Текст книги "Случай в маскараде"

Кто живет в башенке?

А.М.К.

1

Больше всего на свете Андрюша любил воскресенья.

В этот день он даже просыпался раньше обычного. Бежал к маме проверять.

Не пора?

Ну, куда ты ни свет ни заря, – сонно вздыхала мама. – Босиком! Шесть утра, на улице тьма египетская… Ну, иди сюда. Только, чур, еще поспим. Тут у меня один Барсик, тут другой.

Их дымчатый и уже пожилой Барсик любил поспать у мамы в ногах, но под утро перебирался поближе. Андрюша забирался к ней под другой бочок, мама гладила ему спинку, и просыпался он только от запаха, густого, ванильного. Просыпался с предвкушением счастья: воскресенье! Вот почему сегодня не каша, а оладушки.

Андрюша вскакивал, бежал умываться, кое-как натягивал колготки и футболку, садился за стол. Обжигаясь, глотал оладушки и все равно не успевал… В коридоре звенела озорная торжествующая трель.

Андрюша бросался к двери. До замка́ он не дотягивался, мама мягко отстраняла его, поворачивала защелку – на пороге стоял кто-то такой знакомый. Заснеженный, в рыжей мохнатой шапке, с аккуратными темными усами, в запотевших очках, невысокий, толстый от куртки – папа? Каждый раз немного другой. Андрюше требовалось несколько мгновений, чтобы убедиться, узнать: он?

Папочка! Папа!

Папа всегда был с аккуратной сумкой из черной болоньи, сшитой когда-то мамой, и вынимал из черноты то коробку эклеров, то маленький грузовичок, то фломастеры.

Мама вздыхала.

– Сколько раз просила. Избалуешь его. Всё у нас есть.

– В следующий раз кляну-у-усь. Буду пу-у-уст. И гру-у-устен, – тянул папа шутливо, но мама не улыбалась. Тогда папа поводил носом:

– Как вкусно у вас тут пахнет!

Андрюша знал: если папа так сказал, значит, мама посадит его пить кофе с оладушками. И папа будет пить кофе и что-то рассказывать ей, посмеиваясь, про свою работу, реактивы, пробы, завлаба и еще про каких-то неизвестных людей, которые мешали папе… Потом мама станет что-то папе объяснять, и тут они обязательно начнут ссориться, тогда папа встанет. Правда, в последнее время ссорились они всё реже: мама перешла в другой институт, прежние люди, из раньше общего их института, уже не очень ее волновали, и от папиных разговоров про них мама теперь скучала. Вот и сегодня: обошлось! Папа быстренько выпил кофе, съел парочку оладушков, а вскоре мама проговорила, словно бы с неохотой:

– Ну что? Одевайся.

Через несколько минут Андрюша был готов. Плотные зимние штаны с начесом, пальто, шапка-ушанка, валенки, варежки на резиночке – всё на месте.

– Ты бы так в садик одевался! – качает головой мама. И смотрит на папу строго:

– Вы надолго сегодня?

– До самого до вечера! – выпаливает папа.

Андрюша заливается смехом. Но маме не смешно, она недовольна: а спать? Сон днем? А обедать? Бутербродов хоть возьмите. Замучаешь ведь ребенка.

– Мамочка, но это же только сегодня! – хнычет Андрюша.

– Ладно, – вздыхает мама. – Сегодня мне будет, чем заняться. Так что можете и погулять, – глаза у нее вдруг становятся хитрые.

Папа водил его и в зоопарк, и в кукольный театр – тот, что был рядом, и далекий, с волшебными часами, но сегодня он произносит: ну что, в Бум-бум?

Андрюша подпрыгивает. Он любит в Бум-бум. Когда-то, когда был маленький, он называл так сад имени Баумана.

2

Деревья у них во дворе в белом инее, стоят притихшие, сонные; солнце спряталось, но где-то неподалеку; тучи сочатся светом; по кустам бегают розовые и желтые искорки. Мороз совсем легкий, и снег под валенками поскрипывает глухо, мягко. Папа шумно втягивает воздух: то, что надо! Идеальная для прогулки погода. А пахнет-то!

Андрюша тоже вдыхает поглубже: пахнет морозом, сухим снежком, зимой и жареной картошкой из окна. Кто-то глухо бьет веником по ковру, чистит его снегом. Они выходят на длинную белую улицу. Машин почти нет – воскресенье. Только один троллейбус прогудел мимо, и снова все стихло.

Обычно папа сажает Андрюшу на санки с голубым, сшитым мамой матрасиком, везет до самого сада, но сегодня Андрюше хочется идти рядом, и он шагает, держась за папину руку в толстой перчатке, а другой рукой тянет санки, сам.

Рядом с папой их протяженная улица с домами делается необыкновенной. На одном доме, оказывается, рычит лев с разинутой пастью, на другом устроилась каменная сердитая женщина с длинными волосами, на третьем птица: сегодня только клюв и глаза торчат, остальное покрыто снегом.

– Это улица знаменитая, – рассказывал папа, – здесь даже Пушкин бывал!

– Я знаю Пушкина, – радостно перебивает Андрюша, – нам в садике его показывали. Он писал стихи. И ноготь у него был длинный.

– Точно! Ноготь. И множество прекрасных стихов, – папа замолкает на минуту, задумывается о чем-то. Черная галка спархивает с дерева, с ветки сыплется снег.

– Когда-то здесь и особенно там, поближе к нашему дому, – продолжает папа, – жили иностранцы, особенно много немцев. Место это так и называлось – Немецкая слобода. Простой народ считал, что края тут особенные, непростые…

– Почему?

– Ну, как же, – папа делает круглые глаза и начинает говорить не своим, сказочным голосом. – Вон там, – он машет рукой, – за Проломной заставой жила-была одна странная бабушка, она пекла очень вкусные булочки, посыпа́ла их маком, и внутри у них тоже был мак, так эти булочки и назвались – маковники. Но она никогда не продавала их, а дарила всем, кого встречала.

– Она была добрая? – останавливается Андрюша и даже дергает папу за куртку.

– Да как сказать, – папа пожимает плечами. – На самом деле она была просто колдунья, и по каким-то их колдовским правилам продавать за деньги эти булочки не полагалось.

Папа тянет Андрюшу дальше, и они шагают вперед.

– И волшебная палочка у нее была?

– Нет, палочки, кажется, не было. Зато черный кот имелся. Большущий, с зелеными глазами, – папа расширяет глаза, – утром он выглядел как человек, просто с усами, и разговаривал человеческим голосом, но иногда все равно срывался на «мяу».

Папа громко мурлычет, Андрюша – тоже. Мимо них семенит старушка в коричневом пальто с меховым воротником, бросает на папу изумленный взгляд и аккуратно огибает их, звонко мяукающих, стороной.

– А дальше?

– Да что же дальше? Когда эта бабушка умерла, кот ее тоже сгинул. Но в этих краях жил еще один волшебник. Звали его Яков Брюс. У него была чудесная книга, в ней хранились тайны про все клады на земле, он запросто мог сказать, где что спрятано.

– И он говорил? – Андрюша сжимает руку папы покрепче.

– Никогда! И книгу эту скрывал ото всех, никто ее не видел, но все верили, что она существует. Хотя вообще никто так и не проверил. Брюс увлекался астрономией, изучал звезды, может быть, люди думали, кто рассматривает то, что так высоко в небе, видит и то, что под землей? Говорили, он и будущее тоже угадывал. И разные с ним случались чудеса.

– Мама говорит, что под Новый год всегда случаются чудеса, – важно замечает Андрюша. – А с тобой? Случались?

– Со мной? – папа усмехается. – Если только на Новый год… Но знаешь, да! Нет, не чудо, но совпадение точно. Видишь вон тот дом? – Папа указал на высокое длинное здание впереди. – Представь, буквально вчера я узнал, что здесь учился мой дедушка. Твой прадед. Раньше, еще до революции, тут было училище, а вчера я нашел фотографию с дедом, на обратной стороне год, 1916-й, и название этого училища. Кстати, ты на него похож, тот же нос и брови. Но что самое удивительное, я сам учился в этом же самом здании! Вместо училища здесь открыли институт, химического машиностроения, здесь я и химию по-настоящему полюбил… Получается, мы с твоим прадедушкой ходили по одной и той же улице, по одним лестницам поднимались.

– А я? Тоже тут буду учиться?

– Это было бы и в самом деле чудо, второе. Ну а что, всякое бывает, – откликается папа. – Но если бы ты продолжил традицию, я был бы, конечно, рад. И даже… я бы этого хотел. Ты не представляешь, до чего химия – интересная наука!

Они приближались к высокому и немного облупленному зданию.

– Опять что-то чинят, – папа запрокидывает голову. – И знаешь, раньше, еще до прадедушки, здесь был великолепный дворец, с золотыми люстрами, вышитыми коврами, и хозяин его любил, чтобы все вокруг блестело, сияло. Но однажды царь обозвал его, – папа замялся, – попа! Обозвал важного князя, представь?

Папа смеется.

Но Андрюше не смешно, он морщится и начинает всхлипывать.

– Что случилось? Ты что? – Папа останавливается и даже трясет от удивления Андрюшу за руку.

– Меня тоже обзывают в саду. Пап! Но не попа, а… у нас неправильная фамилия.

– Это еще почему?

– Мальчишки говорят: «Листик – глистик!» А я… – Слезы вдруг брызжут у Андрюши из глаз. – Я… – он вспоминает что-то очень печальное и замолкает.

– Ты должен дать им хорошенечко в нос. Тем, кто так говорит! Обязательно, слышишь? – Папа садится перед Андрюшей на корточки, достает большой клетчатый носовой платок. Велит ему сморкаться. Вытирает Андрюше слезы, что-то ласково объясняет ему, но Андрюша не слышит.

– Твои мальчишки – просто дурачки, – доносится наконец до Андрюши. – Листьев – замечательная фамилия, но хочешь, расскажу тебе один страшный секрет? Обещаешь держать язык за зубами?

Андрюша застывает. Слезы мгновенно высыхают. Он высовывает кончик языка, скашивает на него глаза и тут же прячет язык обратно.

– Обещаю!

– Фамилия у нас замечательная. Но на самом деле никакие мы с тобой не Листьевы. Понимаешь? Я – Петр Лист. И ты тоже – Андрей Лист. И дед твой – Генрих Лист. И прадед. Композитор такой был, кстати, знаменитый. Но не только. Мы все по мужской линии – немцы! Все твои дедушки, и прадедушки, и прапра– тоже были немцами. А мой двоюродный прадед был знаешь кто?

Папа произносит это так громко, что длинный дядька с мохнатой рыжей собачкой, бегущей мимо по снежной улице, останавливается, а собака рычит.

– Пойдем, – папа тянет Андрюшу вперед. Санки послушно едут сзади, но теперь за веревочку их тянет папа. – Так вот. Моего двоюродного прадеда, а твоего прапрадеда, звали Густав Иванович Лист! Великий был человек. Инженер, машиностроитель. Купец. Родом он был из Германии, потом как-то оказался в России. Густав Лист изобрел пожарный насос, так что пожары наконец научились тушить. Так им и скажи, твоим мальчишкам, – но тут папа прервался. – Нет, лучше ничего не говори. Не нужно это… Неважно. Это потом бабушка записала отца Листьевым, потому что к немцам тогда плохо относились.

– Почему?

– Долгая история. Война! Сначала одна, потом другая. В общем, на четвертинку ты немец, гордись!

Андрюша шмыгает носом и смотрит на круглую арку, раз она перед ними, значит, они пришли.

3

В саду Бум-бум Андрюша катается с горки: сначала на санках, потом бросает санки и просто съезжает на «пятой точке» (так говорит папа), на отличной картонке, которую папа ему раздобыл здесь же, возле помойки.

Внезапно словно выключают свет, и из потемневшего неба валит густой снег. Андрюша смотрит наверх – небо большое, как ночь; ловит ртом снежинки, а папа не ругается, разрешает глотать крошечные ледяные шарики и куда-то ведет его. Они снова идут по улице и вскоре заходят в теплое душное место. Папа трет клетчатым платком очки, сажает Андрюшу за высокий деревянный стол и подкладывает ему под попу матрасик с санок, чтобы было повыше. Санки стоят рядом, прямо возле их столика, потихоньку с них натекает лужа. А на стол приземляется вдруг тарелка с дымящимися пельменями, душистыми и горячими! Рядом стоит тетя в белом фартуке, это она ее принесла? Тетя улыбается папе и Андрюше: «Приятного аппетита!» и добавляет, обращаясь только к Андрюше: «Кушай как следует!»

Они едят долго-долго, Андрюша больше уже не может, папа забирает тарелку и жует его пельмени, а Андрюша кладет голову на стол и спит. Во сне бабушка в белом фартуке угощает их с папой бубликом с маком.

Папа тормошит его, говорит что-то ласковое, одевает. Они выбираются на улицу.

Уже темно, стоят голубоватые зимние сумерки. Сугробы отбрасывают сиреневые тени; Андрюша садится на санки, папа везет его домой. Небо густо-синее, а высоко-высоко, в далекой башенке горит желтое окошко. Андрюша хочет спросить папу, кто там живет в этой башне? Волшебник Яков Брюс? Черный котик? Но глаза у него снова слипаются, оранжевые тени скользят и тают под веками.

Он просыпается уже дома, мама с папой осторожно снимают с него одежду.

– Мамочка… – Андрюша очень соскучился и обнимает маму крепко-крепко. – А кто там живет в башенке?

– Башенке? – мама смотрит удивленно. – Что-то тебе приснилось?

И вдруг говорит хитро-хитро: загляни-ка в комнату, ничего там не изменилось?

Андрюша замирает. Потом бежит в комнату. Возле шкафа в углу стоит большая высокая елка. На ветках светятся стеклянные шары, дождик сверкает, и золотой наконечник сияет наверху. В комнате пахнет зимним лесом и хвоей. Пластмассовый Дед Мороз с густой бородой, в синей шубе стоит под ветвями и весело смотрит на Андрюшу.

Барсик мурлычет, трется папе о ноги, папа чешет ему шейку и неожиданно звонко произносит: «Ну, до следующего раза, сынок! Нарисуй мне фломастерами, как ты сегодня катался с горки, договорились?»

Андрюша давно уже не спрашивает, когда папа вернется. Он большой мальчик и все понимает. У папы «другая семья», но что это значит, ему не говорят.

Когда папа уходит, Андрюша рисует темное небо и остроконечную башенку, в которой горит свет.

4

Прошло много лет. Андрюша с мамой переехали из Немецкой слободы на проспект Вернадского. В старших классах Андрюша увлекся историей, окончил Московский университет, а затем несколько лет проучился в Германии, в волшебном городе с остроконечными башенками. В своей диссертации он подробно проанализировал влияние «ученых немцев» на систему российского образования в XVIII веке, а защитившись, вернулся в Москву. Влиять на российское образование, как шутил Андрей Петрович. На самом деле в Москве его давно уже поджидала невеста Маша, однокурсница, на которой он вскоре и женился.

Папа с «другой семьей», женой и дочкой, в начале 1990-х переселился в Кёльн. Узнав, что сын не будет учиться в том самом институте рядом с садом Бум-бум, а пойдет в историки, он огорчился, но вскоре убедил его обязательно поступить в немецкую аспирантуру и утешился. В Германии они несколько раз встречались и каждый раз говорили по много часов – теперь Андрей рассказывал папе массу интересного. Весть о смерти отца застала его уже в Москве: рак печени, диагностированный слишком поздно.

Вскоре после свадьбы, в декабре 201… года, Андрею позвонил его давний университетский приятель – и позвал работать в новый модный университет. Андрей согласился познакомиться с деканом и, может быть, на что-то решиться. От жизни в исследовательском институте, где он работал последние годы, он начал уставать, ему давно хотелось заняться преподаванием. Только вот решаться требовалось поскорее, лекции нужно было читать уже в январе.

5

Андрей смотрел сквозь морозные узоры окна троллейбуса на праздничную Москву. В свете фонарей порхал снежок, витрины магазинов вспыхивали разноцветными огоньками и елочками. Места оказались знакомые, и Андрей улыбался. Он не был здесь почти тридцать лет. Вот и улица, по которой отец возил его на санках гулять. Впереди показалась большая высокая церковь, отец рассказывал ему про нее, но тогда она стояла неотреставрированная, понурая. Сейчас ее покрасили в нежно-розовый цвет, а купола позолотили.

И тут Андрей увидел башенку. Он мгновенно узнал ее. Это была верхняя часть церкви. На круглом золотом куполе стоял узкий розовый барабан с главкой и крестом наверху. Это и была башенка. В ней, как и тогда, горел теплый свет. Но кто там сейчас? Писатель? Сочиняет сказку про Немецкую слободу? Просто церковный сторож?

Когда Андрей вышел из троллейбуса и перешел улицу, он понял, что и мимо этого здания не раз проходил с папой.

Из стеклянных дверей вышел пожилой человек в очках, с аккуратно подстриженными седыми усами, чем-то напоминавший отца. Андрей шагнул внутрь, показал охраннику паспорт и внезапно увидел огромные синие буквы над головой: название того самого химического института, в котором когда-то учился его отец. Их просто не успели снять. Это было то самое место.

Всё, как ты и хотел, папа.

День рождения

1

Из-за очередного карантина уроки в школе закончились на неделю раньше. Стасик оглянуться не успел, как оказался у бабушки, на даче. За тридевять земель от Москвы. Честно говоря, было обидно. Родители словно бы торопились его сюда отправить.

– Лес, речка, купаться будешь, за грибами с бабушкой ходить, – наглаживая футболки, быстро говорила мама. – А тут что? Мы с папой через два дня на гастроли, ребята все равно разъедутся…

За грибами! Ему не четыре года. Скоро тринадцать. И о том, что день рождения ему придется справлять на даче, мама тоже, кажется, забыла.

– Ну, и помощники бабушке нужны, – неслась мама дальше, – сам понимаешь, без дедушки трудно.

Да, она умела давить на жалость. Дед умер прошлой зимой, и вот уже второе лето бабушка справлялась с дачным хозяйством одна. Большой яблоневый сад, огород да еще Тришка, любимый бабушкин кот, которого она тоже вывозила с собой на природу, рыже-белый плут и разбойник. Конечно, Стасик пытался возражать, объяснял маме, что ему нужно еще хотя бы немного побыть в городе, вот эту неделю, пока они с папой в Москве, тоже разобраться с делами…

– Какие же у тебя дела? – недоумевала мама. Она уже заканчивала глажку и торопилась закруглить разговор.

– Это ссылка, ссылка! – взвыл Стасик. – В чем я провинился?

Но на этих словах в комнату вошел папа и сразу же подключился:

– А учебный год ты как закончил?

– По литературе у меня пятерка, – вставил Стас. Больше похвастаться ему было действительно нечем.

– А по музыке? Еле вытянул специальность.

Папа гневно вышел из комнаты. Напоследок оглянулся и прогремел:

– Балалаечник!

Это он про укулеле. Бабушка подарила ему на Новый год пять тысяч, разрешила купить что хочешь. Он и купил. И терзал свою любимицу уже полгода.

Стасика угораздило родиться в музыкальной семье. Папа дирижировал оркестром музыкального театра, мама в том же театре пела, а отдувался за это он, их единственный сын, зубрил сольфеджио и этюды. И да, в этом году с экзаменом по специальности вышел полный факап. На то имелись свои серьезные причины, но родителям о них лучше было не знать.

Мама вздохнула и добила.

– Хорошо, что у бабушки на даче есть инструмент. Такой красивый и большой, порадуй бабушку игрой, – последние слова мама пропела чудным мягким сопрано.

Стас понял, что дело проиграно.

2

Бабушка всю жизнь проработала преподавателем музыки в музучилище, до сих пор давала уроки, и инструмент на даче, к сожалению, действительно был. Черное немецкое фортепьяно стояло на просторной террасе, на почетном месте. Раз в год бабушка вызывала Леонида Германовича, худенького старичка-настройщика с огромными ушами, из которых торчали серые кустики. Тот приезжал из самой Москвы, полтора часа ехал на электричке, очень вежливо входил в их дом, снимал коричневый пиджак, и, оставшись в рубашке в мелкую клеточку, раскрывал пахнущий пылью струнный зев и долго колдовал над инструментом, брал октавы, что-то напевал. А затем целую вечность пил с Анной Даниловной чай с пряниками, вспоминал каких-то общих знакомых музыкантов и концерты столетней давности.

Объяснить родителям, почему ехать на дачу прямо сейчас невозможно, Стасик все равно бы не смог. В музыкалку пришла новенькая, Юлька Корицкая. Зеленоглазая, длинноногая, зайдя своим прыгучим шагом в класс по музграмоте, она так же легко и словно невзначай зашла в его сердце. Тайно Стас сделал несколько фотографий этой новенькой, а дома все смотрел, смотрел в эти зеленые глаза с легким ореховым оттенком, на расплескавшиеся по плечам темно-русые волосы, на смущенную улыбку – кажется, она все-таки заметила в последний миг, что он ее фоткает. Готовиться к экзаменам в музыкалке Стасик не мог. Мог только щипать струны своей гитарки и вечера напролет петь все песни подряд – к счастью, родителей по вечерам обычно не было дома.

Вскоре выяснилось, что Юлька живет в трех остановках от него. И как-то раз они вышли из школы вместе: Стасик шагал рядом, предложил понести ее скрипку в черном футляре, и Юлька отдала, без вопросов. А он всю дорогу травил актерские байки, родители рассказывали их постоянно. Любимая, папина, про Онегина, в которого сдуру выстрелил Ленский, Онегин от неожиданности упал, Ленский в ужасе спел «Убит!», а секундант задумчиво ответил: «Убит, да не тот», имела успех и среди Юльки. Она смеялась до слез, так же легко и просто, как все, что делала.

Уже перед самыми экзаменами Стасик решился и позвал ее в Парк культуры покататься на электросамокатах, кинул нервную строчку в телеграм. Она согласилась. Ну как согласилась: «Давай на следующей неделе, после экзаменов». Но на следующей неделе родители ссылали его на дачу.

3

Старый деревянный дом дышал запахами сушеных трав и цветов. Венички этих трав бабушка развешивала повсюду, а на террасе, на столе, покрытом голубой скатертью, стоял свежий букет сирени в любимой бабушкиной синей вазе.

Бабушка приехала сюда месяц назад. Свои яблоньки и клубмы с цветами Анна Даниловна любила, кажется, даже больше Чайковского и Стравинского. После смерти мужа огород она почти забросила, оставила полторы грядки с клубникой и огурцами, но с яблонями и цветочками возилась по-прежнему. Худенькая, невысокого роста, но все еще очень быстрая и проворная, с самого утра бабушка шла в сад – что-то рыхлила, полола, подрезала. Утомившись, шла в любимую, еще дедушкой поставленную беседку, густо заплетенную жимолостью и виноградом, садилась за деревянный стол, выкуривала «десертную» (она курила с молодых лет) и погружалась в очередной роман. Бабушка обожала классику, глубоко чтила Льва Толстого и Бальзака, знала их, кажется, наизусть, но все равно постоянно перечитывала, однако прослаивала великих детективчиками. Детективы ей исправно поставляла любимая невестка, мама Стасика. Дочитав очередную книжечку с мягкой цветной обложкой, бабушка относила ее в белый ветхий, кем-то выброшенный и навсегда задержавшийся здесь, невдалеке от помойки, кухонный шкаф – дачники устроили местный буккроссинг.

Стасика бабушка почти не тревожила, она вообще стала намного молчаливее, чем раньше, только вечером просила помочь с поливкой. Дни стояли жаркие, и Стасик честно таскал воду в те части сада, куда не дотягивался колодезный шланг. Вечером бабушка садилась за пианино и музицировала; Шопен, Григ, Чайковский – мелодии лились просторным потоком, и однажды Стасик не выдержал, подсел и начал подыгрывать на укулеле. Бабушка не возражала и даже улыбалась благосклонно, когда ему удавались сложные переборы. Так и пошло, они начали играть вместе, и что-то новое словно бы стало рождаться в их отношениях. Кажется, бабушка перестала считать его маленьким. Несколько раз она даже произнесла задумчиво: очень недурно! Изредка подсказывала ему нужную тональность и аккорд, и Стасик всякий раз удивлялся: звучало действительно гораздо лучше. Тришка их концерты недолюбливал и при первых же аккордах недовольно мяукал и ускользал в сад.

Но это вечерами. А днем? Что было делать днем? Учитывая, что интернет отсутствовал, точнее, почти не ловил. Чтобы добыть LTE, нужно было пройти три километра, дойти до речки, подняться на пригорок у сосны и ждать. Но и сеть не приносила добрых вестей. Юлька в ответ на его горестное сообщение о спешном отъезде просто промолчала. В отчаянии он записал под укулельный аккомпанемент «Пачку сигарет» и отправил ей файл. Просто так. Мама говорила, у него приятный голос. Файл грузился целую вечность, наконец уполз, но вот уже второй день висел непрочитанный. Не видела? Или просто не стала открывать? Сердце его было разбито.

4

В понедельник заехала мама, у нее был короткий промежуток между гастролями, они даже съездили вдвоем в ближайший городок, сходили в местный кинотеатр. Но мульт был совсем детский, про русалочьего мальчика, хотя лет пять назад ему бы, наверное, понравилось. Купить нормальный модем так и не смогли. В одном месте было закрыто, в другом стояла длиннющая очередь, а мама торопилась в Москву. Без шансов. В следующий раз она обещала приехать только через две недели, значит, всё это время Стас обречен был куковать без сети. Со скуки он взялся даже за «Двадцать тысяч лье под водой» Жюля Верна, в бабушкином книжном шкафу стояло черно-коричневое собрание сочинений, но двигался еле-еле.

Из прошлогодних товарищей тоже пока никто не проявился, Женька сообщил в ВК, что отправляется в лошадиный лагерь, Мишкин дом вообще стоял беззвучный, даже бабушка его не приехала, и в ВК Мишка не выходил с прошлого года, а Леху его тетка пообещала к середине июня… На дороге колготились только какие-то мелкие девчонки и совсем уж малышня. Из доступных мальчиков обнаружился только Игорек по прозвищу Герыч, хотя и он был малявка, переходил в четвертый класс. Лишь от безмерной скуки Стас согласился покататься с ним на великах.

Вот и сегодня они исколесили весь поселок, два раза доехали до шоссе и, наконец, присели отдохнуть на их любимой полянке за воротами. Здесь стояла почерневшая от времени самодельная лавка, обычно их компания жгла тут костер, но сейчас они сидели одни. Железные кони их стояли рядом, прислонившись к двум юным осинкам.

– А к нам сегодня Андрюха приезжает, мой двоюродный, – похвастался Герыч. – Он знаешь кто?

– Ну? – лениво отозвался Стас.

– Орентолог.

– Кто-о?

– Ну, птиц изучает, – засмущался Герыч. – И фотографирует иногда. Если редкий вид сфоткать, кучу денег получить можно.

– А, орнитолог, – протянул Стасик. – И че он тут делать будет?

– Не знаю. Он сказал, благодатные места, много видов птичьих должно быть, давно уже не приезжал. Он на птицах этих повернут своих, вообще чудной… Хотя папка считает, Андрюха – гений.

– Ладно, го на речку?

– Я дома должен спросить.

Стасик вспомнил, что Герыча отпускать на речку боялись. В прошлом году он ухитрился чуть не утонуть. И где? На Студёнке, где самое глубокое место по пояс. Но Игорек неудачно спикировал с тарзанки, ударился о воду и нахлебался – еле откачали.

Стасик присвистнул, но особо Герыча донимать не стал: вода была еще холодная, течение быстрое, и прогревалась река пока неторопливо, несмотря на начинавшуюся жару. Да и спускаться на велосипеде к речке было неудобно, она располагалась под обрывом, так и так нужно было сначала зайти домой, заодно плавки захватить.

Но Герыча так и так не пустили, видимо, компания Стасика была сочтена ненадежной, и до речки они так и не дошли.

5

После обеда Стасик пошел гулять один. Бабушка попросила его сходить на разведку в ближний, окруживший их дачный поселок лес, поглядеть, не зацвела ли липа, а заодно уж понять, не появились ли грибы, а то тетя Оля с соседнего участка принесла вчера большую корзину опят. Бабушка опрыскала внука средством от клещей, выдала большой целлофановый пакет из «Пятерочки», и Стасик двинулся на охоту.

Семейство лип расположилось на широкой опушке у ручья. Стасик издалека почувствовал легкий, немного огуречный аромат, липы действительно зацветали, но только-только. Самые старые деревья были усыпаны гроздьями бело-зеленых бутончиков. Лишь кое-где цветы распустились, Стасик потянулся к самой пышной грозди, как вдруг навстречу ему вылетел недовольный шмель и грозно загудел. Стасик отошел к другой стороне дерева, посрывал немного цветков и бутонов, вместе с листочками, как учила когда-то бабушка, заодно зверобой с пастушьей сумкой, которые обнаружил на той же опушке. Маленьким он любил ходить с бабушкой и собирать эти травки. До сих пор помнил, что липовый цвет помогает от бессонницы, зверобой – от живота, а от чего пастушья сумка? Забыл. Но всегда узнавал ее по меленьким белым цветкам. Грибов Стасик не обнаружил. Только поганки да красную, совсем маленькую, испуганную сыроежку под елью, но рвать не стал.

На обратном пути, когда он уже подошел к калитке, ведущей из леса к участкам, она вдруг распахнулась. Из прямоугольного проема шагнул высокий парень в очках. Под круглой зеленой шляпой курчавились густые темные волосы; курносый, смуглый, порывистый – парень чем-то неуловимо походил на Игорька. На груди у него висел большой черный бинокль. Капитанский!

Увидев Стаса, парень приветливо поздоровался и тут же деловито уточнил:

– Здешний?

– Ага, – откликнулся Стас. – А вы, наверное, Андрей?

Парень удивился.

– Точно. Откуда знаешь?

– Брат ваш сказал.

– О, Игорь! А ты?

– Я – Стас.

Андрей улыбнулся, немного рассеянно, но все так же доброжелательно и спокойно. Что-то необычное сквозило в его облике, будто был он немного… нет, Стасик не мог понять, в общем, чудной, да, правильно Герыч сформулировал. Смотрел на тебя, но как будто сквозь.

– Места здешние хорошо знаешь, Стас?

– Само собой.

– Лес у вас, вижу, смешанный… даже вязы вон!

Андрей глядел куда-то за спину Стасика.

– За ручьем и елей много, и мшисто довольно.

– За грибами ходил?

– Не, – Стасик почему-то постеснялся признаться, что за грибами тоже и что ничего не нашел, а вместо этого несет бабушке в пакете липовый цвет и пастушью сумку. – Гуляю просто. Скука тут! Интернет никак не проведем, вообще тоска.

– Тоска? – Андрей недоверчиво хмыкнул. – У вас же вязы вон!

Андрей кивнул на два широких дерева, Стас понял, что листья у них необычные, растут рядами и глянцевито отсвечивают на солнце.

– Этим, похоже, лет под сто, старики совсем. Это же вообще одно из самых древних деревьев. Сорок миллионов лет! Динозавров, конечно, вяз не застал, но эпиорниса мог!

– Кого? – Стасик нахмурился. Ему вдруг захотелось пойти.

– Такие типа страусов… Гиганты, три метра в высоту, яйца вот такие, – Андрей развел руками. – Весили полтонны. Да ладно эпиорнисы, сейчас здесь тоже много кого интересного живет.

Он запрокинул голову, тряпочная шляпа слетела в траву, но Андрей будто и не заметил, он внимательно всматривался в листву шумевших над ним деревьев. Остановил взгляд на вершине клена.

– Слышишь?

Стасик вслушался: обычный птичий щебет, ровным скворчащим фоном, кто-то еще покряхтел, вроде вороны.

– Слышу. Птицы.

– Э нет, это не птицы! – вскинулся Андрей. – Это певчий дрозд! Когда он один, он поет красиво, но однообразно. Но вот смотри, только что второй подключился. Конкурент. Сейчас будет потеха.

И действительно, тихое трепетанье птичьего голоса вдруг усилилось, громкость прибавили, мелодия усложнилась. Один голос вывел четкую трель, на которую тут же откликнулся второй – еще задорнее и настойчивее. Первый снова возразил, а затем они стали петь одновременно, словно стараясь заглушить друг друга, но в итоге получился отличный дуэт.