Текст книги "Внутренняя речь в структуре художественного текста"

Авторефлексия как фрагмент художественного текста обычно встречается в повествовании от первого лица, т. е. в таком типе текста, где персонаж сам передает ход своих размышлений, а не перепоручает это автору. Например, в серии романов П. Г. Вудхауза главный герой, Берти Вустер – простоватый и наивный юноша, считающий себя находчивым и глубокомысленным человеком, под стать своему «гениальному» лакею Дживзу, использует для описания своей мыслительной деятельности исключительно напыщенные фразы, которые по контрасту с тривиальным содержанием его рассуждений создают яркий комический эффект.

By way of a start, I read the note again. Not that I had any hope that a second perusal would enable me to place a different construction on its contents, but it helped to fill in while the brain was limbering up. I then, to assist thought, had another go at the fruit salad, and it was as I passed on to the cheese that the machinery started working. I saw what had to be done [82, p. 210].

Нередки случаи, когда внутренний диалог практически не содержит каких-либо вышеназванных ментальных перформативов, и единственным показателем смены речевых позиций в сознании персонажа служит контекст. Для такого диалога характерно то, что в речи персонажа полностью вербализованной оказывается только одна точка зрения, а комментирующая, возражающая, приводящая контрпримеры речевая позиция во внешнем плане представлена лишь фрагментарно. О ней можно судить по сбоям, переформулировкам, внезапным остановкам, возвращениям к исходной точке зрения, неожиданным изменениям темы, имеющим место в речи персонажа.

В качестве примера рассмотрим отрывок из романа С. Кинга «Мизери», который описывает рассуждение героя по поводу сюжета своей будущей книги.

During the two days following Annie's trip to town to pay her tax-bill, Paul tried to forget his failure and concentrated on getting Misery back to Mrs. Ramage's cottage instead. Taking her to Geoffrey's home was no good. The servants would see and talk. Also, he needed to establish the total amnesia which had been caused by the shock of being buried alive. Amnesia? Shit, the chick could barely talk. Sort of a relief, given Misery's usual burblings.

So – what next? The bitch was out of her grave, now where was the fucking story? Should Geoffrey and Mrs. Ramage tell Ian that Misery was still alive? Paul didn't think so but he wasn't sure.

Not Ian, he thought, looking out at the barn. Not Ian, not yet. The doctor first. That old asshole with all the n's in his name, Shinebone.

The thought of the doctor brought Annie's comment about bee-stings to mind, and not for the first time. It kept recurring at odd moments. One person in every dozen…

But it just wouldn't play. Two unrelated women in the neighboring townships, both allergic to stings in the same rare way?

They WERE related. Misery's an orph. And guess what? The Evelyn-Hyde babe was MISERY'S SISTER! Or maybe half-sister. That would probably work better. Who gets the first hint? Shinny? No. Shinny's a ninny. Mrs R. She can go to see Charl. Evelyn-Hyde's mommy and

And now he was struck by an idea of such intense loveliness – in terms of the plot at least – that he looked up, mouth open, eyes wide [43, p. 179–181].

Данный фрагмент текста представляет собой типичный пример внутренней речи-рассуждения, коммуникативную основу которой составляют формы логизированного языка: фразы утверждающе-констатирующего типа, причинно-следственные конструкции, условные предложения и т. д. На их нейтральном фоне отчетливо проявляется действие различных средств лексико-синтаксической характеристики речи персонажа. В данном случае внутреннему психологическому состоянию героя соответствует речь прерывистая, изобилующая эллиптическими конструкциями, эмфатическими возгласами, риторическими вопросами, повторами, речь, в которой нарушена синтаксическая связность и логическая последовательность в движении фраз. Лексическое наполнение внутренней речи персонажа отличается присутствием слов сниженного тона, вульгаризмов, профессиональных терминов, модальных слов и выражений, которые в совокупности выполняют функцию эксплицитного субъектного актуализатора, т. е. выделяют речь персонажа из авторского повествования. Как видно из приведенного выше фрагмента текста, использование подобного стилистического приема позволяет максимально приблизить читателя к внутреннему миру персонажа, дает ему возможность заглянуть в самые глубины сознания героя.

В этой связи интересно отметить, что уровень сложности внутреннего диалога определяется, в первую очередь, сложностью решаемой индивидуумом задачи. Самый сложный, самый развернутый диалог возникает при решении самого сложного из доступных индивидууму заданий. При движении от сложного к простому внутренние диалоги становятся все менее выраженными, исчезают все признаки диалогизации речи (вопросы, отрицания, противоречия) и внутренний диалог превращается во внутренний монолог. Внутренний диалог исчезает и тогда, когда поставленное задание непосильно для индивидуума. Следовательно, продуктивность мыслительного процесса зависит от согласованности внутреннего диалога и осуществляемых в ходе мыслительного процесса познавательных действий личности.

Таким образом, когнитивная функция внутреннего диалога находит свое воплощение в осознании субъектом присущих ему смысловых позиций, т. е. в рефлексии субъекта над собственной речевой и неречевой деятельностью.

Когнитивные функции внутреннего диалога неразрывно связаны с его регуляторными функциями. К регуляторным функциям внутреннего диалога ГМ. Кучинский относит изменение замысла (изменение исходной смысловой позиции, ее развитие или замена на другую); составление программы решения задач; организацию многопрограммного поведения индивидуума. То есть планирование грядущей деятельности (и речевой, и не речевой) представляет собой образование особых форм мыслительного процесса, в которых действия индивидуума погружены в его диалог, подчинены логике его развития. Например:

She observed a door on the opposite side of the apartment, and after some moments of hesitation gained courage and determined pursue the inquiry. «A mystery seems to hang over these chambers,» said she, «which it is perhaps my lot to develop; I will at least see to what this door leads.»

She stepped forward, and having unclosed it, proceeded with faltering steps along a suite of apartments … [65, p. 127].

В данном случае автор не только использует глагол to determine для выражения намерения героини продолжать исследование комнаты с потайной дверью, но и приводит ее краткую реплику как бы объясняющую, почему она приняла такое решение. Хоть автор и не называет тот голос ее сознания, который сказал решающее слово в споре, обозначаемом словом hesitation, мы все-таки может предположить, что это было банальное любопытство. Промежуток времени между принятым решением и его осуществлением в этом эпизоде минимален, они практически совпадают.

Внутренний диалог, в котором собеседником индивидуума является не его второе «Я», а другое лицо, группа лиц, неодушевленный объект и пр., выполняет свою собственную функцию в жизнедеятельности индивидуума, совершенно отличную от когнитивной и регуляторной функций. Эту функцию мы можем назвать коммуникативной, или компенсаторной, функцией внутреннего диалога, поскольку она отражает его особую роль в процессе межличностного общения индивидуума, от которого он неотделим при любых обстоятельствах. Суть этой функции состоит в компенсации дефицита межличностного общения индивидуума. Чем больше дефицит межличностного общения (внешних диалогов), тем выше интенсивность различных форм интраперсонального общения, особенно внутренних диалогов.

Дефицит общения – понятие неоднозначное, несводимое исключительно к условиям физического одиночества индивидуума, хотя этот случай отсутствия реального собеседника наиболее изучен благодаря многочисленным эмпирическим наблюдениям. Конечно, физическое одиночество, доведенное до определенного предела, приводит к интенсификации и экстериоризации интраперсонального общения, но не является при этом единственной или основной причиной возникновения внутреннего диалога. Как объяснить его появление у индивидуума, постоянно окруженного другими людьми, рядового члена человеческого общества? Дело в том, что в большинстве случаев человеку небезразлично, с кем он общается и какого общения лишается. Состояние одиночества возникает как результат отсутствия определенного типа общения – желанного, нужного для личности. Это, прежде всего, отсутствие значимого, необходимого именно в данной конкретной ситуации собеседника. Потребность личности в общении и избирательность этой потребности – ключ к пониманию не только внешних, но и внутренних диалогов. Собеседники внутреннего диалога так же важны и значимы для личности, как аналогичные участники внешнего диалога. Считается, что выбор партнера во внешнем диалоге нередко навязан обстоятельствами, а во внутреннем диалоге личность не ограничена в выборе собеседника. На самом деле функционально-ролевая структура внутреннего диалога тесно связана с внешними диалогами личности и всецело зависит от них.

Необходимо отметить, что каждый человек имеет свой круг участвующих во внутреннем диалоге «голосов», свой микросоциум собеседников, т. е. речевых позиций, чье взаимодействие и создает эту форму аутокоммуникации. Персонажи внутренних диалогов могут быть результатом различных форм смысловой обработки и переработки материала, поставляемого межличностным общением. Речевые позиции получают эквивалентное выражение в виде диалогически соотнесенных высказываний, которые существуют в сознании индивидуума в форме эйдетических представлений (слышимых голосов). Образующие внутренний диалог голоса могут восприниматься индивидуумом как проявления его собственной активности, тогда имеет место диалог разума и чувств. С другой стороны, тот или иной голос может сопровождаться соответствующим зрительным образом, и внутренний диалог предстает своеобразным диалогом персонажей, сознательно или неосознанно выбираемых индивидуумом. Иногда в сознании индивидуума возникает собирательный образ, объединяющий черты разных лиц из его социального окружения. Возможны и своеобразные обобщенные образы, когда оппонент во внутреннем диалоге – типизированный представитель чего-либо.

Чаще всего индивидуум ассоциирует звучащий в его сознании голос с врагом рода человеческого, с дьяволом, подталкивающим его на неблаговидные поступки. Русская поговорка «бес попутал» прекрасно иллюстрирует желание человека свалить свою вину на другого, оправдаться любыми способами. Так, героиня романа Д. Дефо «Моль Флендерс» совершила свою первую кражу именно по приказу искушавшего ее голоса:

This was the bait; and the devil, who laid the snare, prompted me as if he had spoke, for I remember, and shall never forget it, 'twas like a voice spoken over my shoulder: «Take the bundle; be quick; do it this moment» [21, p. 170].

Яркий пример подобного диалога голосов (персонажей) мы находим в пьесе Шекспира «Венецианский купец». Слуга Шейлока Ланселот Гоббо рассуждает сам с собой о том, имеет ли он моральное право сбежать от хозяина. Голоса беса и совести ведут оживленный диалог в его сознании, пытаясь склонить его каждый на свою сторону. Сам Ланс представляет собой как бы третье лицо, стоящее «над схваткой». Этому «нейтральному» лицу принадлежат, во-первых, характеристики двух других участников диалога (most courageous fiend, hard conscience, says very wisely, more friendly counsel); во-вторых, собственные реплики, не имеющие прямого отношения к теме дискуссии (упоминание о матери и отце). Ланселот охотно выслушивает аргументы обоих голосов, комментирует их советы, в конечном счете, находит доводы беса более убедительными и решает сбежать от хозяина. Самым весомым, решающим аргументом в пользу немедленного бегства являются, однако, рассуждения самого Ланса (его разума) о своем хозяине – «дьяволе во плоти». В данном случае мы видим, что рациональное начало (инстинкт самосохранения) и эмоциональное начало (элементарный страх) совместными усилиями заглушают голос совести в душе персонажа:

Launcelot: Certainly my conscience will serve me to run from this Jew my master. The fiend is at mine elbow, and tempts me, saying to me, «Gobbo, Launcelot Gobbo, good Launcelot», or «good Gobbo», or «good Launcelot Gobbo», use your legs, take the start, run away". My conscience says, «No; take heed, honest Launcelot; take heed, honest Gobbo», or, as aforesaid, «honest Launcelot Gobbo; do not run; scorn running with thy heels.» Well, the most courageous fiend bids me pack. «Via!» says the fiend; «away» says the fiend; «for the heavens rouse up a brave mind,» says the fiend, «and run.» Well, my conscience, says very wisely to me, «My honest friend Launcelot, being an honest man's son,» – or rather an honest woman's son; – for, indeed, my father did something smack, something grow to, he had a kind of taste; – well, my conscience says, «Laucelot, budge not.» «Budge» says the fiend. «Budge not», says my conscience. "Conscience, say I, «you counsel well;» «Fiend», say I, «you counsel well». To be ruled by my conscience, I should stay with the Jew my master, who, God bless the mark, is a kind of devil; and, to run away from the Jew, I should be ruled by the fiend, who, saving your reverence, is the devil himself. Certainly the Jew is the very devil incarnal; and, in my conscience, my conscience is but a kind of hard conscience, to offer to counsel me to stay with the Jew. The fiend gives the more friendly counsel. I will run, fiend; my heels are at your command; I will run [72, p. 321–2].

Конечно, не всякий раз индивидууму удается идентифицировать голос, звучащий в его сознании. Обычно этот неопознанный голос действует ему во благо, остерегает его от неразумного поступка, предупреждает об опасности, как, например, в следующем фрагменте текста:

… the anxiety of my mind prevented repose and I fell into a sort of waking dream. Then I thought myself in the house again; and suddenly heard the words in accents so distinct that for some time after I awoke, I could scarcely believe them ideal, "Depart this house, destruction hovers here" [65, p. 65].

Для «готического» романа такое пророческое прозрение прошлого или будущего вполне естественно, но подобные голоса встречаются и в произведениях самого рационалистического толка.

Следует подчеркнуть, что о персонажах внутреннего диалога можно говорить лишь в том случае, когда они имеют достаточно развитое образное оформление, когда они узнаваемы. Но подобное происходит далеко не всегда. Если предметное содержание голоса лишено признаков идентификации с каким-либо участником внешнего диалога, то речь идет не о персонажах внутреннего диалога, а об участвующих в нем обезличенных речевых позициях. Речевые же позиции суть порождение сознания индивидуума, принадлежащее исключительно ему.

Крайняя степень свернутости, обобщенности, сжатости внутренней речи представлена в диалоге «чистых мыслей» – практически бессловесных смысловых представлений, характеризующихся высокой скоростью возникновения. Подобная «чистая мысль» может быть сжата в одно-два слова, а может проявляться и невербально – в неожиданной паузе в произносимой речи, в заминке, в небольшом снижении темпа разговора. Это означает, что голоса, выражающие различные речевые позиции, могут существовать в сознании индивидуума не только в виде чередующихся, но и в виде параллельно идущих, как бы наслаивающихся друг на друга во времени высказываний.

Содержательная сторона внутреннего диалога тесно связана с его структурными особенностями. Структура внутреннего диалога имеет несколько компонентов, каждый из которых обусловлен рядом внешних и внутренних факторов. Очевидно, что для эффективного осуществления интраперсонального общения не требуется тех специальных условий, в которых протекает межличностный разговорный контакт. Интраперсональному коммуникативному акту присуща спорадичность, видимая неструктурированность, непредсказуемость его реализации, однако и его структура, в конечном счете, включает в себя начало, поэтапное развертывание и завершение. Во внутреннем диалоге начало разговора обычно инициировано ничего не значащей фразой, которая, впрочем, оказывается вполне достаточной для аутокоммуникации. Дело в том, что для успешного начала общения тема беседы должна быть не только выдвинута, но и ратифицирована участниками общения. Поскольку во внутреннем диалоге таковыми являются различные ипостаси личности, принимающие форму «голосов» собеседников, постольку инициатор интраперсонального общения неизбежно устанавливает необходимый контакт. Ведь невозможно отключить одно из полушарий головного мозга – правое, отвечающее за эмоциональную сторону психической жизни человека, или левое, обеспечивающее прием и передачу интеллектуально-логической и абстрактной информации. Дуэт рационального и эмоционального начал человеческой личности возникает всегда. Например:

"Africa", Paul said, and didn't hear himself say it… Part of him understood exactly what this assessment meant: he had given up the idea of escape.

Only for the time being, his troubled mind protested.

No, a deeper voice responded implacably. Forever, Paul. Forever.

"I will never give up", he whispered. "Do you hear me? Never."

Oh no? the voice of the cynic whispered sardonically. Well we'll see, won't we?…

Yes. They would see [43, p. 199].

В данном фрагменте внутреннего диалога бессмысленное на первый взгляд зачинное слово лишь кажется таковым. Запертый в пустом доме, еле передвигающийся в инвалидном кресле герой напоминает самому себе экзотическую птицу, виденную им когда-то в детстве. Очередная попытка выбраться из сложившейся ситуации заканчивается крахом, последняя надежда на спасение угасает, и ассоциативная связь с птицей, погибшей в неволе и так и не увидевшей свою далекую родину (Africa), представляется вполне обоснованной. По крайней мере, разум героя понимает его чувства с полуслова.

Следующий этап – развитие темы – может быть успешным лишь при заинтересованном участии оппонента, который в соответствии с правилами topicalizing behaviour подтверждает это определенным набором вербальных средств. В процессе интраперсонального общения оппонентом обычно выступает рациональное начало индивидуума, его второе «Я». Развитие темы диалога обеспечивается его подкрепляющими репликами, комментариями, выражением оценки, согласия, несогласия и т. д. В ходе начатого дискурса можно наблюдать одно или несколько промежуточных завершений поднятых тем (codas), за которыми следует очередная тема. Переход к новой теме может быть маркирован определенными фразами, но чаще всего подобные переходы прослеживаются лишь на уровне семантики, без каких-либо формальных признаков. Это происходит вследствие максимальной близости смысловых позиций, сосуществующих в сознании личности. Например:

She had consented to go away, to leave her home. Was that wise? She tried to weigh each side of the question. In her home anyway she had shelter and food; she had those whom she had known all her life about her. Of course she had to work hard both in the house and at business. What would they say of her in the stores when they found out that she had run away with a fellow? Say she was a fool, perhaps; and her place would be filled up by advertisement… She wouldn't cry many tears at leaving the stores.

But in her new home, in a distant unknown country, it would not be like that. Then she would be married – she, hence [24, p. 133–4].

Этот отрывок текста передает размышления героини о своей будущей семейной жизни, которые внезапно прерываются неприятным воспоминанием о коллегах по работе и их возможной реакции на ее замужество. Решив распрощаться с ними без всякого сожаления, героиня опять погружается в сладостные матримониальные мечты.

Выход из разговора обычно осуществляется по инициативе одного из «участников» без каких-либо специфических заключительных фраз. В этом проявляется определенная хаотичность, «разорванность» процесса мышления индивидуума, спонтанность его речемыслительной деятельности. Более того, для внутреннего диалога весьма характерен aposiopesis – внезапное (иногда преднамеренное) прекращение речи, ведущее к обрыву реплики и оставляющее ее незавершенной и логически и синтаксически. Например:

That night, when he went to bed, Poirot read through Lementeuil's letter carefully before putting it in his wallet. As he got into bed he said to himself: "It is curious – I wonder if …" [19, p. 18].

Вышеперечисленные этапы коммуникативного акта применимы и к описанию внутреннего диалога, который индивидуум ведет с воображаемым или реальным, но отсутствующим на данный момент собеседником. Более того, во внутренних диалогах этого типа становится релевантной такая составляющая коммуникативного акта, как фактор адресата или, другими словами, психологический фон коммуникативного акта. Практически любой речевой акт развертывается с учетом этого фактора; в ходе любого дискурса действуют проявляющиеся с различной степенью интенсивности контроль и самоконтроль развертывания речевой цепи под действием изменения коммуникативной установки самим индивидуумом. Конечной целью подобной коррекции высказывания является стремление говорящего к реализации коммуникативного намерения с максимальной эффективностью.

В заключение следует еще раз подчеркнуть, что расщепление сознания на двух или нескольких «частичных субъектов» возникает по мере необходимости в духовной жизни любого индивидуума. Г. Я. Буш называет несколько типичных ситуаций возникновения внутреннего диалога в сознании личности [41, с. 153]. По мнению автора, внутренний диалог может возникать: а) в ситуациях творческого сомнения; б) в случаях противоречия между личными и общественными целями; в) при отсутствии возможности вести интерперсональные диалоги с желаемым собеседником; г) при эмпатическом представлении себя в роли партнера диалога или объекта диалога; д) при вхождении в функциональную роль; е) при увлеченном решении проблемных задач; ж) в полудремотном состоянии; з) в случаях сукцессивного раздвоения личности; и) при нарушении памяти; к) в случаях изоляции.

По нашему мнению, приведенные ситуации действительно облегчают возникновение внутреннего диалога, иногда прямо обусловливают его. Но, во-первых, данные ситуации отнюдь не исчерпывают все возможные условия его возникновения. Во-вторых, автор не разграничивает аутодиалог как взаимоотношения ипостасей одной личности и внутренний диалог индивидуума с каким-то внешним собеседником, неважно реальным или воображаемым. В-третьих, в этом списке перемешаны причины возникновения внутреннего диалога, вызванные различными болезненными состояниями сознания, и причины его появления в сознании любой, абсолютно здоровой психически личности. В ходе нашего дальнейшего исследования мы попытаемся выявить и проанализировать типические ситуации развертывания внутренних диалогов в сознании личности, представленные в англоязычных художественных произведениях.