Текст книги "Актер от чистого сердца. Как раскрыть в себе сценический талант"

Вернувшись осенью в город, Дольф и Черис выбили мне стипендию в той же театральной школе, где учились сами. Так я попал на курс к Сэнфорду Мейснеру, актеру и преподавателю, который был одним из основателей театра «Груп». Учиться у Мейснера, Марты Грэхем, Луиса Хорста, Дэвида Прессмана, Джейн Дадли и других талантливых преподавателей было непросто, но учеба быстро приносила плоды, и с течением времени я все больше и больше ценил ее. А трудно приходилось, потому что я еще никогда толком не учился и не признавал мужской авторитет. Кроме того, Мейснер был вспыльчив. Он злился и расстраивался (и был прав), когда кто-то (вроде меня) считал, что может добиться успеха, прогуливая вводные занятия.

Я учился в Neighborhood Playhouse, когда в 1941 г. после налета на Перл-Харбор Америка вступила в войну. Я записался добровольцем, но занятия в театральной школе не бросил, поскольку военную школу войск связи посещал по вечерам. А вот зарабатывать на оплату аренды, еду и прочие расходы на последнем году обучения уже не мог. Положение казалось безвыходным.

Тогда на помощь пришла моя подруга и однокурсница Мэри Джеймс. До поступления в театральную школу она окончила колледж, и родители подарили ей фургон. Но Мэри решила, что в Нью-Йорке он ей ни к чему, и продала машину, отдав часть вырученных денег мне. Ты спасла меня, Мэри!

Не успели мы с Дольфом выпуститься, как нас призвали. Решив, что пехотинцев из нас не выйдет, и надеясь служить вместе, мы записались в парашютно-десантные войска. Форма у них была – блеск! Ботинки, шелковый шарф, роскошный комбинезон. Как в кино! Но с Дольфом мы до окончания войны не увиделись. Его определили в 17-ю воздушно-десантную дивизию, а меня – в 101-ю.

Для прохождения вводного курса и парашютной подготовки меня отправили в Форт-Беннинг в штате Джорджия, где нас несколько недель муштровали и чуть ли не до потери сознания заставляли упражняться, в том числе в укладке парашюта, обеспечении связи и ведении боя. В последнюю неделю мы выполнили по пять прыжков в дневное и ночное время. Едва ли можно забыть предвкушение, страх и радость от завершения курса! Взволнованные сдачей экзаменов на звание пилота, мы закатили пивную вечеринку. Кто-то шепнул капитану, что я актер. Он меня подозвал и сказал:

– Слушай, Говард, мы сегодня гуляем. У нас есть барабанщик, есть певец, покажи и ты что-нибудь.

Я попробовал отказаться:

– Сэр, я актер, а не комик. Мне сценарий нужен.

Отказ принят не был.

– Да брось! Уважь парней! Все свои, сделай, как умеешь.

Загнанный в угол, я вспомнил свои пантомимы в летнем театре. Они имели успех.

Капитан вывел меня на сцену и поставил перед парой сотен выпускников. В зале было шумно – пива выпили уже немало. Я (ну не дурак ли!) подумал, что пантомима сейчас будет как раз кстати. Я нервничал. Начал показывать пинбольную пантомиму. Вскоре шум в зале стал громче, потом еще громче, и стало ясно, что я провалился. Кто-то крикнул:

– Отправьте его в подразделение «восемь»!

По восьмому коду из армии увольняли психически неуравновешенных. Зрителям шутка понравилась, они ее подхватили и стали скандировать:

– Во-семь! Во-семь!

Это вызвало взрыв смеха. Публика решила, что это намного забавнее моего выступления. Я остановился и прокричал:

– Ладно, ваша взяла. Пойду сдаваться! Пока, парни, увидимся!

И уже было сбежал, когда капитан – авторитет у него был ого-го какой! – сгреб меня и снова вытолкнул на сцену. Потом повернулся к солдатам и рявкнул:

– Молчать, щенки! Говард, продолжай!

Отступать было некуда. Пришлось начать пантомиму про Джекила и Хайда, наливать зелье, пить его. Публика была немилосердна, они уже прямо издевались надо мной. Не помню уже, что они кричали. Я словно оглох, пот катился градом. Продолжил игру, потом остановился, взглянул на толпу и ушел. Молча прошел мимо выступавшего за мной барабанщика, мимо капитана – скорее на улицу!

На языке артистов варьете то, что произошло со мной в тот вечер, называется «поймать птичку». Зрители настроены против выступающего и предпочитают потешаться над ним, а не смотреть представление. Его освистывают, и ничего с этим не поделать. Комики знают, что можно справиться с одним крикуном и даже с двумя, но не с целым враждебным залом. Не знаю, сколько времени я брел по освещенной луной проселочной дороге в Джорджии. Семьдесят лет прошло, а воспоминания о том вечере свежи до сих пор.

Я привожу эту историю, чтобы показать, чего больше всего боятся актеры. Мы стараемся не думать о том, что публика может быть враждебной по отношению к нам, но подсознательно никогда об этом не забываем. Выйти на сцену – иногда все равно что ринуться в бой, на это тоже нужно определенное мужество. Особенно это касается драматических актеров, когда для раскрытия образа требуется глубокое погружение в себя. Посредственности, которые берегут себя и не раскрываются в роли, рискуют меньше. Но для актера, стремящегося открыть зрителю сокровенные уголки своей души, боязнь «поймать птичку» отчасти объясняет то сложное и противоречивое состояние, известное как «боязнь сцены». Профессия актера неотделима от волнения перед выходом, попыток унять сердцебиение, безотчетного страха перед провалом. Опытные артисты привыкают любить это состояние – всегда головокружительное, а иногда и наводящее ужас. Со временем каждый находит свой способ борьбы с этим двойственным чувством. Тем не менее от неожиданного приступа страха никто не застрахован; он может застать актера врасплох и лишить его возможности играть.

Впрочем, это неважно. Игра – по-своему прекрасная зависимость. Непрерывное изучение ремесла и самого себя, развитие чувства сопереживания, понимания того, что чувствуют и как мыслят другие, способность примерить на себя чужую маску – вот та награда, которую актерское искусство сулит человеку, не побоявшемуся ступить на эту тропу.

И нет ничего важнее возможности, нет большего удовольствия, чем играть с единомышленниками. Не ждите, пока вас кто-то найдет. Ищите сами, собирайте вместе людей, которые разделяют ваши творческие устремления, которые понимают вас, чьим талантом и работой вы восхищаетесь, которые восхищаются вами, уважают и поддерживают вас. Найдите свою труппу актеров – и учителей, которые верят в то, что театр – это искусство. Актеру нужна творческая среда. Талант – это якорь, который не поднять в одиночку. Можно работать и с незнакомыми людьми (бывают моменты, разумеется, когда нам и приходится так делать), но, если ваши партнеры по сцене остаются чужими, если, кроме сценария, их ничего не связывает, в работе теряется что-то неуловимое, но невероятно важное. Теряет и сам актер – теряет внутреннее удовлетворение (буквально физически ощутимое) от слаженной работы с партнерами. Мир театра, как и кино, и телевидения, в основе своей – дело общее.

Часть I
Актер и его место в мире

1
Актер и общество

Для большинства актеров – не для всех – наступает момент озарения: кажется, я нашел себя! Спустя довольно долгое время, если эта искра не погаснет, актер осознает, что это для него означает: желание раскрыть все свои самые светлые и темные стороны души, предстать перед людьми бестолковым, глупым, щедрым или героическим. Это должно его напугать и, если он честен перед собой, – пугает. И актер показывает «держа как бы зеркало», не обыденность, а самые личные, болезненные и откровенные черты зрителей. «Это вы, – говорит актер, – это вы любите и сгораете от страсти, мстите и ненавидите, побеждаете и проигрываете. Это вы смешны и прекрасны». Зрители то от души хохочут, то невольно всхлипывают. «Верно, – думает каждый из зрителей. – Так и было». Они узнают себя и смутно догадываются, что остальные в зале чувствуют то же самое. Это ощущение общности, открытости перед окружающими, которые тоже открыты, придает новый вкус жизни, обогащает, очищает – и это необходимо. Необходимо, если мы хотим оставаться людьми, истинными людьми в лучшем смысле слова.

В театральной среде некоторые советуют: «Все внимание на зрителей, думай о них, это самое важное». Зрители, бесспорно, важны, но не стоит угождать им, пытаться отработать цену билета. Нужно влиять на зрителей, нужно менять их. Наша задача – задача актеров и драматургов – состоит в том, чтобы сказать им: «Слушайте, даже если вы пришли в театр просто развлечься или пустить слезу, мы хотим, чтобы вы кое-что поняли. Мы хотим показать вам вас самих без прикрас. Хотим, чтобы вы научились смеяться над собственной глупостью. Чтобы вы поняли, почему так отчаянно стремились к победе и почему на душе было так скверно, когда ничего не вышло. Хотим, чтобы вы узнали в нас себя. Чтобы вы поняли свою жизнь, со всеми ее радостями и горестями. Мы «держим как бы зеркало».

Думаете, я слишком высоко поднимаю планку? Но только благодаря этому сценическое искусство и живет вот уже тысячи лет. Я на протяжении многих лет делился со студентами предположением о том, что наскальные рисунки времен палеолита наносили на стены пещер шаманы, жрецы, охотники… и актеры. Стоя у этих декораций, актер рассказывал соплеменникам о славе, страхе, близости смерти и триумфе охоты. Может быть, его действия в отсветах костра, пляшущих на стенах с рисунками, помогали обитателям пещеры осознать, что они только что пережили. Мы были нужны тогда, мы нужны и сейчас. Мы были нужны жителям Афин. Наш голос, доносившийся из-за маски, проникал в самую глубину их души. Еще до того как Шекспир потряс мир своими пьесами, мы вышли из церквей на улицы с литургическими драмами и мистериями, чтобы помочь людям одолеть страх перед тьмой и посмеяться над нечистой силой. И да, в незапамятные времена, когда наш брат встал перед пещерным костром, отбросив на каменные стены большую тень и изобразив сцену охоты, его зрители стали храбрее. Мы были нужны тогда, мы нужны и сейчас.

Актер является всего лишь частью большого семейства исполнителей, тех, кто выходит к зрителям в надежде тронуть, зажечь, заинтриговать их. У этого семейства немало ветвей. Есть славные музыканты и танцоры, которые и были первыми исполнителями. Сперва барабанщики стали отбивать ритм и практически заставили танцоров придумать танец, потом изобрели струны, а кто-то додумался подуть в тростниковые стебли. Певцы добавили звук и мелодию. К другой ветви относятся цирковые артисты, которые завораживают нас и сегодня. В их числе клоуны, а еще жонглеры и акробаты, поражающие бесстрашием и физическими возможностями. Это бессловесный мир. Они заставляют нас следить за ними затаив дыхание, замирать от страха, смеяться. Мы переживаем за них, боясь, что они сорвутся, и хохочем, когда они поскальзываются на банановой кожуре. Но… все это не о нас. Шпагоглотатели и пожиратели огня, которые как будто подвергают себя опасности, заставляют нас переживать за них и удивляться, но речь не о нас. Мы ни на минуту не видим себя на их месте. Заклинатель змей хочет, чтобы мы волновались и оценили его смелость. Мы восхищаемся его неустрашимостью, но и это не про нас.

И есть актеры. Они тоже часть этого семейства, но весьма своеобразная и обособленная. Актеры хотят, чтобы мы, зрители, увидели в них, как в зеркале, наши чаяния, и смелость, и глупость. Да, а вот это – о нас. Актер использует доступные ему инструменты, и физические, и эмоциональные, чтобы вечер за вечером, спектакль за спектаклем совершать чудо перевоплощения. Актеру необходимо – и того требует профессия – безошибочное сценическое чутье, которое приходит с развитием как духовных техник, так и физических навыков. Полностью сформировавшемуся актеру хочется и жонглировать, и ходить по канату, и смешить, и танцевать. И конечно, актер – не актер, если он не работает над голосом: нужно уметь шептать и кричать, говорить высоким и низким голосом, распевно произносить реплики, конечно, использовать выразительные средства языка и еще многое другое. На пике формы актеру хочется творить, находить вдохновение в сложной роли и самому отзываться на нее, играть вдумчиво и убедительно, так точно воплощая другого человека, что на каком бы языке ни говорил зритель, он увидит – к стыду или радости – в персонаже частичку себя.

Актеры и актерские техники бывают разными. Отвлекитесь от ваших собственных представлений о том, какая игра хорошая, какая – плохая, какая – выдающаяся, а какая – вульгарный эксгибиционизм. И даже особенности игры конкретного актера мы пока рассматривать не будем. Сейчас я говорю не о том, как работает актер, а о том, чего он хочет добиться своим творчеством, что он хочет дать зрителю, когда поднимается занавес.

В чем же в таком случае разница между тем, что создают современные знаменитости вроде Снуки и семьи Кардашьян и что носит нелепое название «реалити-шоу», и тем, что делал Лоуренс Оливье? Есть ли между ними разница? Одно ли у них ремесло, одна ли профессия? Гильдия киноактеров США называет их всех актерами. Служба внутренних доходов называет их актерами. Сэр Лоуренс и Кардашьяны считают себя актерами. Даже публика думает о них как об актерах и считает то, что они делают, актерской игрой.

А на мой взгляд, у них совершенно разные профессии, разные цели, разные способы их достижения, разный итог деятельности – образно говоря, они различаются так же, как электрик и водопроводчик. Мастерство другое. Инструменты водопроводчика ничуть не похожи на кусачки электрика. Оба мастера благоустраивают дома, но на этом сходство заканчивается. Возможно, вы скажете, что я предъявляю к звездам телевизионных реалити-шоу слишком высокие требования. В конце концов, и электрик, и водопроводчик могут быть высококвалифицированными специалистами, каждый по-своему. Соглашусь. Так называемые реалити-шоу ничего общего с реальной жизнью не имеют, они – не более чем пародия на нее. Вероятно, такого рода знаменитости хорошо делают то, что от них требуют (иначе сотни тысяч людей не смотрели бы на них каждую неделю). И все же я полагаю, что у них и у Оливье совершенно разные профессии.

Целью Оливье – как и всех хороших актеров – было перевоплощение. От шекспировских Ричарда III и Шейлока до Арчи Райса в «Комедианте» Джона Осборна – в каждом персонаже он стремился раскрыть потаенные стороны, присутствующие в нем самом и в великих героях и злодеях мировой истории. И конечно, как звезда первой величины, мог полностью перевоплощаться. Актеры – и гениальные, и не очень – предъявляют к себе одни и те же требования. Их цель – перевоплощение, а не слава.

Тем не менее есть и чрезвычайно талантливые, одаренные, высокопрофессиональные актеры, которые позволяют использовать себя точно так же, как Снуки. Машина шоу-бизнеса определяет одну незаурядную и востребованную черту, присущую такому актеру, и требует эксплуатировать ее снова и снова. И в этом нет ничего нового или предосудительного. Публика иногда требует того же и от больших звезд (такое случалось с актерами и кино, и театра), а они, в свою очередь, соглашаются на халтуру, пусть и сочиненную специально для них. Отца Юджина О’Нила, достойного служителя сцены, сгубила готовность идти на поводу у публики, которая просто не позволяла ему играть никого, кроме графа Монте-Кристо. Он играл эту роль многие годы и под конец понял, как мало в нем осталось от актера. Ведь актер раскрывается и развивает талант только тогда, когда играет разных людей, принадлежащих к разным культурам, с разным языком тела, разными речевыми особенностями, говорит и прозой, и стихами. Конечно, необязательно всегда отказываться от проходных ролей в полицейских сериалах и ситкомах. Каким бы выдающимся ни был актер, в первую очередь ему нужно иметь средства к существованию. Когда-то давно все тот же сэр Лоуренс Оливье потряс всех нас, «серьезных актеров», первым из нашего круга снявшись в рекламе. Говорят, когда его спросили о причинах, он довольно резко ответил: «У меня детям скоро в колледж идти». Но и зарабатывая на жизнь, актер должен не переставая углубляться, исследовать, находить нюансы и неожиданные стороны даже в самых заурядных ролях.

Истинная суть актера проявляется в том, что он требует от себя, пренебрегая простотой и удобством. Эта требовательность, этот неустанный и упорный поиск – в тексте и в самом себе – и создает в итоге Актера-Творца. Эта требовательность к себе сильна в начале артистического пути, но по мере накопления опыта только растет и развивается. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы она исчезла. «Чтобы стать актером, требуется лет двадцать», – говорил Сэнфорд Мейснер, актер и творец. Так оно и есть. Актер-творец создает искусство, а не его видимость, когда открывает для себя удовольствие, удовлетворение и даже радость от поиска чего-то скрытого, тайного и жаждущего познания. Искусство создается через понимание этого, последующие попытки разгадать замысел драматурга и неуловимую магию воплощения. И тысяча разных актеров найдут для этого тысячу разных способов.

Хотя актеры всегда жаловались на свою долю (и часто на то были веские причины), правда состоит в том, что актеры любят играть.

Играющий примостившегося у костра пехотинца захвачен игрой не меньше актера, исполняющего роль шекспировского Генриха V. Правительство Великобритании попросило Оливье снять фильм «Генрих V», чтобы поднять патриотический дух населения перед лицом угрозы вторжения Гитлера. И Оливье его снял. Получился блестящий фильм, в котором он выступил и сценаристом, и постановщиком, и режиссером и сыграл главную роль. Колоссальная работа. Невероятная ответственность. А знаете, что он сделал еще? Еще он сыграл в фильме трех французов – для этого пришлось много переодеваться, гримироваться, потратить немало времени. Да. Он играет пажа, ведущего (причем в танце) французских герцогов к лошадям. И другой француз, который в ночь накануне битвы при Азенкуре приходит в герцогскую палатку с донесением: «Великий коннетабль, англичане находятся всего в полутора тысячах шагов от вашего шатра»[4]4
  Перевод Е. Бируковой.


[Закрыть] (акт III, сцена 7) – это тоже Оливье! И наконец, когда при французском дворе ожидают прибытия победившего Генриха, слуга подносит королю зеркало. Король раздраженно отталкивает его руку. Этим слугой тоже был Оливье!

Он сыграл и несколько других персонажей, причем исключительно французских. Почему? Учитывая, сколько других забот у него было, зачем нужно было тратить время еще и на это? Потому что игра, особенно не отягощенная множеством обязательств, доставляет радость, дает отдых, приносит исцеление. Потому что для актера, когда он занят делом, – это и любимое развлечение, и образ жизни.

Вы спросите, откуда мне известно столько подробностей о съемках этой необыкновенной картины? Права на показ «Генриха V» выкупила Театральная гильдия, хорошо разбирающаяся в проблемах гастролирующих трупп. Имея богатый опыт в так называемых сделках «четвертой стены», гильдия арендовала театральные здания по всей стране. Потом нанимали актеров, таких же, как и я, и отправляли их разъезжать по городам с металлической коробкой с кинопленкой под мышкой, рекламными объявлениями для газет и афишами, чтобы привлечь зрителей. Я расклеивал афиши, оставлял листовки на почте, организовывал показы и дважды в день беседовал с учениками школ и колледжей (если не сказать – читал им лекции) о фильме все четыре дня проката. Кажется, сам посмотрел его 23 раза!

Только лучшим из нас под силу сделать все это: пройти от блестящей задумки к великолепному исполнению, глубоко и правдиво чувствовать персонаж, вести себя в его роли естественно, не играть штампами. И не просто делать, а делать блестяще! Даже великим не всегда удается играть так день за днем, роль за ролью. Это не так просто. Интересно то, что гении, которым мы стремимся подражать, нередко делают персонаж одновременно и вредным, и забавным. Так делал Чаплин. Недавно Марк Райлэнс совершенно чудесно воплотил образ Оливии из «Двенадцатой ночи». Его графиня вышла элегантной, остроумной и немного неуклюжей. Я и хохотал, и волновался, наблюдая за ее любовными перипетиями. Она была мне небезразлична, я переживал за нее. В 20-х гг. Джон Бэрримор был потрясающим Гамлетом и вместе с тем покорял публику остротами в спектакле «XX век». В 1945 г. Оливье в один вечер на Бродвее сыграл Эдипа и после антракта – Пуфа в пьесе Ричарда Шеридана «Критик». Бог ты мой! От обоих глаз нельзя было оторвать. Как начинающий актер, я страстно мечтал работать так же.