Текст книги "Бунин и евреи"

После того как они разошлись, Андреев, конечно, тоже критиковал Горького. А после Великой Октябрьской так вообще страстно обличал. Но, в отличие от Горького, он не придумывал про него небылиц»⁶⁷.

Впрочем, и Бунин в своих литературных мемуарах не нашел доброго слова ни для Андреева, ни для Горького, ни для Куприна, которые до Революции являлись его друзьями и соратниками, ни для кого-либо другого из знаменитых его современников-литераторов – об упреках в его адрес на сей счет см. в гл. V. Писательская ревность по отношению к конкурентам на пьедестале Славы даже у «классиков» часто пересиливает доводы рассудка и уважения к памяти о прошлом.

Заканчивая тему сотрудничества Бунина с Горьким и Леонидом Андреевым в издании «Щит», приведем несколько декларативных высказываний последнего, касающихся еврейского вопроса, с которыми Бунин, как один из соавторов этого сборника, не мог быть не согласен.

«В еврейском “вопросе” нет никакого вопроса, – я, русский интеллигент, счастливый представитель державного племени, чувствовал себя бессильным и обреченным лишь на бесплоднейшее томление духа… Сожительствуя с евреями как их согражданин, находясь с ними в постоянных сношениях, личных, деловых, товарищеских на почве совместной общественной работы, я таким образом каждый день буквально лицом к лицу становился перед еврейским “вопросом” – и каждый день с невыносимой остротой испытывал всю фальшь и жалкую двусмысленность моего положения как угнетателя поневоле. <…>

Если для самих евреев черта оседлости, норма и прочее являлось роковым и неподвижным фактом, то для меня, русского, она служила чем-то вроде горба на спине. Когда влез мне на спину “еврейский вопрос”? Я не знаю. Я родился с ним и под ним. Надо всем понять, что конец еврейских страданий – начало нашего самоуважения, без которого России не быть»⁶⁸.

Расовая теория Вагнера-Чемберлена, так занимавшая лучшие русские умы начала XX столетия⁶⁹, после ее обкатки на практике немецкими национал-социалистами воспринимается сегодня как пример иррационального и крайне опасного с общественной точки зрения мифотворчества. А вот мотивы «юдобоязни» русских литераторов «Серебряного века», имевшие вполне прагматическую основу, поддаются критическому анализу. Основной посыл «почвенников», выступавших против появления чужеродцев на русской культурной сцене в начале XX в., это двуязычие евреев, и как следствие, неорганическое, поверхностное владение ими русским языком, а значит и невозможность через него соприкоснуться с глубинными сферами русской духовности. В этом отношении весьма показательно высказывание Зинаиды Гиппиус, которую часто и, судя по всему, без должных на то оснований обвиняли в антисемитизме, относящееся к середине 1890-х годов:

«<Аким Волынский> был худенький, маленький еврей, остроносый и бритый, с длинными складками на щеках, говоривший с сильным акцентом и очень самоуверенный. Он, впрочем, еврейства своего и не скрывал <…> а, напротив, им даже гордился… Я протестовала даже не столько против его тем или его мнений, сколько… против невозможного русского языка, которым он писал. <…> Вначале я была так наивна, что раз искренне стала его жалеть: сказала, что евреям очень трудно писать, не имея своего собственного, родного языка. А писать действительно литературно можно только на одном, и вот этом именно, внутренне родном языке… Но этот язык, даже в тех случаях, когда страна – данная – их “родина”, то есть где они родились, – им не “родной” не “отечественный”, ибо у них “родина” не совпадает с “отечеством”, которого у евреев – нет… Все это я ему высказала совершенно просто, в начале наших добрых отношений, повторяю – с наивностью, без всякого антисемитизма… И была испугана его возмущенным протестом… Кстати, об антисемитизме. В том кругу русской интеллигенции, где мы жили, да и во всех кругах, более нам далеких, – его просто не было”»⁷⁰.

Интересно, что о своем приятеле, двуязычном поэте-символисте литовце Юргисе Балтрушайтисе⁷¹ или же о знаменитом тогда английском писателе Джеймсе Конраде⁷² – поляке родом из Бердичева, Зинаида Гиппиус в контексте своих рассуждений почему-то не упоминает. Что же касается Юшкевича, Дымова, Кипена и других русских писателей из евреев, то их критики часто порой вполне справедливо упрекали в языковых ляпсусах. Но и 100-процентные русаки из числа пишущей братии весьма и весьма часто изобличались теми же литературными критиками в неправильном, неграмотном или устаревшем словоупотреблении. Шутками на данную тему пробавлялись пародисты аж с начала XX в. Сам Бунин никогда не упускал возможности отметить у собрата по перу непозволительные, с его точки зрения, словоупотребления – см., например, его письмо

М. Вейнбауму от 17 октября 1945 года в гл. V. Да и в целом проблема «языка» стояла очень остро в полемике русских «классицистов» с модернистами. Здесь в качестве примера можно привести того же Бунина с его категорическим неприятием, по причине, в первую очередь, экспериментов в области языка, прозы его выдающегося современника Алексея Ремизова.

Итак, в исторической ретроспективе эксцессы юдобоязни у русских писателей, опасавшихся конкуренции на литературной сцене со стороны бойких еврейских авторов, понятны и, в свете европейского опыта, не оригинальны. Этнические евреи, придя в русскую литературу в конце XIX в., несомненно, были очень активны: заявляли новые темы, боролись с эстетической рутиной. Эта «русско-еврейская литература», в которой «категории “русского” и “еврейского” органически сосуществуют в рамках одной писательской индивидуальности»⁷³ ничего особо значительного в области прозы не создала, однако из ее среды еще до Революции явили себя на российских поэтических подмостках Осип Мандельштам и Борис Пастернак – литературные гении, в сравнении с которыми Зинаида Гиппиус, а с ней и все русские символисты с их небогатым поэтическим словарем «воистину были столпниками стиля: на всех вместе не больше пятисот слов – словарь полинезийца»⁷⁴.

Области, в которых евреи до революции, действительно, часто, задавали тон, была газетная публицистика, литературно-художественная и театральная критика. Здесь среди авторов еврейские имена являют собой целый ряд звезд первой величины: Ю. И. Айхенвальд, А. М. Горнфельд⁷⁵, М. О. Гершензон⁷⁶, Аким Волынский, А. Р. Кугель⁷⁷.

Имелась еще одна область литературы, где успешно подвизались евреи – сатира и юмор. А. И. Куприн в статье-некрологе, посвященной памяти Саши Черного, писал:

«Что и говорить, у нас было много талантливейших писателей, составляющих нашу национальную гордость, но юмор нам не давался. От ямщика до первого поэта мы все поем уныло»⁷⁸.

Вот и стали евреи «веселить» русскую публику – конечно, не одни, а в компании со своими русскими собратьями по перу. Ярким примером такого содружества является журнал «Сатирикон»⁷⁹, в котором вместе с Аркадием Аверченко, Тэффи и Потемкиным⁸⁰, активно трудились О. Л. д’ Ор, Саша Черный⁸¹, Осип Дымов, Дон-Аминадо и др. С Тэффи и тремя последними из означенных литераторов Бунин в эмиграции поддерживал дружеские отношения.

Итак, «…мы видим, что русская литература, прошедшая за сто лет громадный путь, освоившая и отвергнувшая множество художественных методов, течений и направлений, рисовала, едва дело касалось еврея, всегда один и тот же образ, крайне редко отклоняясь от весьма примитивного шаблона, сложившегося в самом начале XIX века. Из произведения в произведение кочевал слабый, не приспособленный к физическому труду, болезненный, женственный человечек, иногда трогательный, но чаще противный, говорящий с чудовищным акцентом. Отклонений от этого шаблона не допускал практически никто. Даже Куприн, описывая явно симпатичного ему сильного и смелого еврея-контрабандиста Файбиша, сделал его персонажем фона, а в центр рассказа с говорящим названием “Трус” поместил жалкого спившегося актера-неудачника Цирельмана. Те же авторы, которые отказывались от какой-либо из составляющих этого шаблона, были вынуждены едва ли не оправдываться. <…>… И все-таки определенная динамика налицо. Начав со взгляда на еврея как на фантастическое инфернальное существо, шпиона, отравителя, “безделицу для погрома”, русская литература смогла преодолеть рамки такого подхода и на рубеже XIX–XX веков разглядеть наконец в еврее человека. Так, один из купринских героев, обедавший в придорожном заезде, глядя на красавицу-еврейку, хотел по привычке сказать “жидовка” – а вместо этого произнес “женщина”»⁸².

Это была яркая литературная и политическая манифестация той эпохи. В мировоззренческом плане изменилась, так сказать, парадигма видения «еврея». Хотя традиционный образ еврея-сатаниста и вездесущего, легко меняющего личины наймита мирового капитала в литературе оставался, одновременно с ним появились и новые типы – евреи-страдальцы, борцы за правое дело… Не менее существенным в русской литературе начала XX в. является сам факт «укоренения еврейской темы как равноправной среди тематического кругозора бытовой прозы. Собранные в книге “Еврейские силуэты” (СПб., 1900) рассказы К. Станюковича “Исайка”, П. Якубовича-Мелынина “Кобылка в пути”, Н. Гарина “Ицка и Давыдка”, И. Потапенко “Ицек Шмуль, бриллиантщик”, А. Яблоновского⁸³ “Нухим” (ему принадлежит и ряд других рассказов из жизни еврейской городской мелкоты – “Переплетчик”, “Приключения умного адвоката”, “Хайкино счастье”) определили на некоторое время канон изображения еврея в русской литературе, проникнутый демократизмом, но слегка снисходительный или ориентированный на “веселые еврейские анекдоты” <…>. Нравственные ситуации, в которых обнаруживается моральное превосходство еврея, еще служат основой для сюжетного парадокса (рассказ А. Гольдебаева⁸⁴ “Жидова морда” – “Ежемесячный журнал”, 1903, № 2). Отчасти подключаясь к этой традиции, но отчасти и преодолевая ее, А. Куприн обращается сначала к попыткам анализа психологии местечкового еврейства (“Трус”, 1902; “Жидовка”, 1904), а затем и к образу еврея-художника(“Гамбринус”, 1907). <…> Психологическое разнообразие евреев-революционеров пытался художественно классифицировать Б. Савинков⁸⁵ (Ропшин) в романе “То, чего не было” (1912) – нервноэкзальтированный, возбужденный библейскими цитатами товарищ Давид из еврейской самообороны, расстрелянный жандармами; экстремист и ницшеанец Рувим Эпштейн, скатывающийся к провокаторству; упорный и сильный партиец Аркадий Розенштерн, любовно обрисованный бескомпромиссный мститель кожевник Абрам и другие. <…> Образ еврея Соловейчика, разъеденного рефлексией и логически пришедшего к самоубийству, предстал перед русским читателем в исключительно популярном в ту пору романе “Санин” (1907) М. Арцыбашева. Не менее значительным для широкого читателя был условный и символизированный образ еврейской жизни в пьесе Л. Андреева “Анатэма” (1909). Проблеме моральной цены отступничества от еврейства посвящена пьеса М. Криницкого⁸⁶ (Самыгина) “Герц Шмуйлович” (1909). Некоторые сочинения русских писателей на еврейские темы комплектовались в специализированных сборниках: “Помощь евреям, пострадавшим от неурожая” (СПб., 1901, 1903) – рассказ В. Барятинского “Горе” о мальчике, защищавшем свое национальное достоинство и исключенном из школы, стихотворение Татьяны Щепкиной-Куперник памяти И. Левитана (“… он вдохновения ей посвящал святые… И пасынка за то оплакала Россия, как сына своего оплакивает мать…”), стихотворение П. Якубовича “Именем любви’ – о сожжении марранов; “Литературно-художественный сборник” (Одесса, 1906), изданный в пользу еврейских детей, осиротевших во время одесского погрома 1905 г.: очерки В. Татаринова и П. Герцо-Виноградского⁸⁷, стихотворение А. Федорова “Евреям” (“Загадочен, как мир, твой сумрачный удел. Восстанешь ли ты вновь, непобедим и смел?”). <…> Погромы стали темой прозы и драматургииМ. Горького, А. Серафимовича (“В семье”, 1906), И. Шмелева⁸⁸ <…>и многих других. К 1907 г. можно говорить о становлении особого жанрового подвида – “отчасти ставшего уже шаблонным погромного эскиза” (“Еврейская жизнь”, 1907, № 1). <…> В период Первой мировой войны трагизм существования местечковой и непривилегированной еврейской массы, усугубленный антисемитской шпиономанией в прифронтовой полосе (стихотворение Саши Чёрного “Легенда”, 1915) и потоком из нее евреев-беженцев, нашел отражение не только в прозе (Г. Чулков, Л. Добронравов⁸⁹), но и в поэзии – сонеты “Евреи” Н. Бруни (“На тощих шеях хомуты торчат”, “Голос жизни”, 1915, № 19) и В. Пруссака (“Скитается рассеянное племя…”, в книге “Деревянный крест”, 1917). <…> Тема “евреев на войне” в 1914-16 гг. весьма популярна у многих русских беллетристов: рассказ С. Глаголя (Голоушева) “Мойше Иохилес” (“День печати. Клич”, М., 1915) о портном из Шклова, заколовшем в бою германского единоверца и сошедшем с ума; <…> рассказ Ф. Крюкова “Четверо” (“Русские записки”, 1915, № 3), где образ Арона Переса вызвал упреки в трафаретности (Л. Лазарев, “Еврейская неделя”, 1915, № 13), пять очерков в книге В. Белова⁹⁰ “Евреи и поляки на войне. Впечатления офицера-участника” (П., 1915) и многие другие».

Однако Бунин, как отмечалось выше и как видно из приведенных здесь имен писателей, никакого внимания в своей прозе еврейской теме не уделял. А вот литературные критики «из евреев», т. е. из числа тех, на кого так обижался Евгений Чириков, напротив, к его поэзии и прозе присматривались очень внимательно и, более того, невзирая на сугубый бунинский реализм и все тот же пресловутый «быт», высоко ценили все его произведения. Вот, например, что писал о Бунине столь чтимый им Юрий Айхенвальд:

«Бунин вообще с удивительным искусством возводит прозу в сан поэзии, не отрицает прозы, а только возвеличивает ее и облекает в своеобразную красоту, то одним из высших достоинств его стихотворений и его рассказов служит отсутствие между ними принципиальной разницы. И те, и другие – два облика одной и той же сути. И там, и здесь автор – реалист, даже натуралист, ничем не брезгающий, не убегающий от грубости, но способный подняться и на самые романтические высоты, всегда правдивый и честный изобразитель факта, из самых фактов извлекающий глубину, и смысл, и все перспективы бытия. Когда читаешь, например, его “Чашу жизни”, то одинаково воспринимаешь красоту и строк ее, и стихов. В этой книге – обычное для Бунина. Все та же необычайная обдуманность и отделанность изложения, строгая красота словесной чеканки, выдержанный стиль, покорствующий тонким изгибам и оттенкам авторского замысла. Все та же спокойная, может быть, несколько надменная власть таланта, который одинаково привольно чувствует себя и в самой близкой обыденности, в русской деревне или уездном городе Стрелецке, и в пышной экзотике Цейлона».⁹¹

Что же касается отсутствия еврейских образов в прозе Бунина, то в конце 1920-х гг., когда в СССР еще можно было публично писать о евреях, один весьма прозорливый литературный критик⁹² утверждал, что такие декларированные юдофилы, как Горький и Короленко, в своих художественных произведениях скорее все-таки избегали образа «еврея», чем «развивали» его:

«Горького и Короленко нельзя обвинять в антисемитизме, во вражде к евреям, даже просто в антипатии к ним. Напротив, хорошо известно, что и Горький и Короленко неоднократно выступали в защиту евреев с хорошими статьями, письмами и манифестами. Их публицистика проникнута очень гуманными и либеральными чувствами к евреям, и нет никаких поводов сомневаться в искренности этих чувств. Но нас не публицистика интересует, а то интимное внутреннее чувство, которое находит выражение свое только в художественном творчестве. Горький и Короленко хорошо знали евреев, и при том евреев различных общественных групп. Молодость Короленко прошла в уездном городе черты оседлости, в гуще еврейского населения. Среди его товарищей по гимназии, университету, по революционной деятельности и ссылке, впоследствии по литературной работе было много евреев. Они мелькают издали в очерках “Ночь”, “В дурном обществе”, они появляются в автобиографии, где без них нельзя обойтись, но их почти нет в галерее художественных образов. Знаменитый “Иом Кипур” не идет в счет. Это не художественное произведение, а публицистика в якобы художественной форме, тенденциозно-сантиментальная статья на тему о “еврейской эксплуатации”. По-настоящему о евреях Короленко избегал говорить. Художественная интуиция его от еврейских образов сознательно или инстинктивно уклонялась. Максим Горький видал в своей жизни великое множество евреев, начиная от евреев-крючников и мелких торгашей в южных портах, до евреев-литераторов, евреев-банкиров и евреев-революционеров. Среди этих евреев были яркие и колоритные фигуры. Но соберите тысячную армию героев Горького – только один бедный, жалкий, трусливый Каин из раннего рассказа Горького бросится вам в глаза. Словно проговорился невзначай писатель этой карикатурной фигурой и затем замолчал, не желая подходить близко к неприятной и неудобной теме. Почему это так? “Душа не лежит”, воображение не возбуждается еврейскими мотивами. Или же, как говорит смешному еврею Каину русский богатырь Артем: “Надо все делать по правде… по душе… Чего в ней нет – так уж нет… И мне, брат, прямо скажу, – противно, что ты такой… да!..” Артем не злобствует против еврея, он только не желает занимать им свою душу. То, что складывается в творческой фантазии, остается тайной художника. Было бы крайне интересно знать, какие еврейские фигуры в типичных их характерных чертах встают перед свободным воображением писателя, но нельзя это знать. Писатель не свободен. Он не может сказать то, что хотел бы сказать, и предпочитает молчать. И мы лишены возможности узнать, – как отразился современный многообразный еврей в русской художественной литературе»⁹³.

Все, что сказано Заславским про «интимное внутреннее чувство, которое находит выражение свое только в художественном творчестве» писателя и в тоже время ограждает его от «чуждых» ему тем, можно без всякой натяжки отнести и насчет Бунина. Хотя Бунин и утверждал, что, мол, я «насколько это в моих силах, <…> знаю и еврейский <народ>, и <…> взгляды русского народа на еврейский»⁹⁴, – еврей, даже если он и мелькает в его повествовании, то не как личность, а всего лишь предмет обстановки или некая деталь, атмосфера при описании конкретной ситуации, типа в «…сидящими от жира на задах заводскими свиньями <…> дряхлый садовник помещика, чистый и тихий, бывший дворовый <…> еще еврей, серо-седой, кудрявый, большеголовый и бородатый, в очках, в полуцилиндре, в длинном, до пят, пальто, местами еще синем, а местами уже голубом, с очень низкими карманами»⁹⁵.

Или же в, несомненно, очень личностно-интимной «Жизни

«И мы зашли к какому-то маленькому коротконогому человечку, удивившему меня быстротой речи с вопросительными и как будто немного обиженными оттяжками в конце каждой фразы и той ловкостью, с которой он снимал с меня мерку, потом в “шапочное заведение”, где были пыльные окна, нагреваемые городским солнцем, было душно и тесно от бесчисленных шляпных коробок, всюду наваленных в таком беспорядке, что хозяин мучительно долго рылся в них и все что-то сердито кричал на непонятном языке в другую комнату, какой-то женщине с приторно-белым и томным лицом. Это был тоже еврей, но совсем в другом роде: старик с крупными пейсами, в длинном сюртуке из черного люстрина, в люстриновой шапочке, сдвинутой на затылок, большой, толстый в груди и под мышками, сумрачный, недовольный, с огромной и черной, как сажа, бородой, росшей от самых глаз, – в общем нечто даже страшное, траурное⁹⁶. <…>…в каменном и грязном дворе, густо пахнущем каменным углем и еврейскими кухнями, в тесной квартирке какого-то многосемейного портного Блюмкина…»⁹⁷

Все это фрагменты, более или менее резкие, яркие или блеклые, как образы в снах Чанга, из рассказа, в котором декларируется примат «Эго» над бесконечной суетой повседневности: «Не все ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле»⁹⁸.

___________________________________________

¹ Солженицын А. И. Двести лет вместе (1795–1995). Т. 1; Кожинов В. В. Россия. Век ХХ-й (1901–1939). История страны от 1901 года до «загадочного» 1937 года (Опыт беспристрастного исследования). – М.: Алгоритм, 1999; Шафаревич И. Я. Трехтысячелетняя загадка. История еврейства из перспективы современной России. – СПб: Библиос. 2002.

² Русско-еврейская культура/ отв. ред. О. В. Будницкий. – М.: РОССПЭЦ 2006; Мировой кризис 1914–1920 годов и судьба восточноевропейского еврейства. Под ред. О. В. Будницкого (отв. редактор), О. В. Беловой, В. Е. Кельнера, В. В. Мочаловой. – М.: РОССПЭЦ 2005; История и культура российского и восточноевропейского еврейства: новые источники, новые подходы. Под ред. О. В. Будницого, К. Ю. Бурмистрова, А. Б. Каменского, В. В. Мочаловой. – М.: Дом еврейской книги, 2004; Евреи и русская революция: материалы и исследования/ Ред. – сост. О. В. Будницкий. – М.-Иерусалим: Мосты культуры; Гешарим, 1999; Русско-еврейская диаспора: очерки истории / / Авт. – сост. и гл. ред. М. Пархомовский. – Иерусалим: НИ центр Евреи из России в Зарубежье и Израиле, 2012.

³ «По утверждению Достоевского “гений народа русского, может быть, наиболее способен, из всех народов, вместить в себе идею всечеловеческого единения” <…> быть русским означает быть “братом всех людей, всечеловеком, если хотите”. <…> Приписывая всечеловечность русскому народу и русскому национальному поэту – Пушкину, Достоевский придает обоим богоподобные черты.

<Однако в> устных и печатных замечаниях Достоевского 1880 года евреи не имеют отношения к русской национальной идее: “Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли…” Акцент на принадлежности русских к “великой арийской расе”, кажется, исключает евреев. Евреи не могли быть проводниками этой эмоциональной привязанности русских к арийской расе». – Мурав Харриет. Опасный универсализм: перечитывая «Двести лет вместе» Солженицына. С. 219–221.

⁴ Русская литература. – ЭЕЭ: URL: http: / /www.eleven.co.il/ article/13623

⁵ Горев Б. Русская литература и евреи/В кн.: Львов-Рогачевский В. Русско-еврейская литература. – М.: МОГИЗ, 1922. С. 5.

⁶ Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, пожалуй, единственный русский «классик» XIX в., высказывавшийся дружелюбно и уважительно в отношении евреев, см. например, Салтыков-Щедрин М.Е. Недоконченные беседы («Между делом»). Собр. сочинений в 20 томах. Т. 15, кн. 2. – М.: Художественная литература, 1973. С. 233–235 (234).

⁷ Ожешко Элиза (Orzeszkowa, Eliza; 1841–1910), польская писательница.

⁸ Горев Б. Русская литература и евреи. С. 10.

⁹ В Российской империи к 1917 году проживало свыше 100 народов, не считая небольших этнических групп. По данным переписи 1897 года (во время которой задавался вопрос не о национальности, а о родном языке) великороссы составляли 44,35 % населения (55,667 млн чел.), малороссы – 17,81 % населения (22, 381 млн чел.), белорусы – 4,69 % (5,886 млн. чел.). Значительной национальной группой были евреи – 5,2 млн чел (4,1 %). Хотя официальным, равно как и самым распространённым, родным языком в империи был русский, его распространение и владение им отнюдь не было явлением повсеместным. Русский язык считали родным менее половины населения страны. – См.: Россия накануне первой мировой войны. Статистико-документальный справочник. – М.: Самотека, 2008.

¹⁰ Цитируется по интересной научной статье, образно иллюстрирующей в частности юдофобский культурологический дискурс «серебряного века» – Лобанова М. Н. Распутин, Тэффи и др. (символистский пролог к национал-социализму и большевизму…). В кн.

Ориентиры… Выпуск 3. Отв. ред. Т. Б. Любимова. – М.: Институт философии РАЦ 2006. С. 242.

¹¹ См. Розанов В. В. К евреям (от 17 января 1919 г.): «Благородную и великую нацию еврейскую я мысленно благословляю и прошу у нее прощения за все мои прегрешения и никогда ничего дурного ей не желаю и считаю первой в свете по назначению. Главным образом за лоно Авраамово в том смысле, как мы объясняем это с о. Павлом Флоренским. Многострадальный, терпеливый русский народ люблю и уважаю». – Последние дни Розанова. Письма 1917–1919 гг. Публ. Е. В. Ивановой и Т. В. Померанской / / Литературная учеба.-1990. – № 1. С. 87–88.

¹² Розанов В. В Собрание сочинений. Сахарна / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. – М.: Республика, 1998. С. 273–413.

¹³ Имеется в виду «Дело Бейлиса».

¹⁴ Философов Дмитрий Владимирович (1872–1940), русский публицист, художественный и литературный критик, религиозно-общественный и политический деятель. В эмиграции с 1919 г., жил в Польше.

¹⁵ Вскоре, однако, они появились и в 1914 г. были собраны в книге «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови, см. современное издание Розанов В.В. Сахарна. С. 273–341.

¹⁶ Философов Д. В. Тайнопись Розанова / / Речь. – 1911. – 13 (26) декабря. – № 342. С. 3.

¹⁷ Струве П. Б. Романтика против казенщины / / Начало. – 1899. – № 3. – Отд. И. – С. 177–191.

¹⁸ Волынский Аким. Фетишизм мелочей. В.В. Розанов// Биржевые ведомости. – 1916. – 26–27.01, см. РГАЛИ, ф. 95, on. 1, ед. хр. 156, 12 л.

¹⁹ Гермоген (в миру Георгий Ефремович Долганов или Долганёв; 1858–1917), епископ Тобольский и Сибирский. Убит большевиками. Прославлен в лике святых Русской православной церкви.

²⁰ Кронштадтский Иоанн (собств. имя Иван Ильич Сергиев; 1829–1908), священник Русской православной церкви; настоятель Андреевского собора в Кронштадте. Проповедник, духовный писатель, церковно-общественный и социальный деятель правоконсервативных монархических взглядов. Канонизирован в лике «святых праведных».

²¹ Кронштадтский И. Предсмертный дневник. Запись от 15 августа 1908 г. – М Отчий дом, 2004, цитируется по: URL: http:// lib.pravmir.ru/library/readbook/2341#part_39705

²² Розанов В. В Собрание сочинений. Сахарна. С. 417–418.

²³ Флоренский Павел Александрович (1882–1937), русский философ, ученый, богослов. Погиб в ГУЛАГе.

²⁴ Топоров В. Н. Спор или дружба/ «AEQUINOX». Сборник памяти о. А. Меня. – М.: Carte Blanche, 1991. С. 9–164.

²⁵ См., например: Парамонов Борис. Американец Розанов/В кн. Конец стиля. – СПб-M.: Алетейя-Аграф,1997. С. 357–366.

²⁶ Минский (собств. Виленкин) Николай Максимович (1856–1937), русский поэт-символист, писатель, философ, публицист, переводчик. С 1914 г. жил в Париже и Берлине.

²⁷ Розанов В.В. Опавшие листья (Короб первый). – М.:АСТ, 2003, цитируется по: URL: http://www.magister.msk.ru/ library/ philos/ rozanov/rozav024.htm

²⁸ Чукоккала: Рукописный альманах Корнея Чуковского / Предисл. И. Андроникова; Коммент. К. Чуковского; Сост., подгот. текста, примеч. Е. Чуковской. – М.: Русский путь, 2008. С. 180.

²⁹ Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве И.А. Бунина. Антология: критические отзывы, эссе, пародии (1890-е -1950-е годы): Антология / Под общ. ред. Н. Г. Мельникова. – М.: Книжница; Русский путь, 2010. С. 30.

³⁰ Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 томах. Том 3. С. 164. Рецензия на рассказ «Захар Воробьев» была напечатана в газете «Новое время» № 12928 от 9 марта 1912 года.

³¹ Дымов Осип (Перельман) Осип (Иосиф Исидорович; (1878–1959), русский и еврейский (идиш) писатель и драматург. С 1913 г. жил преимущественно в США, а так же Западной Европе.

³² Шницлер (Schnitzler) Артур (1862–1931), австрийский писатель и драматург эпохи «модерн».

³³ Хазан В. Миры и маски Осипа Дымова. В кн. Дымов Осип. Вспомнилось, захотелось рассказать… Из мемуарного и эпистолярного наследия. Т. 1 / Общая ред., вступ. статья и комментарии В. Хазана. В 2-х томах. Jerusalem Hebrew University, 2011. С. 75.

³⁴ Буренин В. Критические очерки / / Новое время. – 1907. – № 11303. – 31 августа (13 сентября). С. 3.

³⁵ В 1913 г. Бунин в своей речи на банкете по случаю 50-летнего юбилея влиятельной либерально-демократической газеты «Русские ведомости» «подверг суровому и безоговорочному осуждению все антиреалистические течения, которые возникали в русской литературе за последние 20 лет, включая и те эфемерные группы, которые в великом множестве расплодились на рубеже 1900-х и 1910-х годов». – См. Дубовников А. Н. Речь на юбилее «Русских ведомостей» / В кн.: Литературное наследство. Т. 84. <Иван Бунин>. Кн. 1. – М.: Наука, 1973.314–324.

³⁶Мальцев Юрий. Иван Бунин. 1870–1953. – Frankfurt/Main: Посев, 1994. С. 20.

³⁷ Там же. С. 73.

³⁸ Идеолог русского этнического национализма Михаил Меньшиков: URL: http:/ / statehistory.ru/979/ldeolog-russkogo-etnicheskogo-natsionalizma-Mikhail-Menshikov/

³⁹ Розанов В. В Собрание сочинений. Сахарна. С. 15.

⁴⁰ Метнер (Medtner, Metner, литературный псевдоним Вольфинг) Эмилий Карлович (1862–1936), философ, историк искусства, публицист, апологет русского символизма. С 1914 г. постоянно жил заграницей. О нем как теоретике русского символизма и расового антисемитизма см. Юнггрен М. Русский Мефистофель. Жизнь и творчество Эмиля Метнера. – СПб: Академический проект, 2001.

⁴¹ Безродный М. О «юдобоязни» Андрея Белого.

⁴² Лобанова М. Н. Распутин, Тэффи и др. (символистский пролог к национал-социализму и большевизму…) / В кн. Ориентиры… Вып. 3. Отв. ред. Т. Б. Любимова. – М.: ИФ РАЦ 2006. С. 226–266.

⁴³ Груздев Илья Александрович (1892–1960), советский литературовед, драматург, писатель.

⁴⁴ Гуль Роман Борисович (1896–1986), писатель и публицист. В эмиграции с 1919 г., в 1920–1933 г. жил в Берлине, до 1950 г. – во Франции, затем в Нью-Йорке, где в 1966–1986 гг. был гл. редактором «Нового журнала».

⁴⁵ Будницкий О. В. В чужом пиру похмелье (Евреи и русская революция). Примечание 11// Вестник ЕУМ. – № 3 (13). – 1996, цитируется по: URL: http://ldn-knigi.lib.ru/JUDAICA/Evr3Stat. htm

⁴⁶ Безродный М. О «юдобоязни» Андрея Белого.

⁴⁷ Выгодский Л. С. Литературные заметки / / Новый путь. – 1916.– № 47. С. 30–31.

⁴⁸ Тарн Алекс. Чириковский инцидент – Лучшие Люди России: URL: http://www.alekstarn.com/chirik.html.

⁴⁹ Аш (Ash), Шолом (1880–1957) еврейский писатель. С 1909 г. жил в США.

⁵⁰ Волынский Аким (собств. имя Хаим Львович Флексер; 1863–1926), литературный критик и историк искусства.

⁵¹ Шайкевич Анатолий Ефимович (1879–1947), балетный и театральный критик. В эмиграции с 1918 г.

⁵² Русская литература. – ЭЕЭ: URL: http://www.eleven. co.il/?mode=let&from=280&letter=208&type_search= &what =& where=&map =&pict=&article=&query=&categ=

⁵³ Жаботинский Владимир (Зеев). Четыре статьи о «чириковском инциденте»: URL: http://jhistory.nfurman.com/zion/zion007_31.htm