Текст книги "Ристалища Хаббы"

– Хороший был конь, – произнес Конан. – Но если ты кончил его оплакивать, Сайг, спустись к подножию холма, во-он к тому ручью, и промой свою рану. А я стреножу жеребца и дам ему напиться. Теперь его ноги – наше спасение, приятель.

– Он не свезет двоих, – буркнул асир, стягивая набухший кровью сапог.

– Он свезет тебя.

– А ты?

– Я побегу сам, да еще и пригнусь пониже. Киммерийцы, знаешь ли, хитрый народ: не любят ездить на лошадях, когда вокруг свищут стрелы.

* * *

Они успели поесть и немного поспать. Солнце поднялось на полтора локтя, когда Конан пробудился и заседлал жеребца; потом он толкнул асира в бок и сказал:

– Вставай, рыжий пес! Боги не любят тех, кто долго спит.

– Порази тебя Имир, воронья башка! Куда нам спешить?

– В Дамаст, волосатая шкура, в Дамаст! И помни, что хаббатейские жабы уже идут за нами по пятам!

Сигвар с кряхтеньем поднялся и поглядел на свою раздувшуюся голень.

– Медвежье брюхо! Несчастливая эта нога! То шемит ее мечом приголубил, то стрела пробила… А года три назад, когда я плавал с ванирами в западных морях, свалился мне на ступню бочонок с пивом… тяжелый, как гнев Игга, обмочи его бешеный волк! – Асир сокрушенно покачал головой и добавил: – Да, приятель, немного пользы будет тебе от человека с такой ногой!

– Но руки у тебя целы, верно? – сказал Конан. – Ты можешь послать стрелу в цель и биться копьем и секирой.

– Могу! Особенно ежели прислонить меня к одному из этих камней, – Сайг показал на большие валуны, разбросанные по равнине, и начал с кряхтеньем взбираться на коня.

Как и утром, они двинулись к восходу солнца, слегка отклоняясь на юг. Перед ними лежала степь с невысокими холмами; кое-где ее пересекали ручьи, вытекавшие из крохотных озер – мелкие, с чистой водой и дном, выстланным камешками. Берег Вилайета был сравнительно недалек, и потому в этой части равнины, овеваемой морскими ветрами, наблюдалось изобилие влаги; трава выглядела свежей и сочной, кое-где росли деревья, а в мягкой почве обитало множество существ, начиная от жуков и земляных червей и кончая сурками и крысами, чьи норы иногда покрывали пространство в тысячу и более локтей. Хватало здесь и антилоп, газелей, сайгаков и диких лошадей; водились и хищники – рыжие лисы, шакалы, мелкие степные волки.

Конан, однако, знал, что дальше к востоку равнина становится все более засушливой, травы выгорают, ручьи мелеют и от водопоя до водопоя нужно идти целый дневной переход. Ему случалось бывать в подобных местах – не вблизи хаббатейской границы, а дальше к востоку, когда Илдиз Великолепный, туранский владыка, посылал его с поручениями в Меру и Кусан. С той поры прошло лет десять, но он не позабыл степей Гиркании. Для Сигвара, жителя севера, эти покрытые травами бескрайние пространства были в диковинку. Он глядел на запад и восток, на север и юг, морщил лоб, ерошил бороду и словно решал про себя, нравится ли ему в этих краях или нет. Наконец асир похлопал по плечу киммерийца, шагавшего рядом, у самого стремени, и произнес:

– Опасное тут место! Простора много и видно далеко… Нигде не укроешься, не спрячешься, не устроишь засаду! И с собаками здесь можно выследить любого беглеца.

– Насчет собак ты прав, и потому нам первым делом придется спустить с них шкуры, – ответил Конан. – А что до опасностей… – Он пожал плечами. – Опасно везде, и в степи, и в горах, и в лесу! Страна пиктов поросла деревьями, и видно в их дебрях на три шага вперед, но там еще опасней, чем здесь.

– В стране пиктов я не бывал, – задумчиво покачивая головой, произнес Сигвар. – Ходил в Гандерланд, в Киммерию, в Замбулу и Гиперборею, в Аквилонию и Немедию, плавал в Западном океане… А вот к пиктам не тянуло!

– Что так?

– Глупый народ! Что с них возьмешь? Ни золота, ни камней, ни приличных шкур… Нет городов, нет зерна, нет вина, нет пива… И в рабы пикты не годятся, слишком строптивы да непокорны.

– Строптивы, верно, – согласился Конан и уже хотел расспросить Сайга поподробнее, где тот еще побывал и что делал в чужедальних краях, как асир вдруг настороженно уставился в степь. Его кустистые рыжие брови сошлись на переносице, рука потянулась к секире, а колени так стиснули лошадиные бока, что жеребец всхрапнул от неожиданности и встал на месте.

– Похоже, за нами, – вымолвил Сигвар, поворачиваясь лицом к северо-западу, где за зелеными травяными волнами лежала серая полоса Великого Пути.

Конан шлепнул коня ладонью по крупу. Торопливо и молча они поднялись на ближайший курган; киммериец почти бежал, асир ехал за ним, левой рукой придерживая узду, правой сжимая древко секиры. С вершины холма степь просматривалась на многие тысячи локтей, и теперь оба они, и всадник, и пеший, видели темные точки в изумрудной траве. Одни казались побольше – люди на лошадях; другие, меньшие, будто катились по зеленому полю. Конан различил отдаленные звуки лая.

Пересчитав людей и собак, он повернулся к Сайгу.

– Кром, эти жабы не поскупились! Тридцать конников и восемь псов!

– Каждому вобьем стрелу в глотку, – буркнул асир.

– Для того надо отыскать подходящее место. Такое, где растет трава по грудь, а перед ней – низкая, не выше колена. Как говорят мунгане: сариди той баши, кариди той аши!

– Это что значит?

– Прячься, где трава высока, стреляй, где трава низка.

– Верно! Ну, и где же такое место? – Сайг поерзал в седле, приглядываясь к окрестностям.

– Поищем – найдем!

С этими словами Конан ринулся вперед. Он бежал стремительно и ровно, так что притомившийся за ночь жеребец не сразу догнал его; лук, колчан, мечи и мешок с запасами и флягой казались киммерийцу невесомым грузом, совсем не тяготившим, а даже помогавшим сохранять равновесие. Сила бурлила в нем; неистовая первобытная сила, которую не смогли исчерпать ни ночное странствие меж темных полей и рощ Хаббатеи, ни схватки с ее воинами, ни бешеная предрассветная скачка в дикой степи. Он мчался по склонам пологих холмов, огибал валуны, вросшие в мягкую землю, топтал травы; метелки седого ковыля хлестали по сапогам, скрипела галька на дне мелких ручьев, летели брызги, ветер свистел в ушах. Он был проворен, как лис, спасающийся от погони, но хаббатейские всадники и их псы были еще быстрее. Топот копыт и рычанье собак раздавались все ближе и ближе.

Высокая трава! Сариди той баши, кариди той аши!

Где же найти подходящее для засады место? Такое, чтоб противник был как на ладони, но не видел, откуда посланы губительные стрелы; такое, чтоб можно было спустить тетиву и спрятаться за травяной завесой; такое, где можно схоронить от чужих взглядов коня; такое, откуда удалось бы нанести внезапный удар и скрыться незаметно, оставив врагов подсчитывать потери.

Трава! Высокая трава!

Прислушиваясь к нараставшему за спиной лаю, Конан думал и о том, что хаббатейские всадники появились слишком быстро. Похоже, этот отряд пришел не из столицы, а был выслан из По-Каты либо Сейтура, куда приказ передали с помощью колдовских шаров… Если так, то хаббатейцам ведомо, на кого идет облава! И они наверняка будут внимательны и осторожны… Ведь лучших бойцов со столичных ристалищ так просто не возьмешь!

Но вряд ли это их остановит. Отряд велик, и тридцать луков против двух – большое преимущество. Три вздоха нужно, чтобы нацелить и метнуть стрелу, и даже самый лучший лучник не справится быстрее. А потому в поединках стрелков – настоящих стрелков, что не тратят стрелы даром! – выигрывает та сторона, где больше рук, сгибающих тугие луки. Пусть они с Сайгом, – думал Конан, – уложат десятерых, но остальные двадцать изрешетят их стрелами, как учебные мишени. Значит, нельзя подпускать хаббатейцев на выстрел, и драться с ними надо, лишь разыскав надежное укрытие – причем такое, откуда можно отступить.

Великий Кром! Если бы Сайг не был ранен! Если б им удалось сохранить обоих скакунов!

Но Крома не интересуют людские дела, а Митра, Заступник и Защитник, не может уследить за каждым человеком. Во всяком случае, милости Подателя Жизни не беспредельны; хватит и того, что он вывел невольников из хаббатейской темницы.

Так рассуждал Конан; и думал он еще о многом – в том числе, и о свирепых шандаратских псах, натасканных в охоте за двуногой дичью, и о запасах стрел, что везли с собой хаббатейцы, и о бродячих шайках мунган, и о хитростях пиктов, великих искусниках заметать следы и сбивать погоню с толку. Лишь одна мысль не бродила у него в голове – о том, чтобы бросить раненого Сигвара и, забрав коня, скрыться в степном просторе.

Вероятно, хаббатейские всадники заметили беглецов: к рыку и лаю собак добавились людские вопли. Оглянувшись на бегу, Конан увидел, как отряд разворачивается широким полумесяцем, как оба его края вытягиваются вперед и в стороны, как хаббатейцы торопят и погоняют коней. Их лошади были свежими и полными сил, а псы нетерпеливо натягивали сворки; все восемь мчались в середине строя, и уже можно было разглядеть длинные ремни, соединявшие ошейники с луками седел.

– Ну, где твоя трава, порази ее Ймир? – прохрипел Сигвар, тоже оглядываясь и прикидывая расстояние до преследователей. – Не пора ли нам засесть за каким-нибудь камнем да обменяться парой стрел?

– Нет! Камень нас не спасет – обойдут!

Сариди той баши, кариди той аши! – повторил Конан про себя. Он помнил этот закон степи и знал, что нарушивший его умрет. Степь сурова! Впрочем, то же самое можно было сказать о лесах, горах, пустынях и океане; любое место грозит бедой, если не знаешь, где и как от нее укрыться.

Трава! Высокая трава!

Но травы не нашлось; был лишь кустарник, довольно густой, сухой и колючий, обметавший края и склоны длинного извилистого оврага. Овраг тянулся к юго-востоку, как раз в нужную сторону; дно его выглядело чистым, свободным от непроходимых зарослей – там журчал ручеек, словно указывая путь для отступления. Эти подробности Конан разглядел потом, когда оба беглеца вломились в гущу колючих ветвей и длинных резных листьев зеленовато-бурого оттенка, похожих на растопыренную пятерню. Сайг тут же спрыгнул с лошади и, припадая на раненую ногу, направился к удобной позиции меж двух кустов; киммериец, продравшись в глубь зарослей, свел скакуна вниз и оставил около ручейка.

Когда он вернулся, нагруженный парой копий, Сигвар уже был готов к бою. Он стоял на коленях, скрытый кустом; на тетиве лежала стрела, за поясом торчали топор и нож. Протянув ему копье, Конан сказал:

– Не пускай больше трех стрел с одного места. Кусты – плохая защита.

– Получше твоей травы, клянусь Имиром!

Это было так; зато в траве легко перемещаться в любом направлении, трава послушна и мягка, и в ней можно спастись от стрелы, пав на землю. Но здесь, в зарослях, подобный фокус не удался бы: тому, кто не хотел лишиться глаз, не стоило падать в этот колючий кустарник с торчавшими во все стороны сухими сучьями.

Памятуя о сем, Конан взялся за меч и сильными ударами расчистил небольшое пространство – ровно столько, сколько надо, чтоб натянуть тетиву, размахнуться клинком и отступить назад. Покончив сражаться с кустарником, он вытащил лук и замер шагах в десяти от Сайга. Темная одежда, вдобавок покрытая пылью, делала киммерийца почти невидимым на фоне коричневых стволов и бурой листвы.

Но мастафам, огромным и свирепым шандаратским псам, были не нужны глаза. Они отличались превосходным нюхом, и сейчас, обнаружив свежие следы, бежали к оврагу с таким же упорством, с каким взбешенный бык атакует красную тряпку. Каждый из этих псов, превосходивших размерами теленка, в одиночку справлялся с леопардом; трое-четверо шутя загрызли бы медведя или разорвали в клочки туранского тигра. Но ни леопард, ни медведь, ни тигр не могли равняться с этими тварями в злобности. В конце концов, хищники убивают, чтобы насытиться; мастафы же убивали ради убийства. И, кроме отличного чутья, силы, упорства и быстроты, они были на удивление живучими. Конан знал лишь два верных способа разделаться с подобными чудищами – либо раскроить череп секирой, либо перерубить хребет.

– Они спускают собак, – вымолвил Сигвар. – Шестерых, если глаза меня не обманули.

– Да, – Конан кивнул, пристально разглядывая приближавшихся всадников. – Подождут, пока мы не ввяжемся в драку с псами, подъедут на сотню шагов и утыкают стрелами… Выходит, надо поторопиться, Сайг.

– А может, они навалятся всей кучей? – предположил асир.

– Не думаю. Их тридцать, а нас двое, но пока у них не кончатся стрелы, они не пойдут в рукопашную. Мечи у них короткие, да и ноги тоже, и мы в драке прихватили бы с собой к Нергалу многих ублюдков. Так к чему им рисковать? Нет, они будут сражаться на расстоянии, пока не убьют нас или не обессилят, изранив стрелами. Сайг не ответил – следил за шестеркой псов, мчавшихся к оврагу. Два пестрых, три черных, один грязно-белый… До них было двести шагов, но с каждым скачком свирепых тварей расстояние сокращалось. Всадники неторопливо ехали следом; двое сдерживали оставшихся собак, прочие приготовились стрелять.

– Я возьму того пестрого, что впереди, – произнес асир, поднял лук и выругался. – Вороний кал! До чего шустрые ублюдки! Скачут быстрее блох в волчьей шкуре!

Когда до собак осталась сотня шагов, Конан решил, что пора стрелять. Его первый снаряд угодил в грудь белому мастафу, но тут же оказался на земле; только после этого киммериец разглядел, что горло у псов прикрыто железным ошейником с кольчужной сеткой, спускавшейся до верхней части лап. Он снова растянул лук. На этот раз стрела пробила белому череп, наконечник вышел за ухом, и пес, пуская пену, ткнулся носом в траву. Киммериец послал третий снаряд, угодивший в лапу одной из черных тварей; еще он успел заметить, как падает пестрый, утыканный стрелами Сигвара. Потом что-то подсказало ему, что пора отступить. Крикнув: «Сайг, назад!» – киммериец подобрал оружие и, двумя скачками преодолев расчищенный участок, согнулся за кустом.

Вовремя! На заросли обрушился град стрел. Хаббатейцы, искусные в воинском ремесле, били вверх, как всегда поступают лучники, не видя цели; снаряды их описывали крутую дугу и затем падали с небес, пронизывая кусты, сбивая ветки и листья. Они успели дать два залпа, и несколько стрел вошли в землю точно в том месте, где мгновение назад стоял киммериец. Затем стрельба прекратилась; Конан понял, что мастафы уже неподалеку.

– Эй, рыжая борода! – позвал он. – Ты как, имиров выкормыш? Унес задницу?

– И все остальное тоже, вошь Крома, – ответил асир, тяжело ворочаясь в колючих кустах и звякая железом. – Кажется, мы прибили троих, а?

– Двух. Третий только ранен. Мы еще…

Конан смолк. Огромное черное тело взвилось над ним подобно демону с Серых Равнин; в разверстой пасти блестели клыки, шерсть на хребте стояла дыбом, растопыренные лапы с тупыми когтями целили в грудь, зрачки горели раскаленными угольями. Он подставил копье, уперев древко в землю и придерживая его ступней. На миг взгляды киммерийца и черного чудища скрестились – яростные, пылающие злобой, стремительные, как молнии Митры. Пес грозно рыкнул, но в следующий момент копье ударило его в бок; затем древко в руках Конана согнулось дугой и треснуло. Увы, копья хаббатейцев были послабей копий кушитов, изготовленных из железного дерева, с наконечниками длиной в локоть! Однако и хаббатейское оружие остановило пса, бросив его на землю. Затем киммериец, не обращая внимания на огромные челюсти, щелкнувшие у самых колен, отшвырнул обломок древка и потянулся к мечу; один удар, и клинок Рагара закончил то, что начало копье.

Конан выхватил второй меч и, обрубая колючие ветви, шагнул туда, где Сайг бился с двумя псами, черным и пестрым. Черный уже не представлял опасности, ибо из брюха его торчало копье, и наконечник, похоже, дотянулся до хребта – задние лапы мастафа не двигались, а из пасти капала кровавая слюна. Однако, покончив с первым зверем, асир не успел нанести удар второму и, чтобы защититься от клыков, выставил вперед древко секиры. Сейчас он держался за топорище обеими руками, у лезвия и у нижнего конца, а пес, сомкнув пасть посередине, яростно мотал головой, пытаясь вырвать оружие. Бока его были исцарапаны о колючие ветви, но тварь словно этого не замечала; упираясь лапами в землю, мастаф тянул секиру к себе.

Ударом левого клинка Конан перерубил ему челюсти, правым рассек череп. Сайг, бормоча проклятья, очистил топорище от впившихся в дерево клыков; по сапогу асира стекали струйки крови – видно, рана его открылась. Но глаза Сигвара пылали боевым огнем, а рыжая борода воинственно топорщилась.

– Я уложил на арене десяток тигров и пантер, – произнес он, – но такие настырные ублюдки мне не попадались, порази их Имир! Слушай, парень, ведь эти проклятые псы…

Но киммериец разговора о шандаратских мастафах не поддержал.

– Бери лук и колчан, да спускайся в овраг. Сядешь на лошадь и гони вдоль ручья.

– А ты?

– Я догоню. И вот еще что, – добавил Конан в спину асиру, – если удастся, подстрели газель. Или сайгака, а можно волка или шакала.

Он вытащил кремни, присел, сгреб сухие сучья и начал торопливо высекать огонь.

– Э! Да ты никак проголодался? Зачем тебе волк или шакал?

– То не для еды.

Конан отскочил, когда ближайший куст занялся огнем. Трава в этой части степи была слишком сочной и свежей, так что вряд ли он мог учинить большой пожар. Но сухие заросли сгорят; сгорят и стрелы, пущенные хаббатейцами, а пламя и дым прикроют отступление.

Однако он задержался не для того лишь, чтобы разжечь огонь. Подобрав лук, киммериец покинул заросли и трупы убитых зверей; перед ним снова простиралась равнина, а на ней – цепочка смуглых всадников и раненый пес, упрямо ковылявший к кустам.

Его Конан прикончил первым же выстрелом – благо расстояние было невелико, локтей тридцать. Затем, растянув тетиву, он послал еще три стрелы. Резкий щелчок, свист и яростный предсмертный вопль… Так повторилось трижды, пока опомнившиеся хаббатейцы не схватились за луки. Они стреляли, не видя ничего в разбушевавшемся огне, а киммериец, скатившись вниз по склону оврага, уже был рядом с ручьем. Его куртка дымилась, и Конан первым делом плюхнулся в воду; потом встал на колени и всласть напился.

Но задерживаться тут не стоило. Над головой ярилось пламя, сверху накатывала волна жара, и синее небо застилали дымные клубы. Как не хотелось Конану прикончить под шумок еще пару хаббатейцев, он не поддался соблазну. Шесть собак да три стрелка – вполне приличный счет для первой стычки! Не стоит гневить Митру новыми убийствами, и тогда бог, быть может, коснется тупых хаббатейских мозгов, вложив в них здравую мысль: прекратить погоню.

Конан помчался по ручью, разбрызгивая воду подошвами сапог. Он бежал быстро, но и овраг был длинен; кончался же он у озерца, из которого вытекал ручей. За этим крохотным водоемом стояли три пологих холма, и, взобравшись на вершину среднего, киммериец сразу увидел Сайга. Тот неторопливо ехал на восток, а с крупа жеребца свисала тушка довольно крупной газели. Конан, ускорив шаги, помчался вдогонку.

В ту ночь они спали спокойно. Дым пожарища, воды ручья и клочья оленьей шкуры, которыми киммериец обернул лошадиные копыта и свои сапоги, должны были задержать собак. Трюк со шкурами Конан помнил еще с тех времен, когда довелось ему странствовать в пиктских лесах, у Черной реки, в дебрях Конаджохары. Там он многому научился! Конечно, пикты – дикий народ, и, как сказал Сайг, не найдешь у них ни золота, ни камней, ни домов, ни городов, но есть у них кое-что подороже! Пикты были великими следопытами, великими мастерами таиться и прятаться где угодно – в чащобе джунглей, на вересковой пустоши, в подах лесных рек или среди скал на морском берегу. Чутьем они не уступали собачьему племени, и было им известно великое множество хитростей – как настигнуть дичь, как спрятаться самому, как сбить погоню со следа. И теперь, сидя у костра в гирканской степи, Конан пытался вспомнить все их охотничьи и воинские уловки.

Размышлял он и о мунганах, степных кочевниках, с коими встречался не раз. У мунган имелись свои приемы, и один из них был уже использован – засада в кустарнике или в высокой траве. Но эта хитрость вовсе не исчерпывала всего мунганского коварства. Они умели находить места с медоносными травами, где гнездились маленькие злые пчелы; всякий зверь или человек, нарушивший их покой, был обречен на верную гибель. Еще одна уловка заключалась в том, чтобы заманить преследователей на поле, покрытое сурчиными норами. Там пустившиеся в галоп скакуны ломали ноги, всадники летели с седел, и мунганам оставалось лишь расстреливать их да резать своими кривыми саблями. Умели они и копать ловчие ямы, искусно прикрытые травой, и настораживать самострелы да капканы, и портить воду в род-никах, и пускать навстречу врагу степные пожары – не такие, как устроенный Конаном, а настоящий вал огня, что катился по равнине, уничтожая все живое. Последняя уловка особенно привлекала киммерийца, но для ее успеха надо было выбрать подходящее время и место.

Сигвар, лежавший по другую сторону костра, вдруг пошевелился, сел и начал выбирать из бороды колючки. Его обнаженные мощные руки были покрыты царапинами, на левом предплечье розовела полоска шрама – след давнего похода не то в Гандерланд, не то в Бритунию. Закончив с бородой, асир почесал грудь и спросил:

– О чем задумался, приятель? Считаешь, скольким жабам мы повыдергаем завтра ноги?

– Свои бы унести, – Конан, очнувшись от дум, вспомнил о ране компаньона. – Твоя-то как?

– А что моя? Пока не отвалилась, – ухмыльнувшись, Сайг содрал заскорузлую тряпку и осмотрел голень. – Не мешало б брандом промыть… треть кувшина на рану, остальное – внутрь… как советовали хаббатейские лекаря… – Его крепкие белые зубы вновь сверкнули в усмешке. – Вот скажи мне, медвежье брюхо: как такой поганый народишко, вроде хаббатейцев, додумался делать бранд? Или варить барана в молоке? Ведь коли и есть у них чего хорошего, так только выпивка и жратва!

– Слышал я от купцов, от тех двух ублюдков, что продали меня в рабство, будто хаббатейцы – древнее племя, и пришли в южный Вилайет из Вендии, – сказал Конан.

– Ну и что?

– А то, что в Вендии владеют всякими тайными искусствами и навыдумывали такое, о чем ни в Аквилонии, ни в Заморе, ни в Туране, ни даже в Стигии ведать не ведают. Да что говорить! В Вендии едят соловьев в меду, ездят на зверях с двумя хвостами, а крыши там сплошь из серебра!

– Не-е… – протянул Сайг, – не обманешь, киммерийский хитрюга… Крыши из серебра – то в Кхитае! – Он смолк, а потом едва ли не с робостью попросил: – Расскажи-ка мне о Наставнике, да о божеской силе, коей он наделяет смертных. Про молнии и обеты, про слуг Митры и злых колдунов, про демонов с того острова, где твой приятель воевал с огнем, и про Шандарат, где разводят этих самых мастафов…

– Да ты уж все слышал не один раз, – сказал Конан.

– Ну, тогда расскажи про Дамаст, в который мы идем! Что за город, хороши ли там девки и вино, каких богов почитают в его стенах, как в нем казнят и как жалуют!

– Большой город, богатый, не меньше и не бедней Хаббы. Весь он застроен башнями, а башни те идут вверх ступенями, и на каждом уступе – сад, либо изваяния богов, или каменные львы с крылами… В наибольшей из башен обитает дуон, владыка Дамаста, а рядом – башни для его женщин, его ближних сановников и слуг. И в стенах городских тоже башни – для стражи и солдат, для колесничного войска и для…

– Э! – прервал киммерийца Сайг. – Выходит, и я буду жить в башне с крылатыми львами? Неплохо! Лучше, чем в занюханной дыре с решетками на окнах, порази меня Имир!

Конан, кивнув, продолжал:

– К воинам своим дуон щедр. На плети не скупится, но за верную службу и храбрость награждает золотом и серебром, а может и усадьбу пожаловать… Провинности карает строго, и есть у него три казни: разрывают преступника конями, либо бросают в яму с ядовитыми пауками и змеями, либо подвешивают на крюк за ребро. Но тебе, я думаю, те казни не грозят. Коня ты сам разорвешь, пауки да змеи разбегутся, завидев твою разбойную рожу, а крюк тебе и шкуры не проколет.

Сигвар, слушавший Конана с жадным вниманием, самодовольно усмехнулся. В варварской его душе жестокость уживалась с любопытством, природная хитрость – с полудетской наивностью, недоверчивость – с тягой к чудесам, невероятным приключениям и опасным авантюрам. Верно он говорил: они с Конаном были два сапога пара. Что с того, что один сапог был выкроен в Киммерии, а другой – в Асгарде? Кожа-то оказалась одного сорта – то ли от непоседливого козла, то ли от дикого быка, коему не сидится на месте.

Скакун, щипавший траву неподалеку, тревожно зафыркал, и Конан поднялся, прихватив головню из костра. Но все было тихо; ни топота копыт, ни людских голосов, ни звона доспехов не слышалось в степи. Только где-то во тьме протяжно и тоскливо взвыл волк.

Когда Конан, успокоив жеребца, вернулся к костру, асир уже спал. На лице его расплывалась довольная улыбка; может, он видел ступенчатые башни с крылатыми львами, может, мчался на быстрой колеснице по улицам Дамаста, а может любовался тем, как какого-то злодея подвешивают на крюке, Конан опустился рядом, положил под правую руку лук, под левую – колчан со стрелами, и, прикрыв глаза, погрузился в чуткую дремоту. Но снились ему не Дамаст и не покинутая прошлой ночью Хабба, а жгучий блеск песка да темневший за пустыней горный хребет, бесплодный склон вулкана да полоска зелени на нем, будто нарисованная гигантской кистью. Она все приближалась и приближалась, пока в лицо киммерийцу не пахнуло прохладой, пока губы его не ощутили вкус влаги, а над головой не зашумели кроны вековых деревьев. И под одним из них, терпеливо поджидая нового ученика, сидел старец с неулыбчивым грозным ликом и взором орла.

* * *

Утром Конан обнаружил, что ветер дует с востока на запад. Был он сильным и ровным, как раз таким, какой нужен, и киммериец тут же принялся за дело: разрезал на полосы мешок, сплел из них недлинную веревку, а конец ее распушил и натер жиром, срезанным с газельего хребта. Теперь оставалось лишь выбрать подходящее место, с сухой травой и каким-нибудь привлекательным ручейком, оврагом либо лощинкой, сулившими спасение от огня.

К полудню, когда беглецы уже одолели немало тысяч локтей, нашлось и место. Степь тут была засушливой, ковыль выгорел под жарким солнцем до хруста и покрывал равнину нескончаемыми волнами, клонившимися под ветром к западу; казалось, золотисто-желтые травяные валы бегут к синему простору Вилайета, словно желая слиться с ним в единый: безбрежный океан. В ковыльном море по-прежнему встречались и курганы, и валуны, и неглубокие лощинки – то совсем сухие, то с ручьями, превратившимися в цепочку луж. Конан выбрал один из таких потоков, лениво струившийся к восходу солнца меж пологих берегов; эта речушка неведомо где начиналась и неведомо где кончалась, но вполне подходила для задуманного. Она была мелкой, но довольно широкой, и текла меж холмов н камней, среди коих попадались и весьма большие, человеку по грудь.

– Здесь! – Киммериец, ухватившись за узду, остановил коня на берегу речки. – Здесь мы дадим бой и, коль ветер не переменится, половина хаббатейских жаб потеряет сегодня свою печень. Клянусь Кромом!

– Только половина? – прищурился Сигвар. – Может, твоему Крому и хватит половины, но мой Имир желает получить все.

– Увидим, – Конан принялся сдирать с ног куски газельей шкуры. – Увидим, рыжая борода! А сейчас – слезай! Мне нужен конь.

– Что ты задумал?

– Для начала потопчемся тут, оставим следы. Затем я подожгу траву – здесь и здесь! – Он махнул рукой, очертив направление с юга на север, поперек ручья, вытекавшего из лощины. – Ветер погонит пламя на хаббатейцев, огненные демоны набросятся на них, обдадут жаром, станут жечь, душить дымом… Понимаешь? Нынче ветер силен и быстр, как голодный сокол, и лошади не уйдут от огня! Выходит, жабам придется скакать вперед, а не назад, верно? И куда скакать, как ты думаешь?

Асир хмыкнул.

– Даже жабы догадаются, куда! Вот ручей и овраг с камнями, а вода и камни не горят… Само собой, они попробуют прорваться вдоль ручья! И потом, жабы любят сырые места…

– Верно! Они выскочат во-он там, – Конан показал на валуны, темневшие выше по течению. – Выскочат, опаленные огнем, словно кролики, сбежавшие со сковородки… Тут мы их и встретим!

– Эге! – Асир заметно оживился. – Значит, так: я встану по одну сторону ручья, ты – по другую, и пойдет потеха! – Он покачал головой. – Ну до чего же хитры эти киммерийцы! – Киммерийским козлам не прожить без хитрости рядом с волками-асирами, – сказал Конан. – Ну, если ты все понял, приятель, отправляйся к камням да готовь лук и стрелы. Когда все кончится, я приду за тобой и приведу коня.

Сайг, припадая на больную ногу, шагнул к лощинке, потом вдруг вернулся и хлопнул киммерийца по плечу.

– Вот что, парень… Может, мы перебьем жаб, а может, они проткнут нас стрелами… И коли мне придется сегодня уйти на Серые Равнины, я хочу, чтоб ты знал… знал, что я ни о чем не жалею. Я рад, что не выпустил тебе кишки на потеху хаббатейским свиньям!

– Мои кишки многого стоят, бахвал, – ухмыльнулся Конан. – Но я тоже рад… рад, что не вырезал твою печень.

Мгновенье они смотрели друг на друга; взгляд синих глаз отливал холодом стального клинка, серые мерцали, как тронутое инеем лезвие секиры. Но в глубине зрачков, в у киммерийца, и у асира, таилась усмешка; медленно и будто бы нехотя она всплыла, вспыхнула на миг и погасла.

– Пусть Митра и Кром хранят твою голову, киммерийский стервятник, – наконец произнес Сигвар Бешеный. – И кишки с печенью тоже, коль ты ими так дорожишь.

Он повернулся и заковылял вдоль ручья. Лук и колчан со стрелами мотались на широкой спине Сайга, ветер трепал рыжую гриву, и казалось, что голова асира охвачена огнем – таким же жарким и яростным огнем, какой вот-вот должен был вспыхнуть в иссушенной солнцем степи. Конан долго смотрел ему вслед, потом вскочил на коня и погнал его к северу, стараясь придерживаться невидимой черты, вдоль которой вскоре запылают травы. Он отъехал на четыре или пять тысяч локтей, поднялся на ближайший курган, вытащил огниво, приготовил веревку и стал ждать.

Солнце, светлый глаз Митры, миновало полдень и начало склоняться к западу, когда вдали, средь золотистого ковыля, темной змейкой возник отряд всадников. Они двигались быстро и уверенно, распугивая мелкую степную живность, шакалов да сайгаков, сурков и тощих лис, промышлявших у мышиных нор; два пса, бежавших впереди, то обнюхивали траву, то задирали головы вверх, втягивая запахи, доносимые ветром. Они чуяли добычу! Впрочем, Конан и не рассчитывал, что хитрость с газельей шкурой надолго обманет их; он хотел лишь выиграть время, чтоб нанести врагу последний сокрушительный удар. Конечно, хаббатейские воины, преследовавшие его, знали степь, но скоро это знание обернется против них. Скоро! Они увидят огонь, они прикинут силу ветра, они поймут, где единственная дорога к спасению… Поймут, и устремятся к ней – в лощинку с ручьем, в ворота меж пламенных стен… Под удары тех, кого собирались изловить!