Текст книги "Дарвиновская революция"

Короче говоря, научная подготовка, которую получил Дарвин, ничуть не уступала подготовке любого из ученых в упомянутом сообществе, а может, даже превосходила ее. С момента отъезда из Кембриджа он все свое время посвящал науке, чего нельзя сказать об университетских профессорах, исполнявших в силу обстоятельств свои должностные обязанности. Себя он считал ученым-геологом, и в качестве такового он был принят научным сообществом. В последние годы жизни более чем когда-либо склонный к откровениям Дарвин признавал (Дарвин, 1969, с. 82), что аудитория, которую он надеялся впечатлить, – не обычная публика, а его собратья-ученые. Другими словами, если уж говорить о Дарвине как о профессиональном ученом (насколько мы вообще вправе говорить о профессионалах в науке в 1830-е годы), то Дарвин по всем параметрам удовлетворяет этому критерию и, более того, в своих работах отражает идеи и убеждения своего времени. Полученные им багаж знаний и образование были продуктом того общества, в котором он жил, и эта же закономерность прослеживается и в более концептуальных вопросах.

В конце 1830-х годов у Дарвина начали появляться первые признаки таинственной и непонятной болезни (головная боль, учащенное сердцебиение и прочие), которой впоследствии суждено было сделать его инвалидом на всю оставшуюся жизнь (Колп, 1977). Но на тот момент ему и в голову не приходило, какое будущее ждет его впереди и насколько переменчива его фортуна. Он имел приятную наружность, был высок, строен, подтянут, представителен, богат и счастлив, ибо только что женился на своей кузине. Так что давайте оставим его на время и от личностей обратимся к идеям, попытавшись ответить на вопрос: «Каких именно убеждений придерживались ученые того времени?»

Убеждения в области геологии, философии и религии

Чтобы должным образом понять ту позицию, которую занимали члены научного сообщества по вопросу о происхождении органических видов, мы должны рассмотреть некоторые свойственные им в то время убеждения. С этой целью мы коснемся по очереди областей науки, философии и религии. Что касается науки, то в силу ключевой роли именно этой области для выбранного нами времени я ограничу свое рассмотрение только областью геологии. Кроме того, я постараюсь представить в книге и новые идеи, но лишь те, которые были восприняты широкой общественностью, а не только узким кругом ученых. Однако, имея в виду именно Дарвина и выдвинутую им великую эволюционную теорию, особое внимание я уделю его общественной деятельности в 1830-е годы. Тем самым я надеюсь исследовать наиболее значимые интеллектуальные влияния, оказавшие свое действие на Дарвина, и показать, как он реагировал на них. Поскольку его реакция на эти влияния особо важна для понимания самого Дарвина и хода его размышлений по вопросу об эволюции, то я буду рассматривать их более подробно, нежели это, возможно, покажется уместным, особенно учитывая не очень большую общественную значимость Дарвина в 1830-е годы – время, когда он только что женился, но при этом был довольно молодым членом британского научного сообщества.

Основы знаний по геологии

Уильям Уэвелл отличался тем, что имел авторитетное мнение абсолютно обо всем и умел это мнение выразить афористично, одним или двумя словами. Для фракции ученых-геологов 1830-х годов в его лексиконе бытовали только два термина: катастрофисты и униформисты (Уэвелл, 1832, с. 126). На данный момент я считаю полезным ввести в повествование эти два термина, а тонких различий, существующих между ними, мы коснемся чуть позже. Классическую позицию униформиста выразил Лайель в своих «Принципах геологии», представив ее так основательно, что устраняются всякие сомнения по поводу того, почему именно он выступил против катастрофизма. Вероятно, лучше всего будет представить эти две противоположные геологические группировки, рассмотрев их с точки зрения их наименований. Лайель был склонен – и эту склонность всячески превозносили его приверженцы и комментаторы – изображать себя пылким революционером, который благодаря своим новаторским идеям полностью порвал со своим прошлым. Впрочем, существуют и другие оценки его личности (см. Уилсон, 1972; Радвик, 1972). Но, не имея намерения очернить выдающиеся достижения Лайеля в области науки, мы все же заметим, что честнее всего будет признать тот факт, что и униформисты, и катастрофисты имеют общие корни, уходящие в прошлое (Гиллеспи, 1951).

Интеллектуальными прародителями униформистов, в частности Лайеля, считаются шотландские ученые-геологи конца XVIII века, которых называли вулканистами. Воодушевляемые довольно хитроумными сочинениями эдинбуржца Джеймса Геттона (главным образом его «Теорией происхождения Земли», (1795), которую активно распространял среди читающей публики его друг, профессор Джон Плейфейр (1802)), они утверждали, что геологические формации возникли под воздействием особых климатических условий, в частности выветривания и жары. Ветер, дождь и прочие погодные условия содействовали тому, что на дне морском произошло осаждение мощных пластов ила; затем под воздействием сильного жара, создаваемого тектонической деятельностью внутри Земли, и колоссального давления эти осадочные породы (детрит) сплавились в твердый скалистый монолит, а затем под действием теплового расширения и вулканической деятельности эти геологические образования были вытолкнуты на поверхность, тем самым завершив формирующий цикл. Отзвуки этих рассуждений, причем довольно сильные, ясно различимы в книге Лайеля. Рассуждения вулканистов о Земле как об объекте, где постоянно сменяют друг друга повторяющиеся циклы, подразумевают саморазумеющийся факт, что у Земли весьма и весьма приличный возраст. По этой причине знаменитый Геттоновский лозунг, касающийся ее геологической истории, звучит так: «Мы не находим ни следов, указывающих на ее начало, ни каких-либо перспектив, свидетельствующих о ее конце» (Геттон, 1795, 1:200).

Оппонентами вулканистов, а заодно и прародителями катастрофистов были нептунисты, которые вдохновлялись трудами Авраама Готтлоба Вернера, профессора минералогии Фрайбергского университета, Саксония (Гиллеспи, 1951). Для них вода и осадки были факторами, определявшими все. В какой-то момент вся Земля была покрыта водой; затем мало-помалу в результате отложения осадочных пород начали возникать различные земные образования, постепенно выступившие из воды. И лишь относительно недавно глубокие осадочные угольные породы загорелись, породив тем самым вулканы, которые и сформировали определенные локальные пирогенные скалы. Естественно, что все скалы и камни, сколько их ни есть на земле, суть осадочные образования. Хотя к началу XIX века все серьезно мыслящие геологи начали понимать, что Земля имеет очень солидный возраст, нептунисты никак этому не верили и продолжали утверждать, что не настолько уж она и стара, как это предполагают вулканисты. Более того, в отличие от вулканистов нептунисты подходили к миру сугубо исторически: мир с их точки зрения имел вполне определенные начало и направленный вектор развития – дирекционализм.

Нептунизм (если и не весь, то, по крайней мере, некоторые его элементы) привлек к себе внимание даже такого корифея, как Кювье, которому он показался весьма заманчивым и который донес его до наших дней (Коулман, 1964), а потому Кювье по праву может рассматриваться как основатель катастрофизма, хотя сам термин «катастрофа» – а именно из него Уэвелл вывел слово для обозначения движения – Кювье никогда не употреблял. Вдохновляемый своей биологией, рассматривавшей организмы как функционально неделимые единицы, Кювье вместе со своим другом Александром Броньяром открыл, что почвенные слои в Парижском каменноугольном бассейне носят ясно различимые следы пресной воды и морских организмов, что можно трактовать как очевидное доказательство происходивших в этом регионе наводнений (Радвик, 1972). Более того, заявлял Кювье, эти наводнения (которые он называл «революциями»), должно быть, были по своей природе достаточно стремительными и в отличие от геологических процессов происходили на нашей памяти. Помимо всего прочего, указывал Кювье, прекрасно сохранившиеся скелеты мамонтов, найденные в Сибири, свидетельствуют о том, что в далеком прошлом было довольно много событий, которые не только происходили быстро, но достигали такого размаха и уровня, равных коим нет сегодня (Кювье, 1822; в Британии его «Эссе» было впервые опубликовано в 1813 году). Многое в прошлом происходило точно так же, как и в настоящем, то есть равномерный и однообразный курс природы время от времени претерпевает сильные изменения, а сама природа сотрясается до основания.

Говоря о мощных природных сдвигах, Кювье, разумеется, не имел в виду, что они были вызваны какими-то сверхъестественными причинами, поскольку он всегда преуменьшал возможный религиозный контекст своих научных соображений, хотя и не сомневался, что последнее наводнение на Земле – это тот библейский потоп, который описан в Книге Бытия. Мне представляется значительным тот факт, что Кювье для описания наводнений выбрал термин «революция», содержащий в себе намек на закономерное повторение этих явлений, а не термин «катастрофа», несущий в себе слабый аромат некоей надмирной суетности. Мы увидим в дальнейшем, что британцы, отделяя науку от религии, чужды в этом отношении какой-либо чувствительности и, буде она проявлена другими, не всегда ее ценят. Но, возвращаясь к геологии, скажем, что такой выдающийся ученый-геолог Британии 1830-х годов, как Уильям Баклэнд, так же как и Кювье, верил, что в истории Земли были «последовательно сменявшие друг друга периоды спокойствия и великих возмущений» (Баклэнд, 1820, с. 29). Более того, во время этих «великих возмущений» мы претерпевали «потрясения, самые ужасные из которых, катастрофы, в действительности дают достаточно размытую картину истинного состояния дел» («Землетрясения, ураганы и вулканы», с. 5). Нарисовав столь ужасающую картину, Баклэнд, видимо, намеревался сказать, что не считает возможным, чтобы хотя бы одно из этих возмущений (а предположительно и все они) возымело такие последствия, которые со времени его проявления «остаются или будут оставаться в действии» (там же, с. 38). Кроме того, Баклэнд согласился с Кювье в том, что, очевидно, именно последняя катастрофа, то недавнее событие, которое описано в Книге Бытия, и вызвало библейский потоп, хотя в своем стремлении подтвердить правдивость Книги Бытия Баклэнд заявляет, что этот Всемирный потоп был очень быстрым и стремительным, тогда как Кювье, судя по всему, все же считает, что эти явления не так скоропалительны и носят ограниченный характер. В начале 1820-х годов в Йоркшире обнаружили карстовую впадину, заполненную костями вымерших животных, каковую находку Баклэнд расценил как триумфальное подтверждение реальности потопа (Баклэнд, 1823; см. также рис. 3).

Рис. 3. Одна из иллюстраций, которую приводит Баклэнд в своей книге Reliquiae diluvianae как доказательство существования на Земле кратковременных и быстро преходящих потопов, – скелет носорога (G), смытый водой в карстовую пещеру и погребенный в делювиальных отложениях (E). Наличие в пещере костей только одного носорога, по мнению Баклэнда, доказывает скоротечность потопа.

Возможно, Баклэнд не отрицал даже и того факта, что происхождение этой впадины имело сверхъестественную причину, но полностью уверенным в этом он не был. Зато как геолог Баклэнд с глубокой симпатией отнесся к той интерпретации палеонтологической летописи, которую дал Кювье, и воспринял ее как доказательство, свидетельствующее о том, что у истории Земли все же есть начало и вполне определенный вектор направления. Без сомнения, Баклэнд был более чем счастлив, сообщая о том, что человек – не такая уж непостижимая древность (Баклэнд, 1820, с. 24). В отличие от Кювье, он видел реальное поступательное движение вперед, хотя и усеянное провалами, стоящими, как препоны, на пути эволюции.

Ошибочно думать, будто вся британская геология до выхода на сцену Лайеля прямо или опосредованно обязана своим существованием Кювье. Например, общепринятый взгляд на Землю как на объект, подверженный направленным изменениям (так называемый дирекционализм), получил в 1820-х годах сильную поддержку в виде гипотезы, имевшей целью доказать, что Земля с момента ее зарождения в виде раскаленного шара остывала постепенно и однонаправленно (Фурье, 1827; Кордье, 1827). Это прекрасно увязывается с находками ископаемых, свидетельствующими о том, что Европа, по крайней мере, остывала, переходя от более теплого к более холодному состоянию, поскольку многие ископаемые, найденные в Европе, обладают характеристиками, свойственными сегодняшним животным, обитающим в тропическом климате. Впрочем, было бы неверным не сказать о том, что Баклэнда не критиковали. Разумеется, еще до Лайеля некоторые ученые считали, что Баклэнд слишком увлекся катастрофами, пытаясь с их помощью объяснить геологические метаморфозы (Радвик, 1972). Но факт остается фактом: в 1830 году большинство ученых британского геологического сообщества с симпатией относились к позиции, занимаемой Баклэндом, который считал, что периоды покоя прерывались катастрофическими сдвигами и переворотами такой силы, величины и (возможно) такого происхождения, которых на нашей памяти не было и нет, а также общим ходом направленных изменений. Именно против этой точки зрения и были направлены теории Чарльза Лайеля, и именно с этих позиций о них следует судить.

Принципы геологии

Первый том «Принципов геологии» Лайеля вышел в свет в июле 1830 года. Мы уже убедились в том, что изобретенный Уэвеллом термин «катастрофисты» лишен какой-либо эмоциональной оценки и достаточно всеобъемлющ, ибо очевидно, что позиция, которую занимают катастрофисты, представляет собой нечто большее, чем просто защиту теории катастроф. Катастрофисты, например, ратовали за то, что история Земли имеет ярко выраженную направленность. Точно так же и позиция Лайеля представляла собой нечто большее, чем просто отрицание катастроф. Поэтому, совершенно в духе современных комментаторов, а также принимая во внимание усилия таких людей, как Баклэнд, мы считаем полезным выделить и обозначить три аспекта, которые были характерны для трудов Лайеля (Радвик, 1969; Хоойкас, 1959; Майр, 1972).

Первый аспект – то, что можно было бы назвать «актуализмом» Лайеля. Он стремился объяснить геологические явления, имевшие место в далеком прошлом, с позиции тех причин, которые действуют сегодня. Эта методология в наиболее полном виде представлена в его главном труде «Принципы геологии, являющиеся попыткой объяснить прошлые изменения поверхности Земли путем соотношения с причинами, ныне действующими». Второй – это его «униформизм» (с этого момента мы будем пользоваться этим термином в очень ограниченных пределах). Другими словами, он стремился объяснить геологические явления прошлого не только причинами того же рода, которые характерны для нынешнего времени, но и причинами того же качества. То есть он хотел по возможности отделаться от «катастроф». «Энергия их [причин] проявления никогда сильно не отличалась от той, которую они обнаруживают в наши дни» (Лайель, 1881, 1:234). И третий аспект – это склонность Лайеля рассматривать Землю с позиции неизменяемости ее геологических процессов. Таким образом, он был убежден, что Земля подвержена бесконечному циклу распада и разрушения, где все периоды по сути совершенно схожи между собой. Нет ни малейшего признака, который свидетельствовал бы о дирекционализме, то есть о том, что в неорганическом или органическом мире присутствует вектор направленности, обозначающий поступательное движение вперед. Нет, Лайель не отрицал категорически того факта, что у мира есть начало (и, возможно, будет конец), но как геолог он, подобно Геттону, считал, что к делу это отношения не имеет (Лайель, 1881, 1:269–270).

Хотя Лайель не всегда заботился о том, чтобы четко разделять эти три аспекта, давайте сделаем это за него. Читая первый том «Принципов», мы видим, что он естественным образом подразделяется на три части. В первой части Лайель подвергает нападкам тех, кого он считал своими противниками, и в то же время исподволь подготавливает почву для внедрения собственной системы взглядов. С этой целью Лайель приводит выборочную «историю» геологии, показывая, что его собственная позиция в этой области является возвратом к «истинной» геологии, которая призвана одолеть и устранить ложную традицию (Портер, 1976). Гораздо больший интерес для нас представляет вторая часть первого тома «Принципов», где проводится двусторонняя атака на взгляды о дирекционализме геологической истории или, другими словами, приводится его собственная система взглядов в защиту тезиса о неизменяемости геологических процессов на Земле. Давайте разберем поочередно оба эти аспекта.

Во-первых, Лайель считал необходимым оспорить заявления о том, что климат на Земле меняется дирекционально – от жаркого к холодному. Как мы видим, это утверждение основывается главным образом на том факте, что ископаемые, найденные в Европе, аналогичны живым организмам, обитающим в тропических регионах, из чего следует вывод, что климат Земли за прошедшие века стал холоднее. Опять же, это утверждение, как мы видим, построено на теоретических физических аксиомах, опирающихся на тот взгляд, что Земля изначально была раскалена, но постепенно, по мере остывания, стала холоднее. В ответ Лайель выдвинул свою грандиозную «новую историю климата», которая объясняет температурные колебания «без помощи кометы, или каких-либо астрономических изменений, или охлаждения изначально раскаленного земного ядра, или же с помощью изменения в наклоне земной оси и общем уровне жара, или вулканическими горячими испарениями, действием воды и другими средствами, но делает это легко и естественно» (Лайель, 1881, 1:262). Короче говоря, Лайель утверждает, что температура и климат обуславливаются главным образом распределением и соотношением суши и моря и что, поскольку это соотношение постоянно меняется (благодаря коррозии почв, землетрясениям и прочим факторам), следует ожидать, что глобальные климатические изменения будут того же рода, что и те, которые происходили в Европе. Отсюда понятно, что «неизменяемость процессов» допускает довольно существенные колебания и что разница между прошлыми и нынешними температурами в Европе представляет собой лишь колебания вокруг средней величины. Как следует из только что приведенного отрывка, эта климатическая теория служит по меньшей мере двум целям, и Лайель с ее помощью намеревался поддержать не только постоянный статизм, но и униформизм, устранив неизбежность действия сверхмощных сил. Действительно, эта теория выглядит вполне реалистичной и актуальной, ибо объясняет прошлые климатические изменения с позиции неослабно действующих причин и факторов вроде эрозии или Гольфстрима, которые и порождают специфические климатические условия (Осповат, 1977).

Во-вторых, Лайель хотел опровергнуть заявление о том, что органический мир обнаруживает дирекциональную направленность от примитивных форм к сложнейшим организмам. Ибо, как он сам признался своему другу, геологу Джорджу Пулетт-Скропу, вероятность «свидетельств поступательного состояния жизни на земном шаре… доказывается аналогичными изменениями в органической жизни» (Лайель, 1881, 1:270; курсив Лайеля). Следовательно, утверждал Лайель, любая прогрессия в органической летописи суть иллюзия, обусловленная несовершенством самой летописи, как и тем, что нет никаких реальных оснований верить во что-либо еще, помимо неизменяемости земных процессов. Исключением, по мнению Лайеля, является только человек, чье происхождение (и он с этим вполне согласен) указывает на его относительно недавнее прошлое и являет собой «реальный отход от предшествующего хода физических событий» (Лайель, 1830–1833, 1:167). Но, как бы то ни было, Лайель продолжает упорно настаивать на том, что с физической (в противовес «моральной») точки зрения появление человека не указывает, в подлинном смысле этого слова, на поступательное движение или прогресс.

Приведя в первом томе своих «Принципов» эти два аргумента антидирекционалистского толка, Лайель как актуалист и униформист пытается явления геологического прошлого в контексте неизменяемости земных процессов объяснить теми же причинами, что действуют в наши дни. Опираясь на труд немецкого геолога Карла фон Гоффа (1822–1824), весьма впечатляющий своей тевтонской полнотой и обстоятельностью, Лайель разделяет неорганические геологические процессы на осадочные и пирогенные (в этом, на наш взгляд, находит отражение противоборство двух главных геологических сил – нептунистов и вулканистов). Таким образом, хотя Лайель очень многим обязан Геттону, у него есть общие корни и со своими противниками – катастрофистами. Имея в виду это разделение, Лайель направляет все свои усилия на то, чтобы показать, как тот и другой процесс может привести к уравновешиванию явлений «как разрушения, так и воспроизводства» (Лайель, 1830–1833; 1:167).

Итак, вначале имели место осадочные геологические процессы, вызванные силами, которые Лайель подразделяет на две: речную (реки, ручьи, текучая пресная вода) и морскую (течения, приливы и отливы). Он очень обстоятельно и подробно рассуждает о силе воды, размывающей скалы и почвы (эрозия) и создающей новые участки суши (отложение осадочных пород). Ту же неизменяемость процессов мы видим и в действиях пирогенных сил, которые Лайель подразделяет на вулканические и сейсмические. (Лайель, как и Геттон, считал, что землетрясения и вулканическая деятельность суть проявления сходных процессов размывания горных пород, происходящих в недрах Земли.) Таким образом, Лайель приводит множество сведений об известных процессах, в частности таких как извержения вулканов (на примере Везувия и Этны), а также дает подробное описание знаменитых землетрясений вместе с процессами подъема и опускания суши, которыми они сопровождались. Существенно и то, что для фронтисписа своего тома Лайель выбрал изображение храма Сераписа в Поццуоли, недалеко от Неаполя (см. рис. 4). Выбор этого изображения свидетельствует не о каком-то там неоромантическом жесте в духе Вордсворта, а скорее о том (в чем Лайель нисколько не сомневался), что оно убедительно доказывает, что суша сначала опустилась, а потом поднялась, ибо никаким другим разумным способом невозможно объяснить, почему нижняя часть колонн не подверглась эрозии. Лайель был настолько твердо привержен своему тезису неизменяемости геологических процессов, что даже утверждал, что осадочные и пирогенные силы компенсируют друг друга, способствуя достижению баланса. А поскольку он считал, что только вулканическая деятельность способна привести к подъему земли или почвы, то и «доказывал» с помощью изощренных доводов, что сейсмические опускания происходят чаще, чем сейсмические подъемы. Завершая этот том, он пишет, что сила землетрясений является в высшей степени «охранительным принципом и, помимо всего прочего, принципом, наиболее важным для стабильности системы» (Лайель, 1830–1833, 1:167; см. также Радвик, 1969).

Рис. 4. Фронтиспис первого тома «Принципов геологии» Лайеля. Колонны, по его мнению, прекрасно иллюстрируют теорию неизменяемости геологических процессов на Земле. Тот факт, что эрозия поверхности колонн начинается примерно на уровне восьми футов выше основания, якобы доказывает, что с момента постройки колонн почва сначала осела на восемь футов (в результате чего эта часть колонн оказалась под водой), а затем снова поднялась до прежнего уровня.

Таким образом, в первом томе «Принципов» Лайеля органически сочетаются такие аспекты, как актуализм, униформизм и теория неизменяемости геологических процессов на Земле, образуя своеобразный геологический синтез. Вопрос о том, насколько этот труд представляет собой водораздел в истории геологии, достаточно спорен, но даже самый привередливый критик не может не признать, что есть нечто величественное в таком охвате, как и в той самоуверенности, с какой Лайель предпринимает попытку такого охвата. Только ученый высокого ранга мог бы связать воедино столько нитей, соткав из них столь смелый гобелен. Тем не менее, несмотря на все достоинства первого тома «Принципов», Лайелю так и не удалось обратить катастрофистов в свою веру. Теперь давайте посмотрим, как отреагировали на этот труд сами катастрофисты, точнее, два наиболее типичных их представителя – Седжвик и Уэвелл. С этого момента я буду называть «катастрофистами» лишь тех, кто, в отличие от Лайеля, придерживается того взгляда, что главный феномен на Земле, меняющий ее геологическую структуру, – это катастрофы. Хотя на практике это всегда в той или иной степени связано с дирекционализмом.

Ответ катастрофистов Лайелю

Как и всякий другой, Седжвик нашел в труде Лайеля много такого, что не могло ему не понравиться и что, на его взгляд, заслуживало всяческих похвал. В частности то, например, что Лайель наглядно показал, что методология актуализма может применяться в гораздо более широких границах, нежели то было признано (Седжвик, 1831). Тем не менее там, где дело касалось частностей, Седжвик был не согласен с Лайелем по всем трем пунктам, которые тот затронул. Во-первых, он чувствовал, что Лайель не вправе сводить прошлые причины к тем, которые действуют по сю пору, и ограничиваться ими. Ведь нам так мало известно о «таинственных и не поддающихся учету агентах, идущих, вероятно, рука об руку с гравитацией и играющих несомненную роль во всех изменениях и комбинациях» (Седжвик, 1831, с. 301). В самом деле, по мнению Седжвика, причины, действовавшие в прошлом, должны были иметь гораздо большие размах и силу, и это мнение не кажется безосновательным, особенно если учесть, что Седжвик был приверженцем теории французского геолога Эли де Бомона, утверждавшего, что горные цепи в Европе возникли в результате мощных «пароксизмов подъемной силы» (Седжвик, 1831, с. 308).

Хотя достохвальные причины, действовавшие в прошлом с такими размахом и силой, которые ныне неизвестны, отметали все сомнительные вопросы об их истинной природе, по двум пунктам позиция Седжвика представляется совершенно ясной. Во-первых, он, в отличие от Кювье, не полагался исключительно на одни лишь потопы и наводнения, а мыслил в более широкой перспективе, включая сюда, помимо наводнений, вулканическую деятельность и процессы горообразования. Во-вторых, хотя он верил в существование в прошлом катастроф, равных которым по силе и интенсивности сегодня нет, все же он был склонен считать, что Бог здесь ни при чем, и в неорганический мир Он не вмешивался. Понимая под «законом» некую естественную регулярность и систематичность, тогда как феномен, не укладывающийся в рамки законов, – это, скорее, нечто «чудодейственное» или «сверхъестественное», Седжвик склонялся к тому, что катастрофы все же не следует причислять к чудесам, хотя полностью возможность чуда он со счетов не сбрасывал (Седжвик, 1833, с. 28).

И наконец, мы видим, что Седжвик был совершенно не согласен с гипотезой Лайеля о неизменяемости геологических процессов на Земле, будь то в неорганическом или органическом мире, и всячески опровергал ее. В качестве доводов он ссылался на процесс остывания Земли и на приводимый Гершелем факт, что, поскольку эксцентриситет земной орбиты уменьшается (тогда как большая ось эллипса остается постоянной, а малая ось, наоборот, увеличивается), отсюда следует, что количество солнечных света и тепла, попадающих на Землю, тоже уменьшается (Гершель, 1832). Это подразумевает, что при всех прочих равных величинах средняя температура Земли в целом падает, и это свидетельствует о своего рода линейной направленности. Седжвик обнаружил, что эта направленность находит отражение в органическом мире, ибо в противовес Лайелю считал, что «налицо поступательное развитие органической структуры, содействующей целям жизни» (Седжвик, 1831, с. 306).

Во многих отношениях, в частности в чисто практической работе в полевых условиях, Седжвик, вероятно, был лучшим геологом своего времени. Он и Родерик Мерчисон проделали безукоризненную работу по ранним аспектам геологической летописи, представив убедительные доказательства того, что рыбы появились раньше пресмыкающихся (в отношении чего Кювье, кстати, до конца не был уверен). Что касается полемики с Лайелем, то, изучая ее, чувствуешь, что Седжвик отстаивает определенные идеи главным образом потому, что это именно его, а не чьи-то еще идеи (это же чувство возникает и тридцать лет спустя, когда читаешь возражения Седжвика, направленные Дарвину). Я не хочу этим сказать, что Седжвик был профессиональным реакционером. Естественно, даже после выхода в свет в 1830 году первого тома «Принципов» не было ничего смешного или нелепого в том, что геолог продолжал причислять себя к числу катастрофистов. Доказательств наличия катастроф было множество, и они были не менее убедительными, чем доказательства, приводимые в подтверждение многих научных теорий. В начале 1820-х годов, например, Броньяр (1821, 1823) недвусмысленно доказал, что в Альпах наличествуют окаменелости, которые с полным правом можно отнести к сравнительно недавним геологическим эпохам (см. также Радвик, 1972). Таким образом, сам факт принятия Седжвиком предположения Бомона о том, что Альпы стремительно вознеслись ввысь под действием сжатия земной коры или чудовищного давления на нее и что это произошло, если оценивать в геологических масштабах, буквально секунду назад, – этот факт нельзя назвать таким уж неразумным.

Тем не менее, несмотря на все это, читая «Принципы» Лайеля и возражения Седжвика на них, не можешь отделаться от ощущения, что, какова бы ни была истинная подоплека дела, Лайель по классу и мастерству превосходит своего оппонента. Лайель поступил очень мудро, быстро переведя полемику в теоретическое русло: мол, тем, кто ему оппонирует, ссылаясь преимущественно на эмпирические примеры предполагаемых катастроф, только и остается, что бессмысленно махать руками в воздухе. Сам же Лайель не собирается принимать к сведению эмпирические опровержения. Короче говоря, прав он или не прав, но Лайель был выше своего оппонента по части воображения, которое у него было и более развитым, и более гибким, и, вероятно, более изворотливым. У его идеального критика воображение тоже должно быть таким же – развитым, гибким и изворотливым. Именно таким критиком и был Уэвелл.