную пару образуют два компьютера – очень дорогой и очень дешевый, усложненный и предельно упрощенный.

Компьютер One Laptop per Child XO-1. Ив Бехар/fuseproject, 2007. Courtesy: SFMOMA

3 июня 2019 года на ежегодной конференции Apple директор компании Тим Кук предcтавил Mac Pro, считающийся самым дорогим в истории компании Apple, а значит, и одним из самых дорогих в мире. Никаких золотых корпусов или бриллиантовых инкрустаций. Базовая модель стоит около шестисот тысяч рублей. Но если установить 28‐ядерный процессор Xeon и 1,5 Тб оперативной памяти, максимальная цена составит около пяти с половиной миллионов рублей. И хотя аналитики рынка подчеркивают, что компьютер с такими параметрами наивно считать персональным устройством – он не для консьюмеров и не для просьюмеров[23]23
  Просьюмеры (от англ. professional consumers) – профессиональные потребители.


[Закрыть], то есть изначально для профессионалов, – факт остается фактом: это персональный компьютер.

Зачем требуются такие возможности? Для работы творческих людей, которым могут понадобиться невероятно большие вычислительные мощности. Даже в базовой комплектации Mac Pro позволяет делать самые передовые медиапроекты. Для работы с большими данными – например, чтобы посчитать и проанализировать все тексты, написанные человечеством на всех языках за время существования письменности. Так на сегодняшний день выглядит один из самых навороченных компьютеров в мире.

Парой Mac Pro и полной его противоположностью будет компьютер One Laptop per Child XO-1 2007 года, спроектированный дизайнером Ивом Бехаром в рамках благотворительного проекта «Каждому ребенку по ноутбуку» (OLPC). Это была некоммерческая инициатива, призванная поддержать детское образование в развивающихся странах. Цель проекта – продвинуть образование, предоставив детям в странах с низким уровнем дохода доступ к контенту, средствам массовой информации и средам компьютерного программирования.

В момент запуска OLPC розничная цена портативного компьютера значительно превышала тысячу долларов, поэтому требовалось дешевое устройство. Ив Бехар спроектировал XO-1 – недорогой энергосберегающий портативный компьютер стоимостью всего около ста долларов. Первоначально проект финансировался такими организациями, как AMD, eBay, Google, Marvell Technology Group, News Corporation, Nortel. Проект много хвалили и много критиковали, но в 2014 году – после неутешительных продаж – его пришлось закрыть. Но, как бы то ни было, сам легкий маленький компьютер XO-1 сегодня украшает коллекцию Музея современного искусства Сан-Франциско и, безусловно, войдет в историю как образец предельно упрощенной машины.

Играть по‐новому

Следующая пара противоположностей – «звезды vs новаторы». Аналитики для описания современных процессов часто используют термин «геймчейнджеры» (gamechangers), подразумевая компании, кардинально меняющие целые отрасли. К ним безусловно относятся SpaceX Илона Маска – американского предпринимателя, первым приступившего к реализации идеи частного полета в космос. К геймчейнджерам относятся Ларри Пейдж и Сергей Брин, основатели империи Google, установившей новые правила циркуляции информации и данных. Вообще экспансия Google привела не только к созданию новых сервисов и видов деятельности, но и породила новые формы и цифровой свободы, и цифрового закрепощения.

Геймчейнджеры Брайан Чески и Джо Геббия перевернули мировой рынок гостеприимства, разработав приложение Airbnb, в котором домовладельцам и путешественникам стало легко договариваться друг с другом. Главным ключом коммерческого успеха сервиса Airbnb Чески и Геббия считают дизайн: симпатичные иконки, интуитивно понятные формы бронирования и личные фотографии – вот что сформировало новую степень доверия между незнакомыми людьми и позволило им напрямую сдавать и снимать жилье.

Геймчейнджеры не просто делают что‐то лучше других. Они меняют правила, заставляют других работать по‐новому. У предпринимателей такого типа есть основание заявить, что мир – или по крайней мере их индустрия – теперь играет по другим правилам. В разных сферах дизайна тоже есть профи, меняющие общие правила, но все же первопроходцев и новаторов-проектировщиков точнее считать чейнджмейкерами.

К чейнджмейкерам безусловно относится сэр Джонатан Пол Айв, британский промдизайнер, глава дизайнерской команды Apple, проработавший в компании без малого тридцать лет – с 1992 по 2019 год. Айв – гуру в сфере пользовательского дизайна, и вся его карьера – пример идеального союза талантливого проектировщика и технологически передового бизнеса. Айв сыграл ключевую роль в разработке iMac, Power Mac G4 Cube, iPod, iPhone, iPad, MacBook, а также пользовательского интерфейса мобильной операционной системы Apple iOS. Он принимал участие в разработке многих других продуктов и занимался архитектурными проектами Apple, в частности, Apple Park и Apple Store. И вообще он дольше всех в ХХI веке диктовал моду в дизайне цифровых гаджетов.

Чейнджмейкером в проектировании выглядит китайский архитектор Ван Шу, лауреат Притцкеровской премии 2012 года. Он использует то строительный мусор, то полуразвалившиеся деревенские дома, учит своему подходу молодых китайских архитекторов и бесстрашно противостоит глобальной архитектуре, одинаковой что в Берлине, что в Гонконге.

К чейнджмейкерам можно отнести архитектора-датчанина Бьярке Ингельса, главу бюро BIG, придумавшего, как современному архитектору скрыть свою творческую волю, оперируя большими данными, статистикой и социальными опросами. Более того, он умудрился скандинавскую любовь к природе соединить со стилем манхэттенских небоскребов. Этот симбиоз критики архитектуры называют «скандимерикан» (scandimerican).

К бесспорным чейнджмейкерам в области дизайна принадлежит Нери Оксман – основательница дисциплины «экология материалов», глава лаборатории Media Lab при Массачусетском технологическом институте. О ее передовых экспериментах речь шла во второй главе.