Текст книги "Зеркальный вор"

7

Отель-казино «Хард-рок» находится на Парадайз-роуд, между Стрипом и университетским кампусом. Это совсем недалеко, можно было бы дойти пешком, но Кёртис не хочет рисковать и разминуться с Альбедо, а потому за считаные минуты добирается до места на такси.

Он бывал здесь в прежние времена, но тот краткий и пьяный визит почти не отложился в памяти. Это сравнительно небольшое здание, с закругленными формами и зыбкими пятнами пурпурной подсветки, направленной на белые стены от их подножия. Когда такси сворачивает на подъездную дорожку вдоль шеренги пальм, диодная рекламная панель вспыхивает надписью: «ОЗЗИ ОСБОРН!» Под ней, при свете гигантской неоновой гитары, происходит непрерывное движение: поддатые кутилы с Западного побережья мелькают среди отработавших свою смену танцоров и барменов.

Едва войдя в двери с ручками гитарной формы, Кёртис понимает, что Стэнли здесь искать нет смысла. Подавляющее большинство посетителей – недавние выпускники престижных колледжей или студенты, у которых еще не закончились весенние каникулы. За исключением рекламного Оззи, Кёртис чуть ли не самый старый из всех присутствующих. Проходя через толпу в вестибюле, он минует манекен Бритни Спирс в вязаной кофте, чью-то ударную установку под стеклянным колпаком, канделябр из сверкающих саксофонов. Колонки над головами гремят «Аэросмитом». В круглом игорном зале Кёртис обращает внимание на малиновую надпись над ближайшим столом для блэкджека. Помимо стишка с пожеланием удачи, который он пропускает, надпись содержит немаловажную информацию: по здешним правилам дилеры продолжают набор при наличии у них семнадцати «мягких» очков. Да Стэнли не заставишь и на сотню ярдов приблизиться к такому заведению!

На подходе к дискообразному бару шум вокруг усиливается. Крики посетителей, бренчание игровых автоматов и музыка из динамиков сливаются в непрерывный, оглушающий рев. Лишь через какое-то время до Кёртиса доходит, что кто-то рядом выкрикивает его имя. Повернув голову, он видит длинноволосого белого типа в стильно рваных джинсах, майке «Ганз энд Роузес» и байкерской куртке. Контрастно выделяясь на фоне большого плазменного экрана, этот тип ухмыляется и машет высоко поднятой рукой, как плетью водорослей. Кёртис уверен, что никогда прежде его не встречал.

При ближайшем рассмотрении Альбедо выглядит как неудачная помесь Чета Бейкера и Джимми Баффетта. Его пальцы запятнаны чем-то коричневым, рукопожатие крепкое, но неприятно влажное и холодное, так что Кёртис спешит высвободить свою ладонь. Ростом Альбедо под метр девяносто, но рыхловат, с пивным брюшком. Тонкие темно-русые волосы собраны в хвост и на висках тронуты сединой. Все это дополняют красноватые слезящиеся глаза и запах виски с пивом изо рта.

У стойки бара пристроились две молодые женщины, спутницы Альбедо, одна светлокожая блондинка, другая смуглая и темноволосая – вероятно, латиноамериканка. Обе в расшитых блестками откровенных топах. Их лица не выражают ничего, кроме усталости и апатии. Женщины рассаживаются в стороны, освобождая два стула между ними; Альбедо хлопает Кёртиса по спине и подталкивает его к правому стулу. А когда сам он садится рядом, его ладонь с пьяной фамильярностью скользит вниз по куртке Кёртиса и нащупывает под ней заткнутый за пояс револьвер. У Кёртиса тотчас возникает мысль: «Не к добру это все, надо смываться при первом удобном случае».

Альбедо заказывает для Кёртиса бутылку «Короны» и представляет его женщинам как своего старинного друга.

– Мы вместе воевали в пустыне, – говорит он. – На первой иракской.

Имена у женщин необычные, явно иноземные. Но Кёртису нет до этого дела, и он тотчас их забывает, торопливо соображая, как ему следует держаться в этой странной ситуации.

– Ты следишь за новостями оттуда? – спрашивает Альбедо. – Что скажешь о куче дерьма, которую они наворотили?

– А что? Там уже началось?

– Вот-вот начнется, старик.

Альбедо качает головой с таким умудренным видом, словно у него есть доступ к самой последней сверхсекретной информации.

– Вот что я тебе скажу, – продолжает он, салютуя пивом. – Пусть лучше это достанется разгребать им, чем нам с тобой. Верно, братишка?

Кёртис кивает и молча прихлебывает из бутылки.

– Я только что просвещал моих юных подруг, которым не посчастливилось быть гражданками нашей великой страны, – говорит Альбедо. – Я пытался показать им всю охеренную бредовость того, что сейчас творится на Ближнем Востоке. Потому что первая война – наша война – была полным дерьмом. Тут никаких сомнений. Но вот эта куча дерьма на порядок больше той. Верно я говорю, Кёртис?

Кёртис приподнимает свое пиво и поворачивает подстаканник так, чтобы текст на нем располагался параллельно краю столешницы. Затем ставит бутылку обратно. Он не хочет ни говорить, ни даже думать на эту тему.

– Да тут сам черт ногу сломит, – говорит он наконец.

– В самую точку, старик! Ты подобрал-таки культурное выражение для всей этой грёбаной хрени!

На барной стойке появляются пачка сигарет и серебряная зажигалка, и Альбедо этак эффектно, со смаком закуривает. Он откидывается назад, балансируя на двух ножках стула, и Кёртису трудно держать его в поле зрения. Блондинка слева от Альбедо постоянно переводит взгляд с него на Кёртиса и обратно, морща лоб, как будто изо всех сил старается уяснить суть происходящего. Что-то в ней напоминает Кёртису о Балканах, но не в полной мере, – скорее, она украинка или словачка. Он понемногу успокаивается, оценивая обстановку. Его бутылка пока опустела только на четверть.

– Ну и как тебе жизнь на гражданке, Альбедо?

– Отлично, старик, отлично. Я не устаю наслаждаться свободой. И это место в самый раз по мне. Тут чего только не случается! Масса возможностей для парней вроде нас. Пока ты будешь в городе, я могу сделать несколько звонков, сведу тебя с нужными людьми. Надеюсь, ты не против?

– Было бы занятно. А ты давно здесь обосновался?

Альбедо демонстрирует акулью улыбку:

– Достаточно давно, чтобы врубиться в правила игры. Чтобы узнать все входы и выходы. Этот город живет обманом и чистоганом.

– Как и повсюду, куда ни сунься.

– Да, ты прав, старик. С этим не поспоришь. Но здесь обман и чистоган правят бал в открытую, без обиняков. И никаких тебе сраных условностей, как в большинстве других мест. Никаких намеков и тайных знаков, как в престижных клубах. Никаких искусственных препятствий для бизнеса. Здесь все имеет конкретную и справедливую цену.

– И чем ты сейчас занимаешься?

– Занимаюсь? В смысле, зашибаю баксы? – Альбедо ухмыляется и покачивает головой, давая понять, что вопрос сам по себе дурацкий. – Да я чем только не занимаюсь, старик! Берусь за любое дело, какое подвернется. А в последнее время они стали подворачиваться так часто, что я уже со всеми не управляюсь. Кое от чего приходится отказываться.

– А на постоянку?

– Есть и такая работа. Вот пару ночей в неделю я вожу этих двух дамочек по вызову. Не только их, но и других профессионалок. И одного этого уже хватает, чтобы заработать себе на жизнь: две ночи в неделю, восемь часов за ночь, водителем и охранником. Прикинь, здесь даже сраная отельная прислуга может иметь в год шестизначный доход! Это же город бесконечного бума, приятель. Раздолье для парней, знающих, что почем. Бум, бум, бум!

Кёртис вымучивает слабую улыбку. Пока Альбедо гонит банальный треп, это хорошо – пусть продолжает в том же духе вплоть до перебора очков. Рыбак не жалеет подкормки, но, похоже, не знает, как насадить приманку на крючок; и Кёртис начинает думать, что все обстоит не так уж плохо, как ему показалось вначале. Если только Альбедо не усыпляет его бдительность перед внезапным выпадом. Кёртис оглядывает орущую, возбужденную толпу. Где-то позади него автомат с резким металлическим звоном исполняет «Текилу»; знакомая мелодия выделяется на общем шумовом фоне, как лучик света, проникающий в темную комнату через замочную скважину. Его пиво выпито уже наполовину.

Смуглая девушка смотрит на него с улыбкой, и он отвечает ей вежливым кивком, гадая, почему она и ее подруга торчат здесь с Альбедо, вместо того чтобы заниматься своей работой. Или они это делают прямо сейчас, обрабатывая Кёртиса? Девушка наклоняется ближе к нему.

– Клевые у тебя очки, – говорит она.

Каждый ее слог легким дуновением касается шеи Кёртиса. Произношение сносное; должно быть, давно живет в Штатах.

– А у меня контактные линзы, – добавляет она.

Об этом можно догадаться по химическому, как жидкость для омывателей стекол, цвету ее зрачков. Она тянет руку к лицу Кёртиса.

– Можно примерить?

Кёртис разрешает.

– Слабые очки, – говорит она, возвращая их после примерки.

– Я брал их навскидку, без консультации окулиста.

– Как и я свои линзы. Тоже без консультации.

Она сонно хлопает накрашенными ресницами.

– ¿De dónde eres?[5]5
  Откуда ты родом? (исп.)


[Закрыть] – спрашивает Кёртис.

– Я с Кубы.

Об этом он мог бы догадаться по ее акценту с растянутыми гласными, выпадающим звукам «с» и по этой «консультасьон». Как вышло, что кубинка очутилась здесь вместо обычных для их диаспоры Майами, Тампы или Нью-Йорка? Но для дальнейших расспросов Кёртис недостаточно владеет испанским, да и нет особого желания развивать эту тему.

– ¿De qué región?[6]6
  Из какой области? (исп.)


[Закрыть] – спрашивает он.

– Из Сантьяго-де-лас-Вегаса. Знаешь, где находится Сантьяго-де-лас-Вегас?

– ¿Está cerca de la Habana, verdad?[7]7
  Это пригород Гаваны, верно? (исп.)


[Закрыть]

– Да. А ты бывал на Кубе?

– Sí, – говорит Кёртис, – я там бывал.

Однако он не уточняет, в каком месте и при каких обстоятельствах. «Если бы не уволился, мог бы и сейчас быть там», – думает Кёртис. Ему вспоминается ясное утро в апреле прошлого года на холме над бухтой Гранадильо. И вид на лагерь с оранжевыми тюремными робами, издали похожими на цветки кактуса, застрявшие в проволочной сетке.

– Ты хорошо говоришь по-испански, – заявляет девица, но звучит это не очень убедительно, и ее улыбка начинает увядать.

Теперь ее пальцы лежат на бедре Кёртиса, а нога поглаживает его лодыжку. Все происходит как-то автоматически, словно она заученно повторяет действия видеоинструктажа (не исключено, что так оно и есть).

Кёртис легонько шлепает ладонью по ее блуждающей руке и поворачивается к Альбедо, который тем временем пытается объяснить блондинке, кто такая Кондолиза Райс. Тычком в плечо Кёртис привлекает его внимание.

– В чем дело, старик? – спрашивает Альбедо. – Еще по пиву?

– Как ты узнал, что я в городе?

Вопрос приводит Альбедо в замешательство, за которым следует показное удивление – просто чтобы выиграть пару секунд.

– Так ведь это никакой не секрет, – говорит он.

– Не секрет, конечно. Но откуда ты об этом узнал?

Они смотрят друг на друга. Лицо Альбедо вытягивается и застывает в момент смены выражений, на его шее пульсирует жилка. Кёртис полусознательно считает ее удары: один-два, три-четыре, пять-шесть…

– Деймон, – произносит наконец Альбедо. – Это он мне сказал. Позвонил мне вчера вечером и дал твой номер.

Кёртис смотрит на него с прищуром:

– А откуда ты знаешь Деймона?

– То есть как это – откуда? Я знаю его еще по пустыне, старик. Там же, где с ним познакомился и ты. К чему ты вообще клонишь?

– Я знаю Деймона с Леонард-Вуда, – говорит Кёртис. – Во время войны я был в Саудии, а он тогда плавал на «Окинаве». Я не встречался с Деймоном в Заливе.

Альбедо гасит в пепельнице сигарету, пытается сделать глоток из своей уже пустой бутылки и откидывается еще дальше назад, исчезая из поля зрения Кёртиса.

– Да какого черта, старик! – говорит он. – Не знаю, как ты, а лично я познакомился с ним там.

Кёртис ждет, когда Альбедо снова качнется вперед. Теперь он уже не выглядит растерянным; вместо этого в его глазах читается вызов. Похоже, он не настолько пьян, как сначала показалось Кёртису.

– Ладно, – говорит Кёртис. – А откуда я знаю тебя?

Альбедо смотрит на него в упор, затем пожимает плечами и отворачивается. Его указательный палец вытягивается из кулака, как рожок улитки из раковины.

– Еще «Корону», – говори он бармену.

– Мы с тобой вообще знакомы?

Альбедо вновь поворачивается к нему, и по его физиономии расплывается масляная улыбочка.

– Во всяком случае, – говорит он, – сейчас мы с тобой знакомы наверняка, не так ли? Шеф, дай-ка этому джентльмену еще одну…

– Нет, спасибо. С меня хватит.

– Да ладно тебе. Остынь, Кёртис. Любой друг Деймона – это ведь и твой друг, верно?

Опустошив свою бутылку, Кёртис подвигает ее к бармену и втирает влагу от запотевшего стекла в обветренную кожу на пальцах.

– Деймон сказал тебе, зачем я сюда приехал?

– Он говорил только, что ты выполняешь для него кое-какую работу. Разыскиваешь одного типа, который смылся из «Точки», не заплатив долг по расписке. Это все, что я знаю.

– А имя этого типа он тебе называл?

Черные глазки Альбедо уходят глубже в глазницы.

– Не припоминаю, – говорит он после паузы. – Кажется, не называл. А что, я могу его знать?

– Нет. Ты не можешь его знать.

– Я тут знаю кучу людей, Кёртис.

– Не сомневаюсь.

Альбедо получает от бармена очередное пиво, снова выуживает из кармана зажигалку и берет сигарету. Закуривая, он прикрывает огонек ладонью, и они с Кёртисом смотрят друг на друга сквозь клубы дыма. У Кёртиса начинают подергиваться веки и слезиться глаза. Он отодвигается вместе со стулом от барной стойки и снимает со своего бедра руку девушки. Та вздрагивает, как будто ее внезапно разбудили.

– Доброй ночи, – говорит он ей. – Приятно было пообщаться.

Альбедо также поднимается, взмахивает сигаретой и прочищает горло.

– Погоди, Кёртис! – говорит он. – Что ты так быстро загас, приятель?

– Мне пора идти.

– О чем ты говоришь? Ночь только начинается!

– У меня был трудный день.

– Я хочу тебе кое-что показать. Кое-что очень интересное.

– Как-нибудь в другой раз.

Альбедо смеется и кивает.

– Хорошо, хорошо, – говорит он и в то же время загораживает дорогу Кёртису.

Тот переносит вес тела на отставленную назад ногу и начинает прикидывать, в какое место нанести первый удар.

– Хотя бы запиши мой телефонный номер, старина.

– У меня он есть. Сохранился после твоего звонка.

На них уже смотрят некоторые посетители бара. Альбедо это замечает и с ухмылкой расслабляется – этакий безвредный увалень.

– О’кей, – говорит он. – О’кей, дружище. Имей в виду, ты меня обижаешь, уходя так скоро. Но подумай вот о чем. Я скажу тебе то же самое, что говорил Деймону. Я знаю этот город. И этот город знает меня. Я могу открыть для тебя множество дверей. Это не бахвальство. Спроси Деймона, если ты мне не веришь.

– Так я и сделаю.

Альбедо делает шаг в сторону. Его крупная рука поднимается ко рту, вставляет в него сигарету и на обратном пути зависает в воздухе. Кёртис глядит на эту руку, оценивая дистанцию; лицо Альбедо маячит выше, он с виду невозмутим, но внимательно следит за движениями Кёртиса. И только теперь этот человек наконец-то кажется ему знакомым. Нет, Кёртис не встречал его раньше, однако он неоднократно встречал людей этого типа – в пустыне, в Могадишо, в Гуантанамо, – и всякий раз был повод пожалеть о такой встрече.

Он хочет посмотреть в глаза Альбедо при прощании, но не получается: он слишком измучен и напряжен. И потому не отрывает взгляда от руки, которую пожимает.

– Пока, – говорит он. – Спасибо за пиво.

Он поворачивается и идет прочь. Параллельно движется компания парней баскетбольного роста. Затесавшись среди них, он дрейфует в направлении саксофонного канделябра, вестибюля и выхода на улицу. Но прежде чем вопли верзил в футе над его головой заглушат все прочие звуки, он успевает расслышать пьяный голос Альбедо:

– Ты никогда не найдешь этого типа, если будешь уходить из казино до двух ночи, морпех!

Еще через несколько ярдов он протискивается между двумя дылдами и ныряет в толпу – вновь безымянный и неприметный, просто один из многих. Никто не обращает на него внимания. Он чувствует, как случайные взгляды соскальзывают с него, как капельки воды с воска.

Толпа впереди уплотняется и замедляет шаг перед помостом, на котором мерцает хромом и черным лаком «харлей»; и в этот момент Кёртис бросает взгляд назад. Альбедо все еще стоит на прежнем месте, с двумя дамочками по бокам, и, щурясь, оглядывает круглый зал. Одной рукой он закрывает левое ухо, а к правому прижимает телефон и покачивается, как актиния в неспокойном море, при соприкосновениях с проходящими мимо людьми. А когда Кёртис вновь смотрит вперед, путь уже расчистился. Быстро и без помех достигнув дверей отеля, он выходит под неоновое сияние, на свежий ночной воздух.

8

Проехав на такси примерно милю вниз по Стрипу, Кёртис сует водителю двадцатку через отверстие в прозрачной перегородке и выскакивает из машины, не дожидаясь ее полной остановки. Скорым шагом добирается до двойных куполов «Аладдина», затем через подковообразную арку попадает внутрь пассажа, петляя между бутиками и машинально отмечая различные детали конструкций, украшений и вывесок: своды туннелей, портики, мозаики из цветных камней, узорные решетки, восьмиконечные звезды. «Хука гэлери», «Пашмина-бай-Тина», «Наполеон файн фэшнз», «Лаки ай дизайн». Псевдодождь льется с фальшивого неба. Всевозможные орнаменты – геометрические, растительные, изощренно-абстрактные – спешат заполнить каждый кусочек пространства, словно из страха перед пустотой. Любая поверхность здесь кажется невесомо-воздушной, пронизанной бесчисленными отверстиями.

Кёртис сворачивает направо перед двадцатифутовым светящимся стеклом, ошибочно приняв его за стену неонового минарета, и вдруг оказывается на парковке Одри-стрит, в квартале от Стрипа. Вокруг ни души, только над головой с воем проносятся монорельсовые поезда. Дойдя до задних дверей «Парижа», он оттуда по крытому переходу попадает в «Бэллис», а через это казино выходит на Фламинго-роуд, где берет еще одно такси. Вряд ли за ним следят, но он предпочитает перестраховаться. Он уже не экономит деньги Деймона – плевать на них, как и на самого Деймона, который без предупреждения подсунул ему какого-то нахрапистого ублюдка. Кёртис достает из кармана телефон, находит список контактов с единственным внесенным в него именем и нажимает вызов.

Он не знает, какой номер дал ему Деймон – домашний, рабочий или мобильный, – и он не слышит приветствия на том конце линии, только короткий сигнал, предлагающий оставить сообщение.

– Деймон, это Кёртис, – говорит он. – Я только что встречался с неким Альбедо, который уверяет, что ты его знаешь и поручил ему выйти со мной на связь. Прежде никогда его не видел и ничего о нем не слышал. Надеюсь, ты перезвонишь мне и объяснишь, что к чему, поскольку этот урод мне активно не нравится. О’кей? Знаю, у тебя сейчас пять утра. Извини, если разбудил. Пока.

Из осторожности, а также чтобы дать себе время подумать, Кёртис гонит таксиста на юг, до самого аэропорта, а потом обратно на север. Такси виляет из стороны в сторону, упрямо выискивая лазейки в медленном потоке ночного движения; Кёртис надвигает кепи на глаза и усаживается поудобнее, прислонившись головой к боковой панели. Смотрит на дисплей телефона, пока голубое свечение не угасает. В желудке появляется неприятное чувство, как при спуске на скоростном лифте.

Это еще ничего не значит. Совсем не обязательно за этим скрывается что-то дурное. Если Деймон предпринимает какие-то шаги, не ставя об этом в известность Кёртиса, – что ж, это вполне в стиле Деймона, от которого не дождешься даже списка покупок перед походом в продуктовый магазин: у него все строится на «принципе минимальной осведомленности». Кёртиса это бесит, но отчасти по той же причине он любит Деймона – с ним уж точно не соскучишься, – и отчасти поэтому Кёртис согласился на эту поездку. Когда имеешь дело с Деймоном, даже самое рутинное задание может обернуться увлекательным приключением, о котором ты потом будешь рассказывать своим внукам; а твоя изначальная неосведомленность является платой за участие. Подключаясь к его игре, необходимо какие-то вещи принять на веру, а какие-то сбросить со счетов. Кёртис знает его достаточно хорошо, чтобы сейчас не удивляться.

Конечно, далеко не все от этого в восторге. Слим Шейди – такое прозвище Даниэлла дала Деймону, и не потому, что он внешне смахивает на Маршалла Мэтерса. «Этот твой приятель, бледножопый прохиндей» – так она обозначает в разговоре Деймона, когда находится в дурном расположении духа (с недавних пор это случается частенько).

Кёртис давит пальцем на клавишу, и дисплей загорается снова: 2:06 утра. В трех часовых поясах к востоку отсюда Даниэлла, наверно, собирается на работу. Удобный момент для звонка, но Кёртис не может себя заставить. И даже не пытается придумать, что ей сказать. Хотя он уже не злится, разве что самую малость. Спрятав телефон, он прижимает ладони к глазам. Такси тормозит перед светофором и после смены сигнала трогается вновь; инерция сначала наклоняет Кёртиса вперед, а затем откидывает на спинку сиденья. Он поворачивается к окну и открывает глаза.

Это была первая крупная ссора за время их семейной жизни. Прежде случались размолвки с его уходом из дома – первая уже вскоре после новоселья, – но каждый раз он возвращался прежде, чем жена надевала пижаму перед сном. Ему тогда и уходить-то было некуда, – точнее, он не представлял себе место, куда мог бы уйти. А теперь такое место нашлось. И вот он здесь.

Он не хочет вспоминать подробности ссоры и вместо этого думает о бессонных часах в аэропорту, когда он скрючился на мягких сиденьях в зале ожидания, одинокий среди толпы пассажиров с задержанных рейсов. Старался уследить за монотонной чередой последних новостей на подвешенных под потолком телеэкранах, так что едва заметил восход солнца в окнах позади него, удвоенный отражением в Делавэре. Следил за тем, как обретает очертания война.

Перед его отъездом она дала выход давно копившемуся раздражению:

«Почему ты не можешь честно признать, что это снова тебя затягивает?»

Что ж, все верно. Она не ошибалась. Нервозность и вспыльчивость, дурные сны и бессонные ночи, от которых он с таким трудом избавлялся всякий раз – после пустыни, после Могадишо, после Косово, – теперь начали возвращаться.

«Я часто вижу подобное в ветеранском госпитале, – сказала она. – Это в порядке вещей. На подходе новая война, в которой ты уже не поучаствуешь, и это выбивает тебя из равновесия».

Но на самом деле Кёртиса выбивает из равновесия не война, а нечто другое. Его много что может выбить из равновесия, но только не война. На войне он как раз в своей тарелке. Война хотя бы имеет свою логику.

«И еще эта странная просьба Деймона – люди не получают работу таким путем, Кёртис. Ты хоть к себе самому-то прислушался? Лететь в Лас-Вегас и рыскать по казино – это занятие совсем не для тебя. Если ты не хочешь подумать о своем будущем, подумай хотя бы о моем. Попытайся. Потому что я, черт возьми, не намерена следующие тридцать-сорок лет отсиживать задницу, глядя на то, как ты получаешь пособие по инвалидности. Ты меня слышишь? Взрослые разумные люди так не поступают. По крайней мере, в реальном мире».

«Реальный мир»: это ее коронный удар при переходе от обороны к атаке. Она всегда произносит это выражение так, словно его смысл и значимость не подлежат обсуждению. Однако Кёртису все этим подразумеваемое – сопроводительные письма и резюме, учеба в муниципальном колледже, рефинансирование ипотеки и т. п. – кажется удаленным на миллион миль от того, что он считает реальностью. Шесть тысяч миль как минимум в данный момент. При мысли о том, что это и есть обычные заботы всякого трудоспособного взрослого американца, Кёртису становится дурно. Он никак не может избавиться от ощущения, что вся эта бытовая суета просто бессмысленна и нелепа в то время, когда назревает война. Ему это кажется по-детски наивным и нелогичным, как школьные спектакли, в которых Кёртис никогда не участвовал и которые тем более не может принимать всерьез сейчас.

Разумеется, война – это тоже своего рода игра, и он прекрасно это знает. Но на войне, по крайней мере, ставки очень высоки, горизонт возможностей расширен, а непосредственные цели ясны и однозначны, как белые линии разметки на траве футбольного поля. Ты готовишься к войне, и ты идешь на войну, либо война приходит к тебе; и там ты выживаешь либо умираешь. Кёртис не был уверен, что в этом «реальном мире» когда-нибудь сможет вновь почувствовать то биение жизни, какое чувствовал на войне.

Глаза слипаются, и он с трудом заставляет их вновь открыться. Когда такси останавливается на красный сигнал у казино «Фламинго», дорогу перед ними переходит группа юнцов, которую возглавляет парнишка в виниловых штанах, с голой грудью, синими волосами и светящейся палочкой, обвязанной шнурком и висящей на его тонкой шее. Парнишка пританцовывает и кружится на ходу, палочка то исчезает, то появляется, как прожектор маяка, а Кёртис вспоминает колонну иракских пленных в пластиковых наручниках, которых он вел по проходу в минном поле южнее Эль-Бургана в девяносто первом, ориентируясь по пятнам холодного зеленого света в вечерних сумерках и клубах черного нефтяного дыма. От этой искры вспыхивает еще одно воспоминание: как он позапрошлой ночью подлетал к Маккаррану и увидел огромное пятно света, возникающее посреди пустыни как бы из ничего, словно город состоял из одного только света, эпицентром и источником которого был Стрип.

Затем его будит таксист, дверца открывается, и Кёртис вылезает из машины перед входом в свой отель, ощупывая бумажник онемевшими спросонок пальцами и наблюдая за тем, как габаритные огни такси исчезают под элегантным белым пролетом моста Риальто. Еще какое-то время он стоит на том же месте, создавая помеху для пешеходов. Наконец он встряхивает головой, перемещается на движущийся тротуар и оглядывает ближайшие строения. Ряды трехлопастных арок и крестообразных декоративных отверстий, зубцы на крыше. Золотой знак зодиака на голубом диске часов. Бегущая строка новостей над часами обращена в сторону Стрипа. Тонированные окна отеля, в свою очередь, ловят и зеркально отражают информацию со световых панелей соседних зданий.

Когда Деймон обратился к нему с просьбой насчет Стэнли, Кёртис в тот же момент вспомнил об этом отеле – еще до того, как Деймон закончил свою фразу. Но сейчас он затрудняется объяснить, почему так случилось. Похоже, пребывание здесь вносит путаницу в его мысли – как будто реальное место блокирует саму идею этого места.

Уже на исходе его последней поездки в Вегас они, Кёртис и Стэнли, пешком добрались до этой самой точки. Они стояли перед мостом и глядели на гондолы, чьи силуэты скользили над зелеными кругами подводных огней. Молодой месяц, почти поглощенный земной тенью, слабо сиял на востоке. Стэнли говорил без умолку. Кёртис был очень пьян. Помнится, он уперся вытянутыми руками в одну из двух белых колонн на краю тротуара и глубоко дышал в попытке сдержать рвоту.

«Дож привез эти колонны из Греции, – рассказывал Стэнли. – Я, само собой, говорю о подлинных колоннах, а не об этих убогих подделках. Это было в двенадцатом веке. Так вот, дож – он был у них вроде короля, ты в курсе? – захватил их во время военной кампании против византийцев. Гибельной кампании. Вместе с этими колоннами они привезли в город чуму. Люди, понятно, были от этого не в восторге; они взбунтовались и убили дожа. А две колонны еще много лет валялись на пристани. Время от времени кто-нибудь говорил: „А не поставить ли нам эти штуковины вертикально?“ Но колонны были такими большими и тяжелыми, что никто не мог сообразить, как это сделать. Однако нашелся один головастый парень, инженер, который сказал: „Я могу поднять их для вас, но взамен отдайте мне на откуп для азартных игр пространство между колоннами“. Горожане согласились, и скоро обе колонны были воздвигнуты на Пьяцетте. Там-то все и началось, малыш. Первое в мире казино открылось далеко на востоке отсюда, четыре с лишним века назад, в тысяча шестьсот тридцать восьмом году, на набережной Гранд-канала. Я говорю о первом казино в современном понимании, какими их привыкли видеть мы с тобой. Казино как бизнес. Казино как особый тип деловых предприятий. Тех самых предприятий, что кормят и содержат меня вот уже сорок лет, всю мою сознательную жизнь. Когда я гляжу на эти пародийные города, которых с каждым годом становится все больше вдоль Стрипа – псевдо-Париж, псевдо-Нью-Йорк и так далее, – я спрашиваю себя: какого хрена они тут делают? Но уж если на то пошло, появление здесь вот этого псевдогорода хотя бы имеет смысл. Это священный город, малыш. Это Иерусалим азартных игроков».

Вот только говорил ли так Стэнли на самом деле? Или его речь вообразилась Кёртису уже задним числом, скомпоновалась из нескольких прослушанных вполуха и полузабытых разговоров, состоявшихся в разное время, с добавлением деталей из его собственной итальянской поездки – когда это было, в девяносто восьмом? Да и почему все сказанное тогда Стэнли должно иметь значение сейчас? Разве оно хоть как-то связано с его нынешним заданием? Какую тут можно найти зацепку?

«Проклятье, малыш, я чуть не забыл самое главное! То, из-за чего я, собственно, и начал рассказывать эту историю. Суть вот в чем: на самом деле дож привез из Греции три колонны. Не две, а три. Портовые рабочие сплоховали при разгрузке судна, и одна из колонн упала за борт. Она до сих пор лежит там, под слоем ила на дне лагуны. Отсюда урок, который ты должен усвоить, малыш: полных подобий всегда должно быть три. Всякий раз, как ты встретишь пару одинаковых вещей – не важно каких, – сразу начинай искать третью. И вполне возможно, ты ее найдешь. Это великая тайна, и сейчас я доверяю ее тебе».

Кёртис зевает, поводит плечами и направляется ко входу в отель. Устало бредет через вестибюль в сторону лифтов, мимо золотого фонтана в виде армиллярной сферы. Но потом замедляет шаг и останавливается.

На стене позади регистрационной стойки висит репродукция старинной карты: остров в форме индюшиной голени, наблюдаемый с высоты птичьего полета. Плод воображения средневекового картографа (который не мог в реальности увидеть остров под таким ракурсом), заключенный ушлыми дизайнерами в огромную позолоченную раму и превращенный в элемент гостиничного интерьера. Остров в окружении высоких парусников, тесно заполненный дворцами и куполами церквей, утыканный шпилями и колокольнями. Голубой зигзаг большого канала рассекает его западную часть. По краям картины разместились облака с головами херувимов, выдувающих благоприятные ветры. Сверху на остров взирает парочка бородатых богов. «MERCVRIVS PRECETERIS HVIC FAVSTE EMPORIIS ILLVSTRO»[8]8
  «Я, Меркурий, благосклонно проливаю свет на этот торговый город, превосходящий все прочие» (лат.).


[Закрыть]. Кёртис долго смотрит на карту, пока до него не доходит, что он пытается разглядеть на ней Стэнли, с самодовольной ухмылочкой прогуливающегося по какой-нибудь миниатюрной площади. Клерки за стойкой начинают нервно переглядываться, наблюдая за Кёртисом. Он встряхивает головой и, развернувшись, удаляется.