Текст книги "Без надежды на искупление"

– Это так, но есть сотня городов в десятках государств, где каждый знает, что это я – величайший из ныне живущих фехтовальщиков. – Он ослепительно улыбнулся зрителям. – Конечно же, пару человек в этом милом городишке… как там называется это место, Бедект?

– Унбраухбар.

– …в этой выгребной яме о тебе слышали… как там его зовут, Бедект?

– Да откуда мне знать, черт возьми.

– И не важно, как бы тебя ни звали…

– Фольк Уршлюс.

– …они о тебе здесь наслышаны. Но я путешествовал в дальних краях, и много где побывал, и убил много тех, кто мог бы стать величайшими в мире фехтовальщиками. А о тебе я никогда не слышал. Как это ни печально, мне кажется, что ты не входишь даже в первую сотню лучших.

Бедект видел, как Фольк бросает взгляды на собравшихся, стараясь оценить их реакцию. Умение владеть клинком бесполезно, когда на стороне противника вера стоящей плотными рядами толпы.

– Эти города далеко, – ответил Фольк. – То, во что там верят, здесь значения не имеет.

– Да-да. Об этом я начитан.

Бедект закатил глаза. Вихтих любил повторять слова более умных и более образованных, чем он, людей так, как будто это его собственные мысли.

Вихтих продолжал проповедовать толпе:

– И все же вы забываете учесть количество верящих и глубину их веры. Позвольте мне процитировать Геборене Дамонен: «Если достаточно людей будут достаточно сильно верить, то они смогут изменить весь мир». – Вихтих самодовольно ухмыльнулся. – Я знаю, что я величайший фехтовальщик мира. Сотни тысяч людей знают, что я величайший фехтовальщик мира. Вскоре вся эта выгребная яма будет знать, что я – величайший фехтовальщик мира. Ты же, друг мой, как это ни печально, не доживешь до этого и не увидишь тех дней. Такова судьба камней на пути идущего.

Бедекту было интересно, откуда Вихтих взял эту цитату.

Фольк с яростью уставился на Вихтиха.

– Я не каменный. Хотя… хотя я тверд, как камень. Так же крепок. А ты только болтать умеешь.

Вихтих с уверенным жестом поклонился собравшейся толпе. Бедект видел, что Вихтих их уже покоряет; они уже почти были на его стороне. Вихтих злобно глянул на Фолька.

– Ты думаешь, что ты лучший. А я действительно лучший. Ты думал, что сможешь победить, потому что в тебя верит толпа. А теперь… даже ты уже понял, как будет на самом деле. – Он вытащил меч и с поклоном церемонно приветствовал противника. – Приступим?

Через десять секунд Фольк Уршлюс лежал в пыли, а в глубокой ране на его груди пузырилась кровь. Вихтих стоял спиной к поверженному фехтовальщику, сияя в ответ толпе, которая выражала ему восторг, хлопая в ладоши.

Бедект увидел, как Фольк царапает землю пальцами, как закатываются от ужаса его глаза, как пытается он еще вдохнуть воздуха в легкие, которые уже наполняются кровью.

– Вихтих, ты оставляешь его на медленную и мучительную смерть. Почему ты его не прикончишь?

Вихтих похлопал Бедекта по спине.

– У тех, кто видел, как он умирает медленно, эта картина отпечатается в сознании. Важно, чтобы они ясно помнили это, если однажды я буду признан величайшим фехтовальщиком мира. Эти люди окажутся для меня бесполезны, если все забудут.

– Сколько же в тебе дерьма.

– Ты совершенно прав. Я знаю, что я не настолько умен, красив, ловок и удачлив, как мне это представляется. Я знаю, что это мои заблуждения. И все же я при этом чертовски уверен, что я намного более умен, красив, ловок и удачлив, чем любой из жителей этого засранного городишки. И поэтому они подчинятся моей воле. Я хочу им нравиться, и я начинаю им нравиться. Я хочу, чтобы они меня боялись, и они меня боятся. Я талантливый оратор.

– Ты вообразивший невесть что идиот, – ответил Бедект. – Мне печально видеть, что тебе удается убеждать людей во всем, что ты только пожелаешь. Ты повторяешь то, что сказали люди поумнее тебя и чего ты сам понять не можешь.

Вихтих холодно и злобно посмотрел Бедекту в глаза.

– Нет, это ты не можешь понять. Факты значения не имеют, и это факт. Я не стал перетягивать толпу на свою сторону с помощью логики, я просто посеял семена сомнения и укрепил собственную уверенность. Как только я увидел, что его сторонники засомневались, я понял, что и сам он усомнится. – Вихтих презрительно посмотрел на соперника, который все еще кашлял, забрызгивая пыль своей кровью. – Его сомнения убили его раньше, чем я.

«Конечно, – подумал Бедект, – а то, что твой меч пробил ему легкое, никакого значения не имело».

Глава 4

Существует не одно Послесмертие, а тысячи. Возможно, больше. Мы боимся смерти, и в страхе нашем мы стремимся избежать ее окончательности. Но беспокоится ли крестьянин о том, будут ли обитать в его послесмерти те, кого он убил? Нет! То, к чему стремится крестьянин, зависит от того, к какой именно разновидности бессмысленных религий он склоняется. Возможно, он ищет искупления, шанса загладить дурные поступки, которые совершил в прошлом. Или, возможно, он верит, что в Послесмертии его ждет награда за преданное служение и набожное поведение. Если наши убеждения определяют нашу жизнь, они, безусловно, определят и нашу смерть.

Но мне интересно знать, что потом происходит в Послесмертии. Убийцы среди нас готовы убедить нас, что после смерти просто наступают новые смерти и происходит погружение во все более и более глубокие слои адских страданий. Ванфор Штеллунг заявляют, что смерть больше похожа на подъем по лестнице; каждое Послесмертие помогает нам ближе подойти к чистоте или нирване. Тойшунги предствавляют все совсем наоборот, утверждая, что только через страдания мы можем надеяться достичь состояния божественности.

Я спрашиваю: Откуда берутся души младенцев? Создаются ли они просто волшебным образом из ничего? Нет, что за глупость! Мне кажется, что, как только мы либо перенесли достаточно страданий, либо заслужили искупление, с грифельной доски нашей жизни всё дочиста стирают. И мы начинаем весь цикл заново.

Ферсклавен Швахе, философ гефаргайста

Кёниг незамеченным стоял в дверях, наблюдая за игрой худенького голубоглазого и светловолосого бога-ребенка. Жрецы Геборене построили этот миниатюрный город и вырезали крошечных человечков из кусочков дерева разного цвета. Игрушечный город населяло двадцать пять сотен крестьян, сто солдат, пятьдесят из которых конные, и несколько сотен различных животных. Основываясь на собственном опыте, Кёниг считал, что модель не вполне реалистична, потому что в ней слишком мало куриц. Город также был лишен стен и любого рода оборонительных сооружений, но Кёниг думал, что они будут только мешать ребенку играть.

«Все мои надежды зависят от этого ребенка». Для того чтобы планы Кёнига воплотились, решающее значение имело беспрекословное подчинение мальчика, и Кёниг видел только три пути к этой цели: поклонение, страх и любовь. «Похоже, реальности свойствен жестокий юмор». Кёниг чувствовал, что как раз тем из этих способов, который давал больше всего шансов на успех, на самые лучшие результаты, он владел хуже всего. Вызывать поклонение и страх такой могущественный гефаргайст, как Кёниг, умел с легкостью, но у обоих этих чувств были свои недостатки. Намного эффективнее иметь бога, который сам будет желать помочь ему, изо всех сил будет стараться угодить.

«Как заставить этого мальчика любить меня?» Воспоминания о собственном детстве ни капли не помогали Кёнигу. Этот вопрос вызывал у него неприятное чувство, будто холодным дыханием щекотал его сзади по шее. Ему нужно, чтобы Морген нуждался в нем. «А потребность – это слабость».

Морген, будущий бог Геборене Дамонен, был так погружен в свою игру, что не заметил Кёнига. По желанию Моргена отряд из сорока крошечных солдат маршировал по улице к центру городка, где собралась толпа из примерно двух сотен крестьян. Кёниг наблюдал за происходящим с интересом. Происходящее в сознании ребенка столь же загадочно, как и другие тайны этого мира. «Что управляет воображением мальчика, заставляя его вести эти монотонные игры?»

Морген передвигал солдат по одному, пока они все не оказались обращены в сторону толпы крестьян; он часто останавливался, чтобы стряхнуть со стола крошечные ворсинки или пылинки или более точно поставить игрушку на отведенное для нее место. Многие игрушки он поправлял раз по пять-шесть, пока не удовлетворялся тем, как и где они стояли. Он подвинул вперед капитана стражи, туда, где тому предстояло встретиться с человечком, по мысли Кёнига, представителем крестьян. Если между этими двумя и шел диалог, происходил он только в голове мальчика, который неподвижно сидел, глядя на игрушечных человечков, собранных перед ним. В опущенных плечах Моргена, в том, как тот протягивал руку за одним человечком, но потом останавливался и брал другого, Кёниг ощутил неудовлетворенность. Казалось, он не мог решить, какого именно двигать первым.

Кёниг удержался, чтобы не ахнуть от удивления, когда деревянные солдаты вдруг покинули свои места, подняли крошечное оружие и пошли в атаку на собравшихся крестьян. Через секунды игрушечный городок превратился в место бескровной резни – солдаты отрубали крестьянам деревянные конечности. Недостаток в вооружении крестьян компенсировался многочисленностью их рати. Солдат стаскивали с лошадей, отбирали у них оружие, а после этого либо разрывали на куски, либо избивали миниатюрными граблями и другим крестьянским инструментом. Морген сидел, отклонившись назад, ни к чему не прикасаясь. Сначала казалось, что у солдат преимущество, но вскоре на улицу вышло еще больше крестьян. На помощь первым сорока солдатам прибыло еще шестьдесят, но в этот момент в бой вступили более тысячи крестьян. Через несколько минут городок был усыпан деревянными трупами, а оставшиеся в живых крестьяне забирали оружие у убитых солдат.

Кёниг откашлялся, и тогда Морген без всякого удивления на лице взглянул на него. Деревянные игрушки замерли, как только мальчик отвел от них глаза.

– У тебя небольшие проблемы с твоими крестьянами? – спросил Кёниг.

На мгновение худенькое лицо Моргена озарила улыбка.

– Да. Крестьяне взбунтовались.

– Вот я и вижу.

– Нет, я пошутил. Я слышал об этом от Ауфшлага.

Кёниг постарался не показывать свое недовольство.

– Да, конечно. – «Возможно, в будущем мне стоит держать Ауфшлага подальше от мальчика». – Тебе весело?

– Да. Обладая численным превосходством, они победят лучше вооруженного противника. Таким образом, крестьяне остаются крестьянами только потому, что позволили себе быть крестьянами. Возможно, они сами этого хотят, правда, мне это непонятно. Они с таким же успехом могли бы стать правителями, если бы пожелали.

– Это отчасти верно, но ты не видишь всей картины. Ты предполагаешь, что крестьяне знают, что победить правящих им под силу. Ты предпологаешь, что им придет в голову попробовать. Наконец, ты предполагаешь, что многие будут готовы умереть во имя этой цели. А когда крестьяне захватят власть, кто станет всем управлять? Кто – трудиться на полях? Кто заменит погибших солдат? Что тогда, не взбунтуются ли крестьяне против своих новых правителей?

– Вы имеете в виду, что всегда будут крестьяне и всегда будут правители?

– Я говорю, что крестьянам нужны хорошие вожди. В сердце любого режима находятся его работники, которых можно назвать крестьянами или иначе, как сочтешь нужным. Пока сильна их воля, сильным остается и режим. Сломите работников, и вы разрушите империю.

Морген задумчиво прищурился, внимательно рассматривая собственные руки.

– Поэтому сейчас больше нет крупных империй? – Он поковырял под ногтем, будто вычищая оттуда что-то невидимое для Кёнига.

– Это только одна из причин. Правда в том, что боги стремятся сделать так, чтобы человечество было раздробленным и слабым.

– А как же древние империи? В прошлом весь мир был единой империей, Меншхайт Лецте Империум, так, я думаю, она называлась.

– Откуда ты это узнал?

– Прочитал.

«Кто, чтоб ему провалиться, позволяет Моргену брать эти книги?» Кёниг сделал для себя мысленную заметку о том, что позже надо будет с этим разобраться.

– Боги поняли, что единство человечества не в их интересах.

– И поэтому я должен Вознестись?

– Да. Ты объединишь все человечество и принесешь нам то будущее, управлять которым будем мы. Ты возвратишь времена империи.

Мальчик смотрел на него, не мигая.

– Ты станешь богом Геборене Дамонен, – закончил Кёниг, наполнив свои слова крепкой как камень уверенностью.

Морген обвел взглядом комнату, а глаза его были влажными.

– Знаю. Но… На днях я упал и ободрал коленку. У меня текла кровь, и я плакал. Разве у богов течет кровь из ран? Разве боги плачут?

«У него не должно быть сомнений».

– У богов кровоточат раны, если они сами решили, чтобы так было. – Кёниг глянул на коленку Моргена. – Посмотри на свое колено сейчас. Не осталось никаких следов, только совершенство. Тебя исцеляет вера поклоняющихся тебе, как это может происходить только с богом. – Кёниг проглотил собственные сомнения и продолжил: – Ты двигал свои игрушки, не прикасаясь к ним. Как ты думаешь, умеет ли такое кто-нибудь другой? Я крайне могущественный гайстескранкен, но все же я не способен на то, что сделал ты.

Морген посмотрел на неподвижных деревянных человечков и взял одного из них. Он покрутил фигурку в пальцах, рассмотрел со всех сторон, и лицо его было по-детски сосредоточенно.

– Мне не потребовалось никаких усилий. – Он поставил крестьянина обратно на стол. – Я хотел увидеть, что произойдет. Я не уверен даже, что это я управлял происходящим.

– Конечно, ты. Это указывает на то, что скоро наступит твое Вознесение. Реальность подчиняется твоей воле. – «А ты подчинишься моей; у тебя не будет выбора».

Мальчик по-детски наморщил безупречно красивый лоб и несколько секунд, прикусив нижнюю губу, внимательно разглядывал свои ногти.

«Что он только там выискивает, они идеально чистые. Не забыл ли он, что я здесь нахожусь?»

Кёниг прочистил горло, и мальчик взглянул на него. Лицо Моргена странным образом ничего не выражало.

– Каким будет мое Вознесение? – спросил Морген.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Кёниг, знавший, что такой вопрос прозвучит, и страшившийся его. – Твое Вознесение будет тем самым моментом, когда ты станешь нашим богом.

– В книгах, которые я читал… – Морген смотрел прямо на Кёнига, в глаза ему, чего уже никто не делал многие годы; большинство людей инстинктивно избегают взгляда гефаргайста. – Люди Возносятся только после смерти.

Кёниг, стараясь, чтобы лицо его ничего не выдавало, взглядом бурил мальчика, проникая в самую душу, и желал, чтобы тот оставил поднятую тему разговора. Он спросил:

– Что это были за книги?

Морген пожал плечами и посмотрел вдаль, как будто его внимание привлекло нечто более интересное. «Как он это сделал? Как он так непринужденно отвел взгляд от моего взгляда? Для этого должны были потребоваться колоссальные усилия».

– Исторические и религиозные тексты. У Ванфор Штеллунг есть целый пантеон Вознесенных героев, а также их старых богов. Существуют также местные полубоги – это второстепенные божества, Вознесшиеся люди и духи…

– Я знаю, кто такие полубоги, – резко перебил его Кёниг, которого раздражало, что ребенок читает ему лекцию.

– … и в каждом конкретном случае, – продолжал Морген, как будто Кёниг ничего не сказал, – они Вознеслись только после смерти. Я не смог найти ни одного случая, когда Вознесение произошло бы раньше смерти.

«Вот и случилось. Задаст ли он тот самый вопрос?»

– Помимо того, что можно вычитать из древних текстов, существуют еще другие, бесконечные знания, – ответил Кёниг.

Морген наклонил свое личико, задумался на несколько мгновений, а потом отбросил эту мысль как несущественную, какой она, конечно же, и была.

– Я должен умереть, чтобы Вознестись, – сказал он.

«Интересно, он утверждает, а не задает вопрос». Неужели Ауфшлаг уже сказал мальчику об этом?

– Верно, – ответил Кёниг. – Тебе не надо бояться…

– Я не боюсь.

Кёниг подавил вспышку гнева, вызванную тем, что его снова перебили.

– Как я уже сказал, тебе не надо бояться; я сделаю все бережно…

– Ты.

Кёниг выругался про себя. Как он мог так проговориться? Он наклонялся, пока глаза его не оказались на одном уровне с глазами мальчика, и стал давить своей волей на его юное сознание. «Он должен смотреть на это так, как желаю я».

– Кому еще я могу доверять?

На мгновение на лице мальчика промелькнуло сомнение.

– Верно, – в конце концов согласился Морген. – Только тот, кто всем сердцем поддерживает интересы Геборене, должен помочь мне Вознестись. А иначе…

– Да.

Кёниг не хотел, чтобы мальчик слишком детально рассматривал этот вопрос. Созерцание может привести к сомнениям, а Кёниг совершенно не мог допустить, чтобы его будущий бог начал сомневаться.

Морген неловко улыбнулся.

– Я рад, что это будешь ты. Ауфшлаг никогда не простил бы себя.

«И это его величайшая слабость». Кёниг протянул мальчишке руку и изо всех сил постарался, чтобы его блеклые серые глаза выразили тепло и заботу. «Ты должен меня любить».

– А теперь, – сказал он, – обними меня.

Морген бросился в объятия Кёнига, и тот неуклюже потрепал его по волосам. Принимая мантию верховного жреца, он вовсе не думал, что ему придется проявлять к кому-то отеческую заботу.

– Я тебя не подведу. – Голос мальчика звучал приглушенно, пропадал в тканях одеяния Кёнига.

– Знаю. Я буду тобой гордиться.

– Я буду хорошим богом. Я верну империю, как ты желаешь.

Он погладил мальчика по тонким светлым волосам.

– Знаю.

Кёниг, погруженный в свои мысли, шествовал по причудливо изогнутым, странной формы залам храма Геборене. Прислужники бросались прочь с его пути, вжимались в стены, как будто хотели совершенно расплющиться.

Слишком близко подошел Морген к неприятной истине: «Только тот, кто всем сердцем поддерживает интересы Геборене, должен помочь мне Вознестись». Ребенок никогда не понял бы, это не так просто. Где заканчивается Кёниг и начинаются Геборене Дамонен? Если не он будет у руля, то церковь наверняка дрогнет и не справится.

«Мальчик должен умереть от моей руки». Те, кого ты убиваешь, служат тебе в Послесмертии. Если все закончится провалом, то он найдет спасение в этой истине. Новый бог будет служить, спасет его от собственных демонов.

«Сможешь ли ты это сделать? Ты сможешь убить ребенка?» Да, да, он сможет. Он распоряжался о проведении экспериментов Ауфшлага, и бессчетное число людей погибло по его приказу. «Но ты же никогда прежде никого не убивал по-настоящему». Кёниг никогда не резал клинком человеческую плоть, никогда никого не душил своими руками. Может ли он отравить этого мальчика? Если он это сделает, будет ли этот мальчик служить ему в Послесмертии? Получится ли, что Моргена убил Кёниг, или же его убил яд? Это был как раз один из тех раздражающих вопросов, которые философы готовы годами обсуждать, никогда не находя ответа. Отличается ли отравление от убийства с помощью удара ножа? Были ли это просто два разных оружия? Они воспринимались по-разному. Тот, кто пользуется ядом, действует на расстоянии. Возможно, ответ есть где-то в скучных и здравых убеждениях народа. Но сила бредовых заблуждений Кёнига определяла его реальность. Истина заключалась в том, как верил он, что это имело значение.

И только это, остальное было не важно.

Кёниг вернулся в свои покои, где его дожидались три доппеля. Отречение восседал в кресле с высокой спинкой, куда Кёниг садился тогда, когда принимал важных гостей. Беспокойство и Приятие стояли по обеим сторонам кресла.

Такое их расположение о многом говорило. «Мне нужно как следует последить за Отречением. Как давно они готовят заговор против меня?»

Отречение начал первым:

– Нет, мы здесь не сидели и не уславливались о том, как сделать тебе плохо. Мы – единственные, кто тебя никогда не бросит. Мы не можем этого сделать.

Кёниг фыркнул.

– За прошедший час я не успел внезапно поглупеть. Не тратьте время на пустые разговоры.

– Морген любит нас, – тихо сказал Приятие. – Он любит нас, а мы причиним ему вред. Единственному человеку, который когда-либо нас любил.

– Он отречется от нас, – рявкнул Отречение на Приятие. – Как бросили нас и все остальные, жалкий ты червяк. Морген – инструмент, которым нужно воспользоваться, и ничего больше. Мы будем притворяться, что любим его, пока нам это выгодно.

Приятие встретился взглядом с Отречением, выражая несогласие.

– Мы убьем его.

– Так всегда и планировалось. Он должен Вознестись, а когда это произойдет, мы должны держать ситуацию под контролем.

– План можно изменить, – умоляюще сказал Приятие. – Мы могли бы спасти мальчика. Мы не знаем, необходимо ли ему умереть, чтобы Вознестись. Если в него верит достаточно людей, то он может Вознестись и так.

Кёнига захлестнула волна облегчения. Его доппели по-прежнему враждуют друг с другом. Он шагнул вперед и произнес:

– Нет. План нельзя изменить. Что значит любовь одного ребенка по сравнению с поклонением миллионов? Морген – инструмент, которым нужно воспользоваться, и ничего больше. – Ему было досадно осознавать, что он точно повторил эти слова за Отречением. Не приобрел ли этот доппель большего влияния, чем остальные?

– Мы знаем, что ты в это не веришь, – сказал Приятие. – Мы знаем, что для тебя значит этот ребенок.

Беспокойство, тихий, самый скрытный доппель, посмотрел на Приятие, потом на Отречение и, наконец, на Кёнига.

– Мальчик опасен. Он слишком быстро набирает силу. Мы потеряем влияние.

– Не существует никаких «мы». Я буду влиять на него, – сказал Кёниг, но заподозрил, что Беспокойство что-то замышляет. Преимущество от возможности разговаривать с собственным бессознательным заключалось именно в этом. Большинство людей путаются и сами никогда не могут разобраться, что они думают. Пусть он и не доверяет Доппелям, но в определенном смысле они были именно теми, кому он мог бы доверять более всего. – Расскажи мне все остальное, Беспокойство.

– Силы Моргена – проявление веры в него поклоняющихся ему Геборене или же эти силы – его собственные воплощенные иллюзии? Мы создаем бога или просто очень могущественного гайстес-кранкен?

– А какая разница? – спросил Кёниг. – Разве не имело бы смысла, чтобы перед Вознесением он стал гайстескранкен? Во всяком случае, это показывает нам, что наши планы работают. – Он зарычал от досады и поправил себя: – Мои планы.

– Нет, – прошептал Беспокойство. – Все происходит слишком быстро. Мальчика явно что-то вывело из равновесия. Если его силы будут расти слишком быстро, мы не сможем добиться его Вознесения. Возможно, он не дотянет до того, чтобы стать богом, но как гайстескранкен, которому будет поклоняться весь Зельбстхас, он может оказаться сильнее нас.

– Нет, – не согласился Приятие. – Этот ребенок нас любит. Он доверяет нам.

– Это ты, как дурак, доверяешь ему. – Отречение поднялся с кресла и зашагал по комнате, и его багровые одежды шуршали по толстому ковру. Доппель безупречно изобразил походку Кёнига, да и неудивительно.

Кому призывал не доверять Отречение: Моргену или ему, Кёнигу? Он часто подозревал, что все, что говорят и делают его доппели, имеет подтекст. Они, казалось, общались на таком уровне, где он мог заметить, что они что-то сообщают друг другу, но был не в состоянии понять, что именно. Как он уже успел понять, он может им доверять, но только в той степени, в которой он оставался уверен, что понимает их, – а сейчас у него в этом были сомнения.

Беспокойство сел в только что освободившееся кресло.

– Если Морген поймет свое могущество, он станет очень опасным. Было бы очень глупо с нашей стороны не учесть возможности того, что он может использовать нас в собственных целях.

Приятие, выглядевший удрученным, воздел руки, как бы умоляя.

– Он просто мальчик. Ребенок. Мы создали его таким, какой он есть.

– Нет, – не согласился с ним Беспокойство. – Мы создаем того, кем он станет. Мы понятия не имеем, каким человеком этот ребенок является. Теперь мы должны убить его и начать эксперимент заново. Мы извлекли для себя уроки из наших неудач, и со следующей партией нас обязательно ждет успех.

Кёниг усмехнулся. Его переполняло облегчение, поскольку он понял, что пытались сделать доппели.

– А, ясно. Да, начать эксперимент снова. Конечно. – Он взглянул на собственные отражения, собравшиеся в массивных зеркалах, на эту толпу одинаковых изможденных лысых мужчин. Они жадно наблюдали за происходящим в этом мире, к которому не могли прикоснуться. Кёниг свирепо посмотрел на каждого из доппелей по очереди. – Считаете меня слабоумным, что ли? Этот эксперимент занял десять лет, и я с содроганием думаю, насколько сильными вы трое можете стать через десять лет после сегодняшнего дня. Если я начну заново, то сомневаюсь, что доживу до его завершения. Вы хотите сами управлять богом. Ну что ж, мои милые угодливые доппели, такого не случится. Я воспитаю этого бога. Я обуздаю его могущество себе во благо. Вас троих я оставлю взаперти навсегда. – Он указал на Беспокойство: – Убирайся с моего стула.

– Мы просто согревали тебе место нашими воображаемыми задницами, – ответил Принятие, отвесив быстрый поклон. Как только Кёниг сел в освободившееся кресло, Приятие добавил: – Мы никогда не свергнем тебя.

Кёниг неодобрительно глянул на доппеля.

– Но будете пытаться.

Приятие пожал плечами:

– Возможно. Но настоящей сволочью всегда будешь ты.

Кёниг заметил ухмылку на лице Приятия, которую тот поспешил скрыть, и еще заговорщические взгляды, которыми обменялись три доппеля. Обманули ли они его или же попытались запутать, заставляя его думать, что обманули? Это значения не имело.

Морген станет спасением для него… и погибелью для них.