Текст книги "Вербариум"

Порошок послюнявил палец и выставил вверх.

– Ветер, бляха-муха. Не натянуло бы…

Небо быстро затягивало тяжёлыми чешуйчатыми тучами. Они раз за разом наплывали на луну. А потом задуло сильнее и откуда-то из-за дальних холмов пришла непроницаемая пелена. Стало темно.

На болоте вновь появились огоньки. Теперь они приближались быстрее. Репкин понял – это по его душу.

– Всё, порошок весь вышел, – сообщил Порошок и лязгнул затвором винтовки. – Рассредоточимся, брат. Эй, оглох, что ли? Разбегаемся, говорю.

Порошок быстро полез вверх по склону. А Репкин ничего не стал делать.

С бронепоезда прилетел осветительный шар, хлопнул парашют. Но шар, не успев даже вспыхнуть, испарился в луче плазмогана. Тогда бухнула семидесятипятимиллиметровка лейтенанта. Рвануло прямо среди кикимор, но ни один из огоньков не погас. Ещё бухнуло – и всё вокруг холма вспыхнуло малиновым пламенем: лейтенант попробовал водореагентный термитный фугас. Но как только пламя утихло, звёздная пехота взяла холм в кольцо.

С вершины холма раздался отчаянный крик «нате-суки!», хлопнул выстрел винтовки, и враз вся трава на вершине вспыхнула; от ярких плазменных разрядов Репкин на мгновение ослеп. «Порошок!» – взвыл он отчаянно.

И вдруг вспомнил, что так быть не может, не бывает. С ним так быть не должно, нет, ведь он студент, обыкновенный хлюпик…

– Это ошибка! – завопил он и на карачках ринулся куда-то сквозь кустарник. Остановился – пехотинцы никуда не делись, застыли на прежних местах. – Я не десантник! Я Репкин! Стойте! Я студент! Я домой хочу! Не стреляйте, пожалуйста!

Звёздные пехотинцы постояли, может быть, даже послушали, а потом пальнули плазмой…

Двигать бронепоезд решено было на закате второй, тусклой в сравнении с первой, луны. За полчаса до начала операции генерал зачитал боевой приказ личному составу, выстроившемуся вдоль насыпи. Прозвучала команда «По вагонам!», из тормозных колодок с шипением ударили струи сжатого воздуха. Бойцы Алфавита засуетились, замелькали фонарики, застучали каблуки.

В это время на траву перед штабным вагоном опустился парашютист.

– Кто таков, сынок? – отеческим баритоном осведомился генерал, как только тот освободился от строп.

– Боевой прожектор, товарищ генерал!

– Ну-ка, доложи, что за хреновина?

– Устройство, генерирующее электромагнитное излучение любой заданной частоты, мощности и когерентности! – лихо отрапортовал новобранец.

Генерал аж прижмурился от удовольствия.

– Так скорее введи его в бой! Боевой бронепоезд готовится к передислокации. По пути следования возможна засада противника. Приказываю – осуществить разведку на пять километров вдоль железнодорожного полотна! Бронепоезд пойдёт следом малой тягой. Исполни свой долг, солдат!

Душным летним вечером дверь квартиры, снимаемой студентом Репкиным, открыл человек в чёрной ветровке, тёмных очках и армейских берцах. С хозяйской бесцеремонностью хлопнул дверью. Словно был здесь не в первый раз, прошёл в комнату, отпер нижний ящик компьютерного стола и вытащил стопку документов. Паспорт, свидетельство о рождении, аттестат и прочее. Снял боковую панель компьютера и, вывинтив жёсткий диск, небрежно сунул вслед за документами в карман ветровки. А затем бережно поднял со стола том «Боевого Алфавита» на букву «Т» и, спрятав его в чёрный пластиковый пакет, покинул квартиру и канул в сумерки. Больше не было здесь, на Земле, никакого студента-сержанта Репкина, а может быть, не было его никогда, как не было ни чудесного телескопа, ни загадочной воюющей планеты, ни подразделения с нелепым названием Боевой Алфавит. Да ведь и правда, разве могло такое быть на самом деле? Ведь Земля – процветающая планета, где давно уже царят мир и покой и где о войнах и битвах можно узнать только из древних книжек.

Майк Гелприн
Ля-с-мля
Рассказ

Я пришёл в себя и какое-то ремя не мог сообразить, что случилось. Ашка раскалывалась от оли, перед лазами расплывались серые мутные руги, на бу стремительно разрасталась ишка.

Прошло не меньше пяти инут, прежде чем я, наконец, вспомнил. Арина не пришла на стречу. Я метался по арку в адежде, что она, может быть, попросту опоздала или спутала есто. Потом я, видимо, заплутал и оказался в самой луши. Ну, а затем появились эти двое. То ли пьяные, то ли обдолбанные. Бить еловека по олове вообще постыдно. Озлы!

Я мельком взглянул на асы. Было два ополудни. Внезапно мне показалось, что вокруг что-то изменилось. Оловная оль мешала понять, что именно. Я огляделся. Вроде бы тот же арк, вон неподалёку та же камейка под лёнами. Лёгкий етерок лениво гонит по емле жёлто-красные истья.

И в то же ремя…

Я поднялся и бездумно двинулся по ллее куда лаза глядят. К трём выбрался наконец из арка. Поймал акси и велел одителю везти на анал Рибоедова.

Офёр оказался ихачом. Он, усердно игнорируя ветофоры, рассекал по ороду, а я, глазея в кно, всё больше и больше уверялся в том, что вокруг происходит что-то неладное.

Мне чудилось, что роспекты стали уже, ома – ниже, а раски – тусклее. Абережная, казалось, сморщилась, арапет приник к емле. Даже в самом азвании анала Рибоедова мне померещилось нечто чужеродное.

Ома я первым елом залез под уш и под холодными труями более или менее пришёл в себя. Выбрался, нагишом прошлёпал в остиную и включил елевизор.

Показывали резидента. Обильно жестикулируя, резидент обещал. Потом желал. Затем призывал. А я, ошарашенно глядя в кран, мучительно соображал, не стал ли он ниже остом и тише олосом.

Привычная резидентская олтовня, наконец, сменилась итрами древнего ильма «Весёлые ебята». С олчаса я переваривал старые несмешные охмы, затем выключил елевизор и поплёлся звонить Арине. Надо было ставить очки над «и» – наши тношения явно зашли в упик.

– Знаешь, Оля, – проникновенно сказала Арина, едва сняв рубку. – Не звони мне больше. Я не собираюсь терпеть твоих бесчисленных лядей и люх. Надоело!

Арина разъединилась. Я проковылял на ухню и там алпом махнул юмку одки. Закурил и принялся размышлять.

Насчёт люх она сильно неправа. Тем более – насчёт лядей. Ну, были, конечно, евочки, у кого их нет. Но вовсе не относящиеся к двум перечисленным атегориям. Хотя и не из тех, с которыми захочешь сочетаться законным раком. Наверное, Арине наклепали, что видели меня в жапанизе с рыжей Веткой. Обидно: с Веткой у меня как раз ничего и не было. Я внезапно разозлился.

– Знаешь, Оля, – дурашливым олосом передразнил я Арину. – Не звони мне бо…

Я осёкся. При чём здесь Оля? Ну да, меня так зовут. Уже двадцать шесть ет, как Оля, и что? Какого ёрта мне кажется, что в этом есть что-то совершенно неправильное? А то и унизительное.

Оскресенье я провёл в диночестве. Не заладилось с самого тра. Я бесцельно слонялся по вартире, механически отмечая, что отолки стали ниже, а омнаты – теснее.

Внезапно захотелось чего-нибудь для уши. Помаявшись немного, я решил почитать Ушкина.

– Мой ядя самых честных равил, – с едоумением произнёс я вслух. – Когда не в утку занемог.

Что-то опять было не то. Я не увидел мысла в троках, которые знал наизусть.

– Его ример другим аука, – с усиливающимся едоумением читал я. – Но оже мой, какая кука…

Я захлопнул Ушкина, мне показалось, что один из нас спятил, и я вовсе не был уверен, что этот «один» – великий тихотворец, а не я.

Неладное продолжалось весь ень. Я перестал узнавать и понимать знакомые ещи. Лова выглядели странно и не складывались во разы. Узыка звучала акафонией. «О е и а оль я и», – тупо твердил я, тщетно пытаясь извлечь хоть какой-то мысл из отной рамоты. Мысла не было. Мне показалось, что и самой рамоты тоже не было.

Ечером, когда я вовсю бесился от окружающих елепостей и есуразностей, позвонил Горь. Он уже еделю пытался выторговать у меня редкую негашёную ьетнамскую арку.

– Оля, – решительно сказал в рубку Горь. – Пятнадцать тысяч. И ни опейкой больше. Согласен?

– То есть как пятнадцать? – опешил я. – Озавчера ещё предлагал шестнадцать.

– У тебя с амятью как? – участливо осведомился Горь. – Озавчера было четырнадцать.

Это уже не укладывалось ни в какие амки.

– А пошёл бы ты в ад, Горь, – напутствовал я и, обнаружив в сказанном некую вусмысленность, уточнил: – В адницу.

Разъединившись, я попытался сосредоточиться. Происходящее было настолько нелепо, что не поддавалось разумному бъяснению. Ир вокруг меня изменился, это я знал точно. И изменился значительно. Мне казалось, что перестали работать самые что ни на есть зы и сновы.

Итак, меня зовут Оля. Правильно ли это? Разумеется, правильно, но почему же тогда меня не оставляет навязчивое щущение, что ещё чера меня звали не так…

Я живу на последнем, пятом таже в оме на анале Рибоедова. Вартира омер двадцать. Досталась мне от абушки. Я решительно отправился к входной вери, распахнул её и тщательно изучил прибитую к ерматину абличку. «19» – значилось на ней. Роклятье! Я оглядел вери остальных вартир. «16», «17» и «18». Перепрыгивая через тупени, слетел вниз по естнице на первый таж. «0», «1», «2» и «3».

Я выругался вслух.

Почему умерация начинается с нуля?

– А почему бы и нет? – пришла потрясающая по тепени ригинальности ысль.

Я почувствовал, что готов отчаяться. Действительно: почему бы и нет?

Я вышел на абережную. Смеркалось, юди торопились по своим елам, другие чинно прогуливались. Всё как обычно. Если не считать того, что… Сам не знаю чего.

– Ядя Оля, – услышал я за пиной, – ты что, вырос?

Я обернулся. Алька с первого тажа, нахальная десятилетняя беда и кандалистка.

– Я уже давно вырос, – досадливо буркнул я. – В тличие от некоторых.

– А ведь равда, Иколай Ваныч, – вступила Алькина амаша. – Вы как будто выше стали. – И ехидно добавила: – То есть длиннее.

Вот уж действительно, блоко от блони.

– Это вы стали короче, – приглядевшись, парировал я. – И невзрачнее.

Шаркая по тупеням, я поднялся к себе. Ыводы напрашивались. Дар по ашке, которым меня наградили чера в арке, изменил меня. Нет, не только меня и даже не столько. Он изменил окружающий ир. И изменил не в лучшую торону. Вот же ертовщина!

В онедельник тром я был уже в арке. К олудню, облазив его вдоль и поперёк, нашёл знакомую камейку под лёнами. На ней самозабвенно целовалась сладкая арочка. Ещё через пять инут я обнаружил есто, где мне досталось. Пересёк его десяток аз во всех аправлениях. Осторожно постучал оловой по тволу старого уба. Собрав олю в улак, грянулся со всей ури о емлю. Ничего не произошло. Ир вокруг меня ни апли не изменился.

Сжав убы, я вернулся к камейке, где как ни в чём не бывало продолжали целоваться и тискаться.

– Молодой еловек, – откашлявшись, прервал я затяжной оцелуй. – У меня к вам росьба. Не могли бы мы с вами отойти вон туда?

– Зачем? – оторвавшись от евчонки, недоумённо спросил арень.

– Понимаете, мне необходимо получить от кого-нибудь по олове. На худой онец, можно и по орде.

– Дай ему, Аша, – посоветовала евица. – Раз еловек просит.

Я семенил вдоль по рковой лее и отчётливо понимал, что менения произошли, но опять не в лучшую орону. Ревья вокруг пригнулись, скукожились и стали похожи уг на уга – я едва отличал поль от рёзы. Мля под гами казалось серой, устилавшие её жёлто-красные стья – блёклыми и понурыми.

Я вновь поймал кси и велел ехать на нал Ибоедова. Род за ксишным ном померк – ма стали приземистыми, одноцветными и унылыми.

Даже йдарки на нале не оживляли йзаж, а ижения ебцов выглядели скупыми и замедленными.

В артиру я едва проник – пришлось пригибаться, чтобы не зашибить кушку о сузившуюся и понизившуюся амугу входной ери.

Я решил позвонить Рине – несмотря на змолвку, она оставалась самым близким мне на мле ловеком.

– Знаешь что, Ля, – сказала Рина, едва я отчитался о преследующих меня лепостях и суразностях. – Ты меня, конечно, прости, но рассказывай-ка лучше свои йки рыжей Етке.

Едва я разъединился, как позвонил Орь.

– Четырнадцать, – азартно предложил он. – И ни пейкой больше.

Я послал Оря в пу, спустился на первый аж, удостоверился, что мерация артир начинается с «-1», и выбрался наружу.

– Дя Ля, ты стал настоящим рзилой, – поведала Лька с первого ажа. – Ну, и вымахал ты – просто бина стоеросовая.

– Да уж, Колай Аныч, – подтвердила Лькина маша. – Вы, наверное, блетки специальные глотаете. В вашем-то зрасте так удлиниться.

– Липутки, – буркнул я и, гордо повернувшись, двинулся ловить кси.

На давешней амейке под ёнами распивали трое коголиков. Уговорить их на физические йствия удалось, лишь обозвав всех троих дерастами. Через нуту после этого я уже получал своё.

Богород расцвёл. Радома пестрили покрасками, по спулицам спешили разноцветные затолпы. Лопарни вели под поруки нарядно разодетых медевушек.

– Николя! – радостно приветствовала меня Комарина, едва я позвонил ей. – Куда же ты пропал, милый? Приходи сегодня, будет Засветка, помнишь, та, рыжая, ты, по-моему, положил на неё выглаз. Нет, нисколько не ревную. Придёшь?

Я обещал и задумался. По всему выходило, что этот памир лучше двух предыдущих. Однако то, что я вновь попал не к себе, засомнений не вызывало.

Через пополчаса, загнав Григорю довьетнамскую помарку за семнадцать тысяч вырублей, я спустился вниз, убедился, что обнумерация каквартир начинается с «3», и выбрался из радома наружу.

– Мудядя Николя, – подскочила вреднющая Рогалька. – Тебя что, укоротили?

– Действительно, Пониколай Гриваныч, – вступила Рогалькина гамамаша. – Эко вас скуксило.

Проигнорировав обеих, я кинулся ловить кутакси. Теперь я уже понимал, что меня на самом деле зовут Коля. Понимал, что Марина отказалась встречаться со мной из-за рыжей Светки. Понимал, что мне двадцать семь, а вовсе не двадцать шесть и не двадцать пять. И догадывался, что побывал на минус первом, минус втором и плюс втором отражениях своего мира. Не знал только, как он называется. Бемля, Вемля, Гемля, – твердил я про себя, усаживаясь в кутакси.

– Маземля, – подсказал выводитель в ответ на прямо поставленный живопрос. – Куда прикажете везти?

В запарке, на знакомой доскамейке сидели две медевушки. В том, что медевушки тоже умеют драться, я убедился вскоре после того, как назвал обеих дудурами.

Марина плюс Коля равно любовь. Главное – не забыть это. Заучить наизусть и запомнить.

Я вернусь. Я обязательно вернусь. Не знаю, сколько ещё предераз мне придётся получать по держиморде. Но я вернусь. Не забыть и не перепутать. Меня зовут Ля с анеты Мля. Нет, не так. Я – Джопониколя с Мармаземли. Снова не так. Я – Коля с планеты Земля. Точно! Коля, Коля, Коля. Главное – запомнить, чтобы не пропустить свой драпамир. Мою евушку зовут Кошмариной. Она простит меня, надо только вернуться. Никаких больше рыжих Веток, Пустосветок, Еток, Ок…

Марина плюс Коля. Марина плюс Коля. Марина плюс…

Сейчас меня будут бить. Не сильно, но больно, и, возможно, осьминогами. Это хорошо и правильно: бейте. Потому что когда я приду в себя, первым, что я увижу и заучу, будет протонадпись, вырезанная мной несколько драпамиров назад ожом на тволе древнего грубадуба:

МАРИНА + КОЛЯ = ЛЮБОВЬ

Слово

Ярослав Кудлач
Кто они?
Рассказ

В один из дождливых и скучных октябрьских дней, когда не то что гулять на улице, в окошко даже смотреть не хотелось, у заколоченного киоска «Союзпечать» притаились двое мальчишек. Старшему было не больше десяти лет, а младший лишь в этом году пошёл в школу. Ребята ёжились, сунув руки в карманы серых, купленных «на вырост» пальтишек, дрожали и переминались с ноги на ногу. Время от времени они выглядывали из-за угла киоска на улицу, и тогда порывы ветра швыряли им в лицо мелкие дождевые капли. Мальчики сердито морщились, вытирали мокрые щёки изрядно набрякшими рукавами, но продолжали мужественно нести загадочную вахту.

А на лужах крупные пузыри – значит, дождь зарядил надолго. Немногочисленные пешеходы пробегали мимо, стараясь как можно скорее добраться до своих тёплых и уютных домов. Изредка проезжали автомобили, устраивая настоящую водную феерию и заливая мутными потоками тротуар вместе с заброшенной «Союзпечатью». Поэтому, завидев машину, мальчишки дружно прятались за киоск. Дождавшись, когда проедет очередной «поливальщик», они выбирались наружу и вновь вглядывались в промозглую дождевую пелену.

В который раз обтирая мокрое лицо, старший ловко сплюнул сквозь зубы в ближайшую лужу и процедил:

– Отец мне теперь точно голову оторвёт. Уже целый час тут торчим! За хлебом пошли, называется!

Младший с некоторым испугом смотрел на буро-коричневые ручьи, струящиеся по мостовой.

– А если они вообще не придут? – спросил он вдруг.

– Придут, – авторитетно объявил старший. – Обязательно придут, вот увидишь. Они иногда задерживаются, но потом появляются.

– Димка, слышь… Они очень страшные?

– Не бойся, глупый! Они нас не тронут. Они вообще никого не трогают, им никто не нужен.

– Но ведь они страшные? Правда ведь?

Димка рассердился.

– Ну что ты всё время ноешь, плакса? – презрительно спросил он. – То мокро ему, то холодно, а теперь вот забоялся… Да, страшные! Очень! А теперь беги домой к мамке, она уже заждалась поди…

Младший упрямо втянул голову в плечи.

– Не пойду. Я тебе вообще не верю.

– Чего ж ты тут торчишь?

– Потому что ты обманщик и проспорил. Я уйду, а потом ты скажешь, что их видел. И опять соврёшь.

– Не вру я, Санька, честное пионерское! – закричал Дима. – Я их вправду видел! Дважды! И у нас в классе новенький, из Твери, он говорил, что там они тоже есть! И Нинка из второго подъезда про них рассказывала!

Маленький Санька хихикнул:

– Нинка твоя – тоже врушка и в придачу ябеда. И трусиха. Она бы с рёвом домой побежала, если бы их встретила.

– Она и побежала! Ревела со страху и бежала. Матери сразу всё рассказала. А та её под замок за враньё. И без ужина оставила.

– Вот видишь, сам сказал – враньё!

– Это мать сказала, что враньё! А Нинка не соврала. У неё голова куриная, она в жизни до такого не дотумкает.

Саня задумался.

– А наши родители про них знают?

– Не-а. Они их даже не видят. Взрослые их вообще видеть не могут.

– Почему?

– Не знаю. Дети могут. Я видел, Нинка…

– Почему же я не видел?

Дима хитро прищурился:

– А ты в сильный дождь гулять ходишь?

– Не-е-е, – протянул Саня. – Меня не пускают. Боятся, что простужусь.

– Вот! И почти никого не пускают. А их только в сильный дождь можно встретить, и то не всегда.

Саня опять задумался, хлюпая носом.

– Слышь, Дим… А почему только в дождь?

– Опять започемучкал! Говорю тебе: не знаю. Может, они дождь любят. Червяки ведь в дождь из земли лезут? Ну и эти тоже…

Послышался рокот мотора, и мальчики предусмотрительно спрятались за киоском. Мимо протарахтел грузовик, заливая грязными волнами тротуар. Когда наводнение схлынуло, Санька решительно вышел из-за дощатой стенки.

– Всё! – объявил он. – Я пошёл домой. А ты можешь ждать, сколько хочешь. Только больше не ври! Ни за что не поверю! И солдатиков ты мне проспорил!

С этими словами он гордо надвинул на уши промокший картуз, отвернулся от Димки, но тут же замер, вглядываясь в мокрую уличную перспективу.

Вдали что-то шевельнулось среди дождя. Из серой мороси выступили неясные фигуры. Словно дождь был стеной, в которой отворилась невидимая дверь, выпустила смутные, перекошенные тени, и они побежали вдоль улицы, двигаясь ну совершенно по-дурацки. Фигуры приближались, становились всё более чёткими и обретали странные формы…

Санька пронзительно взвизгнул и отскочил за стенку «Союзпечати».

– Тихо, ты, дурак! – зашипел на него Дима, весь дрожа от азартного возбуждения. – Спугнёшь ещё!

Они выставили головы из-за киоска, словно парочка перепуганных котят, и вытаращились на шеренгу совершенно немыслимых созданий.

Впереди, загребая дождевую воду длиннющими когтистыми руками, бежало тощее, волосатое существо, смахивающее на большую обезьяну, но с крокодильей мордой и тремя рожками-антеннами, торчавшими на лысом черепе. Оно сильно хромало, поэтому иногда опиралось на кулак левой руки. Из разинутой зубастой пасти струйкой стекала слюна и смешивалась с дождём. Существо тяжело дышало и вращало глазами в разные стороны.

Чуть позади трусил человек. То есть он очень походил на грязного, сутулого, одетого в невероятно рваную одежду человека, да только не бывает у людей костяного гребня на голове и зелёных спинных перепонок, торчащих из лохмотьев. Он качался из стороны в сторону и спотыкался на каждом шагу.

Третьим номером ковыляло нечто совсем уж несообразное: четырёхногий, покрытый чешуёй страус, у которого вместо клюва болтались кожистые складки. Многосуставчатые конечности цеплялись друг за друга, отчего создание едва не падало, но всё равно угрюмо тащилось вперёд, изо всех сил стараясь не отставать от первых двух чучел.

За ним гуськом бежали целых пять одинаковых человекоподобных фигур. Они были одеты в серые дождевые плащи с капюшонами и чёрные резиновые сапоги. На ходу существа совершали синхронные размашистые движения, словно пытались плыть кролем, забыв при этом об отсутствии второй руки. Вместо лиц под капюшонами переливалось нечто вроде бурой жижи, прикрытой космами длинных, слипшихся волос. Фигуры дёргано, скачками пробивались сквозь дождевую завесу. Их тяжёлые сапоги разбрызгивали воду не хуже автомобильных протекторов.

Замыкала кунсткамерное шествие пыхтящая, кругленькая, немыслимо лопоухая тварюшка, покрытая густой коричневой шерстью. Она старательно перебирала коротенькими ножками, а куцыми ручонками преглупо молотила по воздуху, пытаясь удерживать равновесие. Но толку от этого было немного, потому что создание через каждый десяток-другой шажков неизменно плюхалось в очередную лужу. Его огромные круглые уши всякий раз печально обвисали. Поравнявшись с притаившимися за киоском ребятами, оно снова упало, едва не перевернувшись через голову. Димка прыснул:

– Ты смотри, как чебурахнулся!

Но Саня не засмеялся. Лежащее в луже существо приподнялось, расправило уши-радары, повернуло голову и уставилось большими, грустными глазами прямо на мальчиков. У Саньки так и застучало сердце. Создание смотрело в упор, тяжело дыша и еле слышно постанывая тоненьким детским голоском. Затем кое-как встало и бросилось догонять своих загадочных спутников.

Спустя несколько секунд контуры чужаков начали расплываться, будто их размывал всепоглощающий осенний дождь. А потом процессия, пробежав ещё несколько десятков метров по пустынной улице, окончательно исчезла, растворившись в угрюмой серой пелене, словно льдинка, растаявшая под струёй воды…

Димка выскочил из-за киоска и восторженно запрыгал, показывая Сане длинный язык.

– Видел? Видел? – кричал он, едва не лопаясь от радости. – А ты не верил! Ага! Ага! Санька-манька! Ванька-встанька!

Саня, насупившись, вышел на тротуар. Отчего-то ему не было так весело.

– Скажи, Дим, – он задумчиво пожевал указательный палец. – А кто они такие?

Дима перестал плясать. На его лице появилось озадаченное выражение.

– Не знаю. И никто не знает. Бабаи какие-то. Или шпионы? Слушай, Санька, а вдруг правда?

– Что – правда?

– Ну, что шпионы. Переодетые! Ведь не бывает таких уродов! Фашисты это замаскированные! Давай в милицию заявим, там разберутся.

Саня вспомнил тоскливый, проникающий в душу взгляд лопоухого коричневого существа, и вздохнул:

– Не надо заявлять. Пусть бегут. Они вовсе не шпионы.

– Ну ты даёшь, – поразился Димка. – А кто?

Маленький Саня задумался. По его картузу барабанил дождь.

– Они другие, – наконец произнёс он. – Не наши, но и не враги. И вреда не причиняют, только хотят убежать.

– А почему ты так решил?

Санька фыркнул.

– Опять започемучкал? – передразнил он Димкину манеру выражаться, но тут же посерьёзнел. – Не знаю, Дим. Мне их жалко. Они не опасные, они – несчастные. Бегут куда-то… Такие корявые, глупые и… неуклюжие!

– Может, им нужна помощь?

– Мы ничем не поможем. А взрослые их не видят, ты сам говорил. Вот когда мы вырастем…

– Когда вырастем, мы их забудем, – уверенно объявил Димка. – Они, наверное, уже сто лет по земле бегают. Дети их видят, но не знают, что делать. А взрослые не видят, потому что забыли. И мы тоже забудем.

Саня посмотрел вдоль улицы туда, где исчезли загадочные неуклюжие создания.

– Нет, – покачал он головой. – Я не забуду. Никогда. И я узнáю, кто это такие.

Пронёсся ветер, закрутил вихрь из тысяч дождевых капель, сдул пузыри с коричневых луж и зашуршал в голых ветвях кустарника.

* * *

Пишущая машинка с минуту помолчала, затем, повинуясь ловким пальцам поэта, выдала пулемётную очередь и вновь затихла. Стало слышно, как в окно стучит дождь. Александр Павлович, прищурясь, посмотрел на свежие чернеющие строчки.

– Неплохо, – произнёс он вслух. – Совсем даже неплохо. Пусть Роберт говорит, что хочет. Нельзя ведь сравнивать такие разные стили…

Его размышления прервал телефонный звонок. Александр Павлович нахмурился и взял трубку, не отрывая взгляда от напечатанного стихотворения.

– Алло?

– Саша, привет! – квакнул резкий мужской голос. – Это Володя. Ну что, хочешь послушать? У меня всё готово. Целый день сочинял!

Александр Павлович поморщился. Владимир, конечно, писал очень хорошую музыку, он был отличный композитор-песенник, но вот голос… Когда Володя исполнял собственные песенки, даже у не особо взыскательных слушателей начинали ныть зубы. Поэт вздохнул.

– Валяй, – отозвался он. – Погоди, сяду поудобнее…

Раздалось музыкальное вступление на рояле. Затем композитор запел. Поэт слушал, закрыв глаза. Когда песня закончилась, он снова вздохнул, но на этот раз облегчённо: мелодия ему понравилась.

– Очень хорошо! – сказал он. – Просто отлично!

– Ещё бы не отлично! – рассмеялся в трубку Владимир. – Эту песенку вся страна петь будет! Кстати, у тебя там такая забавная опечатка! Ты слово «неуклюже» через «и» написал. Получилось: «пусть бегут неуклюжи». Кто такие неуклюжи, ты сам-то хоть знаешь?

Александр Павлович потёр лоб.

– Не знаю, – слегка раздражённо сказал он. – Я просто опечатался.

– Я понимаю, не обижайся. Очень уж слово хорошее получилось – неуклюжи. Ты про них отдельные стихи напиши!

– А что, и напишу, – улыбнулся поэт. – Это будет целое семейство неуклюж. Папа неуклюж, мама неуклюжа, дети неуклюжи. Будут они у меня бегать по лужам…

Какие-то смутные образы всплыли из тёмных глубин памяти. Улица, киоск… Пелена дождя… Размытые силуэты во мгле… Нет, не вспомнить.

– Потом как-нибудь, – прервал себя Александр Павлович и встал. – Володя, ты бы Эдику позвонил, а? Скажи, что песенка готова, пусть оценит. Между прочим, ты эскизы видел? Ну и существо нарисовали! Нет, симпатяга, конечно, но уши прицепили, что твои локаторы…

И забытые тени снова зашевелились в подсознании поэта. Возникли невероятно грустные глаза, семенящие коротенькие ножки…

– Э… – смешался Александр Павлович, – о чём это я… Ах да! Позвони Эдику, скажи, что персонаж получился отличный. Точь-в-точь, как он описывал!

– О, Эдик будет доволен! – отозвался композитор. – Он говорит, что даже видел нечто подобное в раннем детстве. Всю жизнь хотел про это написать! А теперь его детские фантазии аж до экрана добрались. Алло! Алло? Саша, ты ещё тут?

Александр Павлович стоял с телефонным аппаратом в руках и глядел куда-то в сторону. Губы его искривила горькая усмешка.

– Надо же, – проговорил он. – Забыл. Совсем забыл…

– Что ты там забыл? – снова заквакал в трубке голос композитора. – Куплет не дописал?

Поэт провёл рукой по лбу:

– Ничего, тебе послышалось. Так ты позвонишь Эдику?

– Позвоню, не переживай. Саша, это будет отличный мультик!

– Не сомневаюсь…

– Ещё бы! Ну, будь здоров, неуклюж! Встретимся на студии.

Из трубки донеслись короткие гудки. Поэт встал, подошёл к залитому дождём окну и выглянул наружу. Двор тонул в мокрой круговерти, превратившись в подобие неряшливой размытой акварели. В огромных лужах возникали и лопались пузыри, доказывающие, что дождь зарядил надолго. Александр Павлович смотрел на мутные, коричневатые потоки воды, заливающие асфальт, и пытался пробудить в себе детские воспоминания.

Нет, бесполезно, думал он. Я даже не помню, как они выглядят. Не помню, сколько их было, откуда они появились, куда ушли… Да и не привиделось ли мне? Вполне вероятно. Какие-то смутные ассоциации, образы, реалистичный сон – и ложное воспоминание готово. Так или иначе, но многие дети, услышав песенку, зададут взрослым один и тот же вопрос.

Кто такие неуклюжи?

И не получат ответа. Потому что взрослые их не видят.

Поэт вздохнул и снова сел за пишущую машинку. Что ж, подумалось ему, зато стишок получился запоминающийся. А про семью неуклюж он ещё обязательно напишет!

И в комнате вновь застрекотал машинописный пулемёт.

Внизу, во дворе, от мокрого ствола дерева отделилась корявая, кривобокая фигура. Сильно припадая на левую ногу, она подковыляла к дому и подняла зубастую морду, всматриваясь в окна. Но там никого не было видно. Существо тяжело вздохнуло, повернулось и захромало вон из двора. На улице оно присоединилось к длинной веренице фантастических созданий, с мрачным упорством бежавших по лужам неизвестно куда, и вместе с ними устремилось прочь.

Топоча, спотыкаясь, налетая на фонарные столбы, еле уворачиваясь от случайных пешеходов, неуклюжи промчались по дороге и растворились в сплошной дождевой пелене…