Текст книги "Убить Пифагора"

Глава 18
18 апреля 510 года до н. э

Внеочередное собрание, состоявшееся в тот вечер, нарушило строгий распорядок общины.

Обычно каждый учитель высокого ранга занимался с группой учеников-математиков. После заката они вместе молились, затем посвящали некоторое время размышлениям о событиях минувшего дня. После этого разбивались на группы и ужинали в разных залах общины. Однако в тот вечер ученики не могли рассчитывать на общество главных учителей. В честь Акенона – по крайней мере, так было заявлено – Пифагор устроил в своем доме ужин, где присутствовал ближайший круг: пятеро оставшихся в живых кандидатов на его место.

Помещение освещалось парой небольших факелов, распространявших приятный запах смолы. Ужин был скромный, хотя и менее скудный, нежели у них было принято. Ради Акенона к обычной воде, хлебу, меду и оливкам добавили жаркое из свинины, гороха и лука. Атмосфера, в которой проходил ужин, показалась Акенону необычной. Над собравшимися царила аура духовности, тихая и торжественная сдержанность, свойственная скорее священной церемонии. Египтянин признавал, что куда лучше вписывался в шумные пиры сибарита Главка, которыми наслаждался всего три дня назад.

Центром собрания был Пифагор. От Акенона не укрылось благоговение, с которым обращался к нему каждый из великих учителей, разделявших с ним ужин.

«Один из них может оказаться убийцей», – напомнил себе Акенон.

Он осторожно наблюдал за собравшимися. Они ужинали за прямоугольным столом, во главе которого восседал Пифагор. Напротив Акенона сидел Аристомах, невысокий смуглый мужчина лет пятидесяти. На голове его сохранилась лишь прядь сероватых вьющихся волос. Половину времени Аристомах глазел на Пифагора, как ребенок, восхищающийся своим отцом, а другую половину неподвижно сидел, прикрыв глаза, и молча шевелил губами, беседуя сам с собой или молясь. В какой-то момент, полностью сосредоточившись на внутреннем мире, он выронил хлеб и коротко вздохнул. Его непроницаемое лицо оживилось. Он быстро взял себя в руки, поднял хлеб и снова закрыл глаза. Акенон обратил внимание на его внутреннее напряжение.

Рядом с Аристомахом сидел Эвандр. Он был примерно одних лет с Акеноном. Открытая улыбка, полные жизни глаза того же оттенка, что и густые каштановые волосы. «Похоже, они занимаются чем-то большим, чем просто размышлениями», – подумал Акенон, глядя на его широченные плечи. Поддержание тонуса тела – сосуда души – заповедь учения, которую Эвандр выполнял с явным удовольствием. Почти ежедневно он проводил два-три часа, тренируясь на площадках гимнасия в беге, прыжках и даже борьбе, которую Пифагор допускал с определенными ограничениями.

Даарук завершал ряд учителей, сидевших напротив Акенона. Египтянина приятно удивил тот факт, что Пифагор включил в свой доверенный круг чужеземца. Греки, как правило, нетерпимы к чужакам. Хотя никто не упомянул о причине появления Акенона, в воздухе чувствовалось некоторое напряжение.

– Передай миску с оливками, – попросил Даарук у Акенона.

Акенон взял миску и протянул ее через стол. Даарук взял маслины и поблагодарил, глядя ему в лицо чуть дольше обычного. В этот момент Акенон почувствовал, что глаза Даарука, такие же черные, как и волосы, передают ему какое-то послание. На смуглом лице виднелась вежливая улыбка, обнажавшая зубы, которые белели меж полными неподвижными губами, но Акенону показалось, что внутри себя он слышит голос: «Я знаю, зачем ты здесь. Надеюсь, смогу тебе помочь». Он отвел взгляд и некоторое время размышлял, не был ли этот голос всего лишь плодом его воображения.

Следующие несколько раз, когда он смотрел на Даарука, опыт не повторялся. Тот был занят общением с товарищами. Единственное, что отметил Акенон, – мимолетная надменная улыбка, обращенная к сидевшему перед ним человеку: Оресту.

С тех пор как Пифагор их познакомил, Орест обращался с Акеноном приветливее остальных. Все ученики были довольно сдержанны, и не так-то просто было разгадать, что таится за их вежливостью; тем не менее Орест вел себя более открыто и дружелюбно. Сидя в отдалении, он подливал Акенону воду и протягивал то одно, то другое блюдо с едой. Когда он обращался к Акенону, в его взгляде мелькал потаенный отблеск… можно было бы сказать, умоляющий. Все знали, для чего Пифагор пригласил сыщика, хотя и не говорили об этом, и Орест, казалось, изо всех сил стремился показать, что он невиновен. На самом деле подобное поведение часто указывало на вину, и Акенон в бытность свою стражем порядка непременно это учитывал.

И все же он сомневался, что Орест убийца.

Он привык к тому, что невиновные при общении с властями проявляют все признаки преступников. Причиной было вечное чувство вины, присущее людям с низкой самооценкой. Одного простого взгляда хватало, чтобы они краснели и начинали лепетать, доказывая свою непричастность. Подобная слабость характера не раз приводила невиновных к казни.

«Впрочем, нельзя забывать, что и слабохарактерные люди совершают преступления», – сказал себе Акенон, наблюдая за Орестом.

Следовало избегать поспешных суждений, особенно среди подобных знатоков человеческой природы. Он нахмурился. Ему было неловко, привычная уверенность покинула его. Он догадывался, что все его чувства могут оказаться плодом чужого воздействия, а он и не заметит, что им манипулируют.

Последним из учителей, сидевших справа от Акенона, был Гиппокреонт. После Пифагора он более других соответствовал представлениям Акенона о почтенном мудреце. Почти такой же худой, как Аристомах, с редкими белыми волосами, в которых лишь кое-где попадались серебристые пряди. Акенон не заметил, чтобы на протяжении всего ужина тот хотя бы раз улыбнулся или сказал кому-то чуть больше двух-трех слов. Когда говорил кто-то другой, Гиппокреонт внимательно слушал, а потом медленно кивал, словно обдумывая сказанное.

Вечер в обществе великих учителей прошел без каких-либо происшествий.

* * *

В женской обеденной зале юная Елена Сиракузская прочитала вслух отрывок из сочинения врача Эврифона. Затем Феано встала, привлекая внимание всех учениц. После ужина было принято, что одна из младших читает книгу, а затем кто-то из учителей ее комментирует. Феано слушали с особенным вниманием, потому что ее комментарий неизменно превращался в настоящий урок. Сейчас это впечатление было особенно справедливо, потому что недавно Феано и Дамо выиграли у врача Эврифона публичные дебаты о развитии плода. Все женщины в общине гордились ими.

Ариадна, сидевшая в двух метрах, наблюдала за Феано с задумчивой улыбкой. Как красиво стареет мать, как она изящна и изысканна, притом что ее единственным украшением служит белая лента, повязанная в виде диадемы на светло-каштановые волосы, похожие на ее собственные. Она очень любила мать, но, как это ни печально, со временем они отдалялись друг от друга. Когда это с ней случилось… мать снова и снова пыталась с ней сблизиться, но она раз за разом ее отталкивала, потому что ничего другого ей не оставалось. Мать не понимала, что на самом деле Ариадну очень утешает ее присутствие и попытки сблизиться, даже если она не впускает ее в свой запутанный внутренний мир. В конце концов, мать пришла к выводу, что Ариадна вместе с отцом полностью замкнулась в мире идей и отдалилась окончательно. Ариадна скучала по ней всей душой и чувствовала себя одинокой как никогда.

Сейчас Феано излагала свою идею параллелизма между человеческим телом и вселенной. Ариадна с нежностью наблюдала, как младшие ученицы, не слышавшие ее прежде, замерли, открыв рот. Она завидовала их простодушию. Наверное, когда-то сама была такой, но это было очень давно. Теперь она постоянно пряталась за щитом цинизма. Ироничный взгляд держал людей на безопасном расстоянии. С другой стороны, иногда полезно поставить на место кого-то слишком заносчивого и уверенного в себе. Ее улыбка стала шире, и она приложил руку к лицу, чтобы ее скрыть. Как остроумно послала она Акенона справить нужду посреди леса, чтобы сбить с него спесь.

Она отключилась от происходящего в зале и живо вспомнила сцены предыдущего дня.

В ее глазах вспыхнул озорной блеск.

* * *

За ужином Пифагор ни словом не обмолвился об убийстве, словно Акенон был гостем, не имеющим никакого отношения к расследованию. Вместо этого он принялся объяснять ему основные принципы своего учения, на которых основывалось их братство.

– Каждый из нас наделен божественной, вечной, бессмертной душой. – Казалось, его слова обретают форму, повисая в тишине небольшого зала. – Душа заключена в теле, замкнута в смертной оболочке, – сказал он, указывая на себя. – Но души перевоплощаются, когда плоть умирает. В зависимости от нашего поведения в жизни душа становится высшим существом, приблизившись к божественному, или спускается на уровень других живых существ.

Акенон больше не обращал внимания на учеников Пифагора, целиком поглощенный словами учителя. В Египте существовало убеждение, что после смерти человека часть его жизненной силы продолжает жить в царстве мертвых. Для этого необходимо сохранять тело нетленным, поэтому умерших часто бальзамировали. В Карфагене же могилу считали вечной и единственной обителью усопших. Кроме того, умерших частенько кремировали, потому что не верили в загробную жизнь. Акенон давно утратил всякую религиозную веру, сохраняя лишь благоразумное уважение к неведомому. Однако рассказ Пифагора его заворожил.

– Ты хочешь сказать, что преступник может перевоплотиться в животное?

– Конечно, – подтвердил учитель с полной уверенностью. – Душа может перейти в любое живое существо, от растения до человека. А среди людей может выбрать бездарных, а может тех, кого от божественного отделяет лишь тонкая завеса. Как-то раз я узнал в собачьем лае голос умершего друга.

Краем глаза Акенон заметил, как Эвандр молча кивнул, словно сам был тому свидетелем. Пифагор продолжал. Его речь звучала столь же серьезно, сколь и утешительно.

– Некогда наши души были свободны, но совершили тяжкий проступок. Из-за ошибок в прошлом они вынуждены пройти через ряд жизней, пока вновь не будут готовы присоединиться к божественной сущности. В общине мы очищаем тело и разум, чтобы в следующий раз воплотиться на более высоком уровне колеса воплощений. Когда вы дисциплинированны и стремитесь к знаниям, путь к божественному проходит быстрее, к тому же можно обрести способности, которые выходят за рамки того, что обычно считается посильным для человека.

Акенон был очарован словами учителя. Слушая его, невозможно было усомниться в том, что слова его и есть истина.

– Например? – спросил он шепотом.

– Достигнув гармонии тела и души, можно вспомнить события прошлых жизней и помочь другим их вспомнить, прочитать умы людей, утихомирить силы природы…

Пифагор одарил его теплой улыбкой, и Акенон заметил, что сидит, подавшись вперед, открыв рот и вытаращив глаза. Он изменил позу и смутился. Учителя смотрели на него, но он все равно задавал вопросы.

– А как получить такие возможности? – Мгновение он колебался, не решаясь продолжить. – Могу ли я стяжать хотя бы одну из них?

Пифагор молча смотрел ему в глаза.

– Видишь ли, Акенон, честолюбие – хороший стимул для развития, но кроме него необходимо терпение. Многие из тех, кто стучится в нашу дверь, не получают ответа, потому что ими движут неверные причины. Не позволяем мы присоединиться к нам и тем, у кого нет нужных способностей или соответствующей природы. Из принятых большинство допущено только во внешнюю часть учения, касающуюся заботы о теле и моральных правил. Почти все они проживают за пределами общины. Те же ученики, кого допускают в общину, должны провести минимум три года в качестве акусматиков. Три года они проводят в молчании, слушая своих учителей, изучая азы учения и медитацию.

Акенон кивнул, вспомнив двух безмолвных учеников, сопровождавших Ариадну, когда она ездила за ним в Сибарис.

– Если ученики проходят этот этап, – продолжал Пифагор, – то получают доступ к более сложным этапам учения, пытаясь понять их с помощью своих учителей. Они достигают степени математика. Далее им предстоит изучать свойства чисел и геометрических фигур. А также пропорции и правила, которым подчиняются музыка, движение небесных сфер и все явления природы. – Он наклонился к Акенону, словно собираясь раскрыть ему тайну. – Все в мире можно отобразить с помощью чисел, Акенон, абсолютно все. Тот, кто действительно это понимает, становится учителем. Постепенно он может выходить за рамки ограничений, присущих человеческой природе. Понять – значит управлять. Один из тысячи человек, посвятивших этому всю свою жизнь, может дойти до этого уровня.

Он откинулся на спинку кресла и продолжил:

– Цель каждого должна состоять не в том, чтобы добраться до какой-то определенной точки, а в том, чтобы сдвинуться с того места, где он находится. Куда двигаться дальше? – спросил он риторически. – Это зависит от многих факторов. Вы должны стараться ежедневно делать шаг вперед, а когда отступаетесь, сделать все возможное, чтобы наверстать потерянное. Одни не хотят, а другие и не могут. Я показываю путь и веду за собой, но каждый должен стараться сам. – Он впился в Акенона полными огня глазами. – В тебе я вижу огромные задатки. Ты получишь посвящение, но вряд ли станешь членом общины. По крайней мере, не в этот период жизни, потому что тебе придется от многого отказаться, а ты не готов.

Акенон спросил себя, что имеет в виду Пифагор. Быть может, отказ от женщин? – Ариадна мигом всплыла в его голове, но он отмахнулся от этих мыслей. Отказаться от неограниченного потребления еды и питья? От свободы? Разумеется, он не собирался отказываться от наслаждений в обмен на то, во что не верил… Он затряс головой, с удивлением замечая, что мысли приняли оборонительный характер. Должно быть, такова была реакция трезвого ума на то, что речь Пифагора его завораживает, как моряка – пение сирен. Стать высшим существом с невероятными способностями весьма заманчиво, особенно если тебе хотя бы теоретически показывают путь к их достижению.

Египтянин поднял взгляд, ему показалось, что очнулся от сна или от ворожбы, туман которой все еще стелился вокруг.

– Простите, но я думаю, мне пора.

В этот момент Аристомах вытянул свое тщедушное тело и взволнованно произнес:

– Я бы хотел кое-что сказать. Открыватель тетрактиса, – он указал на Пифагора почтительным кивком, – слишком доброжелательно относится к некоторым своим недругам. Поэтому я считаю себя обязанным заявить…

– Не надо, не продолжай! – прервал его Пифагор.

Аристомах замолчал. Он опустил взгляд, лицо исказилось, кулаки сжались. Внезапно на его лице появилось болезненное выражение, и он продолжил:

– Ему следует знать. – Он поспешно повернулся к Акенону. – Килон поклялся отомстить Пифагору, когда тот запретил ему присоединиться к общине. Мы полагаем, что расследование должно его коснуться, каким бы могущественным он ни был. – Аристомах наклонил голову, и его голос превратился в стон. – Простите, учитель.

Наступило напряженное молчание. Остальные ученики сидели, уставившись в стол, не реагируя на слова своего товарища. Акенон быстро посмотрел на них и заметил, что Даарук незаметно кивнул. В его сторону он не смотрел, но Акенон почувствовал, что все его внимание обращено на него. Он изучил его лицо, не обнаружив больше признаков беспокойства, и нахмурился.

«Даарук желает, чтобы я заподозрил Килона или самого Аристомаха?»

Глава 19
18 апреля 510 года до н. э

Борей подошел к Фаланту. Обнаженное тело великана было забрызгано кровью Яко, особенно бедра. Страшная ухмылка искажала его лицо.

Старый раб попятился, спина его уперлась в стену. Он поднял глаза, расширившиеся от ужаса. Чудовище было похоже на гору мускулов, которая вот-вот обрушится на него. Он пытался что-то пробормотать, молить о сострадании, но из дрожащих губ не вылетало ни звука.

Борей наслаждался моментом и не торопился. Он был вполне удовлетворен общением с Яко. Фалант видел то, чего видеть не должен, и он собирался его убить, но не было необходимости с ним ссориться. Лучше всего все подстроить так, чтобы смерть старика выглядела как несчастный случай. Он мог задушить его, не оставив следов, и бросить тело посреди кухни. Все подумают, что старый раб умер естественным путем.

Наверху послышался шум. Борей отвел взгляд от старика и посмотрел на лестницу.

– Отец, ты здесь? – Это был голос одного из сыновей Фаланта.

– Отец, ты внизу? – спросил другой сын.

Послышались приближающиеся шаги. Борей нахмурился, быстро обернулся и поднял с пола хитон Яко. Фалант увидел, что великан отвлекся, и подумал о бегстве, но не смог пошевелиться. Ему тоже хотелось кричать, но не для того, чтобы позвать на помощь, а для того, чтобы приказать сыновьям бежать от зверя.

Борей поднял тело Яко, словно куклу, и принялся облачать его в хитон. При каждом движении мальчик издавал чуть слышные стоны. Когда Борей закончил свою работу, могло показаться, что пытка затронула только лицо подростка, хотя на внутренней стороне его бедер виднелись следы подсохшей крови.

Сыновья Фаланта спустились в погреб.

– Отец!

Они помогли старику встать и посмотрели на Борея со смесью страха и ненависти. Несколько секунд все молча изучали друг друга. Двое молодых людей были сильны и привыкли к тяжелому труду, но гигант мог раздавить их одной рукой. Наконец Борей поднял тело Яко и, глядя на рабов, покачал окровавленной головой.

Сыновья Фаланта переглянулись, ничего не понимая.

Борей подошел ближе и громко зарычал, размахивая разбитой головой мальчика.

– Он хочет нам сказать, – проговорил Фалант дрогнувшим голосом, – что мы свидетели того, что он выполнил приказ хозяина. Он приказал изуродовать Яко каленым железом, что он и сделал. Только это и ничего больше.

Сыновья Фаланта кивнули, взяли отца под руки и помогли подняться по лестнице.

«А еще он сказал, – подумал Фалант, прежде чем исчезнуть, – что сделает с нами то же, что и с Яко, стоит мне заикнуться о том, что я видел».

* * *

Вопли Главка прервали приятные воспоминания Борея. Он заметил, что что-то изменилось. Хозяин больше не призывал Яко. Великан попытался различить, что тот кричит, но не преуспел.

Он потянулся на одеялах и сел. Размял бы ноги, но не мог выпрямиться под низким потолком, не пригнув голову, а на улицу выходить не хотелось. Он решил остаться в комнате еще некоторое время.

Показав разбитое лицо Яко Фаланту и его сыновьям, он потащил полумертвого мальчика в порт. С ним отправились двое солдат, которые передали приказы Главка капитану одного из его кораблей. Борей выбрал тот, который собирался отплыть в более дальний пункт назначения. Капитан безропотно согласился приковать раба к веслу. Великан воспользовался рассеянностью солдат, чтобы отвести капитана в сторону. Затем жестами дал ему дополнительные указания, которые выдумал на ходу. Он заверил его, что в будущем у него не будет проблем с Главком. Капитан подтвердил, что выполнит все его указания. И рабы, и свободные знали, что Борею лучше не перечить.

У входа в его комнату появились два стражника.

– Борей, Главк желает тебя видеть.

Великан вопросительно зарычал.

– Не знаю, – ответил страж. – Он пришел в себя и разговаривает с людьми. Поторопись.

Двое стражников, сопровождавших Борея, держались от него на почтительном расстоянии. Они спешно шагали по дворцу, их факел рассеивал ночную тьму. Борей немного нервничал, хотя считал, что все в порядке. Он и сам думал, что Главк спросит о Яко, как только придет в себя, и был уверен, что трусливый Фалант его не выдаст. Старый раб знал, что это повлечет за собой гибель его семьи. Может быть, Борею тоже придет конец, но он успеет с ними поквитаться, к тому же справиться с гигантом под силу лишь дюжине стражников.

Добравшись до покоев Главка, стражники остались снаружи, встав по обе стороны от двери. Борей наклонил голову, чтобы войти внутрь.

Хозяин сидел на кровати, опираясь спиной на гору подушек. Он был в сознании, хотя обильно потел, и на его пухлой физиономии по-прежнему обозначалось страдальческое выражение, как у всякой измученной души. Борей огляделся: в комнате толпился народ. Возле дверей стояли навытяжку шестеро гвардейцев, среди них он заметил начальника дворцовой охраны. Рядом с кроватью топтались двое секретарей и несколько рабов, которым поручили обслуживать выздоравливающего Главка.

Справа стоял хмурый старик Фалант, окруженный своими детьми. Встретившись взглядом с Бореем, он отвел глаза.