Текст книги "Красная площадь"

Официант пристально смотрел на него.

– Ist Frau Benz da? – спросил Аркадий.

Официант поглядел на крайний столик, тот самый, за которым фрау Бенц сидела на видеопленке.

– Nein.

Зачем нужно было вставлять Маргариту Бенц в фильм? Видимо, как предположил Аркадий, для опознания, если она раньше не встречалась с Руди и не хотела раскрывать ему свое имя. Но это была женщина, у которой был свой столик в изысканном ресторане на одной из красивейших площадей Берлина. Какие дела могли быть у нее с московским менялой?

Официант по-прежнему не сводил с Аркадия глаз.

– Danke schon, – Аркадий отступил назад, поймав в стекле собственное изображение, словно тоже вошел в тот самый кадр.

На обратном пути Аркадий купил одеяла, полотенце, мыло и пуловер интеллигентного черного цвета. В половине седьмого, спускаясь в гараж, за ним зашли Макс с Ириной.

– Вы худощавый, можете носить такие вещи, – заметил Макс. В пиджаке с медными пуговицами он, казалось, только что сошел с яхты.

На Ирине было ярко-зеленое платье, подчеркивавшее медный оттенок ее волос. Она волновалась и была настолько возбуждена, что, казалось, наэлектризовывала лифт. Аркадий был в восхищении от этой новой для него стороны ее деятельности. Он спросил:

– Судя по всему, это очень важное мероприятие. Не расскажешь мне, что это такое?

– Сюрприз, – ответила она.

– Вы разбираетесь в искусстве? – спросил Макс, словно обращаясь к ребенку.

Ирина ответила за Аркадия.

– Он это оценит.

Они сели в «Даймлер» и поехали вдоль Тиргартена в направлении Кантштрассе. Ирина повернулась к Аркадию. В полумраке ее глаза казались огромными.

– У тебя все в порядке? Я забеспокоилась, когда ты позвонил.

– Он звонил? – спросил Макс.

– Я сгораю от нетерпения, что бы там ни увидел, – сказал Аркадий.

Ирина наклонилась к заднему сиденью и пожала ему руку.

– Я так рада, что ты идешь, – улыбнулась она. – Это просто здорово.

Они оставили машину на Савиньи Платц. Направляясь к галерее, Аркадий понял, что ему предстоит быть участником значительного культурного события. Мужчины, настолько импозантные, что каждый из них вполне мог сойти за кайзера, сопровождали дам, увешанных драгоценностями. Ученого вида господа в черном шагали рядом с супругами в вязаных пальто. Попадались даже береты. Вокруг не поддающегося описанию входа в галерею толпились фотографы. Пока Ирина купалась в свете вспышек, Аркадий проскользнул внутрь. У окованного медью лифта собралась очередь. Макс повел их по лестнице, проталкиваясь наверх вдоль перил.

На третьем этаже хриплый голос позвал: «Ирина!» Прибывшие показывали приглашения у столика, но Ирину взмахом руки пригласила женщина с широким славянским лицом и черными глазами, контрастировавшими с копной золотых волос. На ней было длинное пурпурное платье, выглядевшее как церковное облачение. Она улыбалась.

– Ваши друзья? – она трижды, по-русски, поцеловалась с Максом.

– Должно быть, вы Маргарита Бенц, – сказал Аркадий.

– Надеюсь. Иначе я попала не в ту галерею, – она позволила Аркадию коснуться ее руки.

Он хотел было напомнить, что они уже встречались раньше, машина к машине: она была с Руди, а он я Яаком, но передумал. «Нет, – сказал он себе, – буду примерным гостем».

Двери были широко распахнуты. Галерея размещалась на верхнем этаже. Передвижные перегородки были расставлены так, что с одной стороны оставалось открытое пространство, а с другой выстраивался собственно демонстрационный зал с его особыми требованиями к освещению. Справа и слева от Аркадия мелькали Ирина, Макс, официантка, настороженные лица смотрителей, озабоченные лица служащих.

На стенде посреди галереи лежала потемневшая от времени прямоугольная деревянная обрешетка. Хотя и с обломанными углами, но добротная. Было видно, что сработана она на совесть. Сквозь темные пятна Аркадий смог разглядеть полустертую печать почтового ведомства третьего рейха с изображением орла, венка и свастики.

Однако его внимание привлекла работа, одиноко висевшая на дальней от двери стене. Это было небольшое квадратное полотно, выкрашенное в красный цвет. Никакого портрета, пейзажа или еще чего-нибудь. Никакого другого цвета, только красный.

Полина в Москве намалевала шесть почти таких же полотен, чтобы взорвать автомобили.

30

В небольшой картине, висевшей несколько обособленно, Аркадий узнал «Красный квадрат» – одну из самых известных работ Малевича. Кстати, изображенное на ней не представляло собой правильного квадрата, так как его верхний правый угол был значительно выше левого. Да и красный цвет был здесь не единственный: подойдя поближе, Аркадий увидел, что квадрат как бы плавает на белом фоне.

Казимир Малевич, сын сахарозаводчика; является, пожалуй, величайшим русским художником нашего столетия, и наверняка наисовременнейшим, хотя и умер в тридцатые годы. Он подвергался нападкам как буржуазный идеалист, его полотна были упрятаны в запасники музеев. Однако, несмотря на это, в России знали образы, созданные этим художником. Аркадий, как и многие из московских студентов, отваживался писать изображения красного квадрата, черного, белого… и производил на свет макулатуру. Малевич же создал произведения искусства, и теперь мир преклонял перед ним колени.

Галерея быстро пополнялась экспонатами. В отдельном зале висели полотна других художников русского авангарда – культурного течения, возникшего незадолго до революции и задушенного Сталиным в первые же годы советской власти. Здесь были этюды, образцы керамики и книжных переплетов. Правда, отсутствовали конфетные обертки, о которых упоминал Фельдман. Зал был практически пуст, потому что всех притягивал простой красный квадрат на белом фоне.

– Я обещала тебе, что выставка будет прекрасной. В русском языке понятия «прекрасный» и «красный» имеют один и тот же корень. Как ты ее находишь?

– Мне страшно нравится.

– Ты очень хорошо сказал.

Ирина сияла.

– Поздравляю, – сказал Макс, подходя с бокалами шампанского. – Это успех.

– Откуда у вас Малевич? – спросил Аркадий. Он не мог себе представить, чтобы Русский государственный музей одолжил одно из самых ценных своих приобретений частной галерее.

– Терпение, – сказал Макс. – Вопрос, сколько за нее дадут.

Ирина ответила:

– Ей нет цены.

– Если считать в рублях, – возразил Макс. – А здесь у людей есть марки, иены и доллары.

Спустя полчаса после открытия смотрители повели всех в демонстрационный зал, где у видеомагнитофона и параболического экрана с задней проекцией сидел видеооператор, запомнившийся Аркадию по вечеринке у Томми. Стульев не хватало, и пришедшие усаживались на пол или располагались у стены, прислонясь к ней. Аркадий слышал за спиной их замечания. Здесь были любители искусства и коллекционеры, куда более осведомленные, чем он. Но даже ему было известно: за пределами России ни о каком «Красном квадрате» Малевича не знали.

Ирина с Маргаритой Бенц прошли вперед, а Макс подошел к Аркадию. Хозяйка галереи заговорила только после того, как наступила полная тишина. Она говорила хриплым голосом с русским акцентом, и хотя Аркадий со своими познаниями в немецком языке понимал не все, общий смысл ему был ясен. Она ставила Малевича как создателя современного искусства в один ряд с Сезанном и Пикассо, а по значимости для наших дней даже несколько выше. Одним словом, считала его единственным гением нашего времени. Как вспоминалось Аркадию, проблема Малевича состояла в том, что в Кремле обитал еще один гений, Сталин, и он повелел, чтобы советские писатели и художники стали «инженерами человеческих душ». Применительно к художникам это означало, что они должны были писать не какие-то таинственные красные квадраты, а реалистические полотна, изображающие пролетариев, воздвигающих плотины, и колхозников, убирающих богатый урожай.

Маргарита Бенц представила Ирину как автора каталога. Когда Ирина вышла вперед, Аркадий увидел, что она смотрит поверх рядов сидящих на него с Максом. Он понимал, что даже в своем новом пуловере он выглядит скорее незваным гостем, нежели меценатом, тогда как Макс был полной противоположностью, по существу, полным хозяином.

Выключили свет. На экране появился увеличенный в четыре раза «Красный квадрат».

Ирина говорила по-русски и по-немецки. Русский, Аркадий это знал, был для него, немецкий – для всех остальных.

– Каталоги можно получить у входа, и то, что я сейчас скажу, в них изложено более подробно. Важно, однако, чтобы вы воочию убедились, какому исследованию подверглась картина. На экране можно будет увидеть некоторые детали, которые вы не найдете, даже если бы вам дали пощупать картину руками.

Слышать голос Ирины в темноте было и приятно и странно. Все равно что слушать ее по радио.

«Красный квадрат» сменила на экране черно-белая фотография смуглого человека с серьезным взглядом, в мягкой шляпе и пальто, стоявшего перед целой и невредимой церковью Памяти кайзера Вильгельма, той самой, которая теперь стала памятником войны.

Ирина продолжала:

– В 1927 году Казимир Малевич приехал в Берлин на ретроспективную выставку своих работ. Уже тогда он впал в немилость Москвы. В Берлине в то время было двести тысяч русских эмигрантов, в Мюнхене жил Кандинский, в Париже – Шагал, поэтесса Цветаева. В столице Франции был тогда и русский балет. Малевич тоже подумывал, куда податься. На выставке в Берлине было представлено семьдесят его полотен. Помимо этих семидесяти, он привез с собой неустановленное количество других работ. Думается, что половина того, что он создал к этому времени, была при нем. Однако, когда в июне его затребовали в Москву, он вернулся: его жена и маленькая дочь все еще оставались в России. К тому же отдел агитации и пропаганды Центрального Комитета партии все больше давил на художников, и студенты Малевича обратились к нему за защитой. Садясь в московский поезд, он распорядился, чтобы ни одну из его картин не возвращали в Россию. По окончании выставки все полотна были упакованы фирмой Густава Кнауэра, занимавшейся транспортировкой произведений искусства, и отправлены на хранение в Ганновер, в Провинциальный музей, до дальнейших указаний Малевича. Вскоре некоторые из работ были выставлены там. Но, когда в 1933 году к власти пришли нацисты и осудили «дегенеративное искусство», включая, разумеется, и русский авангард, картины Малевича уложили опять в упаковочные ящики Кнауэра и спрятали в запасниках музея. Нам известно, что в 1935 году, когда директор Нью-Йоркского музея современного искусства Альберт Барр посетил Ганновер, полотна были еще там. Он приобрел две картины и тайком вывез их из Германии, закатав в зонтик. Ганноверский музей решил, что держать у себя оставшуюся часть работ Малевича слишком опасно, и отправил их одному из тех, кто принимал художника в Берлине, а именно архитектору Гуго Гарингу. Гаринг поначалу прятал картины у себя дома, а потом, когда начались воздушные налеты на Берлин, в родном городе Биберахе, на юге страны. Семнадцать лет спустя, когда Малевича уже не было в живых, следы – ящики Кнауэра – привели хранителей Амстердамского государственного музея в Биберах к Гарингу. Они купили все имеющиеся у него работы Малевича – самое крупное ныне на Западе собрание работ художника. Судя по фотографиям Берлинской выставки, мы знаем, что пятнадцать главных картин исчезли. Однако в амстердамской коллекции содержится, как нам известно, ряд работ, привезенных Малевичем в Берлин, но не выставленных тогда на вернисаже. Для нас навсегда останется тайной, сколько таких работ исчезло. Где они? Сгорели при бомбежке Берлина? Уничтожены при пересылке ретивым почтовым инспектором, обнаружившим вдруг «дегенеративное искусство»? Или же в военной сутолоке их просто упаковали, сложили и забыли в Ганновере или на складе транспортной фирмы Густава Кнауэра в Восточном Берлине?

Место «Красного квадрата» на экране занял старый упаковочный ящик, покрытый печатями, на котором были разложены пожелтевшие листки бумаги. Тот самый, что выставлен в галерее. Ирина рассказывала:

– Данная обрешетка поступила в галерею через месяц после падения Стены. Древесина, гвозди, конструкция и накладные соответствуют упаковочным изделиям Кнауэра. Внутри находился холст размером пятьдесят три сантиметра на пятьдесят три. Сотрудники галереи сразу поняли, что обнаружили либо работу Малевича, либо искусную подделку. Так что же именно?

Ящик постепенно исчез, и на экране вновь возникла картина в натуральную величину.

– Существует около ста двадцати полотен Малевича. Их своеобразие в сочетании с важным местом в истории искусства предопределяет необычайно высокую стоимость, особенно таких шедевров, как «Красный квадрат». В России большинство картин Малевича на протяжении пятидесяти лет находились под запретом как «идеологически ошибочные». Теперь их все еще продолжают, так сказать, выпускать на свободу, как политических заложников, наконец-то увидевших дневной свет. Однако положение осложняется большим числом подделок, наводнивших западный рынок. Те, кто в свое время занимался подделкой средневековых икон, теперь подделывают произведения современных художников. На Западе мы полагаемся на источники – каталоги выставок и объявления о продаже, где указывается, когда то или иное произведение выставлялось, когда продавалось или перепродавалось. В Советском Союзе положение было другое. Когда художника арестовывали, его произведения конфисковывались. Друзья, узнав об аресте, спешили либо спрятать, либо уничтожить имевшиеся у них работы. Существующие ныне произведения русского авангарда – это те, что уцелели. О них рассказывают невероятные истории – как их прятали в чемоданах с двойным дном или под обоями. Многие подлинники не имеют никакого документального подтверждения в западном понимании. Требовать принятого на Западе подтверждения подлинности уцелевшей в Советском Союзе картины – значит полностью отрицать факт ее существования.

На следующем кадре были руки в резиновых перчатках, осторожно переворачивающие «Красный квадрат» и аккуратно отделяющие щепочку, которая тут же подверглась анализу, подтвердившему, что она немецкого происхождения и относится к соответствующему периоду. Ирина обратила внимание на то, что русские художники по возможности пользовались немецкими материалами.

Встречались картины под картинами. В рентгеновских лучах «Красный квадрат» выглядел негативом, под которым был обнаружен прямоугольник. В флюоресцирующем свете слой цинковых белил по краям картины приобрел мягкий оттенок. В ультрафиолетовых лучах мазки свинцовых белил стали голубыми. Многократно увеличенные мазки превратились в стремительные горизонтальные полоски – тут их целое облако, там приливная волна и море различных оттенков красного цвета, покрытое множеством трещин (так называемых кракелюров) в тех местах, где красная краска плохо легла на нижний желтый слой.

Ирина продолжала:

– Хотя работа не подписана, каждый мазок уже сам по себе свидетельствует о подлинности произведения. Манера письма, подбор цветовой гаммы, отсутствие подписи, даже кракелюры – все это характерно для Малевича.

Аркадию понравилось слово «кракелюры». Он подозревал, что при соответствующем освещении их можно обнаружить и на нем самом.

Экран снова стал белым. Камера перемещалась вдоль многократно увеличенного переплетения нитей холста и выглядевшей рельефной в косом свете грунтовки к красноречивым крупинкам отпечатка пальца, едва различимого под краской. Ирина спросила:

– Чья рука оставила этот след?

Экран заполнило лицо с глубоко посаженными печальными глазами. Камера отодвинулась и показала синий мундир и грустное лицо покойного генерала Пенягина. Вот уж кого меньше всего ожидал снова увидеть Аркадий, тем более в сфере искусства. Генерал авторучкой указывал на сходные завитки и дельты на двух увеличенных отпечатках пальцев – один с находящегося ныне в галерее «Красного квадрата», другой с подлинного Малевича в Русском музее. Переводил голос за кадром. Аркадий подумал, что, если бы пояснения давал немецкий криминалист, это заняло бы меньше времени, но появление советского генерала выглядело внушительнее. В голосе за кадром он узнал Макса. Тот спрашивал:

– Могли бы вы прийти к заключению, что это отпечатки, оставленные одним и тем же человеком?

Пенягин смотрел прямо в камеру, демонстрируя волю и уверенность, словно чувствовал, как недолго ему выступать в роли звезды.

– Я считаю, – говорил он, – что эти отпечатки безусловно принадлежат одному лицу.

Когда зажегся свет, поднялся старомодно одетый господин и сердито спросил:

– Выплачиваете ли вы Finderlohn?

– Вознаграждение нашедшему, – перевел Аркадию Макс.

На вопрос ответила Маргарита:

– Нет. Хотя Finderlohn и абсолютно законное требование, но мы с самого начала имели дело с владельцем картины.

– Такие вознаграждения, – сказал господин, – не что иное, как чудовищный грабеж. Я, в частности, имею в виду вознаграждение, выплачиваемое в Техасе за кведлинбургские сокровища, которые после войны украл в Германии американский солдат.

– Американцы не имеют к нам отношения, – едва заметно улыбнулась Маргарита.

– Один из многочисленных примеров разграбления немецких произведений искусства оккупационными войсками – похищение русскими хранившегося в Рейнхардсбрюннском замке полотна XVII века. Где оно теперь? На аукционе «Сотби».

– Русские тоже не имеют никакого отношения, за исключением Малевича, – заверила его Маргарита. – И, конечно, меня самой: я родом из России. Можете быть уверены, что вывозить из Советского Союза произведения такой ценности запрещено законом.

Любитель искусства утихомирился, хотя и оставил за собой последнее слово.

– Значит, картина из Восточной Германии?

– Да.

– Тогда это одно из немногих благих деяний.

Реплика встретила всеобщее одобрение.

«Действительно ли это полотно Малевича? – спрашивал себя Аркадий. – Оставим в стороне любительский спектакль Пенягина. Соответствует ли действительности рассказ об обрешетке? Остается фактом, что большинство сохранившихся работ Малевича были либо спрятаны, либо вывезены тайком, прежде чем попасть в музеи, где теперь они занимают соответствующее место. Он был художником-изгоем нашего века».

А какое определение мог бы дать Аркадий самому себе? Ведь у него не было даже советского паспорта.

Маргарита Бенц играла роль строгой, но щедрой хозяйки, не подпуская гостей близко к полотну, запретив фотографировать, и в то же время направляя их к столам с икрой, копченой осетриной, шампанским. Ирина переходила от гостя к гостю, отвечая на вопросы, которые звучали неприличным допросом. Таким уж казался немецкий язык постороннему человеку. Ведь если бы публика была чем-то недовольна, она бы ушла. И все равно, глядя на Ирину, он уподоблял ее белой журавушке в окружении ворон.

Двое американцев в черных галстуках и лакированных туфлях разговаривали между собой, склонившись над тарелками:

– Мне не понравилась подковырка в отношении Штатов. Помнишь, распродажа русского авангарда у «Сотби» далеко не оправдала надежд.

– Там были только незначительные работы, и в большинстве своем подделки, – возразил другой американец. – Крупная работа вроде этой могла бы полностью стабилизировать рынок. Во всяком случае, даже если я и не заполучу ее, у меня останутся добрые воспоминания о поездке в Берлин.

– Джек, как раз об этом я и хотел тебя предупредить. Берлин теперь не тот. Здесь стало опасно. Совершенно определенно.

– Это теперь, когда свалили Стену?

– Здесь полно… – он огляделся, взял своего друга под руку и прошептал: – Я собираюсь перебираться в Вену.

Аркадий поглядел кругом: что бы такое могло напугать американца? Разве только он сам.

Продолжавшийся час спустя шум разговоров и облака табачного дыма служили признаком того, что вернисаж удался. Аркадий удалился в видеозал и смотрел пленку о довоенном Берлине с конными экипажами на Унтер-ден-Линден и фотографиями русских эмигрантов. Он играл клавишами аппарата, прокручивал пленку вперед и назад. На экране, естественно, появлялись фотографии наиболее необычных и привлекающих внимание личностей того времени. Всех их – писателей, танцовщиц и артистов – обволакивала аура оранжерейной изнеженности.

Ему казалось, что он один в зале, пока не услышал голос Маргариты Бенц:

– Согласны, что Ирина была сегодня на уровне?

– О да, – ответил он.

Хозяйка галереи стояла в дверях зала с бокалом в одной руке и сигаретой в другой.

– У нее удивительный голос. Вас она убедила?

– Полностью, – подтвердил Аркадий.

Она бесшумно вошла в зал. Он только слышал, как она коснулась плечом стены.

– Мне хотелось разглядеть вас получше.

– В темноте?

– Неужели вы не видите в темноте? Должно быть, вы неважный следователь.

У нее была странная, вульгарно-надменная манера держаться. Он вспомнил о двух противоречивших друг другу опознаниях ее фотографий, проведенных Яаком: г-жа Маргарита Бенц, немка, остановившаяся в гостинице «Союз», и Рита, валютная проститутка, эмигрировавшая в Израиль за пять лет до того. Фрау Бенц бросила тем временем окурок в бокал, поставила его на видеомагнитофон и передала Аркадию спички, чтобы он дал ей прикурить очередную сигарету. Кончики пальцев у нее были тверды, как зубья бороны. Когда Аркадий впервые увидел ее в машине Руди, он назвал ее про себя викингом. Теперь ему на ум пришла Саломея.

– Продали? – спросил он.

– Макс должен был вам сказать, что такую картину за минуту не продашь.

– А сколько надо?

– Недели.

– Чья это картина? Кто продавец?

Она расхохоталась, выпуская дым:

– Ну и вопросы, скажу вам. Прямо в лоб.

– Я впервые на вернисаже. Просто любопытно.

– Только покупателю нужно знать продавца.

– Если это русский…

– Давайте серьезно. В России никто не знает, у кого что есть. Там у кого она в руках, тот ею и владеет.

Аркадий проглотил выпад.

– И сколько же, по-вашему, вы получите?

Она улыбнулась, так что он знал, каким будет ответ.

– Есть еще два варианта «Красного квадрата». Каждый оценивается в пять миллионов долларов, – казалось, она с удовольствием перекатывала цифру во рту. – Зовите меня Рита. Друзья зовут меня Ритой.

На экране появился исполненный в тревожных зеленых тонах автопортрет Малевича в черном костюме, рубашке с высоким воротом.

– Думаете, он действительно собирался уехать? – спросил Аркадий.

– У него лопнуло терпение.

– Вы уверены в этом?

– Вполне.

– А как вы уехали?

– Дорогой мой, я заработала свой выезд передком. Вышла замуж за еврея. Потом за немца. На такие вещи нужно решиться. И на вас я захотела взглянуть, чтобы понять, готовы ли вы рискнуть.

– Ну и как, по-вашему?

– Еще не совсем готовы.

«Интересно, – подумал Аркадий. – Возможно, Рита способна лучше понимать меня, чем я сам».

– Некоторые ваши гости, – сказал он, – подозревают, что после падения Стены здесь появилось слишком много русских.

– Не русских слишком много, – в момент сообразила Рита, – а других немцев. Западный Берлин был чем-то вроде особого клуба, а теперь это просто немецкий город. Все восточноберлинские ребятишки постоянно слышали о западном образе жизни. Теперь они оказались на Западе, и все хотят быть панками. Их отцы – неисправимые нацисты. Когда пала Стена, они буквально хлынули сюда. Неудивительно, что западные берлинцы бегут, подхватив подол.

– Вы собираетесь бежать?

– Нет. Берлин – это будущее. Это то, чем станет вся Германия. Берлин – открытый город.

Они вчетвером сидели за ужином во дворике ресторана на Савиньи Платц. Макс, словно режиссер театра после премьеры, наслаждался тем, как постепенно утихает ажиотаж, безудержно восторгался Ириной, будто она была ведущей актрисой в его спектакле. Ирина была цен гром торжества. Казалось, что свет свечей и блеск хрусталя направлены на нее одну. Рита сидела на том же стуле, что и в видеофильме. Все трио – Макс, Ирина и Аркадий – не представляло для нее никакой загадки.

Аркадий то и дело терял из виду Макса и Маргариту: он видел только Ирину. Встречаясь, их взгляды многое говорили друг другу, так что, замолкая, он и она как бы неслышно продолжали разговор.

Официант поставил поднос рядом с Максом и кивнул в сторону прогуливающихся по парку двух мужчин в блестящих синтетических костюмах. Они двигались медленно, словно выгуливая собаку, однако никакой собаки не было.

– Чеченцы. На прошлой неделе они в соседнем квартале разгромили ресторан. На самой тихой улице в Берлине, на глазах посетителей зарубили топором официанта, – он потер руку. – Топором.

– Что было дальше? – спросил Аркадий.

– Дальше? Они вернулись и сказали, что берут ресторан под свою защиту.

– Чудовищно, – сказал Макс. – Во всяком случае, вы уже находитесь под защитой, не так ли?

– Конечно, – поспешно согласился официант.

Чеченцы направились к ресторану. Аркадий узнал в одном из них приятеля Али из «Джамп кафе», другой оказался младшим братом Али, Бено, форме ног которого мог позавидовать любой жокей.

– Ты Борькин кореш, правда? Мы слыхали, что у тебя здесь хаза.

– А у вас тоже здесь «хаза»? – изобразил удивление Макс.

– Целая квартира, – «Бено унаследовал от деда проницательный взгляд и упорство, – подумал Аркадий. – Вот кто будет новым Махмудом». Все внимание Максу, так что Аркадий засомневался, заметил ли южанин кого-нибудь из сидящих за столом. – У вас компания? Можно к вам?

– Молод еще.

– Тогда посидим в другой раз.

Бено и чеченец постарше пошли дальше. Два не совсем усталых путника чувствовали себя в Берлине как дома.

Когда Рита вызвалась было подписать счет за обед, Макс настоял на том, что заплатит он, – не столько из щедрости, сколько из желания показать, что хозяин он. «Далеко тебе, приятель, – подумал Аркадий. – Хозяева здесь не вы».

31

Он проснулся среди ночи и понял, что в комнате Ирина. Она была в плаще, босые ноги – в заливавшем пол молочном свете луны. Она заговорила.

– Я сказала Максу, что ухожу от него.

– Хорошо.

– Нет. Он говорит, что знал, что так случится, как только ты появился в Мюнхене.

Аркадий сел.

– Забудь о Максе.

– Макс всегда хорошо относился ко мне.

– Завтра куда-нибудь переберемся.

– Нет, здесь ты в безопасности. Макс готов помочь. Ты не знаешь, каким великодушным он может быть.

Ее присутствие заполнило собой все. По ее тени он мог бы нарисовать ее лицо, глаза, рот. Он чувствовал ее запах и даже ощущал его на вкус. В то же время он знал, каким непрочным было его положение. Почувствуй она хоть малейшую подозрительность с его стороны по отношению к Максу, и он тут же потеряет ее.

– Почему ты не любишь Макса? – спросила она.

– Ревную.

– Ревновать надо Максу. Он всегда был добр ко мне. Это он помог с картиной.

– Каким образом?

– Свел продавца с Ритой.

– Ты знаешь, кто продавец?

– Нет. Макс знает уйму людей. Он может помочь и тебе, если ты согласишься.

– Как хочешь, – ответил Аркадий.

Она наклонилась и поцеловала его. Не успел он встать, как она ушла.

Орфей спустился в подземное царство спасти Эвридику. Согласно греческой легенде, он нашел ее в Царстве теней и повел по бесконечным пещерам на поверхность. Единственный запрет, который боги наложили на Орфея, состоял в том, чтобы он не оглядывался, пока не выйдет на поверхность. По пути он чувствовал, как она начала из призрака превращаться в теплую живую плоть.

Аркадий размышлял о логических проблемах. Очевидно, Орфей шел впереди. Когда они петляли по уступам подземного пути, держал ли он ее за руку? Или же привязал ее кисть к своей, словно он был сильнее?

Но, когда они потерпели неудачу, виновата была не Эвридика. Пусть они приближались к свету, проникавшему сквозь вход в пещеру, через который они могли окончательно спастись, обернулся-то Орфей и своим взглядом снова обрек Эвридику на смерть.

Некоторым мужчинам приходилось оглядываться назад.

32

Поначалу Аркадий сомневался, была ли у него Ирина на самом деле, потому что внешне, казалось, ничего не изменилось. Макс повел их завтракать в отель на Фридрихштрассе, хвалил качество реконструкции ресторана, разливал кофе и раскладывал газеты по важности отзывов.

– Время выбрали хорошо. Выставку отметили «Цайт» и «Франкфуртер Альгемайне». Две осторожные, но положительные заметки. Вновь возвращаются к разглагольствованиям о том, что русское искусство обязано немецкой поддержке. Плохая рецензия в «Вельт», газетенке правого пошиба, предпочитающей писать о стероидах да о сексе. Итак, начало хорошее. Ирина, у тебя днем интервью с «Арт Ньюс» и «Штерн». С прессой у тебя получается лучше, чем у Риты. Что еще важнее, у нас обед с коллекционерами из Лос-Анджелеса. Американцы – только начало, потом с нами хотят поговорить швейцарцы. Швейцарцы хороши тем, что не хвастаются покупкой, предпочитая держать ее под замком. Кстати, к концу недели ограничим доступ к картине. Вход будет открыт только для заинтересованных лиц.

Ирина возразила:

– Предполагалось, что выставка будет открыта в течение месяца, чтобы дать возможность публике насладиться высоким искусством.

– Знаю. Тут дело в страховке. Рита вообще боялась выставлять картину, но я сказал ей, что ты решительно настроена.

– Как насчет Аркадия?

– Аркадий, – со вздохом повторил Макс, давая понять, что это не такой уж важный вопрос. Вытер рот. – Давай подумаем, что можно сделать. Когда истекает виза? – обратился он к Аркадию.

– Через два дня, – он был уверен, что Макс это знал и без его ответа.

– Проблема в том, что Германия больше не принимает политических беженцев из Советского Союза. Теперь времена изменились, – он повернулся к Ирине: – Извини, но это действительно так. Ты можешь вернуться когда угодно. Даже если на тебе обвинение в измене, всем наплевать. В худшем случае не пустят. Если бы ты была со мной, не было бы никаких проблем, – Макс снова повернулся к Аркадию. – Дело в том, Ренко, что вы не можете перебежать. Поэтому вам придется продлить визу в немецкой внешней полицейской службе. Я вас сведу. Кроме того, вам понадобится разрешение на работу и вид на жительство. Все это, конечно, при условии, что советское консульство окажет содействие.

– Не окажет, – сказал Аркадий.

– Тогда поставим вопрос по-другому. Как насчет Родионова в Москве? Захочет ли он, чтобы вы остались дольше?

– Нет, не захочет.

– Странно. Кого вы разыскиваете? Вы можете мне это сказать?

– Нет.

– Ирине говорили?

– Нет.

Вмешалась Ирина:

– Брось это, Макс. Кто-то пытается убить Аркадия. Ты говорил, что собираешься Аркадию помочь.

– Я тут ни при чем, – сказал Макс. – Это все Борис. Я говорил с ним по телефону, и он очень расстроился, узнав, что ты и галерея связались с таким, как Ренко, особенно когда наша работа близится к завершению.

– Борис – это муж Риты, – объяснила Ирина Аркадию. – Типичный немец.