Текст книги "Работа над ошибками"

Мистер Бойл, с кляпом из собственного галстука во рту, почти уже выучился вести себя прилично. Короткая стрижка – из тех волос, что у него еще остались – шла ему гораздо больше, хотя, безусловно, столовый нож не лучший инструмент для парикмахера. Впрочем, если на голове мистера Бойла и появились ссадины с проплешинами, то в этом ему следовало винить собственную несговорчивость и неусидчивость, а не отсутствие у меня соответствующих навыков. К несчастью, в процессе стрижки мистер Бойл лишился очков: они упали на пол и были раздавлены ногой (его, не моей).

Моя мама была парикмахером, сообщил я. Стилистом.

Мистер Бойл, крепко привязанный к стулу, тяжело дышал через нос. Он сидел босой, в закатанных брюках. И. куда бы я ни пошел, не сводил с меня глаз, лаже если для этого ему приходилось вертеть головой – точнее, всей верхней частью туловища.

Я оставил попытки общаться с ним при помощи рисунков. Скучно. Да и не умел он рисовать. Эти палочные человечки. Матерь божья. Ровно в час – на большой перемене – я развернул один пакет сэндвичей (с ветчиной и помидорами) и открыл банку «Фанты».

Вы знаете (отрыжка)… простите. Вы знаете что-нибудь о менингите, сэр?

Он поднял брови.

О менингите. (Я постучал себя по голове.)

Еле заметный кивок.

Расскажете мне? Если я выну галстук?

Снова кивок.

Только никакого крика и никаких ненужных разговоров (тычок большим пальцем в сторону двери), иначе вы незамедлительно лишитесь привилегии обескляпливания. Н-н?

Он опять кивнул.

Я аккуратно вынул мокрый от слюны галстук у него изо рта. Потом прошел к книгам, стоящим на учительском столе между двух книгодержателей, выполненных в виде полированных деревянных бюстов Эйнштейна и Ньютона. Взял большой медицинский словарь и принялся листать.

Итак, начинайте.

Зачем вы это делаете?

Менингит – воспаление мозговых оболочек… Что такое мозговые оболочки, мистер Бойл?

Послушайте…

Мистер Бойл?

(Выдох, запрокидывание головы.) Мозговые… мозговые оболочки – это оболочки, покрывающие…

Тут говорится, «мембраны».

Да, мембраны, покрывающие мозг.

И?

Что? А. Головной и спинной мозг.

Галочка «оч. хор.», мистер Бойл. А что, как вы считаете, вызывает воспаление мембраны, покрывающей головной и спинной мозг?

О, я не знаю… какая-нибудь инфекция.

М-м-м. «Инфекция, проникающая в кровь», да. Оказывается, эта инфекция «чаще всего поражает молодых людей и детей, с младенческого возраста до двадцати с небольшим лет». Симптомы, сэр?

Сильная головная боль, я полагаю. И, э-э… ну я не знаю, тошнота.

«Тошнота, рвота, сильный жар… ля-ляля… головная боль может достигать такой силы, что больной не способен сдержать криков». Болезнь смертельная?

Да, иногда.

Тут сказано: «не всегда»… «при своевременной диагностике». Не всегда заканчивается летальным исходом. Я захлопнул книгу и поставил ее на место.

Линн, Грегори

Класс 2 – 3

Естествознание

Грегори не сможет изучать естественно-научные дисциплины до тех пор, пока не научится вести себя, как подобает взрослому человеку. Его отношение к предмету вызывает у меня беспокойство за его будущее.

Д. Бойл

После третьего класса мне посоветовали отказаться от занятий физикой и химией. Мистер Бойл сказал, что к этим предметам у меня нет никаких способностей. Но для того чтобы получить аттестат, требовалось изучать хотя бы одну естественную науку, поэтому я ходил на биологию. Растения и все такое прочее. Энзимы, фотосинтез. Жизненные циклы. Репродуктивные функции. Опишите процесс прохождения сэндвича с сыром по пищеварительному тракту. Мистер Бойл произносил «писчеварительному». Но мне было необходимо знать, с каким именно сыром и следует ли принимать во внимание помидоры и свежие огурцы. А может быть, маринованные? С черным хлебом или с белым, с маслом или с маргарином? Как я вижу, у тебя сегодня вздорное настроение, сказал он. Ты, наверное, думаешь, что это умно или забавно, но на самом деле это просто утомительно.

Биология изучает всех обитающих на Земле живых существ, а также останки вымерших. Живые существа – это и простейшие микроорганизмы (вирусы, бактерии), и крупные животные и растения.

Это я прочел в девяносто шестом издании «Циклопедии Пёрза», которое было напечатано и переплетено типографией «Ричард Клей Лтд.», обосновавшейся в городке Бунгей графства Суффолк. Там, в частности, говорилось, что у всякого живого организма есть «метаболизм». Метаболизм – это непрерывно происходящий в организме процесс физических и химических изменений: переваривания пищи, выработки шлаков (кала, мочи и т. п.), а также «промежуточные процессы… поставляющие энергию и вещества, необходимые для поддержания жизни, нормального функционирования и роста организма». Если благополучию или самому существованию организма угрожают какие-либо изменения окружающей среды, он реагирует на эти изменения, так или иначе приспосабливаясь к ним. Иногда организм мутирует, причем новоприобретенные признаки передаются из поколения в поколение, обеспечивая выживание вида, даже в тех случаях, если в процессе эволюции представители этого вида принимают совершенно иной облик.

Парадокс Линна:

Означает ли это, что старый вид: а) мертв, б) жив, в) и мертв, и жив, г) ни жив, ни мертв? (Нужное подчеркнуть.)

Вот что говорится в «Пёрзе» под заголовком «Формы жизни»:

Вследствие огромнейшего разнообразия и сложности жизненных процессов понять и определить, что такое жизнь, невероятно трудно.

На уроке по правильному и рациональному питанию мистер Бойл раздал нам таблицы, позволяющие вычислить, является ли наш вес оптимальным для нашего возраста, пола, роста и т. д. Я взял таблицу домой и спросил у мамы, какой у нее рост. Она ответила, пять футов три дюйма. Я сверился с таблицей и сказал ей, сколько она должна весить. А она сказала:

Ну, это мне надо вырасти до пяти футов пяти дюймов.

Мистер Бойл (громко, чтобы его было слышно за дверью) уведомил прибывшего для переговоров полицейского с суровым голосом, что ситуация пока не вышла из-под контроля и что с ним, насколько это возможно в сложившихся обстоятельствах, обращаются хорошо. Нет, он не голоден и не испытывает жажды – мистер Линн оказался настолько любезен, что поделился с ним сэндвичами.

Последнее сообщение, о предоставлении питания, являлось выдумкой. Фразой, которую он выучил наизусть и повторил вслух. А вот то, что он выдал мое имя, было серьезной ошибкой. Мистер Бойл немедленно это осознал – он рассыпался в извинениях, сказал, что у него соскочило с языка. Он не думал… Я засунул ему в рот кляп, зажег горелку и некоторое время держал его руку в пламени.

По моим часам (по сравнению с часами на стене, спешившими на две минуты) мы пробыли в кабинете К3:01 уже четыре часа и двадцать три минуты. За это время со стороны полиции поступило три просьбы разрешить им поговорить с моим пленником, чтобы убедиться, что он не пострадал; последнюю просьбу я удовлетворил. Пусть думают, что я слабею, теряю контроль над ситуацией.

Знаете, что мы с ними делали? Не я, а мальчишки.

Мистер Бойл поднял на меня влажные глаза. У него был озадаченный, несколько бессмысленный вид – такой, будто я разбудил его от глубокого сна.

С горелками, сэр.

Он покачал головой.

Они снимали с газового крана резиновую трубку, надевали ее на водопроводный и пользовались горелкой как водяным пистолетом.

Я показал. Мистер Бойл сморщился, закрыл лицо обеими руками, но, как только струя воды попала на обожженную руку, быстро ее отдернул. Плечи и лацканы его пиджака потемнели, кровавые заплатки среди кустиков торчащих волос заблестели красивым, ярким блеском.

С кляпом ли, без кляпа, но педагог вносил в беседу, помогавшую нам кое-как коротать время, лишь самый предсказуемый, неинтересный вклад. Вклад ученого, приверженного фактам, преданного всему доказательному, полного решимости объективно оценить свойства изучаемого феномена. Его слова звучали как эхо из моего прошлого. Никакой гибкости, готовности признать изначальную двусмысленность «законов» природы. Я рассказал ему про маму, про папу, про Дженис. Спросил, помнит ли он тот раз, когда я толкнул его, – я тогда вдруг решил уйти посреди урока, а он попытался меня остановить, – и он пошатнулся и приложился к стене, а потом доложил о нападении, за которое меня впоследствии выгнали из школы? Исключили, как это теперь называется. Оказалось, все было настолько давно, что этот эпизод он помнит весьма и весьма смутно. Я спросил, насколько давно.

Вы помните, о чем вы рассказывали в тот день?

Господи боже, да представления не имею.

Бывали моменты, когда он вдруг раздражался, проявлял нетерпение, когда его голос – и выражение лица – выдавали обиду на то, что его удерживают в заложниках, высокомерное отвращение к тому, что кто-то смеет с ним о чем-то разговаривать.

В моем арсенале имелись различные меры физического воздействия, позволявшие сделать его сговорчивым и послушным, но, как правило (хотя и не всегда), строгого взгляда или предостерегающего слова оказывалось достаточно.

О детской смертности, сэр. О несчастных случаях и их причинах.

Контролировать (гл.)

1. проверять, тестировать, сличать;

2. пользоваться ограничивающим или руководящим влиянием на кого-либо, иметь над кем-либо власть, управлять.

контрольный экземпляр

организм, культура и т. п., которые при проведении экспериментальных исследований не подвергаются никакому воздействию. При подведении итогов исследований такие экземпляры используются в качестве эталонных или сравнительных образцов и сопоставляются с экземплярами, подвергавшимися воздействию в ходе эксперимента.

Иногда, рисуя какие-то вещи, я тем самым заставляю их сбываться. Я проверял. Проводил эксперимент. Я выбрал десять событий с двумя возможными исходами, каждый из которых был помечен как «желательный» или «нежелательный». Перед каждым событием я изображал желательный исход в виде комикса. Одновременно я выбрал десять других событий с желательными и нежелательными исходами, к которым не стал делать никаких рисунков. В результате исследований я выяснил, что в обеих группах – как экспериментальной, так и контрольной – соотношение желательных и нежелательных исходов было абсолютно случайным. Но! Те события, исход которых был предугадан картинками, имели для меня намного большее значение. Вывод: когда я рисую какие-то вещи, я – иногда – заставляю их сбываться.

На мистера Бойла – снова оказавшегося без кляпа – мой метод произвел большое впечатление. Метод, но не заключение. Он сказал, что это ненаучно. В ответ я велел ему заглянуть в конец блокнота. Там он обнаружил картинки. Одни изображали его обритым, с обожженной, в волдырях, рукой; на других он, явно обращаясь к двери, говорил, что с ним обращаются хорошо, на третьих его поливали водой из горелки. Мистер Бойл, щурясь без очков, глянул на рисунки и быстро захлопнул блокнот. В уголках его рта, там, где кляп повредил кожу, запеклась кровь.

Да вы же самый настоящий…

(Я показал на блокнот, соскользнувший с его колен.) Там есть еще.

Я не желаю их видеть.

(Пауза.) Скажите, сэр, а вы составляете план уроков?

Разумеется.

И они всегда проходят так, как вы запланировали?

Да, обычно.

Обычно. (Я позволил себе улыбнуться.) Но не сегодня.

Снова сэндвичи, снова «Фанта». Шоколад. Мистер Бойл смотрел, как я ем. К сожалению, процесс поглощения пищи оказался прерван очередной попыткой полиции вовлечь меня в диалог. Я любезно изобразил готовность поддаться убеждениям. Наконец полицейский заткнулся, и мы с заложником возобновили ученые переговоры.

Как вы думаете, сэр, кто такие привидения? Люди, существующие в памяти живых?

Привидений не бывает.

Господи, да вы меня совершенно не слушаете.

Мне ужасно хотелось сделать ему больно, но для этого пришлось бы опять вставить кляп, чтобы заглушить вопли, а в свете необходимости продолжать урок его рот должен был оставаться свободен. Я подошел к доске, стер схему работы ядерной станции и набросал мелом четыре портрета: мама, папа, Дженис в возрасте семи лет и Дженис-младенец.

Моя семья. Я отошел в сторону, чтобы мистер Бойл, привязанный к стулу посреди класса, смог посмотреть на доску. Все умерли. Сохли, сочли, да сдохли, как сказал бы мой папаша. И в то же время (я поднял мел кверху) вот они здесь.

Обе ваши сестры умерли?

Это Дженис. Она ушла от нас, потом вернулась, потом снова ушла.

Боюсь, я не понимаю…

У вас есть дети, сэр? Маленькие Бойлики?

Слушайте, я не собираюсь…

У нее было острое воспаление оболочек головного мозга. Не всегда заканчивающееся летальным исходом.

(Пауза.) Сколько ей было лет?

Семь. А мне четыре с половиной.

Мистер Бойл посмотрел на меня. Он откинул голову назад и стиснул руки – они лежали на коленях, и здоровая рука обнимала обожженную, придерживая найденный мною в одном из шкафов кусок ваты, который я разрешил использовать как перевязочный материал. Он поморщился.

У нас две дочери, взрослые.

Учительницы?

Он коротко засмеялся, скорее даже хмыкнул. И покачал головой. Они уже не живут с нами. Мы… моя жена очень по ним скучает.

Я прошел к окну и отвел жалюзи в сторону. В глаза ударил яркий дневной свет. Всмотревшись, я увидел внизу, на спортплощадке, две полицейские машины. Вокруг них стояло несколько человек, все в пуленепробиваемых жилетах. Один наводил на здание школы бинокль, другой прицеливался из винтовки.

Ты скучаешь по Дженис? По сестре?

Я отпустил жалюзи и отошел от окна. Распухшая мембрана – мозговая оболочка – должна была сильно давить ей на мозг. Вы можете себе это представить, сэр?

Он опустил голову, ничего не сказал.

Снаружи – сумерки. Внутри – неоновый свет, он кажется ярче по контрасту с мраком за полупрозрачной тканью жалюзи. Отопление нам отключили. Я еще раз перекусил, молча – спасибо, удалось поесть без участия надоедливого полицейского переговорщика, целый день не дававшего нам покоя. Мистер Бойл тоже молчал – после вопроса про Дженис он лишился разговорной привилегии. Я коротал время, листая книги на учительском столе и набрасывая комиксы. Пару раз мистер Бойл начинал клевать носом, и мне приходилось его будить, обдавая водяной струей из горелки. Теперь он полностью проснулся и сидел, допивая остатки моего кофе и жуя половинку сэндвича с сыром и салатом, которую я ему отдал. Я наблюдал за ним: как равномерно двигаются мускулы его челюстей, как он смущенно стряхивает с губ крошки, как ритмично ходит его кадык. Перед тем как глотнуть кофе, он непременно дул на него, хотя к этому времени напиток, безусловно, должен был остыть. Время шло, температура в комнате неуклонно падала, и постепенно я стал надевать обратно то, что снял днем – толстовку, куртку. Предметы гардероба мистера Бойла были, согласно указаниям, сложены на парте аккуратной стопочкой. Пиджак, рубашка, жилетка, брюки, трусы. Когда он снял с себя всю одежду и положил ее рядом со снятыми ранее носками и ботинками, на пол из кармана пиджака упали ручки. Он потянулся было за ними, но я приказал ему ничего не трогать, закончить складывать одежду и вернуться на место, чтобы я мог снова его привязать. Он повиновался, молча, не оказывая ни малейшего сопротивления, и я примотал его к стулу пластиковым бельевым шнуром.

Я стал рисовать его. Делать анатомические зарисовки: длинные, белые, тонкие конечности; груди, отвисшие, в гусиной коже, почти безволосые; вокруг каждого лососево-розового соска – венчик торчащих волосков; дряблый живот, перечеркнутый по диагонали – от левого бедра к ворсистому лобку – ярким шрамом. Пенис размером и формой напоминал коктейльную сосиску. В свое время на «Фабрике искусств» я видел натурщиков. Сидельцы, так их называли, даже когда они позировали стоя или лежа. Это были мужчины, женщины, молодые, старые, толстые, худые. Обнаженное тело на меня не действует. Тело – всего лишь кусок живого (пока живого) мяса. В школе, на биологии – на половом воспитании – обнаженного тела нам не показывали, как не показывали и фильмов, фотографий, иллюстраций с обнаженными людьми либо совокупляющимися парами. Нам показывали схематическое изображение гениталий в разрезе.

1 – Пенис.

2 – Вагина.

Нам объяснили, каким образом осуществляется проникновение. Я выучил новое слово: «эрегированный». Пенис наливается кровью и становится эрегированным.

Адвокат предпринимает попытку проанализировать, в чем заключался смысл, как он выразился, «вынужденной обнаженности» мистера Бойла.

Вы хотели, э-э, унизить его? Да? Подчеркнуть его деградацию?

Де-градацию. Да. Это мне нравится.

Вижу по его выражению, что он хотел развить эту тему, но почему-то передумал. И вместо этого спросил про мистера Эндрюса.

Первой была тетя. Полиция разрешила ей несколько минут поговорить со мной из-за двери. Тетя пришла с Боженькой, и я терпеливо выслушал то, что Он имел мне сообщить: оказывается, надо ненавидеть грех, но возлюбить грешника. Тетя сказала, что Господь хочет, чтобы я открыл дверь. Я очень коротко ее послал. А через пару часов – снова стук. Полицейский инспектор. С гравиевым голосом. Он мог бы и не сообщать, кто собирается взывать ко мне на этот раз, – я же сам это рисовал. И потому знал: его появление – всего лишь вопрос времени.

Грег, это я… Энди.

Я улыбнулся.

Ты слышишь меня?

Я поднялся из-за стола, попутно прихватив нож, брошенный мною среди книг и картинок. Пересек комнату. Голос зазвучал ближе, громче. Я встал у двери, склонившись головой к листу бумаги, закрывавшему стеклянную панель, и спиной чувствуя взгляд мистера Бойла.

Поговори со мной, Грег. Пожалуйста.

Я напряженно вслушивался, стараясь различить его дыхание, шорох одежды; мысленно представлял себе кончики его пальцев, прижатые к двери с другой стороны, голову, склоненную, как и моя, к панели; слышал в воображении поцелуйный звук сигаретной затяжки.

Я не собираюсь входить, я хочу только поговорить с тобой.

Мы с мистером Бойлом работаем над ошибками. (Неясный шум в коридоре, шаги, шепот.) Скажите им, пусть отваливают!

(Еще шепот.) Хорошо, хорошо, Грег.

Скажите!

Я сказал. Все в порядке. Никто тебе ничего не сделает.

Я прижался лбом к двери, закрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул. Вы знали, что я здесь.

По радио сказали. В новостях.

Они назвали мое имя?

Нет. Никаких имен. Сказали только, что взят заложник…

Здесь мистер Бойл. Дерек Бойл. Мистер Д. Бойл.

Я знаю Дерека Бойла.

Он заведующий естественно-научным отделением.

Я знаю.

Вам нельзя с ним говорить.

Я…

Он лишен разговорной привилегии на неопределенный срок.

(Пауза.) Грет, с тобой все в порядке?

Мы работаем над ошибками. Он мне помогает. Физика, химия. Биология.

Это хорошо.

Вот только не надо этого идиотского покровительственного тона, мистер Эндрюс.

Грег, ты не так понял. Послушай…

Я не стал слушать. Я отошел к столу и принялся приводить в порядок бумаги, хаотично разбросанные на полированной деревянной поверхности, раскладывать в правильной последовательности свои картинки. Бросив взгляд на мистера Бойла, не сводившего с меня глаз, я подмигнул и, кивнув на дверь, тихо проговорил:

Этот человек может спасти вам жизнь.

Он начал что-то говорить в ответ, но я поднес палец к губам, и он сразу же затих. Я вернулся к двери, держа в руке картинки, разложенные веером, как карты.

Мистер Эндрюс… выберите цифру от одного до десяти.

Что?

Цифру.

Грег…

Ну же, сэр. Любую.

О, я не знаю… семь. Цифра «семь».

Я вытащил одну из картинок, сложил, убрал в карман, а остальные протянул мистеру Бойлу и потом долго наблюдал за тем, как он изучает разнообразные варианты собственной смерти – или спасения. Затем, похлопав себя по карману, где лежала выбранная картинка, снова подмигнул. И проинформировал мистера Эндрюса, что вплоть до завтрашнего утра прекращаю всяческое общение, и любая попытка – с его ли стороны или со стороны полиции – заговорить со мной повлечет немедленное прекращение физического существования моего заложника, мистера Бойла: педагога, супруга, отца двоих детей, заведующего естественно-научным отделением. Два глаза, оба карие.

Заметки

Выкидыш – самопроизвольное прерывание беременности, случающееся в течение первых двадцати четырех недель, часто между двенадцатой и четырнадцатой неделей…

На каждые пять беременностей приходится один выкидыш. (А значит, выкидыши не редки, но и не обычны.)

основные причины:

– генетический дефект эмбриона, вследствие которого материнский организм отторгает плод;

– аномалии строения матки;

– фибромы (доброкачественные опухоли) стенок матки;

– отслоение или повреждение плаценты;

– раскрытие, по мере утяжеления плода, шейки матки вследствие ее слабости либо недоразвития;

– перенесенные во время беременности заболевания (например, грипп, краснуха, листериоз).

следствие:

– ребенок выскакивает из матки, мертвый.

Выкидыш – выталкивание маткой человеческого эмбриона до достижения последним жизнеспособного состояния.

выталкивание

жизнеспособность

Выкидыш – это когда ребенок умирает, еще не родившись.

Парадокс Линна:

(Рождение – Жизнь – Смерть)

Если жизнь начинается с рождения, можно ли считать вас живым до того, как вы родились? И если жизнь предшествует смерти, может ли умереть то, что еще нельзя назвать живым? Можно ли, после того, как умрешь, родиться вновь?

Выкидывать (гл.): избавляться от ненужного

У меня должен был появиться новый братик или сестричка. Это я усвоил, об этом мне говорили достаточно часто. Мне разрешалось класть голову на Животик и прислушиваться. Это должно было стать маленьким ребенком, крошечным ново-рожденным младенцем. Я это знал. Так почему же я без конца спрашивал: а скоро родится Дженис?

Дженис у… Дженис больше нет. Она заболела и… не выздоровела. Она ушла от нас навсегда. Навеки. Мы же это сто раз обсуждали, Грег.

Я смотрел на животик.

Господи боже, Грег! Это… не Дженис!

Грег, у нашей мамы…

Ты туда же! Впрочем, давай, скажи ему ты.

Скажи что?

То. Это же ты заронил ему в голову эту идиотскую мысль.

Я?

Что у него будет новая маленькая Дженис, с которой можно будет играть.

Да я никогда…

Очень даже когда! Не стыдно врать?

Отец подошел к кухонному шкафчику, открыл его, взял с полки пачку сигарет и швырнул ее через всю комнату. Пачка ударилась об стол, за которым сидела мама, и упала на пол.

На, покури. Хоть всю, бля, выкури…

Патрик!

…только этих сцен мне больше не устраивай!

Да из-за тебя и святая закурит.

Вот и кури.

Мама, просунув пальцы в густые спутанные волосы, громко задышала. В больнице сказали, что курение…

Сколько у тебя сейчас, четыре месяца?

Она посмотрела на него. Шестнадцать недель.

А ведешь, бля, себя так, как будто уже четыре года!

Кроме как на «б», у тебя слов нету?

Прям, бля, месячные какие-то нескончаемые.

Очень красиво.

Первая беременная в мире, у которой, бля, еще и ПМС.

Молодец. При Грегори.

Отец ткнул в мою сторону пальцем. Это ты его портишь, не я. Ты и твои ебанутые настроения. Он подобрал пачку и шваркнул ею об стол. Давай, кури. Избавь нас от этих дебильных страданий.

Ну вот, опять ты его довел.

Меня разбудил шум. Голоса. Плач. Я сел в кровати. Сначала я ничего не видел, но потом глаза привыкли к темноте, и я постепенно начал что-то различать: занавески, комод, игрушки. Картинки на стенах, которые я рисовал в детском саду, но не сами рисунки, а лишь прямоугольники бумажных листов. Я вылез из кровати. Я был в пижаме, но все равно было холодно. Я уже мог разглядеть в темноте белую дверь и черную шишку ручки. Я вышел из комнаты. На лестничной площадке было темно, но из-за неплотно прикрытой двери родительской спальни вырывалась и тянулась по ковру бледно-желтая полоса света. Здесь голоса звучали слышнее, раздавался скрип кровати, шаги босых ног по ковру. Мама плакала и одновременно что-то говорила, из ее горла рвались такие звуки, будто она пила воду большими глотками. Я подошел к двери.

Ничего, ничего.

Отец повторял это снова и снова, он говорил: «милая» и «Марион, детка», говорил: «Боже милостивый». Я тихонько открыл дверь и застыл на пороге.

Я думала, это моча. Думала, я обмочилась.

Да, да. Ничего.

Смотри, все мокрое. Простынка. Я думала…

Ничего, ничего.

Боже мой, Пат!

Ну-ка, дай-ка мне.

А это воды…

Да, да. Лежи тихо.

На отце была полосатая пижама. Он стоял с дальней стороны кровати, склоняясь над мамиными ногами. Мама лежала на спине. Одеяло было откинуто в изножье постели, ночная рубашка задрана на живот, ноги – очень белые – согнуты в коленях и широко расставлены. Между ногами, там, где они сходились, виднелось что-то очень красное, мокрое, волосатое, залитое коричневато-розовой жижей, частично испачкавшей и мамины бедра. Рядом на простыне лежало нечто странное, я никак не мог понять что, оно было загорожено от меня мамиными коленями и протянутой туда рукой отца. Его большие ладони сомкнулись вокруг этого непонятного, подняли вверх и отнесли в сторону, к пустой наволочке. И прежде чем он завернул край наволочки, я увидел, что это было, то, что лежало между маминых ног. Крошечный младенец. Весь в слизи, маленький – слишком маленький, – сморщенный, как груша, и вообще весь похожий на грушу; с красной и липкой головой, с микроскопическими ручками и ножками, крепко прижатыми к бокам, так, будто это были не конечности, а часть туловища. У младенца были даже глазки, только очень плотно закрытые. Мама, приподнявшись на локтях, смотрела, как отец заворачивает ребенка в наволочку, и вдруг заметила на пороге меня. Отец проследил за ее взглядом. Я рыдал, только без слез, и когда попытался что-то сказать, то у меня ничего не получилось. Отец подошел ко мне. Из-за того что он брал ребенка, руки у него были грязные, липкие. Он подхватил меня подмышки и быстро вынес из комнаты – перебросил размашистым движением на лестничную площадку, стукнув при этом ногами о косяк. Его жесткие пальцы больно впивались мне в ребра.

А ну марш к себе.

От его рук плохо пахло. Пока он меня нес, я вырывался, брыкался, но он только сжимал меня крепче; моя пижама собралась складками у плеч, штаны сваливались. В горле раздавалось «уг-уг-уг» подступающих рыданий.

Быстро!

Он бросил меня на кровать, резко натянул одеяло и подоткнул его так плотно, что я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Тут я разрыдался по-настоящему, вопил, выгибал спину, из стороны в сторону мотал головой по подушке, так что скоро все мое лицо сделалось мокрым от слюны. Отец включил свет. Он был желто-белый, как скелет. Если ты сейчас же не перестанешь, если сию же секунду не заткнешься и не уснешь, я тебя так отдеру, своих не узнаешь!

Мамочка!

Мамочка заболела. У нее животик болит.

Н-н. Н-н.

На пороге появилась мама. Бледная, гораздо бледнее отца, все лицо в поту, перепачканная ночная рубашка. Мама еле держалась на подгибающихся ногах. Обхватив себя руками, она зажимала между ног ночную рубашку, и даже когда ей пришлось опереться на стену и выпустить материю, та все равно липла к телу, багровая, мокрая.

Куда ты, черт тебя подери, Марион…

Отец взял ее за плечи и повернул лицом к выходу. Я кричал им вслед, но он погасил свет и захлопнул дверь. Я слышал, как по-вернулся в замке ключ. Слышал, как мамин голос уговаривал меня лежать тихо и быть, ради мамочки, хорошим мальчиком, как когда Рождество и должен прийти Сайта, а тем, кто не хороший мальчик, не принесут подарки. Ее голос звучал все слабее и слабее, пока не затих совсем.

Я читал мистеру Бойлу выдержки из одной книги, которую взял у него на столе: «На шестнадцатой неделе у эмбриона начинают расти брови и ресницы, а на голове появляется легкий пушок». (Я поднял на него глаза.) Насколько я помню, у Дженис не было на голове никакого легкого пушка. «К этому моменту эмбрион достигает шести дюймов в длину и весит приблизительно четыре и три четверти унции… у него развиваются конечности, и он уже может сосать большой палец». Вы когда-нибудь сосали большой палец, сэр?

Нет. То есть да. Я… полагаю, у меня была пустышка.

У меня тоже! (Пауза.) «…ребенок много двигается, но мать на данном этапе может этого и не чувствовать». (Дальше я стал читать про себя.) А вы знали, что «на шестнадцатой неделе пол будущего ребенка уже определен»? (Я захлопнул книгу и поставил ее на место.)

Обнаженный торс, руки и ноги мистера Бойла приобрели синеватый оттенок. Раны на голове покрылись коркой засохшей крови, а рука, от которой ночью отвалилась повязка, сочилась желтым гноем. На суставе большого пальца набухал большой волдырь. Красные, в кровавых прожилках глаза слезились, веки – в те минуты, когда они, затрепетав, вдруг закрывались – казались почти прозрачными в бледном предутреннем свете, вливавшемся в комнату сквозь опущенные жалюзи. Мистер Бойл не побрился, и нижняя часть его лица, особенно над верхней губой и на подбородке, заросла светло-коричневой щетиной.

Итак, что вы думаете?

Он рывком вздернул голову и прищурился – то ли вообще не понимал, где я, то ли не мог сфокусировать на мне зрение. Простите?

Генетический дефект эмбриона? Аномальное строение матки? Что-нибудь не то с плацентой? Как вы считаете? А может, во время беременности она подцепила какую-нибудь инфекцию? Или у нее шейка матки была недоразвита? А?

Я… Мистер Бойл покачнулся на стуле и не опрокинулся на пол только благодаря туго затянутому бельевому шнуру. Он восстановил равновесие и сказал: не имею ни малейшего представления.

Я подошел к окну, пальцем отодвинул жалюзи и выглянул наружу. Светало. К окнам верхних этажей административного корпуса школы, вместе с нашим зданием составлявшего букву Г, липло рассыпавшееся на кусочки оранжевое солнечное отражение. Внизу, в трех этажах от нас, посреди спортплощадки по-прежнему стояли полицейские машины. Только теперь их было три. Полицейские в бронежилетах передавали из рук в руки стакан. Из стакана и из их ртов, после того как они делали глоток, шел пар. У одного из пьющих на груди болтался бинокль. Я отошел от окна. Наши припасы закончились: последние сэндвичи съедены, а кофе допит рано утром. Мною. Я открыл кран в одной из раковин и попробовал рукой, не пойдет ли теплая вода. Не пошла. Несмотря на это, я умылся, сняв куртку и закатав рукава толстовки, чтобы не замочить их, когда буду мыть лицо и руки. Попил из сложенных ладоней, прополоскал рот, горло и выплюнул воду в металлическую раковину. Взял из контейнера на стене грубое бумажное полотенце. Вытерся.

Маме сказали, что это была бы девочка. Она рассказывала, когда вернулась из больницы.

Мистер Бойл не ответил и даже не посмотрел на меня.

Она всегда говорила про ребенка – про плод – «она», а отец не хотел так говорить. Знаете, что он ей сказал, мистер Бойл? Мистер Бойл.

Прошу прошения?

Он сказал: у тебя этого добра будет еще сколько хочешь. Только вышло по-другому.

Я снял через голову толстовку, потом рубашку. Носки и ботинки, брюки и трусы. Только теперь мистер Бойл обратил внимание и слезящимися глазами уставился на меня.