Текст книги "Город, которого нет"

Приглядевшись внимательно, Венька обнаружил и другую особенность воспроизводства цветов местными жителями. То есть, никаких грядок и в помине не было. Перед каждым окном находились уже вросшие в землю чайники с оторванными носиками, тазы с пробитыми днищами, кастрюли, даже детские ванночки. Все они с проржавевшим дном, из которого бойко, споро и радостно вырывалась на свет это красота: незабудки, астры, примулы, колокольчики. Ну и герань – конечно.

Увидел, к своему удивлению, и три – четыре ночных горшка. Все голубого почему-то цвета, с разбитыми и ржавыми днищами, из которых выглядывали ярко-красные головки маков. Нет-нет ни понять, ни забыть такого способа ведения палисадного хозяйства Венька не мог долгие годы.

Во дворе жили активной жизнью ребята. Многие – Вениного возраста. Поэтому знакомство состоялось быстро. Просто компания ребятишек подошла к стоявшему задумчивости Вениамину и видно главный грубовато спросил:

– Чё, немец, нравится? – И он широко повел рукой, даря Веньке и двор с бельевыми веревками, и палисаднички и даже до нельзя вонючую будку общественного туалета, которую в конец загадили местные жители.

Венька ответить не смог. Ещё так быстро не ложились в него русские подчас странные фразы, типа «башню клинит», «ботало», «брать на понт»1212
  Башню клинит – голова не соображает (жарг.). Ботало – язык (жарг.). Брать на понт – брать на испуг (жарг).


[Закрыть], да и так далее, без остановок. Этот набор непонятных слов беспрестанно менялся, и Веня решил для себя просто – помолчать. А тихий мальчик, стоящий чуть в стороне, неожиданно сказал:

– Ты, Жека, его на понт не бери. Он ещё и по-нашему, видно, не силён.

Звали мальчика Игорь.

Вот так и познакомились. И стала компания дворовая надолго близкой и уж точно, ежели откуда-нибудь грозит опасность – ребята тут как тут.

Но были и особенности. Совершенно непонятные Вене, всё детство проведшего на улице Синагогенштрассе в тихом, но славном городе Кёнигсберге. Нет, это уж точно не друзья детства Евсей, Алик, Герш, Файтл, Мендел. Совсем другой мир. Впрочем, Венька так ещё рассуждать не мог, но уже чувствовал.

Удивительно, но почему-то эти новые друзья почти каждый стремился показать, что именно он сильнее других. Все хотели подраться и всегда искали, не идут ли по улке пацаны иных дворов. А ежели идут, то уже драться – обязательно. Правда, иногда перед дракой Жека давал команду:

– Ты, немец, с нами не ходи.

Прозвище «немец» так и прилипло к Вениамину. И хоть он не особенно активно объяснял, что он вовсе даже еврей, но Арик и Жека, да и Сашка покровительственно говорили:

– Это ты, Венька, для других – еврей. А для нас немец. Прям – натуральный.

А Венька все старался изучать Москву. Новый город, в котором, как со вздохом говорила мама, теперь приходится жить.

Постепенно Москва 1920–1930 годов пробиралась к Веньке. И иногда по утрам он уже не ждал крика чаек на мостах речки Прегель. А слушал гульканье голубей, которых спозаранок Витька Безлепка начинал гонять в нашем, уже нашим, Аптекарском дворе.

И подъём с жестковатого диванчика был в радость. Можно сразу украсть у Минны кусок тёплого каравая.

– Ах ты, зеер шлехт1313
  зеер шлехт – очень плохой (нем.).


[Закрыть] малчишка! – Ругалась, краснея, Минна. Было от чего краснеть. Опять молодой пожарник топал мимо окон Фогелей. Ну кто думал, что суждено милой, стройной Минне найти свое счастье в этой забытой богом Московии, да еще в Аптекарском, где до сих пор не может она, нежная и стеснительная Минна приспособиться к литровой банке и ведру. Да ещё без крышки.

А печь уже топилась. Слышался стук копыт. Тянули битюги телеги в Лефортово. И вовсе не в тягость было, когда мама отправляла Веньку на рынок. Конечно, что рядом. С названием – Немецкий. И запахи капусты разных засолов витали по всему кварталу. Тут же тебе дадут глотнуть и рассола. А уж огуречный рассол – нет ничего лучше. Правда – есть ещё рыба сельдь. Конечно, это не наша, балтийская, а какая-то большая, из-под Мурманска. Или из Каспия – называется залом. Мама ахала: Бог мой, чего только нет в этом СССР.

А рынок лил молоко из крынок. Или продавал топлёное с такой пенкой, что сразу хотелось петь и плясать. Да и пели. И плясали. И гадали. Цыгане. Над крышами палаток трещали крыльями голуби.

А бублики. С тмином. Маком. Корицей. Нет, невозможно забыть этот ставший родным «Немецкий», а на самом деле уже «Бауманский» рынок. Идёт Венька, нагруженный снедью к себе в Аптекарьский. Мимо редко-редко да грузовик завода АМО.

Сейчас придёт во двор, там уже ребята ждут гулять. Или на Лефортовы пруды – купаться. А то ещё заманчивее, хоть и немного жутковато, это пойти с пацанами на Немецкое кладбище, что в Лефортово, совсем рядом. Строгие могилы немецких чиновников и генералов, а в глубине, среди огромных деревьев, родовые склепы. Но уже рэволюция свершилась. Значит склепы разрушены. Гробы перевёрнуты. Все ходили слухи о несметных сокровищах в этих склепах. Как же! Но зажечь ночью костерок, да пригреться на матрасе под боком у усопшего давным-давно статского советника Даниеля Клугера – милое дело. Неожиданно Веня припомнили стихи:

 
«… Ты пройдись сперва базаром,
Выпей доброго вина,
А потом в домишко старом
Мать увидишь у окна.
Ты загляни ей очи прямо,
Так, как ворон мне глядит.
Пусть не знает моя мама,
Что я пулею убит.
Мать уронит свой кувшин.
И промолвит: – Ах, мой сын!
И промолвит: – Ах, мой сын…»1414
  Давид Самойлов.


[Закрыть]
 

Он еще не знал, что в кратком плену, в кровавом 1941 году будет всё время это стихотворение шептать. Тогда, заплывающий болью и гноем от разлагающегося тела, он твердо думал – всё, верно я уже умираю. А мама так и не узнает. К счастью – выжил.

Но вернемся к школьным временам. Веню определили в 346 школу, куда ходили и все дворовые. Понеслись школьные, милые, бесшабашные годы. Но для Веньки трудные, очень уж не пошло у него обучение в средней школе. Находилась школа в Токмаковом переулке. Вообще, этот золотой треугольник – старая Басманная, новая Басманная, да переулки – Доброслободской, Токмаков, Гороховский, да изумительные церкви – всё это и многое другое составляло старую Москву.

Пацаны и Венька особенное не знали, что в оные времена жили здесь люди необыкновенные.

А. С. Пушкин часто бывал у дяди своего, Василия Львовича, в доме на Старой Басманной. Здесь же он и хоронил любимого дядю, пройдя скорбный путь от площади Разгуляй до церкви святого великомученика Никиты.

Ну и бегали дети от Аптекарского в школу по дорожкам, топтаным Вяземским, Погодиным, Языковым. Пушкиным.

Но, прямо скажем, не заладилось у Вениамина. Как ему ни помогали, ну никак он не мог понять про воду, бассейн и две трубы. Мол, ну что здесь такого. Из трубы «А» вытекает, а в трубу «Б» втекает. Но какой-то ступор охватывал Веню. В результате на семейном совете, где главным теперь был дедушка, реб Эля Фогель, было решено не мучить мальчика и полностью направить его мысли и энергию на аптечное дело.

Да вот как бы не так. Веня заявил, что хочет продолжать свое радиолюбительское. И попробовать жить немножко самостоятельно. Но от маминых сырников и цитрусов Минны, а также помощи в аптеке он ни в коем случае не отказывается. На этом и порешили, и забрали Веню из школы к изумлению всего преподавательского состава.

* * *

Дед Эля Фогель или просто реб Фогель был человеком совершенно особенным. Да, он был аптекарем. Но в отличие от клана аптекарского, Эля Фогель был по натуре своей авантюристом.

То он исчезал куда-то и оказывалось – перевозил медикаменты в Крым. То – назначали его в Первую Мировую зам. главного врача госпиталя. Конечно, немецкой армии. То есть – воевал с императорской Россией.

Оказалось, что в 1917 году он попал в плен и работал в Белоруссии на одном из хуторов. И даже были какие-то отношения с хозяйкой хутора. Тут мама Циля поджимала губы и больше ничего не говорила.

Обязанности и житейский уклад в семье Фогелей в Аптекарском выглядели вот каким образом.

Фогель старший ввёл аптечное дело сразу в трёх аптеках – на улице Бауманской, на площади Разгуляй и в начале Аптекарьского. И ещё куда-то ездил, лечил большевиков, как ехидно комментировал эти поездки дед Эля.

Вениамин созерцал природу окрест барака, гулял с мальчишками и паял, винтил, снова паял свой радиоприёмник. Пропадал, кстати, на Сухаревке, где можно было найти всё, вплоть до трусов Александра Македонского. Ну вот радиолампы и слюдяные конденсаторы не продавались совершенно. Такое впечатление, что их, радиоламп, на святой Руси просто не было и всё. Как говорят в Одессе: «Нет, и неизвестно».

Мама Циля возилась по хозяйству и всегда была чем-то озабочена. Но в хорошем смысле. Чтобы все были накормлены, да и на завтра приготовить. И ежели придут гости – чтобы было. Минна боролась за чистоту и гигиену. Подстригала Элю и Веньку – их в парикмахерскую не пускали, там могли быть вши. Помогала маме Циле и все вечера, когда не появлялся пожарник, обсуждала острый вопрос с хулиганкой Фирой. То есть, уже следует потерять ну это самое с пожарником или терпеть.

Фирка молниеносно стала в СССР советская. Она уже записалась в профсоюз, скоро и в комсомол её обещают принять. А через год пойдет на электроламповый, что на Яузе. Там строят клуб ещё лучше Большого театра. И она будет петь. Сначала конечно русские романсы, затем еврейские, и из Одессы ей обещали слова привезти. Кстати, оказалось, Фирка на самом деле обладала хорошим голосом. Немного с хрипотцой – но в этом и был весь Фиркин шарм. Кстати, не только хрипотца. Ещё и бюст был.

Как вот, Фирка четко изложила линию поведения Минны.

– Так как в СССР, в связи со всеобщим равенством и братством стыд отменён, как буржуазная отрыжка и предрассудок, то ты, Минка, этот вопрос решай так. Ежели твой пожарник хочет только этого самого, то вот! Фиг ему. Пусть терпит. И ты терпи. Ведь пока то удаётся. А ежели хочет длительной любви и клянется мамой, что всё сделает для твоего счастья – то тогда перестань краснеть и вперёд и с песней. Скажи, когда ты наметишь день икс. Я уведу тетю Цилю на рынок, Веньке скажу, чтобы убирался в дом пионеров на Покровку, деду Эле запрещу даже близко подходить к бараку и – вперёд. Только запомни, не стесняйся и не вздумай плакать. Считай, что вроде тебе пожарник делает прививку против кори. Всё, я пойду, мне нужно керосина в лавке купить.

А дед Эля прям-таки расцвёл в период пребывания на новой родине. Кстати, все Фогели неожиданно и сразу получили гражданство СССР и, естественно, гражданские паспорта. Этому предшествовало небольшое совещание во ВЦИК СССР. Михаил Иванович Калинин, Всесоюзный Староста, было засомневался, не рано ли? Да и вообще. На что получил разъяснения от компетентных органов. От самого товарища Генриха Ягоды, главноначальствующего НКВД.

Ягода пояснил, что сейчас эти Фогели, граждане Германии, могут, имеют право выехать из СССР в любое время. А вот уж граждане СССР уехать никуда не могут. Так что, сказал Ягода, пусть лечат советское руководство и народ достойным образом. Кстати, спросил он у Калинина, помогают ли янтарные мази Фогеля организму.

– Да ещё как, – ответил Всесоюзный Староста и легонько покраснел. Вероятно, балерины Большого театра могли бы рассказать больше.

Так вот, вернемся к деду Эле. Он сразу вписался в общество дворовых пенсионеров, активно забивающий «козла» или в картишки по маленькой. Оказалось, что реб Эля владеет этими играми на хорошем любительском уровне, и часто слышалось от стола:

– Да ты чё, так туда и сюда. Я же показываю, играю по четверкам. А ты, твою и мою…

Реб Эля был типичный сангвиник и «раздолбайства» не прощал никому. А после одного случая так его ещё и зауважали. Случай-то был обычный. Во двориках Басманной Слободы. Забивали козла. Деду Эле везло и на шестерках он здорово выходил к победному финишу. Как тут Василь Иванович, завсегдатай стола и умелец на все руки, и пенсионер, только что получивший документ, не подумал и уж точно сдуру ляпнул, проиграв очередную партию:

– Ну, вам, жидам, и везёт. Ты, Элька почему всегда выигрываешь, а?

Да никто на эту фразеологию и внимания не обратил. Ляпнул и ляпнул, чего с Васи взять то. Да, да, никто и не спорил. И не обижался. Просто реб Эля Фогель, не вставая, так ахнул Василию Иванычу в ухо, что тот свалился, встать не смог и почти неделю ничего левым ухом не слышал.

Правда, на следующий вечер решили мужики это дело замять. Известным и приятным на Руси образом. Две бутылки «Московской», да колбасы телячьей (в 1926–1930 годы ещё продавали) и халу мягкую.

И конечно всё разрешилось добром. Реб Эля даже три раза с Василием поцеловался.

И снова всё потекло. Жизнь была не очень уж плохая. Просто все доминошники стали аккуратнее в высказываниях. А дома дед Эля читал советские газеты и ещё занимался одним делом – изучал каббалу.

Что это такое, кажется, не знал и сам реб Эля. Когда его спрашивал Вениамин, он улыбался и говорил: «Каббала» означает «предание». Я пытаюсь понять вопросы космологии. В частности, как расшифровать мировой порядок. Поэтому на столе, к которому прикасаться не могла даже Минна, была масса бумаг, испещрённых цифрами. Он делил цифры, списывал непонятные знаки типа иероглифов. Но Вене дед Эля объяснял всё с улыбкой, говоря – наука должна быть простой и весёлой. Вообще, для Веньки всё это было, как бассейн с трубами «А» и «Б».

Но дед также отрицал священную магию заклинаний.

– Ерунда всё это, главное – правильно трактовать Пятикнижие. Ещё первые святые даже христианского мира утверждали, что в библии можно найти множество невероятных вещей, которые при тщательном изучении оказывались истиной.

После этаких рассуждений Эля складывал какие-то математические расчёты в стол и счастливый и довольный шел на двор. Ведь в любую погоду даже каббала не отменяла забить партию в «козла».

Ну, а поскольку Вениамина из школы забрали, нужно было его куда-нибудь определить. И определился Веня на работу грузчиком учреждения в Кривоколенном переулке. Это на трамвае до Чистых Прудов, а там пешком до кинотеатра Колизей. Ныне театр Современник.

Итак, грузчик. Начальник собрал бригаду и Веньку представил. Бригада грузчиков располагалась в подвале, в каморке. Был там старый и явно выброшенный диванчик с пружинами различной сохранности. Так, в середине диванчика пружины свой ресурс удержания задниц уже давно израсходовали. А по краям диванчика было ещё терпимо. В общем – уютно.

Бригада состояла из бригадира, четырех грузчиков и женщины, которая выполняла всю бумажную работу: наряды, накладные, приём – отправка и многое другое. Оказалось, что все грузчики в свое время служили на войне в одном даже взводе. (Речь идёт о Первой Империалистической, 1914–1917 гг.) Так они и не теряли друг друга. До тех пор, пока Вениамин всех не растерял. Но это уже не его вина.

Бригадиром был крепкий дядька размером 2 × 2 м. То есть очень широкий. И очень сильный. Круглое, спокойное лицо и всегда пристальный взгляд холодных серых глаз. Губы были в шрамах, а передние зубы – стальные. Звали его – Ананьич.

Уже много позже Веня спросил бригадира (называли его «бугор»), где он передние зубы потерял.

– Да немец прикладом выбил. Хорошо еще не по носу, а то переломал бы всю рожу, – равнодушно сказал бригадир и больше на эту тему распространяться не стал.

Второй рабочий – грузчик Сиделкин. Пожилой, он всегда, и летом, и зимой, был одет в солдатскую шинель и всегда небрит. Он практически ничего не грузил туда-сюда, а только сидел и смолил махорку. «Козьи ножки» свертывал виртуозно. Венька конечно сразу увидел несправедливое распределение труда. Что это мол, мы все таскаем, а Сиделкин – только курит. На замечания Веньки Ананьич присел с ним на ящики и чётко и ясно разъяснил смысл жизни. На всю оставшуюся жизнь запомнил Венька этот очень короткий разговор.

– Запомни, студент. Не проси. Не качай права. Терпи, даже если петух клюнет известно в какое место. Работай. Делай, что должно, как мы в первую в окопах.

Помолчал немного и сказал:

– Сиделкин, ты же видишь, совсем старый. Кстати, в царской армии был генерал-лейтенантом. А сейчас сил уже не осталось. Всё война забрала. Не у Елоховского же ему побираться.

Как уже упоминалось, бумажное хозяйство и бухгалтерию вела женщина. Она закрывала наряды. Звали – Роза Николаевна. Она жила в том же дворе Кривоколенного, где и контора наша обреталась. В коммуналке, правда с мужем в разводе. Впрочем, это не мешало им жить вместе. А куда деться. Где ещё в 1930-х годах в Москве найдешь квартиры. Или комнаты. Да никогда и нигде.

* * *

Задачи бригады были просты. Они получали с товарных станций груз с рулонами писчей бумаги и бумаги крафт (такая толстая, почти как картон). Рулоны бригада выкатывала по сходням, грузили на старый АМО или на телегу с двумя битюгами и вперёд, в контору. Разгружалось все это в подвале Кривоколенного, а затем всё развозили по другим организациям.

Труд был не из лёгких. Но был и лёгкий труд. Звался – халтура. Это когда бригадир Ананьич приходил и сообщал – ребята, быстрее, есть два пульмана. Бригада быстро заканчивала погрузку рулонов и мчалась в дальние пакгаузы. Открывали двери пульмана. А запах – мама родная. Пахло пакгаузами Кёнигсберга с грушами, яблоками, абрикосами. Даже – дынями.

Жизнь продолжалась по законам биологии. Оказалось, что Веня, окрепнув на работе на свежем воздухе, да в любую погоду, с водкой и холодцом в виде премиальных, неожиданно влюбился. Да, в ту женщину, что руководила нарядами и всей бухгалтерией. То есть, в Розу Николаевну. И, ворочаясь в постели в Аптекарьском, всё думал, как бы поцеловать ее, Розу. И сразу представил, как Роза Николаевна дает ему пощечину, и он с позором вылетает из бригады и с работы.

Однако всё произошло просто, буднично и не страшно. Однажды, когда бригада уходила после очередной погрузки-разгрузки, отягощенная водкой и сумками с ворованными овощами и фруктами, Роза неожиданно обратилась к Вениамину:

– Что, молодой человек, так и не поможете девушке сумку донести до подъезда?

Конечно, Веня бросился помогать. И всю дорогу до подъезда только и думал – как поцеловать Розу.

Но всё произошло просто. В подъезде Веня поставил сумку. А Роза сказала спокойно:

– Что, девушку так и не поцелуешь, студент?

Вот так и произошла первая настоящая, со всем этим любовь Вениамина.

Мама, конечно, всё поняла. Однажды, ложась спать, Веня слышал, как мама говорила Минне:

– Уж лучше бы пил.

Но судьба к влюбленным благосклонна. И Вениамину совершенно неожиданно бабахнуло счастье. Сашка, приятель по двору, встретив как-то Веню, огорошил его предложением. Мол, не мог бы Венька по субботам и воскресеньям поночевать у него на даче. У Сашки зачеты да экзамены, а у тебя, у грузчика, голова-то совершенно свободна.

Где Сашкина дача, Вениамин знал. В Софрино, по Ярославской железной дороге минут 50 электричкой, а там – на край городка.

Венька от радости чуть было не стал целовать Сашку, но для видимости поломался и согласие дал. Сашка же провел подробный инструктаж: что зажигать, чего не зажигать. И где лампа керосиновая. Керосин – в сарайчике. А также, где лежат ватные одеяла. Ведь всё-таки зима. Дом деревянный.

Нет, нет, не говорите, это – судьба. Веня Розе предложил в субботу приехать на дачу к приятелю, где он дежурит в субботу и воскресенье, да и остаться на ночь. Роза согласилась сразу. И только в течение нескольких дней, что до субботы оставались, всё взглядывала на Веньку. Вениамин на эти взгляды внимания не обращал. Тело работало уже в привычном ритме – погрузка-разгрузка. А в голове была сплошная пустота. На даче он будет скоро! И не один!!!

* * *

Кто не жил зимой на даче в Подмосковье, не поймёт неизмеримой прелести ночной. Треск дров в печи. Тяжёлые ватные одеяла. Шорохи. Это мыши, снег с крыш и веток, собаки, ищущие, оставил ли что-нибудь человек, ветер, бегущий по вершинам елей и соснам и снова снег. Он тает на щеках любимой, которую каждый субботний вечер Венька встречал на платформе Софринской.

А Сашка потом удивлялся. Как это за несколько недель Венька умудрился сжечь почти весь запас заготовленных на зиму дров.

* * *

Прошло много лет, но никак не мог забыть Венька эти зимние ночи. И до сих пор он слышит шепот и смех его первой женщины.

«Ну погоди. Куда торопишься. Ведь я здесь, вся твоя и никуда не убегу, мальчишка. Не торопись. Вот моя грудь. Поцелуй ее тихонечко. И шею. И плечи. И живот. Запомни, твоя задача – дать женщине максимум счастья и удовольствия. Вот тогда ты будешь настоящим мужчиной».

Но всё проходит. Была и последняя ночь. И Роза Николаевна доходчиво объясняла Веньке, что больше встречаться они не будут. И Венька неожиданно для себя плакал, будто терял какую-то очень важную игрушку. Нет, он терял первую любовь, чуткую, мудрую, много понимающую любовь. Хотя, что говорить, в молодости расстаешься гораздо легче, чем в иные годы.

* * *

Через много лет зашёл Вениамин в этот двор. В светлом квадрате дворовой арки он увидел Розу, которая говорила ему прокуренным, но таким милым голосом:

– Что, мужчина, так и не поможешь девушке донести сумку до подъезда?

Никого! Никого уже давно нет. Веня не замечал, как слёзы текли и текли. Он их и не вытирал. Давно уже никого нет. А Венька всё приходит и приходит в Кривоколенный. Всё надеется – может в мареве двора появится бригада грузчиков. И Роза Николаевна.