Текст книги "Настоящие стихи с цитатами"

«Я смотрю на людей со сторонки…»

 
Я смотрю на людей со сторонки,
Интересны мне с виду они,
Кто-то ищет чего-то упорно,
Кто-то просто оделся, как псих.
 
 
Интересны они только с виду,
Если вглянешься посмотреть,
То увидишь в глазах или бездну,
Или что-то большое в груди.
 
 
Люди очень обманчивы с виду,
Говорю, как последний эксперт,
Если голову не закинешь,
Не узнаешь, какие они.
 
 
Кто-то ищет, кто-то находит,
Ну, а мне теперь все равно, —
Я смотрю на людей со сторонки,
Не заглядывая ни в кого.
 

«Кислый чай…»

 
Кислый чай,
Занавеска прикрыта,
Мелкий почерк сквозит по листкам,
Полка шкафа до верха забита,
Но нет места в ней больше стихам.
 
 
Что мне скажет теперь моросящий,
Всеми дома забытый дождь,
Он один, стало быть, настоящий,
Да с рябины опавшей гроздь.
 
 
Будут утром на мне калошки,
А в плетеной корзинке – нож,
От опят на пеньках – только ножки,
От любви – только в воздухе дрожь.
 

Сегодня, когда мы ехали, как свадебная машина, мне как будто приходили настоящие мысли. Спокойные виды, палатка с вай-фаем, и, пока я еду – все возможно – мне показалось, что настоящий путешественник вот кто. Ведь когда мы едем, обязательно спросят, кем вы работаете, что делаете, когда не путешествуете, а так что делаешь? Вот именно, я – промальп – ответил мой попутчик; я хотела сказать я – путешественник, но промолчала. Путешественник – сразу вызывает подозрение. Но, когда мы проехали лохматых животных, гору, растянутую в улыбку (домашние скалы – не похожие в крыму-что о них можно разбиться) горы с вкраплениями пирита на солнце, а вечером – как печенье с кусочками шоколада – мне пришло в голову такое. Настоящий путешественник вот кто – Кто не работает между путешествиями, а путешествует, кто не хочет нигде надолго останавливаться (я не говорю о тех, кто делает из этого работу). Что сказать – я не захотела быть художником, у меня не вышло быть спортсменом, уж точно, я не для работы в архиве. Я не выбрала ничего, поэтому я путешествую – потому что здесь есть все. Может когда-то еще мне придет в голову обзавестись семьей, ведь есть такие, кто оседает и делает свое ЭГОпоселение, какую-то свою повседневную жизнь.

Ремарк.«Жизнь взаймы»

 
Покрова ночи я не вижу,
И безполезен шум ночной,
Я еду на автомобиле,
Романтик с пламенной душой!
 
 
Я еду, а в ушах горенье,
Как фар машинных торжество,
Не знал, что я умру скорее,
Чем та, которую люблю.
 
 
Я в гонках первым быть пытался,
Она же – жизнь взаймы взяла,
Все покупала себе платья,
А я разбился, черта-с два!
 
 
Такой вот парадокс написан,
Я еду, а уже мертвец,
А та, которая болеет,
В ней больше жизни, чем у всех.
 
 
О, как люблю ее я сильно!
Она не знает компромисс,
Небесное происхожденье!
– Я умер первый, браво, мисс!
 

Городская тема

 
По городу иду – герой Ремарка,
Все также, как обычно я иду,
Но вот в чем дело – выпали запчасти,
Машину завести я не могу.
 
 
Запчасти сердца стоят подороже,
Ведь их легко на трассе потерять,
Открыл окошко – тачка ненароком,
Тебя обрызгала, как будто так должна.
 
 
Зашел я в бар, в тот самый, у дороги,
Напился кальвадоса, коньяка..
Романтик я со странною душою,
– Люблю тебя. Одну. Издалека.
 

Первый снег

 
Мне становится весело,
Когда первый снег идет,
И не понятно по времени,
Сколько пробудет он.
 
 
Вот он лежит на улицах,
На черных с листвой мешках,
Мокро и сыро становится,
Обувь уже не та.
 
 
Можно остаться и вымокнуть,
Можно расправить зонт,
Первый снежок, как лилия,
Чуть покрывает газон.
 
 
А иногда бывает,
Будто пришла весна, —
Первый снежок не тает,
А исчезает едва.
 

Горьковское направление

 
Еду в электричке,
Все мое, родное,
Тамбуры гнилые,
Вмятое оконце.
 
 
Еду, улыбаюсь,
Я, как бомж, в натуре,
Ерофеев Веничка,
Ездил также точно.
 
 
Только он по пьяне,
Да ещё влюбленный,
Я же не такая,
Мне никто не нужен.
 
 
Еду в Храпуново,
У меня там дача,
В тамбуре стою я,
Пахнет перегаром.
 

Памятник поэту

 
Стою у памятника я,
А он глазеет на меня,
Такой же вроде человек,
Но замер он на много лет.
По-моему, какой-то вор,
То ли артист, то ли актер,
Но ближе мне всего – поэт,
Ведь у поэтов – силуэт.
Я присмотрелась – точно он,
Поэт с прекрасною душой,
И как могла я опознать,
Когда на сердце – благодать?
Сама писала я стихи,
Но этот – будто от тоски,
Себя поэтом не зову,
Не так я плачу, как могу.
Я не люблю, как он, людей,
Отчизну, Родину, друзей,
Я не умею быть собой,
Поэтом с праведной душой!
Я просто некий силуэт,
Который тут стоит сто лет,
Который смотрит на себя,
Так просто, что забыть нельзя.
 

«Из души тихонько достаю я…»

 
Из души тихонько достаю я,
Только то, что за душу берет,
Кто я, когда выйду в чисто поле?
Кто я, когда манит небосвод?
 
 
Я одна, в расстёгнутой рубахе,
И туман, на башмаках стоит..
Вся моя одежда не обманет,
Что я в Бога верю, и хранит.
 
 
Если же в сомненьях пребываю,
Значит, недостаточно молюсь,
Но бывает, как сейчас, в тумане,
Ниоткуда будто все взялось.
 
 
И тогда в невиданных соцветьях,
Вижу я огонь и тишину —
Паутинка, сотканная в свете,
Объяснит мне, кто я, почему.
 

Каширское шоссе

 
Грохот улиц, машинная пробка,
Ну, что я тебе говорил?
Сядешь где-нибудь в парке в сторонке,
И узнаешь всю канитель.
 
 
А представь, что ты не в больнице,
А работаешь в этом аду,
Как ты рано встаешь с постели,
Не мечтая о чем-то большом?
 
 
Если б все так сложилось в жизни,
Точно также, как у людей,
Было б скучно себя увидеть,
В водопаде прошедших дней.
 
 
А теперь ты практически счастлив,
Лучше жизни представить не мог,
Только крутишься с боку на бок,
Вспоминая прошедший урок.
 

Кутузовский проспект

 
Кутузовский проспект гремит,
Не слышно грома,
А я под зонтиком иду,
Насквозь промокший.
 
 
А друг мой рядом говорит,
Пошли отсюда,
А я иду, мне хорошо,
На все мне пофиг.
 
 
Пошли в кафе – он говорит,
На что пойдем-то?!
На самокате побыстрей,
Проветрим жопу.
 
 
Но мы пошли домой к нему,
Ведь денег нету!
Попили чай мы с имбирем,
С наливкой, спиртом!
 
 
Согрелись, так сказать, путем,
И что же, друже?
Кутузовский проспект гремит,
Теперь снаружи.
 

«Одна я в камере…»

 
Одна я в камере,
И вроде бы ниче,
Сама с собою быть я научилась в меру,
Но как же мне не сделаться волчком,
Когда вокруг одни лишь только стены?
 
 
Я научилась многому, увы,
Но вот кому же передать свой личный опыт?
Я книжку все пишу сама в себе,
Ведь потому что кончились все ручки.
 
 
Мне горько на душе,
Но мне куда важней,
Что я ещё вживаюсь в оболочку,
Узнала много здесь я о самой себе,
И я об стену больше не стучу башкою.
 
 
Депрессия… Куда же без нее,
Но я сама себя уже не знаю,
Я стала тем, кем хочется в бою,
Так умереть за Родину, сгорая.
 

Чем больше углубляешься в одиночество, тем больше расширяется внутренний мир, тем сильнее хочется выразить словами потенциально-экзистенциальное совершенство.

«Одна в трёхкомнатной квартире…»

 
Одна в трёхкомнатной квартире,
Одна лишь строчка обо мне,
Я жду, чтоб мне не позвонили,
И санитары не пришли.
 
 
Я жду, чтоб не пришел ребенок,
И не сказал мне – Здравствуй, мам!
Я получил опять пятерку,
И в школе я не баловал.
 
 
Я жду, чтоб распахнулись двери,
Ах, да, конечно, я не жду!
Не жду, что ты придешь, как прежде,
И скажешь мне, что не уйдешь.
 
 
Не жду, что жизнь пройдет так быстро,
Что смерть придет ко мне с косой,
Сижу в трёхкомнатной квартире —
А я живая в ней ещё?
 

«На рюкзаке моем шеврон…»

 
На рюкзаке моем шеврон,
Пришита волчья лапа,
Я – волк, который одинок,
Но добр и мудр, как в сказке.
 
 
Я волк, который обошел,
Всю землю на двух лапах,
Но никого так не нашел,
Кого любил когда-то.
 
 
Но не уныл на это волк,
В кулак он сжал всю лапу,
Ведь к рюкзаку пришит шеврон,
Кто сильный, тот с заплаткой.
 

«Винсент Ван Гог отрезал ухо…»

 
Винсент Ван Гог отрезал ухо,
Но не спроста, а надо так,
Винсент Ван Гог был гениален,
А потому была шиза.
 
 
Он просто был художник славный,
Он кистью звезды выводил,
Никто не мог, как он, прекрасно,
Всю душу выплюнуть в мольберт.
 
 
Винсент Ван Гог горел от счастья,
Когда в поля он выходил,
Но только он писал напрасно,
Никто его не оценил.
 
 
Он также жил в условьях тяжких,
Чтоб на себе все испытать,
Любил людей он тех несчастных,
Которых шахта забрала.
 
 
И я пишу стихи, как прозу,
И пусть за то в меня плюют,
Зато я с сердцем и с любовью, —
Багряный волк.
 

«Если Бог не помогает …»

 
Если Бог не помогает —
Значит, Бога нет.
Тип мировоззрения,
Формирует всех.
 
 
Почему в окопах,
В Бога верят все?
Потому что страшно,
Без вести уйти.
 
 
Человек-подлянка,
Хочет жить всегда,
И придумал кто-то,
Вечности слова.
 
 
Все равно когда-то,
Даже я умру,
Пусть солдаты крестятся,
С пулею во лбу.
 
 
Ну, а я – материя,
Бытие, абсурд..
Полная мистерия,
Некий Абсолют.
 

Алабино

 
Я к тебе не для развлечения еду,
И не страшно мне ехать к тебе,
Мы пойдем как всегда по тропинке,
В долгожданный Алабинский лес.
 
 
И там будет разрушенный замок,
И бурьян чуть повыше него,
Там когда-то балы устрояли,
А теперь там почти ничего.
 
 
Много было деяний здесь славных,
Здесь и фильмы снимают порой,
Только входишь в Алабинский замок,
А как будто в небесный чертог.
 
 
Дальше там протекает речушка,
Есть Алабинский полигон,
Электрички ходят в Калугу,
Ну а мы чуть пораньше сойдём.
 

Моя отдушина – Байкал

 
Моя отдушина – Байкал,
Чуть что, туда я убегаю,
И светит мне моя звезда,
Что еду я опять за далью.
 
 
Пусть далеко, но нет проблем,
Я подниму вверх пальцем руку,
Любовь моя не знает мер,
Поэтому дорога любит.
 
 
Я еду долго, не спеша,
Куда спешить, покуда молод?
Обычно я беру рюкзак,
И на ремне свисает кукса.
 
 
Палатку разбиваю в дождь,
Костер я разжигаю в стужу,
Сааган-дали с рахат-лукум —
Я вспоминаю о хорошем.
 
 
Конечно, не всегда легко,
И в этом суть, и вся дорога,
И если по пути взалкал,
То жалок ты, почти ничтожен.
 
 
Я представляю, как бегу,
Безжалостно, вниз по ступенькам,
Москва – Хабаровск – далеко,
Сбежать я от себя успею.
 
 
И слышен на площадке лай,
Всегда похожий на дорожный,
Моя отдушина – Байкал,
Что и написано на роже.
 

Геолог

 
Искрится небо голубое,
И лес зелёный в свете дня,
Уходит с рюкзаком тяжёлым,
Геолог с киркой на плечах.
 
 
Вдоль водоемов, вдоль оврагов,
Идёт он, не боясь зверей,
Медвежьи видит он какашки,
Но он не робкий человек.
 
 
Я не скажу, какая местность,
Одно я знаю, есть леса,
Где на подошве слово Native,
Не значится здесь никогда.
 
 
Геолог в дневнике все пишет,
Агат, кальцит и бирюза,
И, главное, пирит не спутать,
Ведь он, как золота слеза.
 
 
На вечер он костер разводит,
И долго-долго так сидит,
И из своей железной кружки,
Не чай он пьет, а чифирит.
 
 
Геолог смелый по поступкам,
Теперь он сьежился, как еж,
Но то совсем не от испуга,
А от того, что он замёрз.
 
 
Костер потух, и постепенно,
Заснул геолог под чифир,
Рассвет коснулся торопливо,
Геолог снова полон сил.
 

«Я прохожу, смотрю в окошко…»

 
Я прохожу, смотрю в окошко,
И хочется туда попасть,
Везде красивый кот в полоску,
Такой же коврик и матрац.
 
 
Всегда казалось там уютней,
Чем то, откуда я ушла,
Я прохожу, а за окошком,
Сидят и пьют хороший чай.
 
 
И свет такой от абажура,
Чуть заглушает их тона,
И я, как будто часть семейства,
Стою зимой у фонаря.
 
 
Я достаю большущий термос,
Из небольшого рюкзака,
И крышку с термоса снимая,
Я наливаю кипятка.
 
 
И также чай я пью с малиной,
Стоя одна у фонаря —
А снег под фонарем сверкает,
Мне сахар добавляет в чай.
 

Только потом я поняла – телефон нужно было потерять, чтобы отсрочить время; от Димы уйти, чтобы завести знакомство с зэками, а, потом, получив информацию, встретиться с ним опять. Таких совпадений, вы скажете, не бывает, но я вижу всю логику дороги, и, в очередной раз, с кем-то не доехав до конца, попасть на ту самую единственную вписку в Хабаровске, чтобы потом все было идеально.

Меня зовут Дима, а Машу – Машей.

Я делала совершенно не то, что делали они. Да, я путешествовала, но путешествовала не автостопом. Когда я поднимала руку, чтобы остановить машину, передо мной раскрывалась вся карта, я чувствовала то особое свечение, что испытывала иногда во сне. Это особое свечение располагалось на водителей – они меня не трогали, оно распространялось на сами машины – они везли меня туда, куда мне было нужно. Вообще, все происходило так, как я сама себе мало представляла. Все было – ништяк.

Когда заканчиваются деньги, начинаются приключения – длинная дорога домой.

«Когда-нибудь уйду я в лес…»

 
Когда-нибудь уйду я в лес,
И вселится в меня там бес,
Зачем мне надо это все?
К чему такое житие?
Ты был такой же, как и все,
Любил гулять ты по Москве,
Потом вдруг в парки захотел,
Но ты хотел быть там один.
Не знаю, что произошло,
Но нет тебя уже давно.
(Кот умер, Несколько собак,
Сбежали на повторный лад).
Теперь – сидишь ты в тишине,
И разве только что во сне,
Ты видишь все соблазны мира,
Как будто то святое миро,
И Бога ищешь, как очки —
Сегодня? Завтра?
Буду жить?
 

Когда нас спрашивали, зачем мы путешествуем, мы говорили, что пишем книгу, скорее, как отмазу, чтобы только не говорить правду. А что я скажу? Зачем я поехала? Я поехала за знаниями и еще чем-то неизведанным и таинственным, чем-то таким настоящим, что всегда имеет смысл.

Чай

 
Люблю я чай,
Сомнений нет,
Его я крепко уважаю,
Когда заварят мне чифирь,
Я сахар в чай не добавляю,
Я добавляю чуть вина,
И, может быть, немного горя,
Когда я чай допью до дна,
Я стану вдруг сама собою.
 

Чай из мух

 
Сегодня я пью чай из мух,
Заварка лучше, чем отвар,
А мух не видно наверху,
Лишь одна муха лапкой вверх.
 
 
Заварка эта хороша,
Когда болит твоя душа,
Не постная заварка,
А с сахарком – прекрасна.
 
 
По осени ее творят,
Чтоб меньше было мух в домах,
На белых подоконниках,
Но в чашечках фарфоровых.
 
 
Я с подоконника беру,
Один готовый экземпляр,
И через ситечко его,
Я добавляю в лучший чай.
 
 
Теперь мой чай почти готов,
Осталось только подождать,
Когда та муха, что с окна,
Взлетит со дна и скажет пить.
 
 
Теперь совсем все хорошо,
Мой чай прекрасен от начал,
Я тот философ, что из мух,
Себе придумал карнавал.
 

Кукса

 
Кукса – есть такая кружка,
Деревянная подружка,
Из Финляндии пришла,
Корни русским принесла,
Делают из капа —
Дуб, береза, ясень…
 
 
В путешествии она,
Очень даже хороша:
Ручка с двумя дырками, —
На ремне подпрыгивает.
 
 
Только я скажу, друзья,
Пить вино из ней нельзя,
Сушит сильно дерево,
Когда много выпито.
 
 
У самих же, у саам,
Кружка эта есть, как дар,
Дарят на удачу,
Маленькому мальчику.
 
 
С ней идет по жизни он,
Соблюдая сей закон —
На ремне подпрыгивает,
Я шагаю весело!
 

«Мне все – близки, и все – далеки…»

 
Мне все – близки, и все – далеки,
Я – ухожу, они – кто как:
Все, кто со мной – все одиночки,
Все, кто одни – со мной никак.
 
 
И, уходя, я плачу с горя,
И, уходя, я не молчу —
Смешно! Живот болит до колик,
Смешно, как я заразно вру!
 
 
Бывать – рукав слегка помятый,
Бывать – расстегнут воротник,
На одного – рюкзак с заплаткой,
На одного – он чуть грубей.
 
 
А что любовь? Одна лишь просьба,
А что тоска? Какой-то бред,
Я знаю, что любовь – искусство,
Когда любви нормальной нет.
 

«Я долго привыкала к одиночеству…»

 
Я долго привыкала к одиночеству,
Сначала я была всегда одна,
Потом ходила с кем-то, чтоб приблизиться,
Другое одиночество понять.
 
 
Когда и с тем, с кем поняла я одиночество,
Намного больше, нежели мое,
Тогда, перекрестившись, вдруг увидела,
Что путь мой к одиночеству далек.
 
 
Казалось, по-началу, что не вниду я,
Хоть я одна, но были мы вдвоем —
Как хорошо, что я была невидима,
А тот, кто был со мной, теперь с другой.
 
 
И я лобзала старые иконы,
И я хотела до конца понять,
Какие в жизни могут быть законы,
Чтоб жить всю жизнь, не зная всю печаль?
 
 
И мне открылось. Я была на даче.
Кроме дворняги, сторож был и я,
Ходили мы на лыжах за дровами,
А чай готовили, как раньше, на углях.
 

***

Я встретила многих на своем пути: Серегу, который прошел пешком от Питера до Владика, а потом на пенопласте поплыл на Сахалин; Максима, который ходил босиком и ел руками, потому что так приятно; попрошайку, который говорит, что зарабатывает так больше, чем заработал у себя дома; человека, который устроил революцию и разорвал паспорт (половина из них без паспорта), православного буддиста, который принимает на себя все обряды всех религий; тех, кто путешествует с деньгами, но больше нищеброд, чем те, кто путешествует без них – бродяг и менестрелей – да мало ли их! Я не была готова к таким подвигам – я хотела жить обычной размеренной жизнью, ничего не улучшая и не добавляя к ней (я ведь знала — я домашняя), но какой-то внутренний пошаговый инстинкт не давал мне покоя.

Меня бесили эти люди, которые могут ходить спокойно, сытые и довольные — поэтому я стала общаться с зэками — со всем этим сучьим отродьем – потому что я была такой же — как по этапам я ходила из одного федерального округа в другой, из одной республики в другую, с одного острова на другой. Я не знала, что мне делать, когда оказалась на самом краю — на острове Шикотан.

Когда я была маленькая, и мы ехали на дачу — при остановке — в пробке или на светофоре, я начинала плакать. И тогда я выбрала для себя — не останавливаться.

***

Первое, когда я выехала, это было одиночество, дикое, печальное. В том-то и прикол — меня все понимали, но стоило только мне остаться одной, надо мной все начинали смеяться. Я даже вспомнила диссертацию — одиночество, это всего лишь одиночество, и нет в нем ничего такого. Но я так не хотела, не могла. Для меня одиночество было все, оно было смыслом моей жизни, я не представляла себя без него, это — основа основ.

И, если я на какой-то момент вдруг переставала его ощущать, с кем-то пересекаясь подольше, я начинала чувствовать, что умираю. И тогда вот накатывало оно, это грубое, бесперсональное чувство, которое я любила, которое скрывала, и которым вожделела изо дня в день; ведь когда у тебя никого нет, ты-то из себя ничего не представляешь.

***

Менять попутчиков мне было легко. У меня к этому были особые способности, а может даже страсть. Когда я уходила от одного и находила другого, я вкладывалась в этого попутчика вся.

Таких, как они, — миллионы, — "перечисляются интернет-сети, запрещенные ныне РФ!

Я же — оставалась в стороне, сглатывая их индивидуальность, как удав.

А когда они уходили, я устраивала праздник, — залезала в палатку, застегивала москитку и наблюдала, пока не будет звезд.

«Звезды, — решила я, — это мои попутчики, звезды — это бродяги Дхармы».

Без моих попутчиков я была никто.

Я их боялась и застегивала палатку совсем.

***

Когда я путешествовала с Федей, я была бродягой, когда с Андреем – путешественником, когда одна, меняя попутчиков, я стала странником, ведь теперь, когда я ехала с кем-то, я все равно была одна.

М. я променяла на Нижний Новгород, С. на Магадан, А. На Алтай, Сахалин и Камчатку. Какой следующий будет город? Какое любимое имя?

…Ведь если мне кажут, оставайся, живи здесь, – то, что есть во мне сейчас, этого не будет. Только это знание, что я здесь не навсегда, дает мне столько энергии, такую полноту жизни.

***

Меня всегда беспокоил вопрос Почему мы здесь? Просто, чтобы потусить? Вряд ли.

А, может быть, жизнь дана нам для того, чтобы мы забыли о смерти? Совсем забыли, и о старости тоже. Жить всю жизнь — не проще было бы умереть, чем взять на себя такую ответственность?

***

Читатель-попутчик! Наконец-то я отправляюсь в путешествие нормально! Восемь лет, выпавшие из моей жизни, я решаюсь восстановить, чтобы те события, которые произошли в этот период, стоили той единственной фразы, ради которой и стоит жить — ради идеи жить дальше.

В самом деле, зачем писать? Неужели, потому что я написала слишком много и теперь не могу бросить? Ведь в дороге все пишут книги…

Несколько лет назад я поехала с человеком, который восемь лет живет в дороге, чтобы посмотреть, куда это приведет, стану ли я сама странником. Но только сейчас я поняла, ведь это я видела все со стороны — таких же, как он, уставших от жизни, от самих себя, – без цели они идут, куда понесут ноги. Неужели они искали истину, а не то, где переночевать, бесплатно попитаться? А когда собирались «такие» вместе, упаси Господи, назвать их путешественниками – все искали работу, чтобы не работать, жить, чтобы не жить. Настоящий путешественник между путешествиями путешествует, а куда двигались они? Когда они собирались вместе, каждый раскрывал карту и говорил «куда бы еще поехать», а на их лицах выражалась скука, которую, я, как человек, дошедший до Края, сумел разглядеть — идя не своим путем, я, наконец, оказалась на месте.

Куда он катится? К чему это приведет? Мне стало интересно – от первого и до последнего попутчика длился мой путь. Человек, живущий в дороге – это не путешественник, а бомж, проститутка — все те, кто не забывал ничего, но надеялся на многое. Ведь, как-то, я сама, долго думая, как жить дальше, ничего больше не придумала, кроме того, чтобы уехать. И потом, мне кажется, если я не допишу, то что-то произойдет.

«На зоне» личности, а в городе – народ…»

 
«На зоне» личности, а в городе – народ,
Не разберёшь, на сколько, кто есть личность,
И грустный ходишь, ты здесь одинок,
И нет тебя, и нет других таких же…
 

«Ты не один, кто-то орет за окном…»

 
Ты не один, кто-то орет за окном,
Надо быть проще и думать, что ты ничто,
Завтра опять один из таких дней —
Когда умирать не хочется, а жить лень.